Текст книги "Князь Угличский (СИ)"

Автор книги: Владимир Уточкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Глава 21

Наступила пора Рождественского поста, христиане Московского царства постились и готовились к празднику. Трудно сказать, что именно: упадок сил из-за голодания, бессонные ночи за молитвой или морозы, но Федор Иоаннович прямо на предрождественской церковной службе упал на пол храма в холодном поту. Государь тяжело заболел, очевидно, воспаление легких. Я естественно вызвался лечить.

– Борис Федорович пойду яз ко брату, надобно помочь недужному.

– Никуды ты не пойдешь. – Как-то серо и тихо ответил Годунов.

– Как так? – Удивился я. – Помрет ведь Федор, не дай Бог, або яз мож спасу его, от лихоманки.

– То и оно, что мож. Нельзя тебе к государю. Ноне его иноземные лечцы целят, на то грамоты у них да письма похвальные от государей заморских, с их и спрос случится, в случае чего. Ты прости Дмитрий, ано ты как о прошлый раз с Феодосией, всих дохтуров разгонишь, да сам за лечбу примешься.

– Ну и что? Доктора те бездельные!

– То-то и оно. Коль исцелишь государя, честь тебе и хвала, аще помрет царь на твоих-то руцах, об чём людишки по углам шептаться зачнут? Молвят, умертвил ты брата, корысти ради, алча шапку Мономахову, и все твои тщеты и подвиги христианские в лету канут. Не можно мне обоих вас зараз потерять. На все воля Божья, коли лекари иноземные выходят государя, пойдет всё своим чередом, а коли помрет, тебе венчаться на царство. Ежели восхочешь помочь Федору Иоанновичу ступай в церковь молиться о божией милости к недужному. Мне государь ближе, чем тебе, хучь ты и брат ему, або яз его с младых лет помню, да правим рука об руку почитай боле дюжины лет, сколь дел великих сотворили купно. Он муж сестры моей, аще с нею дале станет? Тако не мути мне душу! И коленца свои не выкидывай, ноне не шуткую яз, к царевым палатам хаживать не моги. Ступай к себе, к жене ступай. Молись о государе.

В первых числах срединного месяца зимы ко мне в терем пришла царица.

– Государь, до тебя царица Ирина Федоровна просится. – Доложился Бакшеев.

– Пусти государыню.

В кабинет вошла усталая женщина в дорогом, но мятом наряде. Серое лицо и круги под глазами совсем не красили сорокалетнюю царицу. Пройдя по палате, она села в кресло у стола и помолчала некоторое время.

– Пошто к брату свому не ходишь, не привечаешь государя? Аль не желаешь ему добра?

– Прости царица, Борис Федорович запретил, опасается оговора от злых людей.

– Аще ты юнец незрелый? Аль Бориска тебя како пса привабил к соби?

– Вскую тако сказываешь, Ирина Федоровна? Яз брата свово люблю и николижды козней супротив него не творил. Предлагал лечить государя от лихоманки, коль по силам мне станет, або Борис Федорович отверг посулы мои. Рёк: пущай иноземные лечцы расстараются, им за то большие деньги дают. Ты, мол, грамоты лекарской не ведаешь, тако и не суйся.

Государыня посмотрела на меня лихорадочным взором.

– Не вини меня Дмитрий, яз сама не ведаю чего дею. Не знаю кому верить. Иноземцы словеса сказывают нелепые. Тако мнится не совладают с недугом. Федор и голоса не подает, лежит весь в поту холодном, очей не отверзает, кашляет трудно. Ты же и дочь мою спас и цельный город от болезни смертной уберег. На тебя уповаю, бо боле и не на кого. Спаси мужа мово. Как стану жить без него? Спаси Христа ради.

Я заколебался с ответом и тут в дверях показался Годунов. Видно кто-то донес боярину о визите ко мне царицы.

– Ирина, почто пришла ты к царевичу? Чего ради мужа оставила без ласки да опеки? Дмитрий не святый старец, чудесных исцелений за ним не водится. Дохтуры заморские хытрые за государем глядят.

