Текст книги "Две операции майора Климова"

Автор книги: Владимир Огнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА VI
Сколько веревочке ни виться...

1

Страх не давал им остановиться. Позади много километров труднопроходимого, заболоченного леса. Благословляя дождь, смывавший следы, грязные и измученные, они не позволили себе еще ни минуты отдыха. Дальше, как можно дальше от совсем недавно так притягивавшей к себе границы, от смертельной опасности, вставшей перед ними в лице людей в зеленых фуражках. Семь часов безумного, страшного неимоверным физическим напряжением пути...

Рачинский поскользнулся на замшелом корневище и, нелепо взмахнув руками, тяжело упал на мокрую землю. Обессиленный, он даже не сделал попытки встать. С глухим стоном повернулся на спину и, привалившись к стволу корявой сосны, судорожно ловил ртом воздух. Его спутник остановился и огляделся. Болота, наконец, пройдены. Под ногами – не пугающая хлябь, а твердая земля, скрытая под толстым слоем прелой хвои.

Могучие сосны окружали небольшую поляну, в середине которой вздымался огромный гранитный валун. Дождь перестал. Сквозь тихо шелестевшие в вышине кроны сосен пробивались солнечные лучики, дробясь и сверкая в каплях воды.

Что же, привал необходим, а лучшего места скоро не найдешь. Под одной, скошенной книзу, стороной валуна полоса сухой земли, здесь можно и отдохнуть. Сбросив рюкзак, Колчин снял и разостлал на сухом месте брезентовую куртку, затем достал из рюкзака и разложил на ней хлеб, колбасу, флягу со спиртом. Не обращая внимания на спутника, начал есть. Молча наблюдавший за ним Рачинский со стонами приковылял к валуну, лег у подножия. Ему не до еды. Страшная усталость сковывала мышцы... Спать, спать...

2

Колчин понимал, что их неудача не была случайной. Спирт вернул ему бодрость, прогнал страх. И сейчас он снова и снова перебирал в памяти события последнего времени: чтобы решить, что делать дальше, нужно разобраться в причинах провала тщательно продуманного им плана.

Неудача на иранской границе не обескуражила Колчина. Случайное стечение обстоятельств – так оценил он события в Кизыл-Дагском районе. Там они не «наследили». А старый контрабандист не может выдать. Дальше опять все шло хорошо. Разработан новый вариант, приобретена экипировка, в пути до Ленинграда – ничего подозрительного. А затем... Покойный Шиндлауэр не зря говорил, что у него чутье прирожденного разведчика. «Ревизор» в пригородном поезде сразу ему не понравился. Что-то почти неуловимое, но настораживающее было в его поведении. Пожалуй, чересчур внимательный, цепкий взгляд...

Тогда, едва заметив слабое движение в головной части вагона, Колчин, всегда настороженный и готовый к схватке, подхватив рюкзак, вышел в противоположный тамбур. Достал сигарету и, вяло перебрасываясь словами с толпившимися здесь курильщиками, стал наблюдать за «ревизором». Смутные подозрения его уже готовы были рассеяться: «ревизор» совсем по-настоящему «прицепился» к старику-карелу, который никак не мог найти свой билет. Но вот он поравнялся с Рачинским, внимательно оглядел рыбака-любителя, взял его билет. Почему-то быстрым взглядом окинул соседние скамьи. Щелкнул компостером и, отвернувшись от Рачинского, вдруг достал из кармана кителя записную книжку, мельком заглянул в нее. Вот он уже идете контролем дальше. Но Колчин готов поклясться – «ревизор» опознал Рачинского и, чтобы убедиться в этом, взглянул на хранившуюся в записной книжке фотокарточку. Однако почему же Рачинского ищут? Где он-то мог наследить? Раздумывать об этом некогда. Сейчас «ревизор» сообщит чекистам, что обнаружил разыскиваемого, они появятся в вагоне и тогда уже не уйти. Уходить надо немедленно, лучше всего одному. Но самые важные фотопленки, на которых запечатлены добытые с таким трудом секретные сведения, – у Рачинского, выманить их у этого прохвоста не удалось. Что ж, придется уходить вдвоем. Хорошо, что «ревизор» идет от головного вагона поезда назад: их прыжок не будет ему виден.

