Текст книги "Фиолетовая гибель"

Автор книги: Владимир Владко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

18

К вечеру и небо и вся природа словно нахмурились. Сначала откуда-то с далекого горизонта синева безоблачного до того неба затянулась сероватой прозрачной дымкой, сквозь которую заходящее солнце тускло просвечивало как огромный расплавленный красный шар. Затем эта дымка постепенно опустилась на землю, заволокла вершины деревьев, тревожно шумевших от порывов неизвестно откуда взявшегося ветра, и накрыла их голубоватой пеленой.

В лесу смолкло птичье пение и щебет, будто обескураженные птицы никак не хотели примириться со сменой обстановки. Только одна какая-то беспокойная и разговорчивая обитательница притихшего лесного царства неумолчно и громко чирикала, перелетая с вершины одного дерева на другое, как бы настойчиво осведомлялась, куда делись, отчего вдруг замолчали все ее многочисленные соседи. Не ей никто не отвечал, птицы как воды в рот набрали, и от этого она волновалась еще больше и пронзительно чирикала еще тревожнее.

«Если посмотреть издали, то похоже, будто это туман, который спускается на лес и луг, – подумал Клайд, разводя вечерний костер. – Только не туман это вовсе, а просто какое-то странное атмосферное явление, – решил он, внимательно присмотревшись к голубоватой дымке. – Пыль – так откуда тут взяться пыли? Ей-богу, айдахская природа уж слишком богата всякими неожиданными проявлениями своей оригинальности, включая и фиолетовую плесень. Впрочем, ежели верить Коротышке, то плесень совсем не айдахская, а космическая, значит, она в счет все же не входит…»

Коротышка уже несколько раз лазил в свою палатку, чтобы посмотреть, нет ли чего нового в поведении плесени. И каждый раз со вздохом сообщал, что все обстоит попрежнему, только запах как будто усиливается. Честное словно, ему все еще мало! Конечно, ходил в палатку он один, никто другой не интересовался плесенью, даже Мэджи Бейкер, злорадно усмехнулся Клайд. Он сильно и резко подул в костер, который все еще плохо горел. Сквозь дым прорвались острые язычки пламени, но от напряжения Клайд раскашлялся и почти задохнулся, глотнув этот дым. Протирая слезившиеся глаза, он увидел, как к костру быстрыми шагами приближается Фред. Его энергичное лицо хмурилось, брови были насуплены, прищуренные серые глаза не предвещали ничего хорошего. Он остановился у костра и решительно сплюнул, вытерев губы обратной стороной ладони.

Клайд снова усмехнулся, глядя на него.

– Как прогулочка? – спросил он вполне мирно. – Ты что, бросил их, что ли? Ай-яй, Фред, ведь это прямо невежливо!

Фред Стапльтон набрал полную грудь воздуха, намереваясь что-то ответить. Но так же шумно выпустил его обратно, не сказав ничего. Он уселся около костра, махнув рукой.

– Что ж ты молчишь, братец-кролик? – не унимался Клайд, подзадоривая его. – Если что не так, скажи вежливо и деликатно, как ты умеешь, на высоком уровне. Ну, давай, я готов слушать.

Фред глянул в сторону своей палатки, затем перевел злые глаза на Клайда. Его вдруг прорвало.

– К черту! – заорал он. – Ко всем чертям! Я не для того ехал сюда, чтобы… – Он замолчал, судорожно глотнув воздуха.

– Чтобы что, дорогой друг? – чрезвычайно корректно осведомился Клайд. – Договаривайте, прошу вас! И спокойнее, пожалуйста. Закурим?..

Фред пришел в себя. Он вынул сигарету, зажег спичку, прикурил и швырнул ее в костер. Затянувшись, он выдохнул целое облако дыма.

– Итак? – снова спросил Клайд. – Суд ждет.

– Слушай, зачем она приехала сюда?

– Кто? – притворился непонимающим Клайд..

– Да брось ты! – раздраженно ответил Фред. – Мэджи, вот кто.

