Текст книги "Дознание"

Автор книги: Владимир Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Владимир Петров
Дознание

1

А было так.

«…В ходе ночного марша командир стартовой батареи капитан Ламанов по собственной инициативе, дабы сократить предписанный маршрут, повернул колонну на проселочную дорогу. При переезде через реку Журавлиху мост разрушился, в результате чего затонула одна из стартовых пусковых установок…»

– Попросту утопили. Утопили, ротозеи! – генерал в сердцах хлопнул ладонью по листу рапорта, резко поднялся из-за стола, раскурил трубку. – А теперь этот Сизиков лепечет в своем рапорте: «Предпринимаем усилия для подъема со дна на сушу указанной установки». Тьфу! Язык-то какой! Махровая канцелярщина.

Генерал был кряжист. Что-то медвежье проскальзывало в его ссутуленных плечищах, в заплывших глазках проницательных и хитрых.

– Ну что вы на это скажете, товарищ Хабалов?

Майор Хабалов, тоже поднявшись, в нерешительности поглядывал на жесткую генеральскую шевелюру (эка, заматерел!).

– Я полагаю, что дело серьезное…

– Удивил! – генерал с шумом выпустил из ноздрей фиолетовый дым. – Конечно, серьезное. Иначе я бы вас не позвал. Я спрашиваю, какие выводы вы делаете из рапорта Сизикова, как вы оцениваете этот рапорт?

– Витиеватый.

– То-то и оно. Ведь как положено по-командирски, по-человечески, в конце концов? Изложи обстоятельства и сделай выводы. Почему так случилось, кто виноват конкретно. А ведь это похоже на школьное сочинение! – генерал пренебрежительно поднял за уголок рапорт. – Эквилибристика!

– Но там, товарищ генерал, кое-что и проглядывается… – осторожно вставил Хабалов и тут же пожалел о сказанном.

– Что проглядывается, где проглядывается?! – Генерал сердито выколотил трубку в медную пепельницу, потом с яростью продул мундштук.

«Суров старик!» – растерянно подумал Хабалов и с сочувствием вспомнил своего начальника полковника Зарудного – тот всегда выходил из генеральского кабинета с унылой физиономией, и, возвращаясь к себе, выпивал бутылку нарзана.

– Проглядывается, – повторил Хабалов.

Генерал удивленно поморгал и, не спуская с Хабалова глаз, нашарил волосатой своей лапищей на столе очки. Затем стал перечитывать рапорт, далеко, по-стариковски отнеся листок. Посопел, в раздумье пожевал губами.

– Вы имеете в виду это! Справедливо. Конечно, Сизиков пытается выгородить Ламанова, смягчить его вину. Чего стоит одна фраза: «…по собственной инициативе, дабы сократить предписанный маршрут…» А попросту говоря: капитан Ламанов нарушил приказ. Вот как это надо квалифицировать.

– Так точно, – кивнул Хабалов, хотя имел в виду совершенно другое. Он отлично понял, что от этого дела ему все равно не отвертеться.

– Я догадываюсь, – сказал генерал, – где тут зарыта собака. Понимаю. Майор Сизиков и капитан Ламанов – друзья. Больше того, однокашники по училищу. Вот он, Сизиков, и старается выгородить своего приятеля. Стыдно, ведь оба коммунисты!

«Да, конечно, однокашники… – подумал Хабалов, сразу представив ироничного Сизикова и увальня Алешу Ламанова. – Только что-то незаметно было, чтобы они дружили в училище. Да и учились-то в разных ротах».

– Думаю поручить вам расследование как нештатному военному дознавателю, – буркнул генерал, чмокая потухшей трубкой. – Ваше мнение?

«Ага, «думаю»! – обрадовался Хабалов. – Значит, это еще не приказ, значит, можно попытаться отговорить генерала, упросить, если потребуется».

– В общем-то, ситуация понятна… Однако прошу учесть, товарищ генерал, у меня сейчас очень много незавершенных текущих дел. Вы же знаете: поступает новая техника… И потом…

Генерал опять раскурил трубку. С удовольствием затянулся и, слушая, стал равнодушно глядеть в окно.

