Текст книги "На днях или раньше"

Автор книги: Владимир Крупин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– А по совместительству? – спросил Сергей.

– Тащи поднос, – засмеялась Наташа, – это только наш юрист Боря может все враз, так как ничего не может.

И совсем неожиданно сказала вдруг:

– Знаешь, у нас выступал парень, он изучал данные института реанимации. Все возвращаются с того света с неохотой. Почти все говорят о тоннеле, в конце которого свет.

Вечером этого дня Наташа пришла к ним, много хохотала, курила, снова ругала журнальные статьи на медицинские темы.

– Образец сексуального воспитания, прочтите – встречи мужа и жены желательны два раза в неделю, предпочтительно в одно и то же время. – Смеялась и отпивала глоток. – Но как же страсть? И как тогда жить мировой литературе? Где удары молнии, вспышки крови – и почему встречи только между мужем и женой? А куда деваться бедным одиночкам? Нина, куда мне деваться?

– Я плохо себя чувствую, – отвечала Нина.

– Сейчас читаю материалы конференции генетиков, – говорил Сергей, разливая чай. – Один врач берется научно предсказать пою жизнь человека, начиная с недельного возраста до смерти. То есть то, чем и когда будет этот человек болеть. Например, блондины чаще сердечники, и так далее. Так что не за горами то время, когда слово «судьба» уступит место расписанию болезней.

– Ну их, ученых, – сказала Нина. – Они все готовы объяснить.

– Как это «ну их», – ответил Сергей. – Ведь дожили до внутриутробного переливания крови, доопределения пола по зародышу?

Нина взяла чайник, сказав, что он остыл, и пошла на кухню.

Она слышала, как Наташа упрекнула Сергея за то, что он говорит о ребенке.

– О’ чем же мне еще говорить? – громко ответил Сергей. – Моя профессия.

– Наташа, оставайся, – сказала Нина, – Куда уходить, на ночь глядя?

– И мне не провожать, – поддержал Сергей, – Конечно, оно бы и неплохо для здоровья – прогулка перед сном, Но все эти прогулки, всякий туризм, физзарядки – все эти попытки выживания противны природе человека. Молодец Армстронг, побывал первым на Луне и заявил, что бессмысленно стараться продлевать жизнь. Каждый проживет столько, сколько отвел ему бог.

– С большой буквы! – воскликнула Наташа. – Ведь это же имя собственное. До чего дожили. Школьник Петя Иванов помог пенсионерке Серафиме Борисовне погулять с любимым мопсиком Чапой в сквере имени Павлика Морозова. Все с большой, даже собачье имя.

– Ты остаешься? – спросила Нина.

– Намек поняла, – ответила Наташа. – Надо и мне замуж. – Она зевнула. – Это же заблуждение, что трудно выйти замуж. Ерунда. Секрет прост. Жениться всегда хотят на более молодых, а я всегда буду кого-то моложе.

Разошлись спать. Наташа посидела на кухне, чтоб не курить в детской, где ей постелили. Она долго не могла уснуть, ей казалось, что в большой комнате не спят, но ошиблась. Нина и в самом деле недомогала, а у Сергея был трудный день, да еще накануне бессонная ночь.

«Пойду под душ, – подумала Наташа, – смою печаль».

Разделась и на цыпочках прошла в ванную. Включила свет и уже хотела пустить воду, как обрезалась.

В ванной, в холодной воде, плавали розы на длинных зеленых стеблях. Две розы легли крест-накрест.

7

Нине было сделано легкое внушение – в личной карточке привезенного «скорой помощью» больного Захаревского значилось, что у него больна печень. Печень болела, да, но главное было в запущенной язве.

– Как же вы так, – говорила Нина, – я была у вас, а вы ни полслова о желудке.

– Надо же от чего-то умирать, – отвечал Захаревский. – Да с этими командировками, с этой сухомяткой…

– А вы откажитесь…

– Надо же кому-то и ездить.

– И жене радость.

– Спорный вопрос, – засмеялся Захаревский.

Он нравился ей, этот Захаревский. Она видела, что и больные в этой палате повеселели и тянулись к нему. На одной из летучек Нина говорила о микроклимате нравственности в палатах, приводя в пример своего больного. Через медсестер это дошло до него.