Встретившись с сообщником взглядом, Колчин подал ему знак следовать за собой и перешел в соседний вагон. В этом тамбуре было почти пусто, только парень с девушкой, обнявшись, шептались о чем-то в уголке. Сердито сопя, в плохо открывавшуюся дверь тамбура протиснулся Рачинский. Соседство озабоченных, даже злых «рыболовов» молодым людям явно не понравилось: не прошло и пяти минут, как парочка перебралась в соседний вагон.

– Нас ищут, надо прыгать и уходить, – сиплым шепотом выдохнул Колчин в ухо Рачинскому.

Рывком распахнул он дверь вагона. Искаженное страхом лицо Рачинского метнулось назад, но Колчин сильно сжал руку сообщника, зло и твердо бросил:

– Ну!

Два человека один за другим скатились с высокой насыпи. Вот наверху, над ними, прогрохотал по рельсам последний вагон состава...

Колчин отхлебнул спирта и, задерживая дыхание, потянулся за колбасой. Закусил. Прислонившись спиной к валуну, с наслаждением вытянул ноги. Однако мозг его продолжала сверлить все та же мысль: где просчет, как чекистам стал известен его замысел? И стал ли известен? Его, Колчина, «ревизор» не мог видеть. Но в том, что он искал Рачинского, сомневаться не приходилось. Значит, провалился Рачинский? Как? Проболтался? Преодолевая все нарастающую злобу против своего сообщника, Колчин продолжал анализировать события, во всех деталях восстанавливая их в памяти...

Они не успели скрыться в лесу, как поезд замедлил ход и из вагонов стали выпрыгивать люди в военной форме. Пограничники. Чекисты. Действия их были быстрыми и четкими, они явно пытались взять беглецов в кольцо. Несомненно, они что-то знали, они действовали не вслепую... Воля и энергия Колчина позволили оторваться от преследователей. Но надолго ли?

Рядом тяжело дышал Рачинский. Вновь приник Колчин губами к фляге. Горячим туманом заволокло мозг, мысли вдруг смешались, действительность отступила на второй план. Ставшая неподвластной разуму память вытолкнула из глубин сознания давнее...

Тогда «Оборотень» приехал в Москву с выношенным за долгие годы подполья намерением установить связь с иностранной разведкой. Конечно, хотелось иметь шефов побогаче и пощедрее. Именно поэтому кружил он возле американского посольства, наблюдал. Но зайти так и не рискнул. А вдруг не поверят да и выдадут советским властям? Не-е-т, страшно... Установить бы контакт как-то по-другому, тайно. Но как к этим чертовым американцам незаметно подобраться? И чем убедить? Что, собственно, он может им предложить? Свою ненависть к стране, в которой родился? Готовность всячески, как только прикажут, вредить ей, пакостить? Но многое ли он сможет сделать, находясь на нелегальном положении? Нет, это не очень ходкий товар для разведки, на нем крупно не заработаешь. Но никаких государственных и военных тайн он не знает. А рисковать по мелочам, за которые тоже не будут хорошо платить, – стоит ли?

Сидя в ресторане «Националь», Колчин потягивал пиво, присматривался к публике. И думал, мучительно думал все о том же...

За столиком возле окна толстый, импозантный иностранец в компании с ярко крашенной блондинкой потягивал марочный коньяк. Видать, бизнесмен: на столе батарея бутылок, черная икра, омары, осетрина, котлеты по-киевски, полная ваза фруктов, среди которых торчит ананас. Повернув голову, Колчин неожиданно перехватил устремленный на иностранца взгляд молодого человека, сидевшего в мрачном одиночестве. Что это был за взгляд! Сколько алчной зависти, неудовлетворенных страстей и, пожалуй, восхищения, сквозило в нем. И словно что-то толкнуло «Оборотня», он сразу внутренне насторожился. Мысли приняли другое направление и вскоре вырисовалась, определилась главная: ему нужен сообщник! Вот из таких, недовольных жизнью, не отягченных совестью. Сообщник с чистыми документами, хорошей специальностью, перед которым будут открыты двери режимных объектов... Вот он, путь к желанным секретам, к будущей обеспеченной жизни там, на Западе... Взяв стакан и бутылку, растягивая губы в приветливую улыбку, Колчин медленно направился к столику Рачинского...

