Текст книги "Две операции майора Климова"

Автор книги: Владимир Огнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА VI
Пятый – последний

1

Полковнику Васильеву сегодня врачи разрешили первую прогулку. Взяв Климова под руку, тяжело опираясь на трость, Иван Сергеевич медленно идет по аллее больничного парка. Глубоко вдыхает свежий сентябрьский воздух. С нескрываемым интересом следит за медленно кружащимся в прозрачном зеленовато-желтом свете сухим тополиным листком. Остановившись, тростью подгребает опустившийся на землю листок к себе, рассматривает... Нет, это не возвращение к жизни, как часто говорят и пишут о людях, побывавших на грани небытия. Не тот человек полковник Васильев, чтобы даже в самый тяжкий момент потерять веру в будущее, в свое участие в этом будущем. Это радость жизни, жизни более активной, чем вчера, более насыщенной, деятельной, волнующей...

Облюбовав укрытую кустами скамеечку (ту самую, на которой Березкин беседовал с любителем беляшей), присели. Алексей Петрович Климов, привычно потирая подбородок, рассказывает, сейчас уже о делах. Говорит неторопливо, заново оценивая свои поступки и планы, выверяя их «по Васильеву», по его опыту. Иван Сергеевич слушает жадно, заинтересованно. Изредка переспрашивает, вставляет замечания, советует. Издали они очень напоминают ставшую привычной картину: судачащих о своих заботах и болезнях пенсионеров. Климов не листает блокнот, не делает записей. Иван Сергеевич знает: все сказанное подполковником – абсолютно точно; так же точно запомнит он и все советы руководителя. А принимая решения, учтет их, но не слепо, а сообразуясь с обстановкой, с вновь полученными данными...

– Осмотрев тайник «Фиалки», мы убедились в наличии у него не только автоматического приемника, но и быстродействующего передающего устройства, узнали длину волны, на которой он передавал свои информации, – продолжал Климов.

– Не наследили при осмотре?

– Нет, сделали все аккуратно. Позавчера он вновь съездил «на рыбалку», и нам впервые удалось записать передачу. Шифровальщики молодцы, сумели, правда, пока частично, установить содержание. Помогло то, что шпион сообщил в свой разведцентр формулу «горючего», которую мы ему подбросили в НИИ. Так что дезинформация прошла. Прочитали и такую фразу: «Располагаю весьма важными материалами. Передача через пятый тайник».

– Орлы! – полковник улыбнулся, хлопнул Климова по колену. – Теперь главное – не прошляпить, не прозевать передачу им этих материалов. Дальше играть с «Фиалкой» опасно, могут уйти за кордон и подлинные секретные сведения. Значит – засечь связь и взять с поличным. Так?

– Над этим и работаем, Иван Сергеевич. К сожалению, нам не известно, где этот пятый тайник...

– Многого хочешь. «Сырмолотов» не может сейчас уехать из Долинска. Вероятно, что связник прибудет сюда. За такими материалами вполне могут послать связника, так?

– Согласен, Иван Сергеевич.

– Необходимо заранее продумать наши действия при всех возможных вариантах, – Иван Сергеевич сцепил бледные похудевшие руки на набалдашнике трости. – Давай-ка, друг мой, прикинем, что и как...

Прикидывали долго. От въедливых, дотошных вопросов и предположений полковника на лбу Алексея Петровича выступили капельки пота. На девятом варианте он запротестовал:

– Ну, Иван Сергеевич, это уж слишком. Не пойдут они на такой риск.

– Резонно, Алеша, резонно. Согласен. Но смотри, при всех вариантах учитывай и психологическую сторону и, главное, сбор максимума доказательств...

Васильев замолчал. Внимательно следил за спешащим по своим делам большим рыжим муравьем, лесным муравьем, невесть как попавшим в центр города. Думал о Климове. Да, Алексей стал мастером своего дела. Можно быть уверенным – он сделает все, как надо. А вот он, Васильев, не успел сделать все, что мог. Сегодня же, прямо из больницы, нужно позвонить, договориться о направлении Нади Климовой в госпиталь в Москву. И решить, наконец, в исполкоме вопрос о новой квартире для Алексея, сколько они могут обещать? Пользуются тем, что сам Климов не настойчив в решении этого вопроса, не выпрашивает. А у него характер такой – ради других в драку готов, а для себя попросить не может. Иван Сергеевич сдвинул трость с муравьиной тропы, выпрямился. И, меняя тему, спросил:

– А как дела с валютчиками?

