Текст книги "Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)"

Автор книги: Владимир Першанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Глава 8 Гибель четвертого взвода

Максим Луговой тоже услышал непонятный звук, привстал и вгляделся в темноту. Очередная ракета взвилась в ста метрах справа, описала положенный путь и погасла у земли. В такие секунды темнота сгущается сильнее всего, сетчатка глаза плохо улавливает движение или отражение света. Но бывший капитан разглядел две тени в десяти шагах от себя. Они застыли, их можно было принять за что угодно: обрубок небольшого тополя, сбитого вчера снарядом, причудливую вязь слабого лунного света, пучок камыша. Даже выброшенный светлый песок из воронки мог нарисоваться в виде человеческого силуэта.

Лугового пробила дрожь, он замер, а один из силуэтов качнулся. Завтра наступит конец бесконечно долгого месячного срока пребывания в штрафной роте, а может, его освободят и сегодня. Он честно сходил в атаку, побывал под пулями, заработал сержантское звание и полностью искупил вину за нелепую пропажу двадцати танков.

За месяцы войны лейтенант, а затем капитан Луговой выработал в себе привычку сразу уходить прочь от чего-либо подозрительного, которое может грозить именно его жизни. Весной, на Северском Донце, он вот так же услышал слабый плеск в тумане и вовремя отошел от берега, не поднимая шума. Это оказался крупный лодочный десант, и те, кто попытался ему помешать, так и остались лежать в песчаной земле далекой южной речки.

И под Котельниковом он раньше других услышал треск вражеских моторов, охватывающих город в кольцо. Сумел уйти, бросив ненужные железяки, разобранные танки, а ремонтная рота просто сгинула, вряд ли кто остался в живых. Вал наступления на Сталинград катился с таким напором, что давили всех подряд, не разбираясь. За это время Луговой угодил в штрафную роту и почти отбыл наказание. Зачем рисковать в последний день, когда капитанское звание ему, считай, вернули? И по рангу он числится теперь не ниже дутого полководца Елхова и его помощников.

Максим уходил от подозрительных теней, как ему казалось, машинально. Кроме того, есть дежурный пулеметчик, там дальше находится еще часовой, они бы разглядели опасность. Кроме того, существует коротышка Федя Колчин с его наполеоновскими замашками, который обязан не спать и видеть все наперед. Коротышка – всего лишь командир зачуханного штрафного взвода, а строит из себя комбата. Удел невысоких умом и ростом людей.

Луговой шагал, все больше отдаляясь от людей, с которыми он находился весь последний месяц, воевал, ел из одного котелка, спал, накрывшись одной шинелью. Это были пустые понятия, красивые фразы, ничего общего не имеющие с такой великой ценностью, как его жизнь. Надо уходить как можно быстрее от опасного места, пусть расхлебывают те, кому положено. Почему именно он, один из тридцати человек, должен разбираться, что к чему? Да и нет там ничего, кроме обломков и теней.

Он сумел обмануть себя не больше чем на минуту. Тишину прорезала короткая захлебывающаяся очередь «дегтярева». Затем послышался топот, скрипнула дверь блиндажа, кого-то окликнули, и вдруг рванула граната. Вспышка осветила траншею и прикорнувшего часового, который мгновенно вскочил.

– Что там, товарищ сержант? – спросил он и, ворочая длинной винтовкой, едва не воткнул штык в лицо Луговому.

– Осторожнее, – только и нашел что ответить Максим.

– Надо бежать! Немцы, кажись, наступают, – тянул свой несуразный штык часовой.

Это был парень, осужденный за уклонение от призыва. Кажется, загулял, пропьянствовал и, еще больше испугавшись, прятался в дальних хуторах. Сейчас дезертир, очухавшись со сна, рвался в бой. А бой, кажется, разгорался. Стучали автоматные очереди, одиночные выстрелы, рванула еще одна граната.