– Ты Бориска мне не указуй, Дмитрий сказывает, або ты ему воспретил до Федора идти. Погибели желаешь мужу моему?

– Замолкни, дура! Аще вовсе с глузду съехала? Аль не розумиешь, ежели кончится государь на руках у Дмитрия, от потуг его лечебных, всяк повинит царевича в злокозненном умысле и не видать шапки Мономаховой. Ты мнишь коли ныне ты царица, тако навечно станет? Не блазнись таковыми мыслями пустыми. Бельские, аль Шуйские, коль сядут на трон, терпеть безродных выскочек подле себя не станут. Мигом в монастырь тебя определят, аль вовсе упокоят без огласки и дочь твою малую не помилуют. И яз ссылкой, не отделаюсь, глава с плеч покатится. Желаешь весь род наш окончить? В Дмитрии вся наша надёжа. И яз его сберегу, даже ценою жизни мужа твово.

– Ирина Федоровна, – окликнул я готовую то ли зарыдать, то ли кинуться на Годунова с кулаками царицу, – выслушай меня. Прав Борис Федорович, нельзя мне брата самому лечить, но яз тебе скажу чего делать, коли даст Господь, выходим Федора Иоанновича.

– Сказывай Дмитрий. Одна надежа на тебя.

– У государя нутро простужено от того дышать ему тяжко. Надобно укрыть его тепло и давать ему яств сытных, сала и мед и малину, дабы сила у государя сталась для борьбы с недугом. Обтирай тело уксусной водой, аер свежий теплый, дабы был в палатах. Коли мочно, надобно травницу призвать умелую. Иного разумного тебе никто не присоветует. Яз и сам тако недужил несколько лет назад, чуть Богу душу не отдал. Выходил меня лекарь младой, да яз его по указу государя за море казаниям внимать отправил.

– Спаси тебя Христос Дмитрий. Соделаю како ты сказываешь и молиться стану. – Поблагодарила меня Ирина. – Борис найди в борзе травницу нарочитую. – Резко сменила она тон на приказной и с этими словами удалилась.

Через несколько дней, седьмого числа поутру, государь отошел, не приходя в сознание. Патриарх сказывал, что Федор говорил с кем-то в бреду. Якобы обращался к незримому с именем Святителя. Иов сам совершил таинство соборования и причастил государя Святых Христовых Тайн. Царь Московский Федор Иоаннович вел праведную жизнь христианскую и принял Причащение перед кончиной, минует он демонские устрашения и глумления и достигнет небесного чертога безвозбранно. По царским палатам плыл запах ягоды малины из разбитой крынки с вареньем.

Стенания и плач царицы Ирины Фёдоровны были слышны даже в моем тереме. В церквях и соборах толпился скорбящий люд. Вся Москва оплакивала царя-богомольца, благочестивого, милостивого, благоверного, искренне любимого простыми людьми.

Федора Иоанновича похоронили на следующий день. Тело усопшего государя обмыли и обрядили в простые одежды. Воля покойного была не принимать постриг в смертный час, что противоречило сложившейся традиции средь московских государей. Ведь царствующий монарх творит множество дел, и кровавых тоже. Что есть война как не посылка христиан на смерть корысти ради. Но кроме божеского промысла есть надобности государевы. Улучшая и расширяя царство, государь радеет за подданных своих. Отрекаясь от мирского имени, новоиспеченные монахи шли на страшный суд безгрешными людьми, но Федор Иоаннович решил искать Божией милости сам, уповая на свою веру.

Для прощания двора и бояр с почившим государем его тело в гробу выставили посередине палаты в царских хоромах. Священник в углу непрерывно читал Псалтирь. После чтения заупокойной литии, стольники и окольничьи подняли домовину с телом и гробовую кровлю. Печальное шествие направилось к Благовещенской лестнице Красного крыльца. Там гроб установили на особые выносные сани, обитые красным сукном. Для вдовой царицы были уготовлены отдельные сани, которые до Архангельского собора несли также на руках стольники и дворяне. Отец Федора Иоанновича Грозный царь Иоанн Васильевич загодя приготовил себе место в Соборе Святого Архистратига Михаила, придел Иоанна Лествичника, где и упокоился рядом с Иоаном Великим, и Василием Тёмным. Подле с отцом лежало тело его старшего сына Ивана Ивановича, а ныне упокоится и Федор.