После той встречи в «Национале» Колчин поехал на Украину. Там, на берегу реки Иквы, неподалеку от станции Мирогоща, еще с военных времен у него был оборудован тайничок. Последний и единственный сохранившийся из трех, когда-то заложенных для того, чтобы не подвергать превратностям судьбы «накопленные» на доходной службе в СД ценности: золотые коронки, кольца, серьги. Ценности безусловные, но трудно реализуемые. Однако, считал Колчин, в обработке Рачинского они могли сыграть существенную роль.

Колчин не спешил. Постепенно, исподволь подводил он Рачинского к мысли о побеге за границу.

Если бы не сгинули два тайника... Если бы золота было больше... Да, будь его больше, не нужен был бы Колчину этот тип.

Порыв ветра качнул сосновые лапы. По лесу прокатился глухой шум падающих с деревьев крупных капель. Вытерев рукавом потное лицо, Колчин усилием воли отогнал непрошенные воспоминания. С откровенной ненавистью взглянул на спящего: провалил дело, сволочь! Взял и тотчас с сожалением отложил флягу. Нет, голова должна быть ясной, надо принимать решение.

Итак, здесь сейчас границу не перейти. Пограничники, конечно, подняли все силы. Надо уносить ноги, где-то затаиться, пересидеть, подготовить третий вариант перехода...

О нем, Колчине, чекистам ничего известно быть не может. Все следы похоронены вместе со свидетелями. Даже если Рачинский кому-то проболтался – и это не страшно. Собственно, что он знает о Колчине? Что его называют Михаилом Павловичем, что он временно обитался в городе Павловске. Да, знает еще фамилию Гусев, Сулейман при нем называл Колчина так. Но это все липа. Он, Колчин, всегда был предельно осторожен. Даже окончательно завербовав этого подонка, полностью забрав в свои руки, все-таки не открылся ему до конца. Не только настоящую фамилию не назвал, даже ту сумел скрыть, под которой жил последние годы.

Нет, болтовня Рачинского не могла быть для него опасной. Но зачем ему сейчас этот мозгляк? Конечно, без него Колчину как своих ушей не видать бы таких важных сведений, шел бы за кордон пустой. Но сейчас-то сведения собраны, они рядом. Завладеть фотопленками (это многие доллары), убрать единственного свидетеля, подготовиться – и снова в путь. Но одному. Так надежней. Он еще отомстит коммунистам. И еще поживет в свое удовольствие.

Снова потянулся Колчин за флягой, влил в себя изрядную дозу обжигающей горло жидкости, замер, зажмурив глаза, не дыша. Из рюкзака Рачинского достал консервы, вскрыл их охотничьим ножом, закусил. Тщательно обтерев нож, поднял тяжелый взгляд на сообщника. Тот спал лицом вниз, спина его, обтянутая мокрой рубашкой, мерно поднималась и опускалась. К рубашке, как раз под левой лопаткой, прилип небольшой, преждевременно пожелтевший листок. Примерившись поудобнее, Колчин сильно ударил ножом в это желтое пятно...

3

Вокзал в Каменске построен в пору борьбы с архитектурными излишествами. Серая невыразительная коробка здания, серые поребрики пыльных газонов. На перроне суета и оживление: подошел поезд дальнего следования. Радостные возгласы встретившихся родственников и друзей, прощальные поцелуи, нестройная песня молодых людей, собравшихся в одно купе, где хоть и тесно, но весело, стук кем-то оброненного чемодана и тысячи других звуков сливаются в специфический, присущий только вокзалам, гомон. Атлетического сложения слегка подвыпивший парень, стоя в дверях вагона, громко сзывает носильщиков. Убедившись, что его призывы достигли цели, он, приняв величественную позу, объявляет:

– Дорогие товарищи носильщики! Я собрал вас для того, чтобы передать пламенный привет от носильщиков Одессы!