– Ну-ну, дальше.

– У сына экзамены в школе начинаются. Впервые сдает. А жена все время занята в вечерней смене. Надо взять парня под контроль.

– Предположим, – генерал тряхнул седым чубом. – Хотя, по-моему, сын ваш в этом не нуждается. Он отличник, это я знаю – с моим Петькой компанию водит. Да вы не стесняйтесь: говорите главную причину.

– Какую? – несколько опешил Хабалов.

– Ну как это какую? – генерал повернулся, и его глаза-щелочки озорно заискрились-заблестели. – Вы ведь тоже давний приятель Сизикова! Или не так?

– Так точно, – подтвердил Хабалов. – В училище были в одной роте, потом вместе служили два года. И я полагаю, товарищ генерал, что…

– Что это создает для вас как для официального лица определенную неловкость? Так сказать, щекотливое положение?.. В какой-то степени да. Но вы человек прямой и принципиальный – это не комплимент. Потом вы хорошо знаете командира дивизиона, вашего старого товарища. В сумме – полнейшая партийная объективность. Ну, как я рассчитал?

«Лучше некуда!..» – усмехнулся в душе Хабалов. А если бы генерал знал, что Алеша Ламанов – тоже старинный знакомый Хабалова, и приплюсовал бы и это обстоятельство, сумма бы получилась вполне округлой. Может, сказать? Но тогда положение Хабалова явно станет неловким. Уже и так он наговорил слишком много, и теперь достаточно еще одной незначительной уклончивой детали, чтобы стало ясно: он стремится уйти от поручения.

– Я согласен, товарищ генерал!

Генерал хмыкнул и опять посмотрел на него вприщур, озорным и насмешливым взглядом, будто хотел сказать: а кто тут спрашивает твоего согласия?

– Затвердим. А теперь берите блокнот и внимательно слушайте мой инструктаж.

2

Стоял май – пора цветения ландыша и черемухи. Прибрежные откосы, исчерченные белоствольно-черным березником, слоились в зыбком мареве. От борта катера бежали к берегу ровные дорожки синеватой студеной волны, и, наверное, сверху почтовый катерок напоминал гигантского жука-дровосека, щупающего своими усищами подмытые половодьем берега таежной реки.

Хабалов смотрел на водную гладь и зябко ежился, вспоминая утренний разговор у начальника штаба: из дивизиона Сизикова сообщили, что стартовики приступили к подъему со дна злополучной пусковой установки. И ведь наверняка без водолазов. Где их взять, когда до ближайшего мало-мальски устроенного порта сотни километров?

Кутаясь в плащ-палатку, Хабалов жалел, что не захватил темные очки. Еще зимой, во время командировки на отдаленную точку в тундре, он «проглядел» глаза, умудрился подхватить конъюнктивит, хотя и солнце-то там показывалось всего на два-три часа. Теперь солнечные блики до боли резали глаза.

И все-таки почему генерал решил провести расследование? Непонятно. Не собирается же генерал отдавать Ламанова под суд? Не тот «состав преступления», вернее, тут попросту нет этого состава. Скорее всего грубый дисциплинарный проступок, за который положено строгое взыскание. Так при чем же расследование?

Ну, а кроме всего прочего, майор Сизиков – любимец генерала, постоянный положительный пример во всех его докладах и выступлениях на служебных совещаниях. Кому это неизвестно?

Отчего теперь вдруг такая немилость, заведомая придирчивость? Ведь никаких других поводов, за исключением последнего ЧП, к этому не было. Безусловно, не было.

Странно и удивительно…

Ладно, положим, что генерал расследованием решил приструнить Сизикова – уж слишком самоуверенным, самовлюбленным он стал в последнее время. Но тогда почему именно ему, Хабалову, человеку, не отличающемуся напористостью и умением «пустить шорох до дрожи в коленках», поручили это расследование?

Конечно, генеральские соображения насчет партийных качеств Хабалова имеют серьезное обоснование, но в данном случае не это решающее. А что же решающее?