* * *

Мелодичный звон старинного дверного колокольчика лишь слегка потревожил тишину. Иннокентий Павлович Гаджибеков вздрогнул всем телом, сразу проснулся и резко приподнялся в постели. Софочка, недовольно сморщив носик, сонно протянула:

– Иночка, ты вскакиваешь, как волк. Осторожнее.

– Ты что, спала и с волком? – прошипел Гаджибеков, настороженно прислушиваясь.

– Иночка, не беспокойся. Это тетя Даша. Она всегда в девять часиков приносит молочко и свежие булочки. Спи, пожалуйста, я открою.

Разыскав среди разбросанной по стульям одежды легкий халатик, Софочка облачилась в него и отправилась в прихожую. Гаджибеков натянул брюки, на цыпочках подошел к двери. Уловив доносившиеся из-за них женские голоса, успокоенно зевнул. Помотал гудевшей с похмелья головой, огляделся. Обнаружив в углу недопитую бутылку коньяка, прямо из горлышка выцедил несколько глотков. Софочка, очевидно, заболталась с тетей Дашей. Иннокентий Павлович полуодетым прыгнул в постель и, вытянувшись на спине, закрыл глаза.

...Когда Гаджибеков открыл их, в комнате находились трое мужчин в штатском и офицер с погонами капитана. У дверей стояли понятые: высокий старик, чья дачка-скворечник примостилась напротив, и полная, в летах женщина с кошелкой. Софочка тихо плакала на кушетке.

– Спокойно, Иннокентий Павлович. Будьте благоразумны, не вынуждайте нас прибегать к наручникам, – сказал Климов. – Вот ордер на ваш арест, ордера на обыск.

– До сих пор меня сажала милиция, – пытаясь усмехнуться, со вздохом выдавил из себя Гаджибеков, ознакомившись с бумагами.

– Значит, докатился и до КГБ, – пробурчал с порога старик.

– Начнем со знакомства, – Климов сел в кресло против Иннокентия Павловича. – Гаджибеков – не настоящая ваша фамилия. Подлинный Иннокентий Гаджибеков, инженер-металлург, и сейчас мирно проживает в Баку.

– У меня было много фамилий.

– Начнем с настоящей, затем перечислим все.

– Гражданин следователь, моя жизнь – как матрац. В том смысле, что она вся шла полосами: красными – благополучия и бурных развлечений, серыми – «трудовых будней», черными... магаданскими... Но даже этой некрасивой полосатой жизни я не хочу лишиться. Я не хочу, чтобы эта полоса была последней.

– Надеюсь, вы хорошо знакомы с нашим законодательством?

– Вы не ошибаетесь. Именно поэтому я чистосердечно раскаиваюсь. Прошу занести в протокол: я добровольно выдам всех сообщников, выдам все свои тайники. Пусть заработанные мною деньги пойдут на строительство детских и культурных учреждений.

– Заработанные?

– Простите за неточную формулировку. Но я хотел бы знать... Могу я надеяться еще раз увидеть чудесные окрестности города Магадана? Меня не... расстреляют?

Старик Поздняков сплюнул и выругался.

– Вы же знаете, что это компетенция суда, – ответил Гаджибекову подполковник Климов. – Знаете и то, что наш суд учитывает раскаяние преступника, добровольную выдачу похищенных ценностей и оказание помощи следствию. Учитывает, как смягчающие вину обстоятельства.

Гаджибеков встал, прошлепал босыми ногами к столику в углу.

– Вы, конечно, не будете вносить в опись имущества початую пачку сигарет? – спросил он. – Разрешите?

Алексей Петрович кивнул. Один из сопровождавших его сотрудников, осмотрев одежду арестованного, протянул ее Гаджибекову.

– Спасибо, – поблагодарил тот.

– Можно начинать раскаиваться, – заметил Климов. – Не будем терять времени.