Возле блиндажа творилось следующее. Младший лейтенант Федя Колчин, как чувствуя опасность, вышел наружу. Вообще-то он выходил часто по причине застуженных почек, накидывая поверх гимнастерки фуфайку. И «наган», однажды спасший ему жизнь, всегда совал в карман. Он разглядел чужую тень сразу, так как сам вышел из темноты, а снаружи было светлее. Федор сразу понял, что это был враг. Но сумел взять себя в руки и, снимая «наган» с предохранителя, зевая, спросил:

– Ну, что там, все тихо?

Зевок получился не со сна, а нервный, выворачивающий челюсти. Следовало задать еще один пустяковый вопрос, выиграть время, поднять тревогу и одновременно спасти себя. Но челюсти свело намертво, оставалось лишь стрелять. Федя нажал на спуск, уже не думая, что это может быть свой заблудившийся боец. Нутром, каким-то неуловимым духом чуял – перед ним чужой.

Угодил точно, с такого расстояния не промахнешься. Шлепок тупоносой пули слился с екающим звуком по натянутой брюшине. Федор мгновенно пригнулся, но спасла его не реакция, а малый рост, пуля сорвала с головы шапку, а навстречу из темноты летела стремительная тень.

Младшего лейтенанта сбили с ног, чужие руки заломили кисти, неизвестный рычал, но не по-немецки, а тянул что-то татарское, а может, горское. Эти сволочи не пощадят. Короткие руки Феди Колчина, деревенского борца и участника всех потасовок при дележке сенокосных угодий, ломали не менее крепкие руки врага. Лопнул от натуги ремешок часов. Федя попытался резким движением разбить лбом чужой нос, но его уловки знали.

Удара не получилось, а натиск мощных рук уже подбирался к «нагану», хрустнули, отдались острой болью пальцы.

– Пусти! Слышь, – вдруг жалобно закричал Колчин.

Примитивная уловка и жалобный крик позволили на долю секунды ослабить чужую хватку. Ствол «нагана» придвинулся к уху врага, сверкнула вспышка, другая. Возможно, Федя лишь оглушил немца, но сумел вырваться. Из дверей блиндажа выбегал боец в гимнастерке, за ним второй. Они еще не пришли в себя со сна, бежали бестолково и винтовки держали, как палки.

При свете ракеты Колчин увидел, как пули вколачивают мелкие красные точки на животе и груди бойцов. Порыв кинуться немедленно в бой оказался настолько силен, что эти двое продолжали бежать уже сплошь избитые пулями. Третий запоздало повернул к распахнутой двери блиндажа, хотя лучше бы он бросился на землю. Автоматная очередь свалила его поперек дверного проема, следом упали упрямые бойцы.

Немец, а может, румын, возился с гранатой, рядом пытался встать тот, другой, которого оглушил выстрелами в ухо Колчин. «Наган» все еще находился в руке лейтенанта, но пальцы не слушались, возможно, их сломали, да и по голове ударили крепко. Появилась еще одна тень. Понимая, что через секунду будет поздно, Федя сумел нажать на спуск. Вряд ли в кого попал, но рядом ударил длинной очередью дежурный пулеметчик, сверкнули выстрелы из глубины блиндажа.

Аркадий Сомов (взводный узнал его по характерному сопению) стрелял из винтовки непонятно куда и матерился. Получалась ситуация, что между ними и блиндажом оказались враги, которые сейчас забросают всех гранатами.

– Эй, кто там? – забыв, как зовут пулеметчика, кричал младший лейтенант. – Жарь длинными вдоль траншеи.

Пулеметчик, не раздумывая, запустил очередь. Шлейф пламени освещал ворочавшихся в траншее людей, кто-то выругался не по-нашему, в чужую бога-мать. Навстречу пулеметчику блеснула автоматная пульсирующая вспышка, «дегтярев» отстучал последние выстрелы в землю и вывалился из рук хозяина.