– Значит, мы коллеги, благодарю, – говорил он. Он вернулся с рентгена, где выпил стакан жидкого мела, морщился и вытирал рот салфеткой. – Побелили меня изнутри. Значит, я оптимист, благодарю. А меня в управлении всегда называют пессимистом. Сейчас век недоверия. Результаты одной экспедиции проверяются контрольной экспедицией. Официальное недоверие. Оттого, что срывают почести те, кто открывает большое месторождение, а не те, что честно докладывают о пустоте. Так что я – пессимист.

Нина плохо слушала. Она видела, что нравится Захаревскому, и он нравился ей, но думать о нем, как об Анатолии, она не могла, и дело тут было не в непохожести, а в том, что она знала его жену. К тому же он был больной ее отделения, она и смотрела на него, как на больного, но всего только раз зашла проведать его, когда его перевели в хирургическое.

Юрист Борис Эдмундович постучал к Сергею подписать направление в Дом ребенка на новорожденную, которую оды я из рожениц не захотела взять с собой.

– Причем я уже но удивляюсь, – говорит юрист, – но каждый раз поражаюсь. Санитарки сообщили, что за углом ее ждало такси, в нем парень. Отсутствие чувства отцовства меня не удивляет, но мать!

Сергей листал коротенькую историю роженицы. Марина, девятнадцать лет, маляр-штукатур, живет в общежитии прописанных по лимиту.

– Сказала санитаркам, если сообщат по месту жительства, то подожжет роддом, Я думаю, Сергей Михайлович, надо и эти слова сообщить ей на работу. Надо же хоть как-то хоть чему-то учить. Она подожжет! Как будто насморком переболела!

– Плюньте, Борис Эдмундович, – отвечал Сергей. Он смотрел карточку ребенка. Девочка, данные хорошие, три триста, почти полметра. – Да. В тот раз мне звонили, чтоб мы направляли с именами. Она не сказала – как?

Борис Эдмундович хмыкнул.

– Назовем Сашенькой. – Сергей взял ручку и вписал имя. – Александра. А также… – он замолчал, он вспомнил роженицу, молоденькую, высокую. Она шла не через него, он бы и не обратил внимания, но няня внизу говорила о ней, жалела, что без мужа. – Не отправляйте пока. Подпитаем как следует, догоним хотя бы до пяти килограммов. А потом, – сказал Сергей, глядя на юриста, – потом прошу вас, Борис Эдмундович, помочь мне, оставьте это между нами, помочь мне оформить эту девочку на мою фамилию.

– А наследственность! – завопил юрист.

– Насытим витаминами, – говорит Сергей. – Вы знаете, Борис Эдмундович, у нас в институте читала некая Златогорова. Тетка ничего, но никак не могла произнести это слово: «насытили». Говорила: «насыстили». Примерно так: «Данного пациента вовремя не насыстили витаминами, и он сошел на нет». Но мы насыстим, верно?

О событии узнали первыми роженицы, так как им приносили кормить девочку. Просили покормить наперебой. Сергей в день не по разу видел маленькую Сашеньку. Прошла неделя. Сергей купил цветов и хотел сказать Нине о своем решении, но дома его ждало известие – телеграмма. Просили Нину приехать к заболевшей матери.

Все-таки он начал говорить:

– У нас без матери осталась девочка. Зовут ее Саша.

С Ниной стало плохо. Сергей отнес это на сообщение из дома. Нина долго сидела у телефона, заказывала разговор. Приняли только на утро. Она почти не ложилась.

– Ты говоришь не с дочерью, а с врачом! – кричала она утром в трубку. – Что?.. Я еду! Слышишь? Еду! Я еду, – спокойно сказала она Сергею.

Он поехал за билетом, С вокзала позвонил, что взял билет только на вечерний.

Нина отпросила на работе три дня, потом хотела ехать по магазинам, но сил хватило только на то, чтоб купить колбасы и масла. Целый день она не могла ни присесть, ни прилечь, думала все о том, что болезнь матери (а про себя она поняла и готовила себя, что смерть) – это наказание ей за ее грехи. Она именно это слово говорила: это мне за моя грехи.

Сергей проводил ее. Передал для отца сигарет, бутылку коньяку. Она не хотела брать. «Я пока не на поминки». – «Выпьете на радостях».

На платформе было ветрено, угольная гарь летела в глаза. Оказалось, что Нина в купе одна.