Смех окружающих и не очень-то вежливые реплики обманутых носильщиков тонут в гудке тепловоза. Кажется, что никто в этой суете не обращает внимания на пожилого мужчину в сером костюме, скромно пробирающегося к выходу в город. Кажется...

Саша Колосков появился в дверях вагона, когда человек в сером уже приближался к выходу в город. Вот он остановился, полуобернувшись назад, поставил ногу на поребрик газона, стал завязывать шнурок ботинка.

«Хитрый черт, опять мудрит, – зло подумал Саша о «подопечном». – Предлог нашел остановиться, посмотреть, нет ли слежки».

Рассмотреть на таком расстоянии выражение лица было невозможно, но Колосков ясно представил себе глаза «Оборотня», обшаривающие проходящих мимо людей, злые и внимательные глаза, фиксирующие каждую деталь.

Александра встречают. Высокая, спортивного телосложения девушка в ярком цветастом платье приветливо машет ему рукой. Другой рукой она прижимает к себе огромный букет цветов. Колосков легко спрыгивает на перрон.

– А где же остальные? – громко спрашивает он, обнимая девушку и отходя с ней в сторону. – Ты писала, что будете встречать втроем.

Увлекая Колоскова дальше от толпы, девушка смущенно прячет лицо в букет. Губы ее почти прижимаются к спрятанному в цветах микрофону передатчика.

– «Север», «Север», – внятно, вполголоса произносит она. – Номер три, номер три, номер три...

По условному коду сигнал «номер три» означает: «В пути «Оборотень», ни с кем не встречался, прибыл один, вооружен».

Саша возбужден. Он впервые участвует в такой операции.

– Ниночка, как у вас, все в порядке? А эта техника не подведет?

Брови девушки возмущенно взметнулись. Сердито взглянула она на практиканта, но, поняв его состояние, мягко улыбнулась:

– Все в порядке, Саша. Вашего «Оборотня» уже ждут. Успокойтесь. Да возьмите же меня под руку и улыбайтесь. Или вы не рады встрече? Тогда вообразите, что вас встретила не я, а Галя...

4

Сигнал «номер три», переданный сержантом Ниной Матвеевой по радио, принял Алексей Петрович Климов, находившийся с группой сотрудников в машине, стоявшей на привокзальной площади. Машина быстро опустела: чекисты приступили к следующей части операции. Надо было осуществить арест преступника, но сделать это без огласки, конспиративно.

...Собственно, арестовать «Оборотня» можно было еще пять дней назад, когда он вышел из леса к небольшой железнодорожной станции в дачном поселке. Можно, но следовало ли?

Климов тогда долго и ожесточенно спорил по этому вопросу и с пограничниками, и со своим начальством. Считал арест нецелесообразным: к станции вышел один преступник, второго не было. Логично было предположить, что они временно разошлись, чтобы, встретившись где-то, снова предпринять попытку прорыва через границу. А если это предположение верно, то взятый под наблюдение обнаруженный враг должен неминуемо привести к другому.

«Должен... А вот не привел же, – раздраженно подумал Климов. – Впрочем, может быть, они назначили встречу здесь, в Каменске? И все равно Колчина надо брать, долго держать его на «невидимой привязи» невозможно, расшифрует наблюдение, уйдет. Нужно брать, но тихо, без шума, чтобы не напугать сообщника, если он явится.

И какого дьявола так долго молчат пограничники? Пора бы уж сообщить результаты поиска по предполагаемому маршруту Колчина от места прыжка с поезда до той дачной станции... Возможно, обнаружились бы следы и Рачинского... Но куда же он идет?»