Схватка разгорелась по всему узкому участку четвертого взвода. От ракет стало светло как днем. Пять-семь бойцов оседлали траншею, соединяющую отдаленный четвертый взвод от остальной роты. Сержант, из недавних штрафников, хорошо проявивший себя в атаке, открыл огонь из автомата, заставил нападавших залечь. Рядом с ним пристроился Аркаша Сомов и стрелял из винтовки в мелькавшие фигуры. К нему присоединились другие бойцы и тоже открыли огонь..

Блиндаж, основной опорный пункт взвода, освещался десятками вспышек. Люди, оказавшиеся в ловушке, пытались выбраться. Толстые стены выдерживали взрывы, покрываясь лишь многочисленными щербинами от осколков. Больше всего страдала приоткрытая дверь, расщепленная в нескольких местах, но упорно защищавшая вход.

Немецкие саперы подсунули мину на шесте. Возле увесистого пакета искрился огонек бикфордова шнура. Пудовый подарок все глубже пихали в блиндаж. Выскочил штрафной морячок, ударил в упор из карабина, крепко зацепил одного сапера, второй тянул из-за спины винтовку. Сообразил, что может угодить под взрыв собственного фугаса, и отпрыгнул в темноту.

Морячок, собрав все силы, выломал застрявший шест вместе с миной и швырнул его вслед саперу. Шарахнуло так, что осыпалась траншея, сорвало часть крыши с блиндажа, а дверь вколотило в проем. Чудом уцелевший морячок с разбитым плечом выгребся из земли, подхватил бескозырку и ужом вполз в блиндаж. На большее сил не хватило, он замер на пороге, потеряв сознание.

Стремительное ночное нападение достигло цели пока лишь отчасти. Взвод понес потери, но упорно сопротивлялся. Вокруг огромной воронки, перекосившей блиндаж, лежали останки разорванных тел, уползал прочь сапер без обеих ног. Блиндаж продолжал сопротивляться. Нападавшие застряли возле него, а также в траншее, где упорно вела огонь кучка штрафников во главе с сержантом и Аркадием Сомовым.

Аркаша Сомов никогда не выделялся живостью характера и расторопностью. В колхозе ошивался на третьих ролях подпаска или водовоза, считался парнем неразвитым и даже туповатым. Характер имел медлительный, а обладая малой грамотностью, Аркадий верил всему на слово.

В армию угодил как раз под мясорубку возле Краматорска. После боя полк словно растворился, осталось всего несколько десятков человек. Сомов день и ночь выходил из кольца, не заметив, что отвалились подошвы и загребает землю сбитыми до костей ногами. Идти от боли стало невмоготу, кишки наглухо забило сырой пшеницей, которую глотали на ходу, запивая водой из луж.

– Оставьте меня, – попросил Аркадий Сомов. – Все одно пропадать, а германцы, может, лечение дадут.

– Я тебе дам лечение! – пригрозил батальонный комиссар с пистолетом на изготовку. – Шагай и не вздумай сесть.

Комиссара испугался. Тот был дурной от контузии, усталости, помешан на партийных уставах и уже застрелил двоих перебежчиков. Зашагал дальше через силу, прочистились от быстрой ходьбы кишки, а обувку нашел у мертвого красноармейца.

Позже дела Аркадия наладились, но по глупости угодил под трибунал за кражу военного имущества, околачивался, как всегда, сбоку, а отхватил пять лет тюрьмы с заменой на штрафную роту. С помощью земляка Глухова неплохо пристроился, снова погорел, но сегодняшнюю ночь спал спокойно. Срок пребывания заканчивался, а Максим Луговой утверждал, что на Октябрьскую всех амнистируют.

Засыпал-то почти весело, а вот пробуждение оказалось тяжким. Как будто весь свет сошел с ума, стреляли со всех сторон. Едва не под ухом лязгали автоматные затворы, выбрасывая светящиеся снопы пуль. Одной достаточно, чтобы проткнуть тебя, как спицей, а здесь летели сотни раскаленных спиц. Аркадий прикончил вторую обойму, сделал шаг в сторону, нога увязла в мягком человеческом теле. Раненый забормотал, испуганно дернулся.

– Свои, – отозвался Сомов.