Интересно: Хабалов едет разгадывать загадки не только за других, но и за себя…

Далеко впереди, за вторым или третьим изгибом реки, ярко полыхнул громадный солнечный блик. «Встречный рейсовый теплоход», – болезненно щурясь, подумал Хабалов, но через минуту понял, что ошибся: пассажирская навигация на реке ведь еще не начиналась (где-то в верховьях до сих пор разбирали заторы, намытые половодьем). А вспыхнули на солнце, по всей вероятности, окна новой школы-десятилетки в райцентре.

Здесь, в Лихачеве, должна была ждать его дивизионная машина. Так по крайней мере они вчера условились по телефону с Сизиковым. Между прочим, Сизиков, видимо, не догадывается об истинной цели этого визита, решил, наверно, что это обычная техотдельская командировка. Пообещал организовать рыбалку на таежном озере, тем более что послезавтра – воскресенье.

Только вряд ли рыбалка состоится. А жаль.

Можно было бы вспомнить немало забавного из их курсантского прошлого. Все трое участвовали, например, в самодеятельности, в курсантском ансамбле песни и пляски. Неплохой был ансамбль, дружный, сплоченный. Ну это благодаря руководителю ансамбля майору Митрофанову, большому энтузиасту и отличному организатору.

Помнится, Митя Сизиков пробовал даже солировать. Да и Даманов тоже сначала был в хоре, но у него что-то не ладилось со слухом, и, когда его решили отчислить из ансамбля, он упросил майора Митрофанова перевести его в танцевальную группу. Плотный и круглый, как набитый портфель, Алеша Даманов отличался серьезностью и какой-то истовой старательностью на репетициях. Это и определило его танцевальное амплуа: Алеше отводились роли поваров, ротных каптерщиков или незадачливых влюбленных.

А сблизились все трое позднее, когда волею судьбы получили назначение в один полк, точнее даже, в один дивизион. Сколько же лет назад это было? Да, десять лет.

Жили в одной холостяцкой комнате, вместе ходили в столовую, в кино, на танцы в городской парк. Вместе, в складчину купили настольную лампу, магнитофон и громадную в бугристой багетовой раме картину-репродукцию «Три богатыря». По замыслу картина должна была символизировать их дружбу, их, так сказать, «Тройственное согласие».

Однако, как это ни смешно, именно картина и стала яблоком раздора. По вопросу о том, куда ее вешать, мнения решительно разошлись. Хабалов представлял оппозиционную точку зрения. Картина три дня простояла в коридоре, а на четвертый рано утром лейтенант Хабалов «сменил домашний адрес».

Впрочем, сам он остался «добрым приятелем двух закадычных друзей», как его в шутку именовали потом коллеги-сослуживцы.

Ах юность, юность…

Многое из этого поблекло, округлилось и стерлось в памяти, многое оказалось смешным, наивным.

Впрочем, до сих пор не прошло еще и ощущение легкой горечи, невнятной и неопределенной досады. Ах да! Ну конечно, это показное, кричащее неравноправие в их дружбе, в дружбе лейтенантов Сизикова и Ламанова.

А вот поди ж ты, тем не менее десять лет продолжается такая дружба. А может быть, совсем уже и не такая?

Через полчаса катерок приткнулся к деревянной Лихачевской пристани и, попрощавшись с командой, Хабалов сошел на берег.

Старенький, с порыжевшим брезентовым верхом военный «газик» ждал его неподалеку, рядом с базарной площадью. Ефрейтор-шофер грелся на солнышке, облокотившись на крыло и лузгая семечки. Заметив Хабалова, он лихо пристроил набекрень пилотку, представился. Потом, словно бы смутившись, сказал:

– У меня тут пассажиры, товарищ майор. Не помешают?

– Какие пассажиры?

– Да куры, будь они прокляты. Анна Никитична, командирша, мне личное боевое задание выдала: привезти две пары хохлаток с местного базара. Я ей говорю: неудобно, начальство встречаю. А она: ничего страшного. Майор, говорит, Хабалов меня хорошо знает. Так что – извините.