* * *

Муравей взобрался на трость, остановился, удивленно ощупывая передними лапками полированную поверхность. Затем, словно обиженный полным невниманием к своей особе, повернул обратно, скрылся под листом.

– В этот же день мы провели аресты Рыбина и других участников группы, – продолжал рассказывать подполковник Климов.

– Хитрый ты стал, Алеша. Итоги, выводы приберегаешь на сладкое, да? – улыбаясь спросил Иван Сергеевич.

– Всего изъято ценностей почти на четыреста тысяч рублей.

– Ого! Не даром хлеб едите...

– Ну, а выводы... Пока, пожалуй, рановато выводы делать, Иван Сергеевич. Арестованные ведут себя по-разному. Рыбин, тот после истерики все выложил. А Гаджибеков, точнее – Хасанов, старательно играет в раскаяние. Слов нет, выдал он многое, но... о московских связях молчит. Об одном из своих тайников, который мы при наблюдении засекли, тоже молчит. Пока не торопим.

– И не надо.

– Судя по масштабам его деятельности, думаю, выдал он не больше трети добытых преступным путем денег и ценностей. С ним придется долго работать.

За поворотом аллеи послышались тяжелые шаги, скрип гравия, шумное дыхание. Вслед за этими звуками из-за кустов появилась грузная фигура профессора Снетковского. Грозя толстым пальцем, он, как танк, надвигался на собеседников.

– Ну, конспираторы, попались... Сколько я разрешил вам гулять, молодой человек?

– Профессор, я же не гуляю, я сидел, отдыхал, – виновато оправдывался Иван Сергеевич. – Ей-богу, все время сидел.

– Марш в палату, – загремел Снетковский. – Под арест, голубчик, под арест.

– Ну я пошел, Иван Сергеевич, – попятился Климов. – До свидания, профессор.

– Вот именно, до свидания. Попадете ко мне, я на вас отыграюсь. Ишь, безобразники!

Снетковский, улыбаясь, подхватил Ивана Сергеевича под руку, на ходу погрозил Климову кулаком. Свидание закончилось, как обычно.

2

– Кто передал? Так, записал. Принял дежурный по Долинскому управлению КГБ капитан Гребенщиков.

В телефоне специальной связи коротко щелкнул сигнал отбоя. Ошеломленный полученным известием Евгений недоверчиво посмотрел на трубку, осторожно положил ее на аппарат. Заново пробежал глазами текст принятой телефонограммы, затем перевел взгляд на часы: двадцать один пятнадцать. Отодвинув стекло выходящего в вестибюль окна, спросил у вахтера:

– Подполковник Климов давно ушел?

– А он не выходил, товарищ капитан, – вставая, ответил молодой прапорщик. – Наверное, у себя.

Евгений закрыл окошко и опустил штору. Снял трубку прямого телефона.

– Алексей Петрович? Гребенщиков докладывает. Спешу сообщить прелюбопытное известие: к нам едет Штреземанн.

– А потолковее нельзя, Евгений Андреевич?

– Извините. Сейчас принял сообщение Центра: находящаяся в Омске делегация представителей иностранных промышленных и торговых фирм послезавтра прибудет в Долинск. Официальная цель – знакомство с медицинским научно-исследовательским институтом, о котором два месяца назад, как вы помните, появились репортажи в газетах всего мира. В составе делегации доктор Зигфрид Арнульф Штреземанн из Гамбурга. Информация передана в связи с тем, что мы интересовались указанным господином.

– Собирай ребят, Евгений Андреевич, – чуть помедлив, ответил Климов. – Я к тебе.

Разрисованная стрелками, восклицательными и вопросительными знаками, испещренная многочисленными комментариями скучающего дежурного газета «Советский спорт» сползла со стола на пол. В дежурной комнате управления в спринтерском темпе закрутились телефонные диски.

3

Сырмолотов жил один. Жену, женщину недалекую, но, что Сырмолотов особенно ценил, искренне и беззаветно в него влюбленную (а значит – преданную), он похоронил семь лет назад. Медицинские и следственные органы констатировали несчастный случай. Когда глава семьи был в командировке, а дочь – в спортивном лагере, она, забыв выключить газ, уснула в кресле за телевизором. Закипевший борщ залил газовую горелку. Тяжелое отравление... смерть...