– Сейчас бы вместе ехать. Тепло, вдвоем.

Нина измученно взглянула на Сергея. И он снова не сказал о Сашеньке.

Если не считать незначительных, но обязательных взаимных слов, ни о чем не говорили. Сергей достал сверху и расстелил матрас. «Сразу ложись». – «Зачем? Всего четыре часа».

С платформы он постучал в стекло, переждал отправление и, когда поезд дернулся, повторил одну из своих шуток прежних прощаний, показал, что он в таком горе от разлуки, что готов головой биться о железную опору.

Раньше, уезжая, она представляла его путь обратно, сейчас забилась в угол, ни о чем не думая. Проводница предложила чаю-Нина отказалась. Поезд определился в направлении, перестало мотать на стрелках!

Мать, уже не работавшая в совхозе, колотилась по хозяйству, старалась побольше послать детям. «Ни на минуту не присядет», – возникло вдруг в голове Нины. Это были чужие слова, кем-то сказанные о матери или о таких, как она. Вспомнилось, как она передала им тушку кролика и сало. Кролика съели, а сало так долго лежало в холодильнике, что наконец выбросили.

Не переступая порог купе, какой-то мужчина попросил разрешения войти. «Конечно», – сказала она, думая, что это сосед по купе.

– Прошу вас, чтоб вам не показалась странной моя просьба.

– Да? – тогда она почему-то подумала, что в поезде кто-то болен.

– Мы хотели что-то взять па дорогу, но перед отправкой оказалось, что сейчас около вокзала ничего невозможно купить. Так мы охраняемся от пьянства. Но нам же не для пьянства, нам для настроения, для веселья. Для нервной разрядки. Может быть, у вас есть хоть что-то?

Она почему-то обрадовалась случаю отдать коньяк. Мужчина чуть не подпрыгнул. Убежал, быстро вернулся, стал звать Нину в их купе.

– Если вы не пойдете – и я не пойду. Пусть они пьют, мне лучше около вас.

Но его друзья пришли и вытащили их обоих. В коридоре он спросил ее имя. Она назвалась – почему? – Наташей.

По-мужски изуродованная ножом колбаса и неочищенные разрезанные апельсины лежали на газете.

– Наташа, – сказал мужчина, севший рядом, – эти морды совсем не знают, зачем их сюда позвали, им лишь пить. Вы за что, морды, пьете?

– Доложи!

– Я и Наташа празднуем не то чтоб свадьбу, но общую точку отсчета сошедшихся жизней.

Нина невольно улыбнулась.

– Что ж, пусть вам будет горько, – ответили им.

Когда они вернулись в купе, ей оставалось ехать часа два. Она вошла первая, но уже чувствовала, что он не отстанет. Мужчина говорил, что вся его жизнь была ожиданием ее, что только она поняла его, что он готов ради нее и так далее. Что на всем белом свете только этот мчащийся поезд и они в нем, что сиротство и обездоленность в нас самих, что, в конце концов, что изменится в мире, если им будет хорошо.

Что-то сломалось в ней.

8

Он помог ей вынести чемодан. Спрыгнул и принял ее на руки. Сунул ей в карман, она знала что.

– Интересно, – сказала она, – сколько стоит час профессиональной проститутки?

’– Что ты! – говорил он. – Это же ото всех, за коньяк.

– Теперь это так называется, – говорила она, вспоминая Наташу.

– Так как? – спросил он. Он умолял назвать номер ее телефона. Когда он вернется из командировки, они встретятся.

– Нет. Ничего этого не было.

– Не было, не было, – торопливо согласился он, – мне только видеть тебя. Клянусь чем угодно, всем святым клянусь.

Его звали от поезда. Проводница смотрела на них, из-за нее глядели его приятели.

Поезд тронулся.

– Я найду тебя, – пообещал мужчина и убежал.

На этой остановке сошла только она. Навстречу ей из маленького вокзальчика под руки вывели отца…

Через четыре дня, этим же поездом, она возвращалась. Достался билет только в общий вагон. Сидеть среди плачущих детей долго не смогла и пошла в ресторан. Там что-то заказала. И вдруг встала и, понимая, что это ненормально, прошла через два следующих вагона в тот, в котором ехала на похороны.

Постояла в коридоре. Рядом остановился мужчина. Закурил, немного опустил окно. Стало слышнее грохот состава, холодный воздух опахнул.