Впереди процессии шли с иконами и крестами высшие церковные иерархи во главе с патриархом Ивом. За санями с гробом и другими с царской вдовой, шел я, как наследник, за мной бояре, окольничьи, стольники, дьяки и другие ближние люди. Женщин кроме Ирины Федоровны в траурном шествии не было. Перед входом в собор гроб сняли с саней и внесли внутрь, где установили на особый стол. После отпевания и прощания с умершим ближайших людей, гроб закрыли и установили в каменном саркофаге рядом со старшим братом.

По сложившейся традиции, даже если наследник государя объявлен в духовной грамоте, его утверждал на престоле Земский собор. Боярин и конюший – высший чин в государстве, от имени Боярской думы объявил сход лучших людей со всех земель. Одновременно возле Москвы разбили лагерь десять тысяч служилых татар под командой Эль мурзы Юсупова. На всякий случай, как сказал мне Годунов. Здесь был сложный момент: Годунов обладал всей полнотой власти в государстве, был баснословно богат, его наиболее сильные противники из Думы были удалены ранее в результате сложных интриг, в том числе неудачного покушения на меня. Патриарх Иов был также ставленником Годунова и стоял за него, полагая в нём лучшего претендента на престол. С другой стороны Годунов ничего не терял, кроме титула. Был шурином царя, станет тестем. Конюшего я видел изредка, тот постоянно был занят государственными делами и встречами с выборными дворянами и священниками.

Я ещё не переехал в царские палаты, и не собирался до коронации. Однажды ко мне явился сам патриарх на разговор.

– Здравствуй Дмитрий.

– Доброго здоровья, благослови Владыко?

Тот мелко перекрестил и протянул длань. Приложившись, я пригласил патриарха присесть. Усевшись в мягкое кресло у окна и указав мне на другое старик перешел к делу.

– Вот чего царевич, хучь за тобою случались богоугодные дела и спасения православных душ, христианин ты нерадивый, посты нарушаешь, на богомолья шествуешь безрадостно, сколь в уделе сидел ни единого храма не выстроил. Как править зачнешь, коли бармы на плеци лягут? Нам слабый в вере, негодный государь не надобен. Чего скажешь?

– Отец мой Иоанн Васильевич…

– Про себя сказывай. – Оборвал меня патриарх.

– Так про то речь и веду. Отец мой Иоанн Васильевич под руку церкви православной привел множество земель – Казанское и Астраханское царство, Сибирские земли. С тех пор свет веры невозбранно ширится по бесерменам и иным поганым язычникам. Яз желаю расширить границы Московского царства воинской силой, но прежде хочу богатством наполнить пределы его, дабы все христиане стали сыты и довольны.

– Тщеты похвальные, каковыми же путями надеешься преумножить богатства людские?

– Желаю яз устроить мануфактуры хитрые, где станут трудиться многие люди и от того преумножать мои богатства и свой достаток, тут важно не только о казне печься, або и простых людей не забывать.

– Где здесь церковь? Какова наша стезя в думах нового царя?

– Духовное окормление людское. Многие святые отцы по глухим местам даже читать не способны. Службы ведут как сами думают, от того люди в вере не крепки бывают. Думаю надобно устроить школу церковную для обучения святых отцов грамоте, казанию истинной веры и православного обряда.

– Что же похвальное намерение. А ещё? – Заинтересовался старец.

– Коль дарует Господь нашему воинству побед на бранном поле в новоприобретенных землях мыслю надобно станет убрать некрепких в обещаниях своих людишек вглубь земель Московского царства, а на место их поселить верных христиан и основать там монастыри сильные навечно, как делал прадед мой Иван Великий в Новгороде.