– Ну, я думаю, чтобы увидеть тебя… побеседовать с тобой. Во всяком случае, я полагаю, что не из-за нас с Коротышкой. И вообще она довольно милая. Разве не так? В свое время ты…

– Да поди ты к черту! «В свое время, в свое время»! – презрительно скривил губы Фред. – В том-то и дело, что это самое «свое время» давно прошло. Да, она мне нравилась. А потом вся эта штука надоела…

– Как происходило у тебя и раньше, – невозмутимо заметил Клайд.

– Хоть бы и так, все равно. Ты пойми: я ей не давал никаких обещаний. Я всегда вел себя честно. И с ней тоже. Встретились, понравились друг другу, очень хорошо. Если мне было приятно с нею, то, думаю, ей тоже было неплохо. Ну, и хватит! Что она, не понимает, что ли, – мне она совершенно не нужна. И вот, поди ж ты, приехала!..

Клайд рассеянно подбирал щепкой и подбрасывал в костер прогоревшие ветки. Право же, его весьма мало интересовали взаимоотношения Фреда Стапльтона и Мэджи Бейкер, и слушал он раздраженные излияния друга лишь постольку, поскольку все равно делать было нечего, тем более что разговоров об отсутствии обещаний Фреда и о юм, что он поэтому считает себя совершенно честным мужчиной, бывало немало и раньше, и они ему изрядно надоели. «Лучше всего было бы прекратить ненужную болтовню, – думал Клайд, – но Фред обязательно должен выговориться, такой уж у него неуемный характер».

Поэтому Клайд лениво заметил:

– Видишь ли, девушки, мне кажется, всегда считают чем-то вроде обещания, когда за ними ухаживают. Тут дело не юридическое, а психологическое. Особенно когда девушка влюблена. Ей думается, что вот наконец-то появился некий прекрасный принц, намного лучше всех остальных, и она хочет, чтобы это было надолго, даже навсегда…

– Выйти замуж хочет, да?

– Наверно, и так, – пожал плечами Клайд. – А почему бы и не так? Для девушки это естественный порядок. Даже независимо от юридических обещаний. Ей просто очень хочется этого, и она втайне мечтает о замужестве. Впрочем, мы с тобой не раз об этом говорили.

– Так вот, замужества не будет, и я не прекрасный принц! – снова взорвался Фред Стапльтон. – И прекратим этот разговор!

– Да я ведь и не начинал его, – улыбнулся Клайд. – Тем не менее можно и прекратить.

Оба замолчали, глядя на потрескивавший веселыми искорками костер.

* * *

Странная, поразившая Клайда белесая пелена, надвигавшаяся со стороны леса, будто растворилась в сумеречных тенях; и уже трудно было представить, что сулит им завтрашнее утро, испортилась ли погода или снова встретит их жаркими лучами солнца на безоблачном июльском небе.

Клайд спросил:

– Ну, а как получилась прогулка? Ты так и не сказал.

Фред сердито посмотрел на него.

– В общем, ничего хорошего не вышло, – буркнул он. – Мэджи смотрела такими телячьими глазами, что мне пришлось пригласить ее, хоть я и заранее знал: будет скучно. – Он безнадежно махнул рукой. – Одним словом, я позвал и Коротышку, чтобы не приходилось вести кисло-сладкие разговоры вдвоем. Это же черт его знает как нудно! Мэджи, конечно, была недовольна, ей, видите ли, хотелось лирического уединения и всяких таких трогательных вещей. А мне их совсем не нужно!

– И что же дальше? – не сдержал усмешки Клайд.

– Пошли мы гулять. Коротышка, понятно, занимал Мэджи беседами на научные темы. А ты знаешь, как это мне интересно? Я слушал-слушал, они разговаривают, несут всякую ерунду…

– Как, и Мэджи тоже? – удивился Клайд.

– Представь себе! – развел руками Фред. – Он ей о звездах и прочем таком, а она поддакивает, да еще и посматривает на меня этак свысока…

– Ну уж и свысока! – рассмеялся Клайд, живо представив себе, как миниатюрная Мэджи Бейкер пробует смотреть свысока на огромного, плечистого Фреда. «Уморительная картинка! Только в воображении Фреда Стапльтона и может возникнуть такая», – подумал он.