– Не дует?

'– Нет.

– Уже все, – продолжал он, следя, чтобы дым не попадал на нее, – уже все, холодов не жди. То есть таких настоящих, ядреных. Будет то ветер, то снег, а в основном слякоть.

Дверь того самого купе отодвинулась. Но никто не вышел. Нина не выдержала и заглянула. Женщина и двое мужчин играли в карты.

– Не составите компанию? – пригласили ее.

Она, слова не сказав, ушла. В ресторане было по-прежнему пусто.

– А я думаю, кто это увел такую очаровательную клиентку, – пошутил официант, что-то ставя на столик. – Немудрено: такую красавицу. О, вот и охрана!

– Позвольте причалить? – За столик без всякого позволения садился офицер в голубых погонах. Щелкнул пальцами, официант, кивнув, ушел. – Почему это, – начал офицер, – вот я – летчик, а выражаюсь морскими словами: затралить, заякорить, взять на буксир. Валера, мне говорят, ты ж сверхзвуковик, ты говори: приземлиться на три точки, или: крыло в крыло…

«Жеребцы, – подумала Нина и встала. – Сколько это стоит? – старалась угадать она, глядя на тарелку. – Оставлю пятерку».

– Па-апрашу! – отвел ее руку офицер.

«Ну и плати», – подумала Нина и ушла.

Все-таки в своем, общем, вагоне невыносимо долгим показался ей обратный путь.

Сидя спиной к движению, она сердцем тянулась обратно, на родину, и час за часом вспоминала, как хоронила мать. «Куда же сейчас отец?» – думала она. С ней он не захотел. На кладбище он обнес из своих рук могильщиков, выпил с ними. «Вот тут, – показал он им, – мое место». – «Приезжайте», – осторожно ответил старший, тоже пожилой, краснолицый оттого, что целыми днями был на свежем воздухе. Нина вспомнила, как сзади нее тихо говорили, что покойница выболелась, что все – по-хорошему. Тогда у нее мелькнула мысль, что если бы мама умерла внезапно, то и тогда нашли бы что сказать в утешение, сказали бы, что хорошо: легкая смерть.

И даже на кладбище, и после поминок, когда отец повел ее смотреть в чулан и подполье, сколько у нее наготовлено припасов, чтоб она не беспокоилась, даже в подполье, а может быть, именно в нем, Нина вспоминала мужчину в ночном купе. Ее обдавало жаром, она кляла себя последними словами, но мужчина вспоминался.

Сейчас, в цыганском шуме общего вагона, она думала, что, может быть, эта встреча и была, как говорят психиатры, отвлекающим моментом. И смягчила удар потери матери. И этой мысли она ужасалась. «Саша! – закричал ее – отец, когда начали подносить ко гробу крышку и могильщик, набрав в рот гвоздей, перевернул топор обухом вниз. – Саша! Открой глаза! Саша! Зачем ты оставляешь меня здесь? Возьми с собой!»

9

Позвонив в совхоз и узнав о смерти тещи, Сергей решил тем более не медлить и перевез Сашеньку домой. Коляска, кроватка и манежик – все было куплено, и все самое лучшее. Чисто медицински Сергей рассчитал, что заботы о ребенке перекроют горе потери.

Пока он встречал Нину, с девочкой побыла его мать.

Но Нина отнеслась безучастно к тому, что детская комната теперь не только так называется, но что в ней поселился маленький человечек. Подошла к кроватке, взглянула девочка спала, – поздоровалась со свекровью и, не раздеваясь, позвонила в больницу. Извинилась, что перерасходовала одни сутки сверх данных, и сказала, что сейчас будет. И уехала.

В ординаторской, на щите объявлений, обведенный черной рамкой, висел лист ватманской бумаги, и на нем коллектив сотрудников выражал ей, по случаю потерн матери… Она не дочитала, защелкнула за собой дверь и упала на белый диван.

Не полюбила Нина Сашеньку. То есть все, что было нужно для нее, она делала. Ходила на детскую молочную кухню, стирала пеленки, но что-то не пробуждалось в ней. Даже при купании, когда Сашенька уморительно высовывала язык и ловила прохладную воду окачивания, даже тогда.