– Желаешь нехристей средь честных православных христиан поселить? А коли примутся оне соблазнять и склонять чистых душой в веру поганую, латинскую?

– Тут вам и власть будет дадена на пригляд за паствой. И права твердые. Яз встречался как-то с митрополитом Казанским Гермогеном. Он бы подошел для насаждения православия средь некрепких в вере.

– Царь Иоанн Васильевич запретил в монастыри вклады земельные дарить. Надобно сей благой обычай возвернуть. Для христиан то путь ко спасению души.

– Прости Владыко, однако останется, како было при отце моем и брате, ибо уж ныне треть земель лучших пахотных за монастырями лежит, да беломестчиков в городах без счету.

– Пошто дерзишь мне? Ты покуда не государь, может статься и не станешь им!

– Яз сказываю, како есть. На государе обустройство городов, содержание войска, войны, або треть жителей ни пулы медной в казну не плотят. Подумай Владыко, погляди на дедовские земли, что под поляками лежат и како там кровью и подлостью насаждают нечистую латинскую веру. Мы последнее истинное царство, остатние вольные православные христиане. Кто кроме нас освободит попавших в рабство братьев по вере? Кто освободит Царьград, Гроб Господень?

– Не много на себя берешь? Константинополь? Гроб Господень? У нас татары крымские чуть не каждый год на Москве!

– Об том и речь веду. Надобно всемерно богатства преумножать, одеть войско в железо лучшее, обучить, духом святым наполнить, тако без матери нашей церкви не обойтись.

– Думы твои не бездельные, або яз про тебя с Борисом потолкую. Чего он скажет.

По всем землям и лучшим людям отправили призывные грамоты, в них содержался вопрос по которому созывался Земской собор, количество выборных, и требования к ним, вроде: "и Московского государства бояре и воеводы и всяких чинов всякие люди, которые в то время были на Москве, писали во все городы всего великаго Российскаго государства к митрополитам и архиепископам и епископам и игуменам и ко всему освященному собору, и к боярам и воеводам, и к дворянам, и к гостям и к посадским, и ко всяким служилым и жилецким людям, чтоб изо всех городов всего великаго Российскаго царствия изо всяких чинов послали к Москве для земскаго совета и для государскаго обиранья, лучших и разумных людей и с их бы земскаго совета выбрати на Владимирское и на Московское и на Новгородское государства и на царства Казанское и Астараханское и Сибирское и на все". Земский собор, то есть собрание людей со всех земель, представлял собой совет, состоящий из первых лиц в городах, монастырях, торговых общинах. Лучшие люди в основном не избирались голосованием или собранием, на Земский собор отправлялись головы поместных сотен от дворянско-военного сословия, богатейшие купцы и торговые гости от крупных городов, главы монастырей и епархий от церкви. Если в призывной грамоте не было указано количество выборщиков, тогда проводились собрания лучших людей этой местности и уже там решалось сколько и кого послать на собор. Об том составлялась грамота и с нею выборные ехали на Москву и подавали сословные выборные списки в Разрядный приказ. Крестьяне понятно представлены не были. Соотношение собравшихся составило: примерно половина – военно-служивый люд, десятая часть – церковнослужители, включая Освященный собор в полном составе, остальные примерно поровну бояре и государевы люди и представители купечества и промышленников.

Семнадцатого дня последнего зимнего месяца выборные явились к конюшему и боярину числом более черырехсот пятидесяти человек. Сам я на Собор не ходил, но Борис Федорович держал меня в курсе дел. На собрании, которое проходило в Грановитой палате, несмотря на оглашение духовной грамоты покойного царя Федора Иоанновича, где я объявлялся наследником, выкрикивались и другие кандидаты на престол: сам Годунов, князь Василий Иванович Шуйский, князь Фёдор Иванович Мстиславский, кто-то кричал за опальных Романовых-Юрьвых. Но, поскольку Борис Федорович отказался от такой чести и поддержал законного наследника трона, и также за меня выступил патриарх Иов, решение Земского собора было скорым и в мою пользу.

Спустя несколько дней меня призвали в Грановитую палату, где перед всем составом Земского собора конюший и боярин Борис Федорович огласил решение.