...А по улицам Каменска неторопливо шел его обыватель – Михаил Павлович Овчаров, возвратившийся домой после чудесно проведенного отпуска. Степенно раскланивался со знакомыми, с некоторыми останавливался переброситься парой слов. Улыбался. Подолгу стоял перед витринами магазинов, глядя в зеркальные стекла. В парикмахерскую, сокращая расстояние, прошел проходным двором. Через второй проходной вышел к реке.

Но почему Колчин шел не к дому, в котором жил вот уже четыре года? Миновав мост, он направился к новому парку, совсем недавно созданному на южной окраине города, в излучине капризной уральской речушки. На берегу ее остановился, снял пиджак, извлек из такой же новенькой, как и костюм, балетки бутылку пива, бутерброд и присел на траву.

...Прошел час, второй – Овчаров продолжал сидеть на том же месте, лениво развалившись и, на посторонний взгляд, от нечего делать разглядывал противоположный берег.

5

Майор Климов переодевался в автомашине, перед включенной радиостанцией, связывавшей руководителя операции с другими ее участниками. Машина стояла в переулке, метрах в сорока от входа в парк, среди пышно разросшегося боярышника, и Колосков не сразу нашел ее. Выслушав Сашу, доложившего о поведении «Оборотня» в поезде «Ленинград – Каменск», майор раздраженно выругался. Саша удивленно поднял глаза: за все время практики ему не приходилось слышать от своего шефа подобных выражений. А Климов с трудом подавлял в себе раздражение.

Все яростные споры, вся труднейшая работа по организации наблюдения за преступником оказались напрасными. К сообщнику он не привел...

– Что будем делать дальше, товарищ майор? – тихо спросил Саша Колосков.

– Дальше? Сначала получи еще один наглядный урок по методам проверки и конспирации, – ответил Климов, натянувший на себя поношенную куртку и начавший примерять соломенную шляпу. Шляпа явно была великовата, сползала на нос. Недовольно хмыкнув, Алексей Петрович принялся прилаживать внутрь сложенную узкой полосой газету.

– Думаешь, зря Колчин сидит там, на бережке? – кивнул он в сторону парка. – Отдыхает после дальней дороги? Нет, дорогой, за речкой – дом, где он жил последние годы. Там у нас засада: Евгений ждет не дождется хозяина. Арестовать его при входе в дом было бы и удобно и конспиративно. А хозяин не идет. Сел вот в парке, а сам ведет наблюдение за своим домом, так сказать с тыла, со стороны огорода. И не предупреди мы Гребенщикова по рации – расшифровал бы Колчин засаду, уж очень удобный у него наблюдательный пункт.

К машине подошел Николай Березкин. Александр даже не сразу узнал его – так меняла чекиста одежда: клетчатая навыпуск рубашка, полотняные брюки, сандалии на босую ногу. В руках – несколько удочек, корзинка. Водрузив, наконец, себе на голову соломенную шляпу, Климов вылез из машины, взял у Березкина часть снаряжения.

– Будем брать Колчина здесь, – сказал он Колоскову. И, усмехнувшись, добавил: – Думаю, в таком виде подпустит к себе, не заподозрит, хотя мы и повторяем его маскировку.

Однако «Оборотень» чуть было не заставил чекистов вновь изменить их планы. Не успели Климов и Березкин отойти от машины, как на рации вспыхнула сигнальная лампочка и прозвучал зуммер вызова. Наблюдавший за Колчиным сотрудник докладывал: преступник идет к выходу из парка.

...Саше Колоскову, севшему за руль машины, хорошо видно, как к западным воротам парка с разных сторон приближаются преступник и чекисты. Правая рука Колчина в кармане. Вот они поравнялись. Еще секунда – и Березкин, выпустив из рук удочки, сжал «Оборотня» в своих медвежьих объятиях. Особое внимание – правой руке преступника, почти одновременно перехватил Климов ее запястье, сдавил, извлек из брючного кармана пистолет. Щелкнули наручники. Из внутреннего кармана пиджака Колчина вынут охотничий нож.