Едва Хабалов открыл переднюю дверцу, из кабины вырвался заполошный куриный гомон.

Ефрейтор смущенно бросился поправлять на заднем сиденье корзину, повязанную марлей.

– Орут, как укушенные. Тут одна из них умудрилась яйцо снести прямо в корзине. Ну и шуму было! А мне ж неудобно: все-таки военная машина.

Усевшись за руль, ефрейтор прогазовал мотор и удивленно повернул голову: куры примолкли.

– Перепугались. А между прочим, ничего себе куры, рентабельные. Уж больно крупные яйца. Вот посмотрите.

Он откинул крышку шоферского ящичка: среди промасленной ветоши ослепительно белело свежее яйцо. То-то будет довольна командирша!

– Поехали, – буркнул Хабалов.

Вот тоже удивительная человеческая метаморфоза. Хрупкая, застенчивая до слез девушка с бледным личиком, на котором чудилась желтовато-розовая пыльца многочисленных домашних гераней, – и ровно через два года – плотная, цыгански смуглая, властная, непререкаемо-уверенная хозяйка-«домоправительница». Эфирная Анечка – и командирша Анна Никитична, которая даже приезжих гостей из начальства заставляет на пороге своего «семейного храма» снимать сапоги. Для этой цели в доме содержится полная коллекция мужских тапочек.

А впрочем, что же тут плохого? Может быть, именно такой и должна быть офицерская жена. Хваткой, оборотистой, заботливой «до зубовного скрежета», как выразился в прошлый их приезд полковник Зарудный, – не то поощрительно, не то с иронией.

Хабалов усмехнулся, вспомнив гостеприимство Анны Никитичны. Двое суток она потчевала их таежными соленьями, вареньями, компотами, маринадами. Потом в поезде, в ночном купе оба испытывали облегчение и блаженствовали, будто вырвались с гауптвахты. Вот уж поистине – «сибирский сервис – демьянова уха».

– А что, поезда давно не ходят? – спросил Хабалов шофера.

– Третью неделю. Мост половодьем сорвало, был ледяной затор. Говорят, к понедельнику восстановят.

– А пусковую установку тоже в связи с наводнением утопили? – схитрил Хабалов. Как знать, может, ефрейтор сообщит какую-нибудь важную деталь, тем более что на месте, в дивизионе, расспрашивать рядовой состав Хабалов не собирался, помня указание генерала «строго соблюсти необходимый этический уровень».

– Пусковую? – ефрейтор поскреб затылок, хитровато стрельнул глазами. – Какую пусковую?

– Ну ту, которую позавчера утопили, а сегодня вытаскивают.

Шофер нерешительно мялся, с деланной серьезностью вглядываясь в ветровое стекло. Ну ясно: получил соответствующие указания на этот счет и теперь мучается, не зная, как выкрутиться. Неважный из парня дипломат.

– А ее, наверно, уже вытащили, – наконец сказал солдат. – Скоро мимо поедем, сами увидите.

«А ничего, – с одобрением подумал Хабалов, – нашел-таки выход». Шоферская увертливость настораживала: неужели с установкой произошло нечто более серьезное? Впрочем, это можно было объяснить и по-другому: просто командирский шофер хорошо вышколен. Знает, кому и что говорить.

– Это недалеко?

– Да рядом. Сразу за Степановой пустошью направо.

– Надо заехать, посмотреть.

– Слушаюсь.

Весна нынче запаздывала. Обычно в это время таежные солнцепеки уже были забрызганы алыми искрами «марьиного коренья», синими крестиками «кукушкиных слезок», а в низинах, в душном благоуханье нагретых мокрых логов топорщились желтоголовые жарки.

Сейчас в тайге было еще сыро, неуютно. Запах прошлогодней прели явственно забивал тонкий дух молодой пробивающейся травы, прозрачные березники сонно млели на косогорах, окутанные голубовато-зеленой дымкой. Пихтач сумрачно темнел на окрестных сопках в ожидании первого весеннего ливня, который смоет зимнюю одурь, обновит и обмоет каждую иголку в мохнатых лапниках, унесет прошлогоднюю паутину, беспощадно разъест грязные, твердые, как речной лед, последние оселки прошлогоднего снега, укрытого в чащобах.