– Ладно, может, и не так, – охотно согласился Фред, – но тем не менее как-то иронически. А я этого не люблю, сам понимаешь. Конечно, у Коротышки голова прямо набита разной научной чепухой, он может бог знает сколько говорить о таких делах, особенно если ему поддакивать. Но мне-то это ни к чему! Так вот, я слушал-слушал всю эту теоретическую ахинею, даже в голове начало крутиться. А потом рассердился и сказал, что они могут продолжать это и без меня. И ушел. Вот и все, – закончил он.

Клайд неодобрительно посмотрел на него.

– Ты сам себе противоречишь, дружок, – сказал он. – Сначала ты говорил, что позвал Коротышку, так сказать, на помощь, чтобы не вести с Мэджи малоприятные разговоры о ваших взаимоотношениях. Но о чем он мог бы беседовать с ней, если не о научных делах? Ясно, что он очень старался выручить тебя, а ты еще оказался недоволен. Ты удивительно непоследователен, мой друг. Вместо благодарности ворчишь, ругаешься.

Фред озадаченно молчал: ему, очевидно, это не приходило в голову.

– И наверно, Коротышка говорил не столько о звездах, сколько о метеорите и своей плесени, правда? – продолжал Клайд.

– Может быть, – без особого энтузиазма подтвердил Фред. – Я, честно говоря, не интересовался сутью этой беседы. Она напоминала мне больше всего жужжание мух. Он – «ззз», и она – «жжж», только и дела.

– То-то и оно, – рассмеялся Клайд. – Тебе, практическому человеку, даже невдомек, что мы с Коротышкой, пока ты спал, здорово просветили Мэджи насчет плесени и всего прочего, связанного с нею. И о космосе, и о метеорите. Кажется, это даже произвело на нее впечатление…

– Да ну? – поразился Фред.

Относительно впечатления, произведенного на Мэджи Бейкер рассказами его и Джеймса Марчи, Клайд несколько, возможно, и преувеличил: девушка просто испугалась в результате, это он заметил, не больше. Но он охотно подтвердил:

– Представь себе, именно так. Поэтому нет ничего удивительного, что ее интересовало продолжение этого разговора. – Клайд искоса поглядел на нахмуренное лицо Фреда и решил поддать жару в огонь: – Девушка она живая, любознательная, толковая, и естественно, что она с увлечением слушала рассказы Джеймса на занимательные для нее темы…

«Ой, кажется, я переборщил!» – почти испугался Клайд, увидев, как стремительно вскочил на ноги Фред Стапльтон и как у него от ярости перекосилось лицо.

Сунув руки в карманы, он процедил:

– Живая, да? Любознательная, да? Значит, ты полкостью оправдываешь, что эта безмозглая девчонка так иронически на меня смотрела? Следовательно, она все понимает и интересуется, не то что я, невежда и тупица! К черту! Довольно с меня! Она, видите ли, приехала специально для того, чтобы интересоваться дурацкой космической плесенью и вести интеллектуальные разговоры. Ну и возитесь с нею вы с Коротышкой, а меня избавьте. Мне надоела вся эта чепуха! Сначала болтовня о метеоритах и плесени, потом идиотский приезд Мэджи Бейкер. «Ах, ах, как мы рады, что вы приехали, пожалуйста, познакомьтесь с нашими новейшими научными открытиями. С пылу горячие, прилетели прямо с неба, разработаны в лаборатории Джеймса Марчи и Клайда Тальбота!» Нет, нет, с меня хватит нелепой болтовни! Будьте здоровы!

Он резко повернулся и пошел к своей палатке.

– Подожди, Фред, постой минутку! – крикнул Клайд, не на шутку обеспокоенный неожиданным результатом своей шутки. – Фред!

Но Фред уже исчез за пологом палатки. Через мгновение он вышел обратно, неся скомканную в охапку свою постель.