Колосков трогает машину с места, подгоняет ее к воротам парка. Через две минуты серая «Волга» уже мчит по улицам города. На заднем сиденье ее – три человека. Того, который в середине, бьет мелкая дрожь, он бел от злобы и страха, он знает – это конец.

...А в парке два мальчугана с удивлением рассматривают брошенные на аллее удочки. Чудо их появления необъяснимо, а соблазн завладеть – ох, как велик. Они не подозревают, что строгий начфин в свое время еще вычтет стоимость этого «инвентаря» из климовской зарплаты.

ФИОЛЕТОВОЕ ПЯТНО

ПРОЛОГ

Жирное фиолетовое пятно расползлось по белой стене. От него, как от кляксы в школьной тетрадке, раскинулись в стороны пунктиры мелких брызг. В нижней части пятна – глубокая белая вмятина в штукатурке, из нее тонким прерывающимся ручейком сыплется известка.

Взгляд белесых, с расширенными зрачками глаз арестованного прикован к стене. Схваченный за локти двумя офицерами, он тяжело опускается на стул.

Это он минуту назад с силой метнул массивную чернильницу из зеленого стекла, целя ее в голову начальника следственного отдела управления НКГБ подполковника Севрюкова. Несмотря на возраст, стройный и гибкий в движениях, подполковник успел отклониться в сторону. Ударившись в стену, чернильница с глухим стуком упала на пол.

Внешне спокоен подполковник, только бледнее обычного его лицо с крупными резкими чертами, глубокими морщинами на лбу. Не дрогнут пальцы, разравнивающие на газетной полоске щепоть махорки. Той самой необычайной крепости махорки, что повсеместно заслужила неофициальное название «смерть немецким оккупантам». Терпкий табачный запах заполняет помещение, голубые, причудливой формы кольца дыма медленно поднимаются к потолку.

Арестованный, по-прежнему не отрывая взгляда от пятна на стене, неподвижно сидит на стуле, стоящем посередине скромного кабинета Севрюкова. Его впервые привели сюда. Привели потому, что уже неделю он упорно молчит на допросах, глядя куда-то мимо следователя. Молчит со дня ареста.

Севрюков, наклонившись, поднимает чернильницу, ставит ее на стол.

– На что вы надеетесь? – спрашивает он.

Голос подполковника звучит ровно. И не понять, спрашивает ли он об этой дикой вспышке, жертвой которой едва не стал сам, или имеет в виду упорное молчание подследственного. Покрутив регулятор негромко потрескивающего репродуктора, Севрюков прошелся по кабинету.

– Подумайте, Кротов. Пока я называю вас так, хотя вы такой же Кротов, как я Магомет. Вас взяли с поличным. Доказательства бесспорны...

Севрюков опускается в массивное, словно топором рубленое, деревянное кресло. Тянет к себе папку с бумагами, не спеша перебирает листки. Наступившую паузу прерывает громкий щелчок репродуктора. Торжественно строгий и чуть-чуть взволнованный, знакомый всем от мала до велика голос диктора произносит:

«От Советского информбюро.

Войска Третьего Белорусского фронта, перейдя в наступление, при поддержке массированных ударов артиллерии и авиации, прорвали долговременную, глубоко эшелонированную оборону немцев, прикрывавшую границы Восточной Пруссии, и вторглись в пределы Восточной Пруссии на тридцать километров в глубину и на сто сорок километров по фронту. В ходе наступления войска фронта овладели мощными опорными пунктами обороны противника – Ширвиндт, Наумиестис, Виллюнен...»

Арестованный прячет лицо в ладонях, плечи его вздрагивают.

– Schirwindt... meine Heimat[3]3
  – Ширвиндт... Моя родина (нем.).


[Закрыть], – шепчет он. Сменяя диктора, из репродуктора вырываются волны величественной музыки победы.

Выключив радио, Севрюков отпускает коменданта и следователя, подходит к арестованному.

– Ну как, будете говорить?

Тот отнимает ладони от лица, поднимает голову. Растерянные, бегающие глаза смотрят куда-то мимо. Наконец он хрипло выдавливает:

– Буду.