Полтора года назад дочь вышла замуж. По-настоящему близких родственных отношений между отцом и дочерью никогда не было: просто этакое мирное сосуществование двух самостоятельных, по разному мыслящих и чувствующих, живущих разными интересами людей. Сырмолотова не интересовали достоинства жениха. Он не поскупился на свадьбу, но лишь потому, чтобы побыстрее спровадить из дома бойкую, во все сующую нос девчонку. Дочь уехала с мужем-геологом далеко, на Север. Сейчас их связывали только редкие, по традиции направляемые к большим праздникам поздравительные письма или открытки.

Одиночество не тяготило Сырмолотова. Он умел доставлять себе маленькие жизненные радости. Иногда мечтал о «больших»: ночных кабаре с девочками, путешествиях, власти. Реальными эти мечты стали казаться два года назад, после встречи на Златых Пясцах, встречи, которую за долгие годы жизни в Долинске он, Реслер, почти перестал ждать. Но к которой все-таки исподволь готовился.

...Тогда он не сразу узнал в пожилом респектабельном господине, присевшем на соседнюю скамью, своего старого приятеля и скрытого недруга – Зигфрида Франке. Того самого обер-лейтенанта Франке, которому, как он догадывался, был обязан коренным изменением своей судьбы. Отто подавил в себе чувства зависти и раздражения. Почему недруга? Все просто. Франке первым сообразил, что вдвоем им будет тесно в группе Герлица. Первым почуял в Реслере опасного конкурента. И поступил так, как поступил бы и он, Отто: использовал подвернувшуюся возможность избавиться от соперника.

...Там, в пустынной аллее приморского курортного парка, они вновь установили деловой контакт. Правда, роли несколько изменились. Франке заискивал, сыпал обещаниями: он явно нуждался в Реслере.

– Ты уже состоятельный человек, Отто, – говорил Франке, – Жалованье за четверть века пребывания за кордоном – в банке на твое имя. Поверь, что лавчонка твоего отца в Мюнхене не стоила и четверти этой суммы. Но наследство – всегда наследство. Мне пришлось немало потрудиться, но я все устроил – ни один пфенниг из твоих денег не пропал. А перспективы? Добившись успеха, а я уверен – добьешься, ты вернешься в фатерлянд с триумфом, станешь в нашей разведке одним из ведущих специалистов по этой загадочной стране – России. Положение вкупе с солидной рентой – ради этого стоит тряхнуть стариной.

...Стоило ли? В тысяча девятьсот сорок четвертом ему хотелось одного: уцелеть. Поняв,что крах третьей империи неизбежен, Отто Реслер оборвал все связи, затаился. Шло время. Все дальше уходило прошлое. Реслер невольно все больше чувствовал себя Сырмолотовым...

Он женился, закончил институт, стал инженером... Если бы он раньше понял эту страну, этот народ... Если бы, поняв, смог не только внешне влиться в окружающую его бурную жизнь, но искренне принять ее... Может быть, и здесь он мог найти свое счастье? Нет... Реслер оставался Реслером. Здесь, в России, его окружали только враги. Слишком много грехов было за душой у бывшего унтерштурмфюрера, слишком много крови на руках. Обреченный на вечный страх перед возмездием не может стать счастливым. Слишком далеко уходили в прошлое корни миропонимания активиста НСДАП[10]10
  НСДАП – сокращенное название гитлеровской национал-социалистской партии.


[Закрыть], члена СС, наследника и будущего владельца собственного (пусть мелкого) дела... Окружающая действительность вызывала у него только презрение и ненависть.