– Царевич Дмитрий Иоаннович, Земской собор, лучшие люди Владимирского и Московского и Новгородского государств и царств Казанского и Астраханского и Сибирского и всих прочих земель приговорили, – взяв из рук патриарха Иова большой свиток и развернув его, так, что конец упал на пол, зачитал: "И всещедрый в Троице славимый Бог наш… послал свой святый Дух в сердца всех православных крестьян всего великаго Российскаго царствия от мала и до велика, не токмо в мужественном возрасте, и до ссущих младенец, единомышленной и нерозвратной совет, что быти на Владимерском и на Московском и на Новгородском государствах и на царствах Казанском и Астараханском и Сибирском и на всех великих и преславных Российских государствах государем царем и великим князем всея Русии прежних великих благородных и благоверных и Богом венчанных российских государей царей, от их царскаго благороднаго племени, блаженныя славныя памяти великаго государя царя и великаго князя Феодора Ивановича всея Русии сродичу, Дмитрию Иоанновичу Рюриковичу, сыну великаго государя царя и великого князя Иоанна Васильевича, а мимо его, Дмитрия Иоанновича Рюриковича, из иных государств и из московских родов на Московском государстве государем никак иному никому не быти…".

Борис Федорович вручил мне свиток и поклонился, за ним следом склонились все участники Земского собора.

– Благодарю народ свой за доброе слово. Желаю преумножить богатства его под сенью веры истинной православной. Прошу лучших людей, что пришли по зову сердца, отринув нужды свои, быть гостями при венчании моем на царство.

Глава 22

С того времени прошло уж семь лет. Ныне на дворе декабрь семь тысяч сто четырнадцатого, или на западный манер тысяча шестьсот четвертого года. Позади страшные голодные года. Благодаря заготовленной государевой хлебной казне и загодя выкупленным по царской цене наибольшим запасам у торговых людей и боярских родов, а также торговле с Персией, жуткое время удалось пройти с минимальными потерями.

Не обошлось без казнокрадства и голодных бунтов.

С казнокрадством справились просто: уличенных в краже сажали на кол на площадях городов, а их имущество конфисковалось в казну до последней гнилой деревяшки. Близких родственников воров, мужского пола отправляли на каменоломни, женщин и детей отдавали в монастыри приживалками. Таковые меры быстро отбили желание воровать. В лихое время по совету Бориса Федоровича был издан указ о наградах за указание больших людей, имеющих богатую хлебную казну, скрытую от царя. Это вызвало волну доносов и конфискаций хлебных запасов, с щедрой наградой кляузникам. Указ был отменен только осенью нынешнего года, после богатого урожая.

Стихийные восстания возглавлялись разорившимися дворянами и холопами, бывшими боевыми слугами помещиков, которых те сгоняли со двора от бескормицы. Трудиться на государевых работах они не желали, вербоваться служить на двадцать лет в новые полки тоже, и жили разбоем и грабежом. С ними вопрос решался местным дворянским ополчением.

Основа любой экономики – железо. Благодаря особому вниманию за несколько лет Устюжна на Юрюзани выросла до пяти тысяч жителей, при семистах рабочих на железоделательных заводах и нескольких тысячах добывающих руду каторжан. В течение трех лет выделка железа на Урале за счет высокого содержания железа в руде достигла двух с половиной миллионов пудов, по сравнению с пятистами тысячами пудов годовой выработки в Устюжне Железнопольской. Выделка уральского железа стоила пятнадцать-двадцать копеек за пуд, что составило почти двукратное удешевление, по сравнению с себестоимостью в городе на реке Мологе.