Затем он услышал голос лейтенанта Колчина, тот шел навстречу с «наганом» в левой руке, правую прижимал к груди. Он с ходу возглавил уцелевших людей и потеснил немцев вдоль траншеи.

– Ищите гранаты, – командовал Федор Колчин. – В нишах должны лежать.

Пулеметчик прекратил стрельбу и доложил, что закончились диски.

– Черт с ними. Давай гранаты.

Колчин хоть и считался слабоватым взводным (а может, его Воронков так считал?), но людей подготовил неплохо. По крайней мере гранаты летели в цель и почти все взрывались. Уцелевшие враги отступали к блиндажу, оказавшись между двух огней.

– Макся, – позвал Колчин сержанта Лугового. – Возьмите с Аркашкой штук по шесть гранат и прикончите их сверху. Из блиндажа вам помогут. Там ребята держатся, жару дают…

– Есть, – поспешил ответить Луговой. – А где гранаты?

– В заднице! Под ногами у тебя валяются. Вон ящик в нише стоит.

Остатки четвертого взвода, укрывшиеся в блиндаже, несмотря на отчаянное сопротивление, доживали последние минуты. Четверо тяжело раненных лежали в полной темноте, ворочались, кто-то задыхался, один тщетно прикручивал дощечку к перебитой руке. Помощь ему оказать было некому, он скрипел зубами и вскрикивал от боли, когда острые концы перебитой кости касались друг друга.

Вконец обессилив, он лег на прохладный пол и прекратил шевелиться. По крайней мере, отступила боль, и стала накатывать дремотная слабость. Человек с перебитой рукой не ощущал другой, совсем мелкой раны на внутренней стороне бедра, откуда тонкой струйкой вытекала кровь. На душе становилось спокойнее, он лишь хотел, чтобы его не тревожили.

Мальчишка-штрафник с развороченным боком прижимал к ране телогрейку. Она помещалась в ране целиком, подминая под себя искрошенные гранатой ребра. Парню было всего восемнадцать, и он убеждал себя, надо продержаться хотя бы десять минут, а там его перевяжут, спасут.

– Маманя, – позвал он. – Слышь… помираю я, помоги…

В компанию к тяжело раненным притащили оглушенного морячка. Его встретили равнодушно, но сам парень хорошо знал, что он герой, и складывать ласты не собирался. С помощью соседа перетянул покрепче плечо, тронул ободранный лоб, убедился, что свисает лоскут кожи. Осторожно срезал его ножом и стал искать оружие. Гранаты собрал без спроса, затем нащупал «ППШ», взвесил почти полный диск и спросил:

– Чей автомат? Что, бесхозный? Тогда я забираю.

– Шумный ты, парень, – упрекнул его тяжело раненный. – Не трещи над ухом.

– Не мешай помирать, – подсказал морячок. – Не рановато, дядя? Впереди праздник.

– Кому праздник, а кому похмелье, – в три приема выговорил сосед. – Это хорошо, что бойкий. Воюй, если силы остались.

– Сколько вас тут? – продолжал суетиться морячок, ощупывая тела. – Ау? Откликнись, живые.

– Маманя, – вдруг позвал его мальчишка с пробитым боком. – Печет, сил нет.

– Вода у кого имеется?

Ответа морячок не получил. Очередь снаружи прошила дверь, пули воткнулись в бревна, некоторые отрикошетили от кирпичной еще теплой печки.

А трое штрафников, занимая крайне невыгодную позицию возле блиндажной двери, вели огонь из двух автоматов и винтовки. Их спасал бруствер из погибших. Это лежали те, кто выбежал из блиндажа первым и был убит автоматными очередями в упор. Людей охватывала обидная безысходность.