Двойная, скрытая и явная жизнь оказалась неустойчивой. Семь лет назад Сырмолотов сорвался; жена поняла, что он не тот человек, за которого себя выдает. Была бурная семейная сцена, истерика, слезы... Реслер каялся, «признавался»: да, он не Сырмолотов. Он немец, с Одессщины. Давно, во время войны бежал из ссылки, жил по случайно попавшим в руки чужим документам. Но его проступок давно амнистирован, ему ничего не угрожает, кроме разве крушения карьеры. Обычно послушная, подчинявшаяся его воле жена в этом случае настаивала: все равно надо повиниться перед властями. Реслер пообещал и... призвал на помощь «несчастный случай». Нелегко было его «устроить». Помогли прежний опыт, школа СД. Все обошлось. Это стряхнуло с него оцепенение, апатию послевоенных лет. Он снова почувствовал себя разведчиком, вернулись мысли о иной жизни, жизни на Западе, о путях возвращения, о том, с чем можно вернуться...

– Не надо уговаривать меня, Зигфрид, – ответил тогда, на Золотых Песках, Реслер. – Я всегда чувствовал себя в строю. Надеюсь, уже сегодня ты услышишь от меня кое-что любопытное.

...В Болгарии они встречались почти ежедневно. Реслер наверстывал упущенное, овладевал новыми методами и средствами разведки.

Сейчас, сидя в своей небольшой, достаточно уютной для холостяка квартирке, Реслер обдумывал сложившуюся ситуацию. «Die Situation ist ausgezeichnet»[11]11
  Отличная ситуация (нем.).


[Закрыть], – он даже позволил себе думать на немецком.

Да, все шло отлично. Сообщение в местной газете об аресте органами госбезопасности группы валютчиков, контрабандистов и расхитителей платины было лаконичным, но слухи дополняли и расширяли его. Слухи ползли по городу, обрастая подробностями. Реслер придирчиво выцеживал из них истину. Стало известно об аресте Рыбина – проболтался один из техников, присутствовавший при обыске в качестве понятого. Перестал появляться на заводе и, как выяснилось, исчез из дома конструктор Наумов; вместе с ним исчезла и его жена. Все говорит за то, что они тоже арестованы. Не зря Серебряков ходит раздраженным, мрачным. А сегодняшний разговор с директором? Вечером Михаил Степанович Зубарев вызвал Сырмолотова к себе. Не очень уверенным тоном сообщил, что Наумова по указанию Главка пришлось направить в длительную командировку. Спросил, как товарищ Сырмолотов будет смотреть на то, чтобы взять на себя (временно, конечно, временно) исполнение его обязанностей. Реслер для приличия помялся. Директор недовольно заметил, что дело не ждет. Реслер дал согласие. «Что ж, завтра сдавайте свои дела», – сказал директор.

Франке все-таки умница. Отвлекающий маневр, несомненно, удался, хотя нельзя не признать – жертва была крупной. Что ж, значит, ради его успеха шефы идут на все. Эти, с васильковыми петлицами, оказались в дураках. Копаются в контрабандных делах и сами расчищают ему, Реслеру, дорогу к главным секретам. Пожалуй, через два-три месяца он выполнит свою задачу. Можно ли будет ставить вопрос о выводе его из России? Пойдут ли шефы на это? Посмотрим. Уж он-то сделает все, чтобы лично вывезти главную информацию.

Завтра две ответственные операции. Нужно заложить в пятый тайник микрофильмы материалов, добытых в Нижнеуральске. Нужно вывезти из карьера портативную радиостанцию, тайничок для нее в гараже давно оборудован. Конечно, хранить у себя такую улику опасно, но... осень в разгаре, скоро зима. Зимой в карьер не пойдешь, следы...

Потянувшись, Реслер взглянул на часы и включил телевизор. Он любил смотреть детективные фильмы.

4

Приходя утром на работу, Алексей Петрович Климов обычно заглядывал к дежурному по управлению: лучше из первоисточника узнавать о всех событиях, происшедших за истекшие сутки. Не изменил он этой привычке и сегодня. Выслушав рапорт старшего лейтенанта, Климов взял со стола свежие, еще слегка пахнущие типографской краской местные газеты, вложил в них ежедневную сводку о происшествиях в области и собрался подняться к себе: сводку и газеты он всегда просматривал в первую очередь.

– Товарищ подполковник, – остановил его дежурный. – А у нас гость, только что прилетел из Москвы.

– Кто же?