С учетом удешевления стали, стоимость укладки двухпутной железной дороги упала до ста шестидесяти тысяч рублей на сотню верст. Большое количество рабочих рук в голодные годы позволило довести укладку пути до двухсот верст в год. На текущий момент до Царицына осталось уложить около ста пятидесяти верст путей. Сейчас регулярное движение открыто от Вологды, через Ярославль на Москву и от столицы через Рязань в направлении Царицына на семьсот верст. Потребность в заправке паровозов водой и топливом принудила к строительству станций каждые пятьдесят верст. На лучших местах основывались остроги и крепости для контроля Дикого поля. Железная дорога была жизненно необходима для освоения Московским царством пустых земель и распашки целины переселяемыми из скудных районов крестьянами. Грузооборот между Вологдой и Москвой значительно вырос. В Архангельск о прошлом лете пришло свыше ста тридцати больших торговых судов. Сборы и пошлины с иноземных гостей выросли с десяти до пятидесяти тысяч рублей в год.

Среди европейских держав весть о строительстве в "дикой" Московии железной дороги вызвала недоверие, а позже ажиотаж. Уменьшение сроков товарооборота с востоком с полугода до месяца не могла пройти мимо деловых людей. В Московское царство потянулись богатые торговые гости, а также мастера, заинтересованные небывалым чудом, что вызвало конфликт с православным духовенством из-за наплыва иноверцев.

Доходы от торговли оружием с Персией и Средней Азией, позволили перевооружить старое стрелецкое войско новыми ружьями и полевой артиллерией. За прошедшее время были сформированы и обучены десять полков нового строя и два полка рейтар.

Государевы суконные, в том числе тонкого сукна и полотняные мануфактуры вырабатывали ткани на сто пятьдесят тысяч рублей в год. Правда большая часть сукна и тканей шла на армейские нужды. Избыток промышленных товаров торговали на восток в Персию и Бухарское царство, ногаям за Волгу и в Сибирские земли. А вот рынок сбыта в Европе был охвачен слабо. Путь к Архангельску далек и замерзает тот порт в зиму. Нужна круглогодичная торговая гавань на Варяжском море. Ревель подойдет. Об этой цели и шел совет с конюшим и боярином Борисом Федоровичем Годуновым, думным дьяком головой Посольского приказа Василием Яковлевичем Щелкаловым и дьяком головой Стрелецкого приказа Игнатием Тимофеевичем Сафоновым.

– Ну, начнем помолясь. Василий Яковлевич, поведай нам, каковы дела на рубежах нашей державы.

– Как повелишь, государь. В Сибирском царстве тихо ныне, с того како государево войско разбило силу хана Кучума в лето сто седьмого года. В Астраханском царстве такоже тихо. По твоему указу, государь, воевода Бутурлин Иван Михайлович с двумя приказами стрельцов и казаками ушел на Тарки, воевать шамхальского царя. С Крымским царем Казы-Гиреем Бора мир ныне, войско его воюет в Семиградье по приказу турского султана малолетнего Ахмеда. Такоже крепости Борисов и Белгород в Диком поле сторожат покой земель твоих. С царством Польским и его королем Жигимондом три года назад в семь тыщь сто девятом году боярином и наместником Суздальским Михайло Глебовичем Салтыковым-Морозовым заключено перемирие на двадцать лет. Со свейским королевством заключен мир в семь тыщь сто четвертом году в селе Тявзино под Ивангородом, но тобою государь, договор не утвержден. Меж Польской державой и Свейским королевством уж четвертое лето идет пря. Поначалу войско свейского Карла взяло под себя Ругодивскую землю, да Ливонскую тож, да литовские земли кой какие, паки у Жигимонда большая часть коронного войска ратилась в Валахии супротив турок и татар. Тады польский монарх силу свою оттудова отозвал в Литву. Польный гетман Ходкевич, и канцлер Замойский з большою силою Карлу разбил и из Ливонии прогнал. По осени король Свейский потерял Юрьев, ныне у свеев в Ругодивской земле во власти остались Ревель, Ругодив и Пернав.

– Борис Федорович чего думаешь?

– Не годится коли польский король, Карла из Ругодива изгонит. Надобно либо помочь свеям деньгой на войско, али брать под нашу руку Ругодивскую землю. Земли Свейского королевства в год дают полтора мильена риксдалеров, по нашему пятьсот тысяч рублев, на энти деньги королю мочно нанять до пятнадцати тысяч умелых воинских немцев.