Ложились спать, выпив водки, поужинав, радуясь, что благополучно прожит еще один день войны. Скоро праздник, наверное, что-то изменится к лучшему. И вместо этого мертвые тела товарищей, в которых шлепают, вязнут пули, осколки, а из темноты ведут непрерывный огонь. Один из троих ловко и быстро швырял гранаты. Они не подпускали нападавших близко, а встречные гранаты рвались у порога, откалывая щепу из двери. Приполз морячок с автоматом. Ему было невмоготу лежать рядом с молчаливыми полупокойниками. Он желал драться и сразу дал длинную очередь.

– Луговой, где ты там? – торопил вялого подчиненного Колчин. – Аркашка, а ты чего молчишь?

Аркашка Сомов удачно швырнул две ручные гранаты. Они взорвались одновременно, осыпав осколками прорвавшихся врагов. Двое-трое раненых бросились на дно траншеи, ожидая новых гранат. Но малоопытный Сомов вторую пару РГД швырнул с перелетом да еще забыл встряхнуть взрыватели.

Повисла недолгая тишина. Немцы слышали шлепки тяжелых шестисотграммовых гранат и ждали взрыва. Максим Луговой, бывший командир ремонтной роты, привстал, готовясь бросить две «лимонки». Неуемный морячок в дверях блиндажа кричал «ура!» и опустошал диск автомата.

Луговой вдруг заметил, что уже светает. Через низину бегут несколько человек, они непременно прикончат всех, и две его «лимонки» не помогут. А если Максим поднимется для броска, его просто срежут из автоматов. И бывший капитан попятился, помогая себе локтями и коленями, продолжая сжимать гранаты «Ф-1» с большим разлетом осколков, которые выручили бы взвод, будь их хозяин посмелее.

Сомов, воодушевленный отчаянной стрельбой защитников блиндажа, подхватил винтовку и бросился вперед. Непрерывная стрельба создавала иллюзию, что он атакует не один, катится целая волна штрафной братвы, и ничего не устоит перед грозными жалами штыков.

Аркадия Сомова смахнули очередью на ходу, он упал в заваленную телами траншею, попытался встать, но туловище ниже колен онемело. Наплывала непонятная муть, звенел в ушах голос матери:

– Аркаша… Аркаша…

– Я тут, – с усилием отозвался боец, хотя голос матери не узнавал.

Это звал его командир взвода Колчин, все с тем же «наганом» в левой руке. Уровень траншеи был слишком велик для его роста, но Федор кое-как поднялся на носки. Возле блиндажа добивали последних защитников. Морячок сменил автомат на винтовку и бегло стрелял, хотя получил уже несколько ранений.

Штрафной сержант рядом с ним бросал гранаты. Сил не хватало, они рвались перед входом. Затем немцы притащили огнемет, и рев огня смешался с отчаянным криком моряка. Из распахнутой двери спирально выбивало раскаленное до белизны пламя, по замерзшим стенкам траншеи стекали грязные ручейки, запахло паленым мясом.

По огненному коридору быстро выползал парень с пробитым боком. Он горел от ботинок до шапки, кричал, но продолжал свое быстрое движение на четвереньках, как смертельно подраненная собака. У морячка горел бушлат, но он сумел выскочить из огненного кольца.

У Феди Колчина не выдержали нервы. Он шарил по брустверу в поисках оружия более серьезного, чем старый «наган».

– Пулемет дай… слышишь!

– У вас же пальцы сломаны.

– Мать твою пальцы!

Колчин умел обращаться с пулеметом, намертво прижал приклад здоровой левой рукой к подбородку, а здоровыми и перебитыми пальцами сгреб ложе и курок. Отдача больно колотила по вывернутым пальцам, но младший лейтенант сумел опустошить диск. В расплату за смелость получил пулю в щеку и, отплевываясь кровью, стал отступать с малыми остатками взвода.

Капитан Елхов вскочил при первых выстрелах. Тело случайной подруги, санитарки Тони, смутно белело на солдатском одеяле, в блиндаже было хорошо натоплено.

– Степа, куда ты? – окликнула Тоня, но капитан, уже в гимнастерке и легком полушубке, бежал к выходу.

На другой лежанке шевелились Маневич и Маша. Ординарец Костя Гордеев сунул капитану автомат и доложил:

– Четвертый взвод атакует.