– Устраивайте ее сами, я ушел ночевать на свежем воздухе, на опушку леса, – бросил он пренебрежительно в сторону костра. – И чем скорее она уедет, тем лучше!

– Фред, погоди… – пробовал еще урезонить его Клайд, но Фред, не останавливаясь, исчез в уже сгустившейся темноте.

19

Джеймс Марчи был так увлечен разговором с Мэджи Бейкер, что вначале просто ничего не мог сообразить: все, как ему казалось, шло замечательно. Мэджи так внимательно слушала его, время от времени переспрашивая о том, что ей было почему-либо непонятно, и при этом вскидывала на него доверчивый и ласковый взгляд своих лучистых синих глаз. От этого Джеймсу было немного страшно и очень приятно, хотя он и понимал, что девушка смотрит на него, как на занимательную книгу, в которой есть еще много забавных, непрочитанных ею страниц. «Ну и что же, – думал Джеймс, – разве не замечательно, что Мэджи может с таким интересом слушать о заведомо далеких и чуждых для нее вещах, как метеориты п его космическая плесень? Мэджи, милая; как невыразимо приятно чувствовать участливое внимание к тому, что переполняет мои мысли, пусть неуклюжие, пусть даже несуразные, но ведь они оставались все время безответными! И Клайд тоже хоть и слушал меня, но у него какое-то заведомое предубеждение, не говоря уже о Фреде, совсем равнодушном и безразличном. Даже сейчас, когда они идут втроем по склону над рекой и так интересно рассказывать Мэджи о своих предположениях, еще раз внутренне проверяя их, находя новые догадки, – даже сейчас Фред ведет себя так, будто все это его совершенно не касается и попросту бесконечно скучно».

Наверно, ему и в самом деле скучно; но разве можно было так грубо – нет, не по отношению к Джеймсу, он давно привык к таким выходкам Фреда, но по отношению к Мэджи, приехавшей к нему, – грубо и резко бросить «продолжайте всю эту чепуху без меня, мне надоело!», повернуться и уйти, как он сделал это?..

Мэджи растерянно и даже боязливо посмотрела ему вслед, потом она певевела взгляд на Джеймса, и казалось, что она готова заплакать от огорчения. Глаза у нее наполнились слезами: или это только показалось Джеймсу?

Она тихо спросила:

– Он обиделся? За что?

Джеймс Марчи развел руками, выражая полное недоумение. Должно быть, это оказалось неловким жестом, вероятно, ему надо было что-то сказать, как-то утешить девушку. Но Джеймс догадался об этом только мгновение спустя, когда Мэджи беспомощно уткнулась головой в шероховатый ствол дерева и беззвучно заплакала. Ее нервы не выдержали напряжения, в котором она находилась с момента приезда. Она героически сдерживала себя все время; она старалась искать оправдания тому, что делал Фред, и нежеланию остаться с нею, и неожиданной сонливости его после охоты, и безучастию, с которым он оставил ее на попечение друзей. Грубый уход Фреда с прогулки, о которой она его безмолвно умоляла, переполнил чашу. Все, все уже ни к чему! Теперь ясно, теперь так понятно, что ничего уже не сделаешь, – он ушел, совсем ушел, чтобы не быть с ней, потому что она ему надоела, и он ее не любит, и ничего теперь не сделаешь, все пропало… Она захлебывалась слезами, охватив вдруг ослабевшими руками ствол дерева.

– Мэджи, пожалуйста, не надо… Мэджи, я очень прошу вас, успокойтесь… право, не надо плакать!

Джеймс бессвязно повторял слова утешения, не думая о смысле. Он переступал с ноги на ногу, словно неуклюже пританцовывая около девушки; его руки пытались ласково прикоснуться к ее голове, но тотчас же отдергивались, будто он боялся обжечься. «О Мэджи, почему я такой неловкий, почему я не умею даже утешать толком! Мэджи, ну право же, не нужно так горько плакать, пожалуйста, не нужно, ведь так я и сам могу разреветься, и тогда будет совсем чепуха», – с отчаянием не то думал, не то говорил вслух Джеймс, он и сам не мог бы разобраться в этом.