– Капитан Ярослав Гавличек, сотрудник госбезопасности Чехословацкой Социалистической Республики, – сверяясь с записью, сообщил дежурный. – Он ждет в приемной. Я попросил Леночку напоить его чаем и занять чем-нибудь до вашего прихода. Документы проверил.

Климов хмыкнул, машинальным движением сдвинул шляпу на затылок – принимать гостей из-за рубежа ему еще не доводилось. Да и не вовремя, дел невпроворот.

– По-русски-то он хоть говорит? – спросил старшего лейтенанта.

– Отлично говорит. Почти без акцента.

– А надолго к нам?

Дежурный неопределенно пожал плечами – это, дескать, не в моей компетенции.

– Гостиницу ему закажи, – Климов потер подбородок. – И позаботься, чтобы был отдельный номер с телефоном и прочими удобствами. Все-таки гость.

Выйдя в коридор, Алексей Петрович в задумчивости остановился. Увидев входившего в вестибюль Гребенщикова, окликнул его.

– Слушай, Евгений Андреевич, не в службу, а в дружбу. Там, наверху, меня заграничный гость ждет, наш чешский коллега. Принять надо, как говорится, на должном уровне. – Подполковник извлек из бумажника десятирублевку. – Представительского фонда, сам знаешь, у нас нет, естественно, и запасов на такой случай не водится. Бери машину, заскочи ко мне домой, возьми баночку кофе растворимого, рюмок несколько, чашек. Потом в магазин... Все это отдай Леночке. Я начну беседу, а она пусть быстренько кофе заварит и занесет нам все это хозяйство.

Гребенщиков понимающе и, как показалось Алексею Петровичу, сочувственно улыбнулся, бросил по привычке короткое «есть» и устремился к выходу. Климов поднимался по лестнице, пытаясь восстановить в памяти скудные свои познания в братских славянских языках...

– Добрий дэнь, судруг Гавличек, – не очень уверенно произнес он, входя в приемную. – Здравствуйте, Лена.

Навстречу Климову поднялся немолодой, с седеющими висками мужчина. Модная прическа, тонкие, аккуратно подстриженные усы, белая сорочка с тонким черным галстуком и тщательно отглаженный штатский костюм придавали ему несколько франтоватый вид. Он по-военному пристукнул каблуками:

– Здравия желаю, товарищ подполковник.

Крепко пожали друг другу руки.

– А как вы узнали, что я словак? – спросил гость.

– Профессиональная тайна, – улыбнулся Алексей Петрович, понятия не имевший, что приветствовал коллегу не на чешском, как ему казалось, а на словацком языке, случайно запомнившейся фразой. – Что ж, пойдемте ко мне?

* * *

– Я доставил в Москву, в Комитет государственной безопасности, некоторые материалы, касающиеся нашего общего объекта заинтересованности – Фрайхмана, – неторопливо, подбирая слова, говорил Ярослав Гавличек. – Мы долго искали его, чтобы потребовать выдачи властям республики для предания суду за преступления против чехословацкого народа. Оказывается, вы его нашли. Мало того, сегодня он должен приехать в Долинск.

– Фрайхман? Но нам такой не известен.

– Это подлинная... настоящая фамилия того, кто ныне является «сотрудником коммерческой фирмы», Зигфридом Штреземанном. Того, кто совершал преступления и в России: в штабе «Валли» он служил под псевдонимом Франке.

– Вот оно что!

– Да. Мы получили из КГБ СССР запрос и информацию о Штреземанне. И довольно быстро, работая вместе с болгарскими друзьями, установили, что он – разыскиваемое нами лицо. Нам же прислали тогда и фотографии, и словесный портрет, и даже отпечатки пальцев...

Капитан Гавличек открыл замки своего «атташе-кейс» («дипломата» – как у нас стали называть портфели этого типа), извлек из него объемистую серую папку.

– В конце тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда был казнен Канарис, а абвер вошел в РСХА[12]12
  Главное управление имперской безопасности фашистской Германии.


[Закрыть], Зигфрид Франке появился в Чехословакии.