– Тревога!

– Уже объявил, – козырнул расторопный ординарец.

Маневич натягивал сапоги. Ни гимнастерку, ни брюки он не снимал. Маша спала, тоже не раздеваясь. По одному выскакивали в ночную темноту, прочерченную трассирующими очередями и вспышками ракет. На участке первого взвода лишь изредка взрывались мины, второй взвод тонул в темноте, зато на позициях четвертого взвода стремительно разгорался бой.

– Сергей, шагай к первому взводу. Не отступать ни в коем случае. Если что со мной, примешь роту. Исполнять!

Последняя команда прозвучала крикливо. Группа миновала позиции второго взвода, но продвинуться дальше не удалось. Немцы вели сильный огонь, отсекая правый фланг. Двое разведчиков, посланных Елховым, пробежали не более десяти шагов и свалились в покрытую изморозью траву. Тоня, пригнувшись, бежала их вытаскивать. Вдруг вскрикнула и, зажав горло руками, упала.

Девушку вытащил старшина Глухов, упорно державшийся неподалеку от ротного.

– Разведке каюк, – доложил он. – Девке, кажись, тоже.

Пули попали Тоне в нижнюю челюсть и горло. Когда расстегнули бушлат и гимнастерку, вспомнили, что вторая санитарка находится во взводе Маневича.

– Тут хоть врач, хоть санитарка, конец один, – сказал старшина Глухов. – Челюсть пополам, и позвонок, кажись, перешиблен.

Четвертый взвод взяли в полукольцо и быстро уничтожили. Ярко вспыхнул блиндаж, кричали горевшие люди. Елхов решил поднять второй взвод, но отказался от затеи – встречный огонь был слишком плотный. Из рассветной полутьмы, освещенной пожаром, выполз Максим Луговой. Пышными, хоть и свалявшимися усами, он напоминал боцмана. Из раструбов немецких широких сапог торчали рукоятки гранат, в руке он держал автомат.

– Колчин жив? – спросил ротный.

– Н-не знаю. Убили, наверное.

– Ты один, что ли, вырвался?

– Наверное, – выдохнул Луговой, придерживая автомат.

– А чего гранаты сюда тащил? Там бы и пошвырял их.

Луговой лишь тяжело дышал. Впереди слышалась беспорядочная стрельба. Кто-то различил голос Колчина. Кажется, положение там складывалось безнадежное.

– Надо выручать!

Собрали десяток бойцов из второго взвода. Группу собрался было возглавить Елхов, но его отговорили.

– Кто ротой командовать будет? Комсомольский политрук? – возмущался Глухов. – Сам схожу.

– Ну, иди, – легко согласился капитан. И видя, что старшина медлит, поторопил: – Лугового вон возьми с гранатами, он у нас боевой. Лейтенанта доставить живым или мертвым.

Пока группа пробиралась через промоину, дожила свои последние минуты санитарка Тоня. Ей не досталось в короткой жизни ни удачи, ни счастья. На танцульках в родной деревне ее дразнили за развалистую походку, плотное, лишенное девичьей изящности тело. Женихи обходили стороной, а позже, в медицинском училище, кавалеры подбирали по нужде на вечерок-другой и оставляли, как ненужную вещь.

И все же Тоня не озлобилась. Ее любили девчата в санитарной роте, хотя называли толстухой и смеялись над ее глупыми переживаниями. Кому она нужна? И капитан Елхов лишь мельком глянул на мертвое тело, вспоминая, как ее зовут.

– Тонька, – подсказал ординарец Гордеев.

– Позаботься, чтобы похоронили.

– И пирамидку сколотить со звездой?

– Какие тут пирамидки. Найди две плащ-палатки поприличнее и заверните аккуратно.

– А если фотка попадется? – привязывался не по делу ординарец, намекая, что капитан пожелает оставить на память фотографию подруги.

– Отправишь вместе с документами в строевую часть.