Проехали развилок и свернули с бетонного большака на мощенный булыжником проселок. Лишь изредка попадались встречные машины, главным образом пузатые голубые «молоковозы».

– Совхозные, – пояснил ефрейтор. – Недалеко животноводческий совхоз. Наши шефы.

– Понятно, – кивнул Хабалов. – Так когда же будет пустошь?

– А вон она. Видите впереди ложок с жимолостью? Это и есть Степанова пустошь. Рассказывают, когда-то была здесь заимка, пасечник жил. Потом все сгорело, и получилась, стало быть, пустошь.

У пустоши тоже оказался развилок. Скорее даже съезд на торную, гладко наезженную полевую дорогу, каких немало в глубинных районах.

Значит, именно на эту дорогу повернул свою колонну капитан Ламанов во время ночного марша? Ну что ж, пожалуй, дорога вполне проходимая для тяжелых тягачей с прицепами. А вот насчет моста, он, видимо, дал маху. Не рассчитал его реальной грузоподъемности.

– А речка там. Внизу, за мыском. Подъедем?

– Давайте. Только не к самому мосту. А до мыска.

– Есть.

Шофер ухмыльнулся, понял, в чем дело. Конечно, не стоит подъезжать к батарейцам, когда на заднем сиденье курятник. Еще, чего доброго, снесется вторая пеструшка и раскудахчется. Получится сплошная дискредитация приезжего начальства.

Однако Хабалов имел в виду не только это чреватое курьезом обстоятельство. Он и сам пока не решил, нужно ли появляться ему на месте работ именно сейчас. Правильнее было бы приехать сюда вместе с командиром дивизиона. Но на это уйдет час, а то и больше. К тому времени пусковую установку, может, вытащат и все работы закончатся. Хотя какое это имеет значение?

Шофер проскочил метров двести к узкому мыску, утыканному щетиной молодого сосняка, и сходу, мастерски и с шиком дал тормоз – машина «воткнулась» передними колесами точно на повороте.

– На ТЗМ год работал! Тормоз – по миллиметрам, – похвастался ефрейтор, не обращая внимания на кудахтанье кур в свалившейся корзине.

«Ага, бывший стартовик! – рассеянно подумал Хабалов. – Значит, знает все подробности ночного происшествия – наверняка рассказали дружки-батарейцы. Ну да ладно, как-нибудь сами разберемся».

Хабалов вышел из машины, потоптался, разминая затекшие ноги, поглядел вниз. У деревянного моста с осевшими перилами глухо рокотали два трактора-тягача, елозя гусеницами по изрытому берегу. Поодаль на дороге стоял армейский автокран, будто меланхоличный железный жираф, наблюдавший за людской суетней у моста.

Действуют они, пожалуй, правильно. В ходу, кроме тягачей, две лебедки; по откосу уложены ошкуренные бревна, по ним-то и тянут наверх зеленую глыбу пусковой установки. Судя по всему, через полчаса она будет на берегу.

Нет, ехать в дивизион просто некогда, нет времени, чтобы во всем объеме чинно и благородно соблюсти этические условности. Надо спуститься к мосту, посмотреть самому, поговорить с людьми. Тем более что здесь и капитан Ламанов собственной персоной: вон он стоит на мосту, размахивая руками, что-то зычно командует лебедчикам.

3

Хабалов направился не по дороге, петлей упавшей по пологому склону, а прямой тропкой через кустарник. Упругие ветки таволожника с набухшими узелками почек барабанили по плащу.

На него никто не обращал внимания до тех пор, пока он не подошел к самому мосту.

Он испытывал какое-то странное беспокойство перед встречей с Ламановым и, пока шел, пытался анализировать, что это было: тревога, смущение или боязнь непредвиденных осложнений?