Наконец его рука все же дотронулась до головы девушки, ощутила под пальцами пушистые пряди ее волос, Джеймс в испуге закрыл глаза: неужели он и вправду прикоснулся к Мэджи, гладит ее волосы?.. Нет, это невозможно!

Но Мэджи будто только и ждала этого ласкового прикосновения. Она стремительно повернулась, руки ее судорожно обхватили плечи пораженного Джеймса, голова зарылась в его груди, словно в поисках надежной защиты. И она все еще плакала, мешая слезы с вырывавшимися у нее несвязными словами, в которых было отчаяние, горечь и жалоба.

– О, я так… так старалась, чтобы он был со мной… – взахлеб лепетала она словно провинившийся ребенок, смачивая рубашку Джеймса горячими, обжигавшими его грудь слезами. – Я хотела… я ехала сюда… потому что думала, что он… Джеймс, зачем он так?.. Разве я сделала что-нибудь плохое? Разве я не люблю его?.. Ой, Фред!.. Он говорил, что я синеглазая бэби-долл… Зачем он говорил это? Зачем?.. А я верила, что все будет хорошо… все время верила… а он…

«„Верила, верила“! – горько подумал Джеймс Марчи. – Да кому же вы верили, милая Мэджи? Фреду Стапльтону, очаровательному ловкачу, который всегда выйдет сухим из воды и с обаятельной непринужденностью забудет о ненужной ему любви, потому что она ему теперь уже ни к чему? Глупенькая Мэджи, и в этом есть своя дьявольская логика, – зло и жестоко рассуждал Джеймс. – Потому что безжалостный характер Фреда прямо идет от такой же безжалостной логики той жизни, где каждый кует свое мелкое счастье в одиночку. И плевать ему на всех остальных, на горести и слезы, будь то огорчения и страдания какой-то девушки или тех, кто стал на его деловой дороге, все равно… Но не могу же я сказать об этом ей, плачущей Мэджи, не могу, если бы и хотел!..»

Джеймс гладил ее голову, ласково перебирал пальцами мягкие волосы и поражался своей смелости: он прикасается к Мэджи, к ее душистым бронзовым волосам! Вот он, кажется, мог бы даже прижаться губами к ним – и ничего! «Нет, нет, это немыслимо!» – вдруг сообразил он. Девушка плачет, у нее большое горе, она только потому и прижалась к нему так доверчиво, что ей сейчас все равно, кому пожаловаться, у кого найти защиту. А он… он позволяет, чтобы ему в голову приходили такие шальные мысли, от которых отчаянно бьется сердце и стучит в висках, потому что в этих мыслях и чувствах, переполняющих его, содержится та святая святых всего моего существа, та неосуществимая дерзкая мечта, о какой можно думать только наедине, лихорадочно убеждал он себя, о чем можно написать в потаенном дневнике, наглухо запирая его после этого в ящике стола, и нельзя, нельзя говорить вслух…

«Конечно, об этом говорить нельзя, – пришел Джеймс к непреложному выводу. – Ни в каком случае», – повторил он как клятву.

И тут же, ужасаясь своим словам, он неожиданно сказал, глядя куда-то в сторону:

– А я, Мэджи, писал вам. Много-много писал. Нет, нет, вы не думайте, не для вас, а для себя…

Может быть, она не услышала. «Он, хоть бы не услышала», – мысленно взмолился Джеймс, чувствуя, как от охватившего его вдруг волнения покрываются испариной его ладони и даже пальцы, все еще прикасавшиеся к ее волосам. Но Мэджи услышала. Она приподняла голову, спрятанную до сих пор у него на груди, и недоумевающе спросила:

– Как это «мне» и не для меня, а для вас?

В ее заплаканных синих глазах светилось удивление. Большие ресницы были еще мокрыми от слез, мокрыми были и щеки, и круглый, по-детски вздернутый подбородок. Но пушистые изломанные брови изумленно поднялись, и свежий, точно умытый росой, рот с остатками помады тоже с любопытством приоткрылся. «Совсем как дольки апельсина-королька, – подумал Джеймс. – У них под кожицей как раз такие красные брызги…»

Слова Джеймса, очевидно, поразили Мэджи своей неожиданностью, так как она переспросила:

– Мне, не для меня, а для вас?.. Это непонятно, Джеймс!