– Василий Яковлевич, – обратился я к голове Посольского приказа, – Можешь нам доложить, какими силами стоят свеи в Ругодиве и Ревеле?

Дьяк выложил на стол чертежи этих крепостей.

– По Ругодиву замок старый, гарнизоном стоят до двух тысяч воинских людей. По Ревелю – крепость – верхний город на холме высоком стоит. Городская стена длиною свыше двух верст, высотой восемь аршин, толщиной около трех аршин, тридцать семь высоких башен. Такоже город в опасном месте укреплен земляными бастионами по фрязской манере. Взять его тяжело будет. Да и по силам ли? Гарнизоном стоят воинские люди числом четыре-пять тысяч, да ополчение тыщи с три.

– Борис Федорович, ты на последней войне сам был, чего молвишь?

– Чего сказать государь. Ругодив мы возьмем, в том не сумневайся, ныне у нас пушек и запасу селитряного с избытком. Месяц набольший срок. По Ревелю не скажу. Тута токмо осадой томить, так Карла тянуть с подмогой не станет. Приступом в лоб брать, воев положим без счету.

– С Жигимондом о союзе мочно нам уговориться?

– Король польский нынешний при коронации обещался сейму Ругодивскую землю подарить. Сам желает тама царствовать, по слову своему. Ревель токмо воинской хитростью взять мочно али осадой обложить. Або коли к Ругодиву приступим, ревельский гарнизон тут же ворота затворит. Отец твой Иоанн Васильевич в Ливонскую войну семь месяцев осаду держал, да свеи морем запасы подвозили. От того не мочно нам Ревель одолеть, коли кораблей воинских нету у нас. – Продолжил Годунов.

– Аглицкие люди как-то к гишпанской морской крепости подогнали корабль груженый порохом под завязку, да пожгли его прямо на рейде. Взрыв был такой силы, або крепостная стена упала в город. – Подсказал выход я.

– Однако? Сколько же надобно пороху? Хотя ход затейливый, такового никто не ждет. Обложить крепость. Выбить пушки на башнях, або как привыкнут, то безлунной ночью подкатить бочки к стенам, да поджечь. А опосля на приступ тут же. Хитро. Токмо оне на стенах всю ночь огонь жгут, враз приметят, а коли вдали поставить, может взрыв не достать до стен.

– Вы хитрые и умелые воинские люди. Нашей державе надобен Ревель, чего присоветуете?

– Государь, – Обратился ко мне голова Посольского приказа, – страшуся яз, коли мы в прю встрянем, как бы с польским королем не рассориться. Взяв Ревель государство наше усилится вельми, ляхам того не надобно. Мож поять Ругодив един, отстроить сильно, да короля свейского уломать на мир, аль откуп дать? Не станет он из-за малого городка ратиться?

– Свеям, как и Польше усиление России не нать. О прошлую войну от свейских людей земли дедовские возвернули, бо плавания вольного не дали, потому как земля та бедная, а торговля даст прибыток небывалый. – Вставил свое слово Годунов.

– Игнатий Тимофеевич, – обратился я к главе Стрелецкого приказа дьяку Сафонову. Чего у нас с нашим войском?

– Десять полков новоустроенных, числом до десяти тысяч стрельцов. В воинском деле опыту нету. Стрельцов по старому уложению двадцать тыщь, из них десять тыщь московских. Семь тыщь на полудне с воеводой Бутурлиным Шевкала воюют. Городских ополченцев из городов разных можем набрать с десять тыщь человек, оружие доброе есть в казне государевой. Рейтарских новых два полка оружны, с броней. Служилых татар можем призвать тыщь десять-пятнадцать. Да дворянское ополчение конное шестьдесят тыщь человек, токмо оружны они по-разному, кто в бархатец да зерцало облачен, кто и в сермяжном кафтане. По-хорошему тыщь пятнадцать-двадцать в добром доспехе прибудут.

– Что у свеев за войско?