Дело было, может быть, и в том, что основную тяжесть тащили все-таки Сергей и свекровь. Сергей не давал вставать ночью, ездил сам за пинетками и ползунками и злился, что ползунков нет. Носил Сашеньку на руках. Свекровь гуляла с коляской.

Однажды Сергей не вытерпел:

– Ведь она будет называть тебя мамой.

Между ними стояла кроватка.

– Ей это никто не запрещает. Или как ты говоришь: это ее личное дела.

– А ты не считаешь, что мы преступники?

– Ты бы хоть предупредил, я б хоть месяца три подушку на животе поносила.

– Я Сашку не брошу. Уж скорей кого другого. Ведь, например, ты ни разу не вышла с коляской.

– Я в няньки чужому ребенку не нанималась. – Она видела, что глаза его сужаются. – Няньки нынче дорогие, так что я подумаю, может быть, и соглашусь.

– Рано или поздно, – сказал он яростно, но она уже не боялась, что он сделает ей больно, – рано или поздно мы разойдемся.

– Лучше раньше.

– Да.

– Что я должна для этого сделать?

Сашенька заворочалась во сне.

– Поживи пока у Наташи, – вполголоса сказал Сер» гей, делая жест, чтоб и Нина говорила тише.

– И она перейдет сюда?

Сергей повернулся спиной.

Ей до смерти не хотелось уходить из своей квартиры. Но оставаться сейчас она не могла. Когда он стал останавливать, она решила уйти назло.

Заплакала Сашенька. Сергей сам распахнул дверь настежь и ушел к ребенку.

– Я непрерывно вру, – говорила Нина. – Дай сигарету. Да брось ты этот инкубаторский журнал мод. Оловянные дуры.

– Не скажи, – отвечала Наташа. – Конечно, чувствую воспитание Сергея. Но куда бедным-то крестьянкам податься? Хочешь журнал с неприличными картинками? Боря достал. Расстарался, понимаешь, для потешить взор.

– Ты и с Борей спала?

– Нет, он импотент. ИМПО-78. Потом – 79 и так далее. Так что же ты все врешь?

– А!

– За мужичка в вагоне хвалю. То-то мне икалось. Вдруг да найдет меня, ' вдруг да родство душ.

– Голова кружится, – встала Нина. – Пойду умоюсь. Даже что-то тошнит.

– Перекурила, – сказала Наташа. – Сейчас проветрим. Тебе где стелить?

– Только не на диване.

Ночью Нине снова стало плохо. Она не стала будить Наташу, пошла в ванную и вдруг догадалась – беременна.

«Девочка допрыгалась», – сказала она себе.

Сквозь шелковую сорочку (ночной рубашки она не взяла) она почувствовала холодный эмалированный край ванны.

Не выдав тайны Наташе, днем, когда в ординаторской никого не было, она позвонила Сергею на работу.

– Ты один?

– Секунду. – Он закрыл трубку ладонью и через какое-то время сказал: – Да?

– Я в положении.

– От святого духа? Или от кого?

– Как от кого? – не сразу спросила она. И замерла.

– Я же не могу иметь ребенка. Ты это знаешь. Вот соберусь и лягу на операцию, тогда и приходи с подобными заявлениями. Не ерунди, Нинка, возвращайся.

– Но я… – заикнулась она и прикусила язык. – Прости, меня требуют.

Она долго сидела, не отвечая на звонки. Потом взяла чистый типографский бланк больницы, сходила вниз, в регистратуру, поставила печать, вернулась. И выписала сама себе направление на прерывание беременности.

– Все мы, «бабы, трясогузки и канальи», поэт не зря сказал, довели, – говорила Наташа. – Ну вот что, сидим – и что? – и скучно. Дожили, свистнуть некого, хоть на панель иди. На крупноблочную. Ну что ты вся прямо как вещь в себе? – Нина гладила белый халат. – Тебе кто вензель вышивал? Тетя Фаня? (Они вспомнили дежурную, которая сейчас была на пенсии, а до того работала нянечкой во многих больницах.) Ты знаешь, Нин, эта тетя меня во многом убедила, вот слушай:

Не говори, что к дереву и птице

В посмертное мы перейдем родство.

Не лги себе! Не будет ничего,

Ничто твое уже не повторится.