И вот теперь все это смутное сразу улеглось, и он совершенно отчетливо почувствовал неловкость, глядя на подходившего Ламанова. И тут же понял: эта неловкость отныне будет неотступно сопровождать его все время, пока он в дивизионе.

Жаль, что тогда, в кабинете генерала, он не смог представить в деталях все неудобства своей предстоящей миссии. Впрочем, не совсем так. Ведь генерал упомянул о щекотливом положении, выражаясь деликатно, а в жизни оно грубее и проще. Это когда трудно глядеть человеку в глаза.

– Здравствуй, Леша.

– Здравия желаем!

Пожимая его широкую горячую ладонь, Хабалов усмехнулся: до чего же неистребима у Ламанова тяга к официальности! Любому начальству, даже другу званием постарше, он непременно и всегда, насколько помнилось Хабалову, отвечал солдатским «здравия желаем».

Они отошли в сторону от яростно ревущего трактора, остановились у сосны. Хабалов достал кожаную сигаретницу, предложил:

– Закурим?

– Я же не курю.

– Ах да! Я и забыл.

Щурясь от дыма, Хабалов поглядел на мокрые ноги Ламанова.

– Промокли?

– Да нет, – Ламанов пренебрежительно махнул рукой. – Сапоги не промокают – сверху налилось. Пришлось два раза лезть в речку.

– Ну что… Работа, как вижу, к концу?

– Заканчиваем, – кивнул Ламанов. – С самого рассвета тут копаемся. Сначала трудновато пришлось – пусковая сорвалась, крюк лопнул.

Внезапно Ламанов отбежал на несколько шагов, сложил ладони рупором:

– Авдеенко! Левым забирай, левым! Подтягивай!

Пусковая установка, похожая на массивную черепаху с глянцево-мокрым панцирем, медленно вползала на некрутой откос. Она действительно слегка развернулась влево, отсюда это хорошо было видно.

– Теперь страви правый! Вот так. Стоп! Перекур.

Ламанов вернулся. С минуту оба молчали. Наступившая тишина обескуражила Хабалова. Недавний шум, грохот дизелей, казалось, разделял их обоих, и отсутствие искренности, пустячность их разговора не бросалась в глаза, в какой-то мере даже выглядела естественной.

И вдруг разом все обнажилось, словно со всего окружающего сдернули невидимый покров.

Запахло теплым сосновым лапником, доносилось стеклянное дзеньканье хлопотливых синиц из прибрежного лозняка, даже явственно послышалось журчание воды, ручейками вытекавшей из силовых отсеков пусковой установки.

Как вести себя с капитаном Ламановым? Сказать о своей роли военного дознавателя или пока умолчать об этом?

Да и о чем говорить, о чем расспрашивать, когда и так все ясно. Вот он перед ним, капитан Ламанов, виновник происшествия, вот злополучная пусковая установка, и вот мост, с которого она рухнула в позапрошлую ночь. И причина понятна: осела, развалилась одна из свай, если говорить точно, левая, ближняя к берегу. Сейчас сваю заменяют: трое солдат во главе с бородачом, вероятно, местным деревенским плотником, уже подвели под мост новый, наспех просмоленный кедровый столб. Непонятно только, как они будут забивать сваю в грунт…

– Я вам, кажется, помешал?

– Почему? – удивился Ламанов.

– Ну этот устроенный перекур.

– Ах, перекур! Нет, я объявил его законно. Согласно распорядку. Час работы – десять минут отдыха. Соответственно.

Аккуратность, соответствие – вот что было главным в Алеше Ламанове, – Хабалов наконец-то вспомнил. Вспомнил его пристрастие к различного рода графикам и распорядкам, которые он развешивал над койкой, стремление к «единому ранжиру», «к соответствию», критерии которого были известны только ему самому. Он не любил и не умел лгать, А если, случалось, обстановка принуждала его к неискренности, он испытывал настоящее душевное смятение, и смущение с головой выдавало его.

Интересно бы знать: что сейчас испытывает Ламанов, почему то и дело отводит взгляд?