...Сердита была эта зима в Моравии. Семнадцати лет я стал разведчиком у партизан. Трудно было. Леса у нас не такие, как в вашей стране – все вычищены, просматриваются далеко. Холмы да глубокие лощины выручали немного. А главное, что выручало – любовь и помощь народа. Зимой мы больше в селах базировались, малыми группами, у верных людей. В отрядах партизанских много было русских – бывших военнопленных, бежавших из лагерей. И немецкие антифашисты вместе с нами дрались. А советское командование забрасывало уже к нам парашютистов – специальные группы русских, чехов и словаков – для помощи партизанам, для координации их действий.

В это время и стали появляться в наших краях лжепартизанские группы из немцев, власовцев и предателей чешского народа – агентов СД и гестапо. Население, принимая их за партизан, укрывало, помогало связываться с подлинными народными мстителями. А следом шли каратели. Многие товарищи, боевые наши друзья, попали в такие ловушки и погибли. Каратели, а иногда и сами лжепартизаны беспощадно расправлялись с выявленными таким путем патриотами, убивали, арестовывали, жгли их дома. Не щадили и членов семей – женщин, детей. Тяжелыми были утраты. В одной только Вожице мы потеряли двадцать три человека. А в других селах?

Через своих разведчиков узнали мы, что организатором лжепартизанских групп был гауптман Зигфрид Франке, опытнейший провокатор, прибывший в Моравское СД из Восточной Пруссии.

Мы сменили тактику. Предупредили о провокациях своих помощников, находившихся на легальном положении. Заходя в села, призывали к бдительности все население. И стали следить за Франке, намереваясь покарать провокатора.

В ясный январский день тысяча девятьсот сорок пятого года гауптман приехал в одну из четницких станиц[13]13
  Сельский полицейский участок.


[Закрыть]. Когда он выходил из машины, наш товарищ, Конрад Шульц, опознал в нем сына прусского латифундиста Фрайхмана, в имении которого Конрад работал до ареста и отправки в концлагерь...

Ярослав Гавличек отхлебнул глоток кофе, осторожно поставил чашку на журнальный столик.

– Угощайтесь яблоками, – предложил Климов.

– Спасибо. Я хотел бы говорить дальше очень коротко. Подробности все есть в документах. Здесь, – капитан Гавличек слегка прихлопнул ладонью серую папку.

– Мы долго ждали выхода Фрайхмана из участка, чтобы свершить акт возмездия. Но он не вышел. А когда стало темнеть, туда крадучись пробрался недавно появившийся в селе фельдшер Антонин Клогнер. Еще через два часа в село к зданию полиции подошли три автомашины с эсэсовцами. Фрайхман уехал в их сопровождении. Нас было трое. Что мы могли сделать?

...Мы взяли Клогнера. Завязав глаза, отвели его в партизанскую землянку. Допрашивал предателя начальник разведки отряда Вацлав Ваниш. Замечательный человек, мой учитель, наставник... Два месяца спустя немцы схватили его и повесили. Вместе с ним погиб мой отец. Да...

У Ярослава дернулся кадык, дрогнула сигарета, зажатая в длинных тонких пальцах. Расслабив галстук, он продолжал:

– Клогнер оказался старым агентом абвера, сотрудничавшим с Фрайхманом еще в довоенное время. Он подтвердил, что Шульц не ошибся – под псевдонимом Франке действительно орудовал, зверствовал пруссак Фрайхман. Еще тогда, до Мюнхена, он занимался террористической и диверсионной деятельностью против нашей страны. Здесь, – Гавличек вновь коснулся папки, – есть копия протокола допроса Клогнера. Вацлав, очевидно, уже тогда думал о будущем, о возмездии за преступления против нашей Родины и сумел сохранить подобные документы в тайнике у одного из своих добровольных помощников-односельчан, который и передал позднее этот архив в Корпус национальной безопасности. А Клогнер был тогда по приговору партизанского суда расстрелян.

Ярослав Гавличек встал, теребя усы, прошелся по кабинету. Вновь опустился в кресло.

– Извините, я отнимаю у вас уже много времени.

– Судруг капитан, – Алексей Петрович тронул коллегу за плечо. – Я понимаю ваше волнение. Но возмездие придет, и скоро.