«Вот так всегда бывает, – с отчаянием подумал Джеймс. – Сболтнешь случайно – и как это только у меня вырвалось! – а потом неизвестно, что делать».

Он торопливо заговорил, как бы стремясь под этой торопливостью скрыть свою растерянность:

– Я хотел с-сказать, что иногда… иногда я п-пишу дневник… и там кое-ч-что касалось вас, Мэджи…

«А, черт… Почему „кое-что“, когда почти все, и она обязательно поймет!» – ужаснулся Джеймс.

И хотя он только подумал это, Мэджи уже сказала:

– Тоже не выходит, Джеймс. Вы только что сказали, что писали мне «много-много». А теперь оказывается, всего «кое-что». Лучше расскажите по правде. Это и в самом деле дневник?

Руки Мэджи уже не обнимали шею Джеймса, и он тоже давно перестал ласково гладить ее волосы, опустил ладони вниз, и в них почему-то все еще оставалось тонкое, как паутинка, ощущение мягкой нежности ее волос.

Мэджи отошла от Джеймса на шаг, прислонилась к дереву, подле которого она безудержно расплакалась. Теперь она с деловитым видом вынула из маленькой сумочки носовой платок и пудреницу.

– Наверно, я стала такая безобразная, зареванная, – сказала она, вытирая лицо платком и сдувая пудру с пуховки. – Ужасно глупо все это вышло… Так как же, Джеймс? «Кое-что» или «много-много»?

«Прямо удивительно, как быстро девушки могут менять свое настроение, – подумал Джеймс. – Ведь только что Мэджи горько плакала и сбивчиво рассказывала ему о себе и о Фреде, уткнувшись головою в его грудь, а он утешал ее, хоть это и не давало никаких результатов. А теперь она вдруг стала совершенно иной, пудрится и кокетливо разговаривает, поглядывая на него еще непросохшими глазами. Странные существа девушки…»

– Вероятно, правильно будет наполовину, – сказал он с опаской. – Вообще «кое-что», но для меня и это много. Знаете, я не умею писать. Я не писатель и пе журналист. Вот у меня был один знакомый, так он писал о чем угодно и очень здорово. Однажды он дал мне прочитать свой рассказ, и, честное слово, я прямо поразился: он действительно как писатель…

– Погодите, Джеймс, – перебила его Мэджи, спрятав пудреницу. – Мне не нужны рассказы о вашем знакомом. Что вы писали обо мне? Наверно, плохо, да? Вы дадите мне прочитать? Я страшно люблю читать дневники!

«Час от часу не легче, – решил Джеймс, ожесточенно теребя бородку. – Ну ладно, была не была! Надо кончать щекотливую тему. А там еще поглядим, как получится».

– Хорошо, Мэджи, – сказал он, – я дам вам посмотреть то, что писал о вас. Только ведь все это дома…

– Не тут? – разочарованно спросила Мэджи.

– Нет, что вы! Здесь и времени-то нет, и, кроме того, мы все были очень заняты историей с метеоритом, а потом – космическая плесень, – вдохновенно сочинял Джеймс. – Зато как возвратимся, обязательно дам прочитать написанное.

– Обещаете? – недоверчиво прищурилась она.

– Обещаю!

– По-честному, все-все? Это так интересно – читать о себе! – совсем оживилась Мэджи. – Знаете, когда читаешь роман, то всегда примериваешь героиню к самой себе. Ну, часто из этого ничего не выходит. Героини-то ведь бывают разные и поступают каждая по-своему… Одна все терпит и только страдает, а другая, наоборот, заставляет других терпеть и сама посмеивается.

– А вы, Мэджи? – неожиданно спросил Джеймс.

– Что «я»?

– Ну как вы поступаете в своей жизни? Терпите или… – Он не закончил фразы, но ему казалось, что от ответа Мэджи зависит очень-очень многое.