Жестоко, правда? А от тети Фани останутся эти вензеля. Я тебе рассказывала свой дико художественный роман? Так тот художник говорил, что так закомпоновать три буквы мог только большой талант. Раньше была целая профессия вензелистов. Включим телевизор? И вот, я вышла замуж, инициалы изменились – и что? Тетя Фаня на глазах изумленной публики вышивает новые. Я разошлась, инициалы опять-таки меняются и…

– Прибавь звук, – попросила Нина. – Нет, убавь. И на глазах изумленной публики тетя Фаня вновь и так далее. – Нина погладила халат. – Вот у меня скоро инициалы сменятся, пойду просить.

Наташа смотрелась в зеркало.

– Хо! – ответила она. – Наконец-то мой рыцарь свободен. Но я узнала это в тот момент, когда заметила рождение морщины. – Она тупо смотрела на экран, потом встряхнулась: – Выключи! Всегда кажется, что услышишь что-то умное. Я и мужиков перебирала, думала, дождусь «необщего выраженья». Где там! Думала, вдруг количество перейдет в качество, – дождалась. Далее следует курсив…

КЗ

Зазвонил телефон.

– Меня. Нет, – сказала она через минуту. – Сегодня – нот. Мало ли что я обещала. А вот я такая, нелогичная. Ой, мало ли причин! Я решила присоединиться к очередному большинству, встала на очередь на прическу «Мирей Маттье». Так что «чао, бамбино, соре». Не знаю, не знаю, когда. Новая прическа, новый стиль поведения, за день эго не делается. Ну, хоп!

– Я тебе помешала встретиться? – спросила Нина.

– Ты мне помогла не встретиться… Так вот, – продолжала Наташа, включая ногой телевизор, и, пока он нагревался, закончила: – Я бы эту мразь, эту сволочь, пустившую идею, что жизнь одна, что надо брать от нее все, я бы лично эту гадину сожгла на спичках.

– Сейчас мы болтаем, а Сергей пеленки стирает, – сказала Нина.

– Дай уж доисповедаться. Думаешь, я кого-то обвиняю в своей искалеченности? Нет, сама виновата… Не только, – сказала она, подумав. – И литература. Читала до одури – сплошная мораль: нельзя грешить. Нельзя! Будет опустошение души, потеряется смысл жизни. Но мораль доказывается только одним путем – показом грехопадения. Иначе кто поверит! Бог почти так же. Он радуется больше не праведникам, а заблудшим и раскаявшимся. Кто Магдалина? Блудница. Всплакнула разок хорошенько – и прощена. Но ведь внутри-то у нее все перегорело, куда ей дальше. А история блудного сына? Не обидно ли другому сыну, что отец рад не ему, а развратнику, промотавшему наследство. – Наташа сидела понурясь, перебирая отстегнутую с шеи золотую цепочку. – Так что, по грехам своим, я готова покаяться, но кому? Как остро в мире не хватает любви. И не преступление ли – две, можно сказать, красивые бабы, с высшим образованием, уж который день простаивают?!

10

На два дома приходилось жить матери Сергея. Готовила мужу и бежала к сыну. Хлопотала там и привязалась к девочке настолько, что потихоньку готовила мужа к тому, чтоб взять хоть не родную, а все-таки внучку, себе. Рассказывала ему, какая девочка забавная и крепенькая. Мать видела, что порыв сына прошел. Но он мужественно возился с Сашенькой.

Наконец и дедушка явился посмотреть внучку. Все, чем приманивала его жена, сбылось. Веселая, крепенькая девочка. Правда, она не сразу поймала его за палец, но, поймав, держала крепко.

– За девочку не осуждаем, – сказал отец. – Но как дальше?

Видно было, что ему стыдно, что у сына нет своего ребенка.

– Так как? – торопливо спросила мать. – Берем?

– Не вещь, – ответил отец, – человек.

– Подождите, – попросил Сергей. – Ничего пока не решайте.

Если бы эта скала легла на пути человеческих пороков, порокам пришел бы конец. Скала была вахтершей.

– Не положено.

– Я врач, – сказал Сергей. – В конце концов, я могу обследовать санитарные условия.

– Условия у нас хорошие. А если обследовать, давайте бумажку.

– Зовите коменданта.

– Ян есть.

И Сергей невольно рассмеялся, услышав фразу всех хамов, прикрытых тем, что они при исполнении служебных обязанностей, и посему оскорбляющих безнаказанно. «Вас много, я – одна», – сказала вахтерша.