– Возмездие должно прийти. Сейчас документально установлено, что именно Франке – Фрайхман был организатором и непосредственным участником других кровавых преступлений. Да... Накануне победы, в апреле сорок пятого, он со своими подручными сжег деревню Лесковице. А ее жителей фашисты побросали в горящие дома... Он повесил в Седльце двадцать человек. Мы имели все основания внести Фрайхмана в списки военных преступников.

– Вы, Ярослав, давно занимаетесь его розыском? – спросил Климов.

– С тысяча девятьсот семидесятого года, судруг подполковник. После победы революции меня послали учиться. Стал юристом, работал в промышленности – у вас эта должность называется юрисконсультом. В органы государственной безопасности меня направили после событий тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, попытки контрреволюционного переворота в нашей стране. Может быть, это дело поручили мне и потому, что я лично соприкасался с как это сказать... деяниями Фрайхмана.

– Что ж, с нашим общим успехом! – Климов поднял рюмку. – Я думаю, вы задержитесь в Долинске до конца операции? А сейчас выполним формальности по передаче мне доставленных вами документов и отдыхайте. Знакомьтесь с нашим городом. Вечером мы еще встретимся.

5

Доктор Зигфрид Арнульф Штреземанн, плотно позавтракав в вагоне-ресторане, вернулся в купе. На станцию Долинск скорый поезд прибудет через четыре часа. Думать ни о чем не хотелось – все предусмотрено, случайностей не должно быть. Но думать надо. Хотя бы о том: «не опекает» ли его советская контрразведка.

Нет, ничего, что бы свидетельствовало об этом, Штреземанн не заметил. Кажется, за все время пребывания их делегации в Советском Союзе на него никто не обращал особого внимания. Подстраховывающий Штреземанна Гуго Шварцмайер того же мнения. Но, как говорят русские, береженого бог бережет.

Вот, кстати, кто их новый попутчик? В поезд сел в Петропавловске, забрался на верхнюю полку и спит. Спит ли? А может быть, следит за ними, подслушивает разговоры, анализирует поведение? Они, Штреземанн и Шварцмайер, конечно, ведут себя безупречно, но знать, есть ли слежка – очень важно. Как проверить, кто этот попутчик?

– По словам проводника, – сообщает Штреземанну Гуго, – в Долинске отличное пиво. Он клянется, что лучшее в Сибири.

– Не знаю, где производилось пиво, которое я пил в вагоне-ресторане, но и оно очень не плохое. Гуго, а не взять ли нам сюда несколько бутылок?

– Я с удовольствием схожу, – отвечает Шварцмайер.

Зигфрид Штреземанн тоже выходит из купе, оставляя дверь полуоткрытой. Стоит в коридоре у окна, задумчиво постукивая пальцами по поручню.

– Фрау Мюллер, – останавливает он проходящую мимо даму. – Я нечаянно видел, что на какой-то станции вы купили русское лакомство. Оно называется «се-меч-ки». Не уступите ли мне стаканчик?

Фрау Мюллер смеется:

– Вы знаете, герр Штреземанн, это действительно вкусно. И трудно оторваться. Но у меня от этого лакомства заболел язык.

Штреземанн высыпает в карман куртки стакан семечек, кладет на столик в купе фрау Мюллер десять пфеннигов и возвращается к себе. Вскоре появляется нагруженный бутылками с пивом Шварцмайер.

– Не пригласить ли нам к столу соседа? – говорит Штреземанн. – Вероятно, он уже выспался.

Гуго трогает за плечо лежащего на верхней полке мужчину. Тот ворочается, открывает заспанные глаза. Приветливо здоровается. Шварцмайер жестами показывает: спускайтесь, составьте компанию. Штреземанн на ломаном русском языке подтверждает приглашение:

– Ви уметь спать, – говорит он. – Ви уметь... э-э... тринкен пиво?

– Пиво? Умею, – говорит мужчина. – Но надо умыться.

Четверть часа спустя они сидят в купе дружной компанией. Разговор течет сумбурно – они плохо понимают друг друга. Попутчик достает из своего чемоданчика подсоленных вяленых чебаков, угощает. Соседи бурно одобряют закуску. Выпито пять бутылок. Штреземанн опускает руку в карман, достает горсть семечек.

– Хенде, – показывает жестом. – Угощать тоже.