Елхов уже обшаривал в бинокль окрестности, а в пяти шагах от него застыла комком маленькая девушка, которая смеялась вместе с Костей вчера вечером, даже поцеловала его в щеку, а спать ушла с капитаном. А капитан свою подругу уже забыл.

Младший лейтенант Федя Колчин, со сломанными пальцами и простреленной щекой, пробивался из вражеского кольца. Ему вручили заряженный трофейный автомат, плечом к плечу выбирались еще пятеро, в том числе морячок, опиравшийся на винтовку.

– Вот здесь проскользнем, – показал прогалину в ивняке Колчин. – Если не заметят, выйдем. А если ждут, вместе и останемся. Вместе веселее…

Он поперхнулся смехом, выплюнул из пробитой щеки сгусток крови. Морячок держался на ногах из последних сил, лицо было покрыто крупной испариной. Чтобы легче идти, все сняли шинели, бросили лишние вещи. Колчин без сожаления расстался с полевой сумкой и набором отличных карандашей. Толстую пачку писем от родни и девушек он аккуратно сложил в нагрудный карман.

Впереди шли двое штрафников покрепче, остальные немного отстали. Блиндаж догорал, разбрызгивая искры. Изредка взрывались ручные гранаты и патронные обоймы. Коробка осветительных ракет взвилась со змеиным шипением, окрасив рассвет диковинным красным отблеском. Двое штрафников уже миновали луговину, когда их обстреляли из кустов. Кусочки льда вылетали из-под ног, один упал, второй крутился и беспорядочно стрелял по сторонам.

– Гранаты к бою, – успел крикнуть Федя Колчин, тоже нажимая на спуск.

Гранату успел бросить лишь морячок и кинулся щучкой, выбирая прогалы в ивовых кустах. Колчин поймал цель, это был терский казак из немецких вспомогательных частей. Автомат, удерживаемый одной рукой, бил неточно, а терский казак владел карабином мастерски. Он уложил маленького лейтенанта наповал, подошвы сапог лишь скребнули снег.

Сержант, помощник Колчина, тоже раненный, опустошил магазин, оглянулся на мертвого командира. Секундная задержка стоила ему жизни, пули перехлестнули живот. Терский казак выстрелил еще раз в лейтенанта и, доставая на ходу нож, подошел к телу.

– Режь, чего медлишь, – поторопили его.

Морячок с расстояния двухсот метров видел происходящее, кое-как прижал винтовку к раненому плечу и выстрелил в казака. Промахнулся и заковылял к своим, жалея, что не имеет возможности отомстить за хороших ребят. Вскоре он натолкнулся на группу бойцов из второго взвода. Его наскоро перевязали и расспросили.

– Некого выручать, – объяснял он. – Все товарищи геройски погибли.

– А лейтенант?

– Ему голову казаки отрезали.

Глухов, исполнявший обязанности командира взвода, выругался и приказал атаковать, но встречный огонь оказался слишком сильный.

Ночью старшина все же сползал на нейтралку и приволок обезглавленное тело маленького лейтенанта. Голову нес Костя Гордеев в вещмешке.

Глухов стал замечать в себе новые черты, которые раньше в нем не водились. Никто не посылал его за мертвым лейтенантом, однако он сходил, не спрашивая ни у кого разрешения. Мало того, не поленился натянуть три растяжки из гранат «Ф-1» и, возвращаясь назад, залез в одну из траншей. Поймал там часового, задушил своими мощными шершавыми руками и пригвоздил штыком к обледеневшему брустверу.

– Вот так и стой, – погрозил он пальцем мертвому врагу.

Для младшего лейтенанта Феди Колчина и санитарки Тони Мурзиной вырыли две отдельные могилы. Грамотный ординарец Костя Гордеев аккуратно сделал две надписи. Одна гласила: «Младший лейтенант Федор Колчин – герой», а на другой «Тоня Мурзина – санитарка».

Несоответствие заметил Ходырев:

– Они оба герои.

– Места не хватило, – лаконично объяснил ординарец. – И так все ясно.