Девушка на минутку задумалась, а потом медленно сказала, словно припоминая:

– Не знаю… Раньше я, правда, всегда посмеивалась, когда другим приходилось терпеть мои выходки. А теперь… теперь получилось иначе…

Ее слова прозвучали грустно и искренне, и она так доверчиво посмотрела в глаза Джеймса Марчи, что он сразу отвел свой настойчивый взгляд. «И чего я лезу к ней в душу со своими дурацкими вопросами, – подумал он, внутренне сердясь на самого себя, – допытываясь как инквизитор, хоть и не имею на это никакого права! Обязательно я должен сказать что-нибудь невпопад, неизвестно зачем, а потом приходится выкручиваться. Так уж у меня по-глупому устроены мозги», – продолжал он донимать себя запоздалыми обвинениями. И чтобы прервать затянувшуюся паузу, Джеймс с деланным оживлением быстро сказал:

– Знаете, недавно я прочитал у одного поэта, какого-то восточного, что ли, такие слова: «Я поняла: терпенье – мой удел. Но что поделать? Жду нетерпеливо!» Правда, здорово? Понимаете, она вынуждена терпеть, но ждет нетерпеливо! А? Мне очень понравилось…

Он с беспокойством заметил, как у Мэджи по мере его слов лицо принимало какое-то другое, скорбное выражение; уголки губ опустились вниз, брови огорченно приподнялись, она мяла в руках свой носовой платок, и в синих глазах, которые стали вдруг печальными, появились влажные блестки. «Боже мой, кажется, она снова может заплакать, – ужаснулся Джеймс. – Но почему, разве я сказал что-то не так?..»

– Мэджи! О Мэджи, пожалуйста, не надо! – горячо воскликнул он, чувствуя с отвращением, как у него покрылись испариной нос и щеки и как от этого запотевают очки, сквозь которые он теперь видел лицо девушки уже неясным и нечетким, словно через пелену. Он сорвал с носа очки и, размахивая ими, продолжал: – Очень, очень прошу вас, не нужно! Лучше ударьте меня, если я… если вам показалось… но не надо!

Но Мэджи не собиралась плакать. Она посмотрела вверх, туда, где на фоне вечереющего темно-синего неба вырисовывались мощные ветви кедров с их буйной зеленью, и задумчиво сказала:

– Ждет нетерпеливо… потому что ее удел – терпение… Тут и примеривать не надо к себе. Все понятно и правильно…

«Да будь же я проклят! – с ожесточением мысленно выругался Джеймс, бешено крутя в пальцах очки. – Ведь это я, как нарочно, сказал о ней и о чертовом Фреде! Ну да, она тоже ждет нетерпеливо, верно, потому, должно быть, эта фраза и пришла в голову. Только у других работают сдерживающие центры, а у меня ничего похожего! Взял и сболтнул неизвестно зачем. А почему? Да потому, что дьявольски трудно душевно разговаривать с деьушками без привычки. Ну, не умею, и все тут!..»

– Мэджи… – умоляюще проговорил он.

Она посмотрела на него отсутствующим взглядом. И вдруг сказала:

– Какой вы смешной, Джеймс, когда без очков! Глаза такие голубые-голубые, прямо светятся и смотрят ну совсем по-детски. Даже трудно представить, что вы так много знаете, по научным делам, я хочу сказать. А по другим не очень… Но все равно: вы ужасно милый и я вас страшно люблю, Джеймс! И знаете что? Расскажите мне еще о вашей космической плесени и обо всем этом. Пожалуйста, расскажите! Это очень интересно!

Джеймс Марчи растерянно глядел на Мэджи, не зная, шутит ли она, или говорит серьезно. А может быть, ей и вправду интересно? У этих девушек никогда ничего нельзя по-настоящему понять… Но голос Мэджи звучал так убедительно, она говорила так ласково и необычно, что он, мысленно махнув рукой, охотно сдался.

– Ладно, – сказал Коротышка, вытягивая платок, чтобы протереть очки, – о плесени и прочем мне и в самом деле будет говорить намного легче.