Правда, весь ход, и тон, и атмосфера этого разговора неискренни донельзя, и виноват в этом, пожалуй, Хабалов, оказавшийся в положении гостя с камнем за пазухой.

– Да, неприятная история… – Хабалов стыдился фальши в собственном голосе. – Как же ты так просчитался, Леша?

– Бывает, – Ламанов пожал плечами, вприщур поглядывая на реку. – Мост подвел. С виду-то ничего: рассчитан на совхозные пятитонки. Да и мои должен был выдержать. Несколько тягачей с пусковыми прошло, а под последней… завалился.

– Несколько?

– Ну да.

– А я думал, под первой. Сразу.

Ламанов даже покраснел от досады, видно, вспомнил суматоху ночного происшествия. Легко представить его положение – командира колонны в ту тревожную минуту: надсадный рев тягачей, остерегающие крики, треск рухнувшего моста… Хорошо хоть люди не пострадали.

– А что говорят об этом в штабе? – спросил Ламанов.

Хабалову вдруг сделалось стыдно. И за себя, за свою нелепую увертливость, и за Ламанова. К черту всю дипломатию, все это словесное фарисейство!.. Никакой игры, только открытая и честная прямота!

– В штабе считают, что дело серьезное, – Хабалов каблуком вдавил сигарету в песок, поднял голову и прямо посмотрел в серые ламановские глаза. – Серьезное. Потому и назначено расследование. Я послан сюда как военный дознаватель.

– Ты?!

– Да, я.

– Что ж ты сразу не сказал?

– Разве официальное представление обязательно?

Уловив перемену в лице капитана, Хабалов огорчился: напрасно он тянул, надо было идти с открытым забралом. Сразу же сказать, зачем сюда приехал. Для Ламанова это теперь типичное «несоответствие». Наверняка станет подозревать в хитрости. И попробуй его разубеди.

– Так что ты мне расскажи, Леша. В общих чертах.

Теперь и у Ламанова – ни тени смущения. Обычный прищуренный взгляд, обычная рассеянная полуулыбка, за которой непробиваемое упрямство. Кому другому, а уж Хабалову это было давно хорошо известно.

– А чего, собственно, рассказывать? В рапорте все изложено подробно.

– В каком, в твоем рапорте?

– Нет, в рапорте командира дивизиона. Майора Сизикова.

– А ты его читал?

– Просматривал. Командир показывал.

«Ну конечно, – вяло подумал Хабалов. – Может быть, они даже писали рапорт вдвоем. Во всяком случае, вместе уточняли формулировки. И теперь Ламанов ни на йоту не отойдет от написанного, можно не сомневаться».

Жаль, что все получилось так нескладно. Пожалуй, не стоило сюда заворачивать, а следовало начинать с приезда в городок, с официального представления командиру.

Подошел солдат, крепкий, коренастый парень с сильными, узловатыми рабочими кулаками, которыми он, остановившись, старательно хлопнул по бедрам.

– Товарищ майор, разрешите обратиться к товарищу капитану?

– Обращайтесь.

Повернув голову к Ламанову, солдат доложил:

– Так шо порняки готовы, товарищ капитан. Пидсохлы.

– Чего же ты их не принес?

– Та неудобно ж… – солдат покосил глазами на Хабалова. – Як кажуть, це будэ неделикатно. А навколо костра пенечек имеется. Поки вы будете переобуваться, мы и сапоги трохи пидсушим. Ото ж буде гарно.

– Ладно, – сказал Ламанов. – Сейчас приду. Вы сами-то прогрейтесь с Ереминым как следует. Соответственно.

Глядя вслед солдату, Ламанов задумчиво произнес:

– Отличные хлопцы. Больше часа вдвоем в воде пробыли. Ныряли несколько раз, пока тросы зацепили. Между прочим, вода плюс семь выше нуля. Ободряющая вода. А ты говоришь, расследование.

– Ну ладно, Леша. Я, пожалуй, поеду. Вечером встретимся, поговорим.

Ламанов хмуро усмехнулся.

– Как прикажете.