– В поле король Карл может выставить от десяти до пятнадцати тысяч сильного войска, из них четыре тысячи рейтар. В основном немцы – наемники умелые, природных свеев мало. По крепостям и местечкам Ругодивской земли сидит до десяти тысяч воинов.

– Чего думаете об том, чтоб воинской силой взять под нашу руку Ругодивскую землю? Борис Федорович?

– Нам посильно взять Ругодив, Ревель не сдюжим.

– Василий Яковлевич, ты чего скажешь.

– Ревель нам нужон для торговых дел, коли того города взять немочно нам, то и затевать войну бессмысленно. По размышлению, от Ругодива толку не станет. Оне с Ивангородом через реку Нарову, друг супротив дружки. Можно выйти на аглицкую али галанскую державу, дабы помогли нам в воинской затее супротив свеев. За то льготу им дать на несколько лет, коль выгорит дельце наше. Хучь яз и противник привилеев для иноземных купцов, або для пользы государевой поступлюсь норовом.

– Игнатий Тимофеевич, твое слово.

– Рано нам государь лезть в ливонские земли. Пущай свеи с ляхами друг дружке кровь портят. Нам бы надобно обождать. Через два лета у нас будет десять тыщь рейтар и пятнадцать-двадцать тысяч стрельцов нового строя. К тому ж укладка железного пути в Диких землях вельми споро идет, новоустроенные городки и остроги горя не ведают, хлебом и всем прочим снабжение без препон по тому пути деется. Надобно нам для уготовления воинского до Ивангорода железную дорогу уложить. Тогда твое войско, государь, беды в едове да фураже знать не будет.

– Ну, значится, обождем покуда. – Так я решил по итогам совещания. – Василий Яковлевич, чего там с нашими выучениками в Оксфорде аглицком?

– Один из градодельцев зарезан в драке в кабаке, другой от чумы сгинул, еще один пропал без вести, остатние постигают ученья хитрые.

– Послу нашему Ивану Зиновьеву укажи переговорить со студиозами, коли надобности в дальнейшем учении не увидят они, пущай сдают дисциплины и возвертаются на Русь, коли восхотят далее обучаться, упредить их, аже государь дает им ещё два лета. Князю Василию Туренину пусть прикажет без промедления оставить учебу и вернуться ко двору, надобен он мне.

После совета с дьяками и Годуновым, дал знак Бакшееву, который состоял при мне наперсным слугой.

– Афанасий Петрович призови ко мне Иллариона. – Произнес я тихо.

– Конюха?

– Да, его.

– Только тайно, чтоб никто не ведал. Можно в вечор, али ночью.

После ушел к жене. Ксения опять была на сносях. Пятилетний Иван и трехлетний Фёдор играли со сверстниками из знатных московских семей, где-то в палатах женской половины. Эдакий детский сад. Редко их вижу, слишком редко.

Поздно вечером, уже после молитвы Бакшеев привел конюха. Тот, войдя, низко поклонился.

– Здравствуй Илларион. Давненько тебя яз не беспокоил, с самой поездки в Литву. Слышал, оженился ты? Детишек завел, молодца. Чего призвал тебя. Служба от тебя потребна вельми важная для меня и всего русского государства. Готов послужить?

Здоровяк поклонился.

– Ведаю, не за деньгу служишь, бо за честь. Внегда с верными людьми тверскую казну брали из тайника, почитай боле тридцати тысяч рублей в серебре и золоте привезли. А об сокровище ведал ты один. Редкий ты человек.

Илларион снова поклонился.

Подняв его, я произнес:

– Поедешь с князем, как бы слугой, бо на деле товарищем в Аглицкую державу, оттуда под видом торгового гостя, тот князь с тобою отправится в Ругодивскую землю, в город Ревель. Гляди, князь горяч, сказывают и не опытен в твоем ремесле. Надобно его сдержать и обучить по возможности. Оказия сия года на два-три. За море отправитесь где-то, через полгода. Ты жену упреди, аже уедешь. Коли затея выгорит, награда будет щедрой, а честь великой, коли споймают вас, о жене и детях не беспокойся, сам пригляжу. Ныне тебя призвал, дабы увериться в тебе.