Сергей сел в сквере напротив общежития. Веселая ярость овладела нм. Он отвел руку и посмотрел на пальцы – спокойны. Напряг руку в плече, предплечье – спокойна. Так он проверял себя перед операцией, уже в перчатках.

Окна первого этажа были зарешечены. «Полезу на второй». Он присмотрел открытое окно возле водостока. Вдруг в этом окне возникли руки, вывесившие за подоконник сетку с продуктами.

– И не проси, милый-золотой, и не положено. И нас за это гоняют, и тебе на работу сообщат.

Около Сергея стояла вахтерша с двумя сумками по бокам.

– И нас заругают, и тебе неприятности. А если что сердечное, я передам. Кому?

– Я – врач. -

– Я и сменщице сказала: ни под каким видом. У нас всяко притворяются, – сказала она напоследок.

«Боже мой, – думал Сергей, наблюдая входящих и выходящих в двери девушек. – Сколько их, куда их гонят? Зачем они приехали в город? Разве бросила бы Марина ребенка там, где ее знают, где училась в школе?»

– А вот так! – вдруг весело сказал он вслух. – Вот так у вас еще не притворялись.

Через минуту он требовал у новой вахтерши списки жильцов. Вахтерша предлагала ему свой стул.

– Тихо! – кричала она на проходящих девушек. – Не видите, агитатор пришел.

– А нас когда будут агитировать? – спрашивали некоторые.

Выписывая выбывших с момента прошлых выборов, он поражался географии приехавших и прописанных по лимиту. Были отовсюду.

– А куда выбывают?

– От нас путь один, – ответила вахтерша, – в замуж.

Он еще не дошел до фамилии Марины, как она первая узнала его.

– Сергей Михайлович! – вырвалось у нее. Она шла с работы.

Он поднял голову, и сразу кольнуло – Сашенька была не в мать.

– Можно мне пройти? – спросил он вахтершу.

– Еще бы – агитатору.

Пока они поднимались, он стал почему-то высмеивать себя: как он напоролся на комендантшу, как притворился агитатором. Они пришли в пустую, трехкоечную комнату. Сели к столу.

– Я узнала, – объяснила она, – потому что мне нянечка, тетя Фаня, сказала, что вы… я приходила, когда свободная смена, и ждала, что вы пойдете гулять, – договорила она с трудом.

– Марина, – выговорил он и, чувствуя, как начинает частить сердце, сказал совсем другое, не то, что хотел: – ' Я пришел предложить вам стать моей женой.

Она сказала единственное:

– Я тоже хотела назвать Шурой. У меня папу Александром зовут.

– У нас из школы редко кто поступал в институты. То ли школа плохая, или еще что. Только в областной сельхоз. Но я не хотела. Начиталась про астрономию, обсерватории, «неведомые сигналы и думаю: на астрофизику! И поехала! Все говорили: ну и дура, Марине, а я уперлась. И главное – история, литература хорошо шли, сочинения хорошо писала, а вот уперлась, ну прямо как баран. Год дома просидела, все равно решила ехать. Приехала. Ясное дело, куда мне. Срезалась. Наревелась, документы забрала и хожу с ними, думаю, куда отдать. Уж все равно куда, не до мечты. А уж на очное поздно, на заочное не хочу, на вечернее жить негде, ходила, ходила, гляжу – одиноким предоставляется общежитие и прописка. Ну и ладно, думаю. Как раз я одинокая. А домой вот еще почему не хотела возвращаться. Нас свезли на центральную усадьбу, отец очень не хотел, я правда – вселили в дома из силикатного кирпича, удобств никаких, да это ладно, я привычная, а пойти некуда. Людей много – вытоптали все кругом за два года, березы на веники свели, елки на елки. – Марина засмеялась. – Парни на мотоциклах гоняют, пыльно. Реку загрязнили. Хулиганства сколько. Пойдешь в клуб – велика ли была, и сейчас-то! – а пристают. И все если не пьяные, так выпившие. Милиционер на всех один. Ни за что, думаю, не вернусь. А еще мать, отец у меня очень хороший, а мать деньги любит. И вот всегда: за другими не гонись, карманы у нас тонкие, быстро рвутся, денежки круглые, катятся быстро, у денежек глаз нет… ой! Я отсюда ей посылала, так стала добрая. Я по вредной сетке получаю. Значит, за вредное производство. Кислоты там и другое. Ну вот, и стала лимитчицей. А знаете, как смотрят, с презрением.

– Это вам кажется, – сказал Сергей. – Всегда надо смотреть, кто именно относится.

– Ну, а он… – продолжала Марина, – вам, может быть, не интересно, я задерживаю?

– Девушке предлагают выйти замуж, – сказал Сергей, – она спрашивает, не задерживает ли.

– Это вы так, – сказала Марина, быстро взглянув. – Я не соглашусь, я вам не под пару.

– Старый?

– Даже не из-за этого.

«Даже» – больно толкнулось в груди.

– А у вас курят?

– Ой, вовсю! Девчонки дымят страшней паровоза. – Она принесла керамическую пепельницу в виде лаптя. – Уж лучше немного выпить, все не так вредно для здоровья. Ну и вот, – продолжала она, подождав, пока он прикурит, а он подождал, пока догорит спичка. – И вот он стал приходить. Он милиционер, а милицию сюда пускают. Они тоже по лимиту прописанные, из армии. Приедут на коляске, будто порядок проверять, а сами к девчонкам. Я стирала, на кухне стою, развешиваю. Вдруг сзади говорят: «Все выше, и выше, и выше», – я на цыпочках к веревке тянулась. И так-то, по этой идиотской моде, юбки короткие, а еще! Мне так противно стало, да и мало ли я что постирала. Я сдернула рубашку, скомкала и пошла. Он в дверях, не пускает. Наглец редкий! А он, Игорь, ему говорит: «Пусти ее, Юр». А этот наглец: «Она свою рубашку нам подарить хочет! Только вот кому? – И мне говорит: – Ты кому подаришь, мне или Игорьку?» Я тогда его прямо этой рубашкой по морде, прямо по фуражке, по погонам. И бросила ее в ведро у плиты и ушла… Потом Игорь говорил, что тогда они первый раз поссорились.

С того раза, как только заступят в ночное дежурство, слышу мотоцикл. Приходят, сидят. Вина приносили. Девчонки пили, я не пила., Я, дура, и думала, что к ним ходят. А потом снова узнала, что поспорили, кто первый. На меня спорили… Юрка гитару возьмет, играет. Плохо, конечно. Два-три аккорда, но придуривался, брал лампочку электрическую и делал будто гавайскую гитару. Дернет струну и по ней лампочкой. Струна аж стонет… Да вот, – сказала Марина, вдруг отрываясь от стола. Достала из гардероба общую тетрадь. – Вот. Девчонки многие песни списали. Вы посмотрите, если интересно, а я, извините, на минутку.

В общей тетради было много песен. Перед тем как начать смотреть их, Сергей послушал быстрые шаги уходящей Марины и вздохнул: «Девчонки пили, девчонки курили, но родила-то ты».

Подбор песен был забавным. Сергей прочел несколько.

В дорогу, в дорогу!

Осталось нам немного

Носить свои петлички, погоны и лычки.

Ну что же, ну что же,

Кто побыл в нашей коже,

Тот больше не захочет носить ее опять.

Припев:

Мы будем галстуки с тобой носить,

Без увольнительной в кино ходить,

С чужими женами гулять

И никому не козырять…

Другая, видимо, тоже была вывезена из армии.

На станции одной обыкновенной

Сидел военный,

Большой нахал.

Он был поручик, но, друзья,

До женских ручек и разных штучек

Был генерал.

Еще страница.

А нам бы в Африку (2 раза),

А нам бы в тропики,

Где ходят дикие слоны и антилопы-гну.

Где бегемотики ломают дротики,

Они хоть дикие, но тоже за войну!

А-а-а-а! (2 раза).

«Куда она пошла? – подумал Сергей. – Звонить этому Игорю?» Он представил Сашенькину кроватку здесь, в добавление к трем взрослым, представил, как милиционер под гавайскую гитару поет это: а-а-а-а!

Неясный шум резко усилился и превратился в музыку, когда Сергей открыл окно. Открыл пошире, чтоб проветрилось. Внизу, на площадке для просушки белья, но что? Сергей не мог подобрать глагола. Танцевали? Плясали? Скорее, бесновались. Все были похожи, все в джинсах, у всех болтались длинные волосы, многие курили на ходу. Никаких пар, общий кипящий котел. Особенно ударяли под слова: