Текст книги "Любовь и войны полов"

Автор книги: Владимир Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Тут-то и грянула, мать её, революция! Египетские папиросы кончились, библиотеку где пожгли, где растащили на самокрутки мужики, дорогих собак сожрали местные псы. Полный комплект. Остались лишь груды чертежей да «плохих» книг – т. е. негодных даже и на «козьи ножки». На них-то, и выжили. Иностранные чертежи оказались на французском батисте. Их отстирывали и обмётывали в дорогие платки. И, поскольку, через деревню постоянно гонялись, то белые за красными, то красные за белыми, то чехи за обоими, то…

Так, что если бабушку хорошенько потормошить, узнать можно было, многое. Но особенно мне нравились её рассказы про молодого красавца-белогвардейца, умиравшего в их госпитале прямо у неё на руках. Согласитесь, это было так красиво… После него остались толстые дневники, которые долго были в семье чем-то вроде вечернего чтения. Больше всего молодого графа угнетало то, что его мать-графиня должна была сама стирать бельё, как какая-нибудь портомойка… Это было ужасно! Хотя, конечно же, там было много и другого – интересного… Некоторые книги этого деда дошли до меня в очень приличном состоянии. Особенно мне запомнились толстые, в веленевых клетчатых переплётах сборники «Наука и Жизнь» начала века и французский и английские автомобильные альбомы. Сделаны они были удивительно. Я ни где и не видел больше таких. Они представляли собой нечто, вроде сдвоенной – на одном перплёте книги, которую можно было раскрывать одновременно в обе стороны. Сверху был нарисован цветной, блистающий лаком, красавец «роллс-ройс».

Когда вы переворачивали первую из стопки страниц слева, то у него открывался капот, а справа – багажник. Ещё страница слева – и снимается его переднее крыло, справа – заднее. И так далее. Короче, раскрывая книжку в обе стороны, вы разбирали и всю машину вплоть до её рамы, а последовательно закрывая, собирали автомобиль вновь. И весь этот автомобиль – со всеми его потрохами – был как у вас, на ладони. Было там и ещё несколько моделей. Я очень любил ими заниматься и до сих пор, никак не могу понять, почему именно так, тне делают сегодня уже и все остальные технические инструкции и учебники? Почему?!.

Очень нравились мне и толстые дорогие книги о разных обитателях животного мира. Великолепные иллюстрации в которых, были дополнительно закрыты сверху ещё и очень нежной папиросной бумагой, по которой были чётко прорисованы контуры всех животных, рыб и птиц, но уже под номерами. Это было также очень удобно…

Таким образом, в семье у меня образовалось нечто вроде собственной культурной плантации, которую я периодически обходил по всем её 4–5 пунктам. И в каждом из них, меня всегда ждало какое-нибудь открытие, сообщение, игра, книга или подарок. Постепенно я освоил и всех наших дамских кавалеров, находя каждому из них, занятие по душе. Обожатель старшей, обычно покупал мне оружие, а младшей делал или рисовал самолёты. Мне кажется, что моя путёвка в жизнь определила и их дальнейшие судьбы: первый стал военным врачём (и, естественно, заядлым охотником), а вот второй закончил лишь МАИ, хотя и с красным дипломом, но был всего лишь директором какого-то НИИ, хотя его и приглашали тогда на работу к «какому-то Королёву».

Понятно, он предпочёл вернуться в Сибирь! И, довольно любопытно рассказывал о своей практике в КБ Туполева. Особенно его поразил случай, когда он чертил что-то на своём кульмане, где в громадном цеху-ангаре их стояли сотни, как вдруг – прямо у него над ухом, этот самый Туполев, вдруг, дико заорал:

– «Сколько раз вам надо ещё говорить, чтобы вы не ставили бы размеры?!!»

Еле его успокоили, указав, что это практикант. Больше всего его поразило, что тот вовсе и не вглядывался в чертежи – просто быстро шёл себе по длинному проходу, меж сотнями кульманов. А вот, поди ж ты – увидел в момент! Что было просто невозможно физически!!.

Зато у него была самая лучшая личная библиотека, из тех, что я видел. Это в советское-то время! А этого добра я перевидал немало потом и в Ленинграде. Лично у меня был свой критерий всех библиотек – я всегда прикидывал, сколько бы книг я из неё выбросил. И, его библиотека, была, хотя и не большой – она занимала всего стеллажей 8–9 в большом зале – но вот из неё я бы и одной не выбросил!..

Но иногда, когда это не совсем вписывалось в мои планы, я вежливо интересовался у них, не собираются ли они к себе домой? Не пора ли, им?! Обычно они очень быстро убегали, но ещё быстрее прибегали к маме наши девушки. Все в слезах и соплях…

Так, что с посадочной площадкой в смысле интеллектульного и прочего земного доразвития, всё было здесь в ажуре… Обычно я совершал свои обходы с какой-нибудь книжкой – мне её читал сначала один, потом другой, потом… Если же к этому ещё и добавить многочисленных гостей и наши поездки к ним, то жить было можно. Вполне. Из папиных друзей мне хорошо запомнились Мартыновичи со своей шикарной машиной – это был знаменитый роскошный сталинский любимец. Уже и не помню – не то ЗИС-110, не то ЗИС-111: там ещё были такие, очень удобные дополнительные откидывающиеся сидения в салоне. А с мамой мы ходили, в основном, к её подруге Элеоноре. У этой самой Элеоноры были тоже всякие очень забавные машинные лабиринты, которые я больше ни где, не видел. Даже в Японии…

Сибирь есть Сибирь. Сюда ссылали, сюда сбегали. Ссыльные, воры, чиновники и местные подкулачники. Причём чёткая граница меж ними отсутствует. Но ведь и Америка возникла из беглых каторжников! Чего-чего, а уж незаурядных людей, здесь всегда хватало. Правда, сейчас Красноярск уже напоминает большое бестолковое стойбище, в котором сцепились две силы. Обе невежественные и ему чуждые – «перекати поле» с Запада и свои «подкулачники из глубинки». Неизвестно, что хуже. А ведь, когда-то, это был действительно, один из культурнейших городов Сибири. «Сибирские Афины»…

Сегодня в это уже трудно поверить. Ларьки, бары-пивнушки, да отстойники для колхозников: «пед», «сельхоз», «техноложка». Знают ли родители в деревнях, чем занимаются их дети в этом «красноярском пивном треугольнике»?! Тротуары стали красивые, вот только приличные люди по ним давно уже не гуляют, а толкается всякий сброд – не то искатели приключений, не то сутенёры, да проститутки…

Но так было не всегда. Лицо города раньше делало не «неизвестно что», а ссыльная интеллигенция Ленинграда. Хотя эпицентр культуры тогда находился, понятно, в Магадане, где даже участковые врачи были с научными степенями. Это вам не нынешние времена, когда… Ага… Так, что, всё здесь тогда было чинно и благородно. Везде царили вежливость и предупредительность. На автобусных остановках люди обязательно спрашивали друг у друга «кто последний?» и только после этого занимали свою очередь.

И, если, человек уже ставил ногу на подножку, а кондуктор говорил ему: «Гражданин, посадка окончена!» – то он сразу убирал свою ногу с подножки!..

Веяние высокой культуры коснулось и нас – из Ленинграда был тренер брата Вергазов и наша соседка Ольга Степановна – «видная троцкистка». Более безобидное и неприспособленное к жизни существо трудно было себе и представить. Это была обычная великовозрастная дуля-гимназистка. Старая дева. Мадмуазель, понятно, были с причудами. В жизни у неё было две страсти: преферанс и суды. По ночам она долбалась, где-то, в свой преферанс, подлетая на мизерах, а днём отсыпалась в судах, чтобы потом, наиподробнейшее, рассказать нам на кухне, кто, где, кого и зачем… Наши дети прозвали её «ЖивГаз» – «Живая Газета». Она эту свою партийную кличку знала и не обижалась. Во всяком случае, не очень. Даже когда, однажды ночью, наш бурундук забежал и в её комнату…

Так, что я получал довольно много разной информации и мои жизненные впечатления должны были как-то подействовать и на мою память, которая, глядишь, и откроется более полно. И вот тогда…Тогда я и вспомню, видимо, цель и смысл своего рождения. Однако ничего такого пока не происходило…

Было заметно, что вектор послушания детей в «семье» уменьшался пропорционально удалённости ребёнка от родителей. Старшая сестра была послушной абсолютно. Хотя, думаю, и была незаслуженно обойдена родительской теплотой, лаской и вниманием. Вторая нежилась в лучах всеобщей любви, папиной особенно, быв, скорее, более хитрой – этой уже многое позволялось, но она всё ещё, была достаточно управляемой. А вот брат, которого все известные мне девушки, ну, просто обожали, уже легко мог настоять на любом своём, даже самом экстравагантном решении, вроде того, чтобы остаться на второй год, потому, что на класс ниже его, училась та, которая… Ну, Ромео…

Ну, а я вообще ни кого уже и не слушался. К тому же, я очень рано начал ощущать себя умнее их всех. Но официально это, так сказать, оформилось, уже «на хуторе», когда нам привезли вторую лодку…

Эта была сделана уже специально под мотор и, в принципе, именно для меня, хотя мне и было тогда лет 12–13. Вода в реке за ночь сильно прибыла и четверо мужиков никак не могли решить, как именно, им надо бы развернуть машину, чтобы выгрузить мою лодку прямо в воду. Раздосадованный их тупостью, я тут же, вмешался и начал, было, деятельно руководить её разгрузкой, как тут вмешался уже и отец, который просто прогнал меня прочь. Но и с обрыва, я с тайным злорадством наблюдал, как они были вынуждены сделать именно так, как только что, приказывал им я. Иначе просто и не получалось. Это произвело на меня сильное впечатление. И я и потом уже долго раздумывал над тем, почему четверо взрослых, неглупых и опытных мужчин, так долго не могли увидеть того, что мгновенно увидел полу-ребёнок? Да и все домашние, хотя и постепенно, тоже стали для меня, как те дети…

Убеждён, это из-за того, что довольно часто я неуловимо ощущал, что знаю нечто такое, чего не знают все они. К тому же, я видел этот мир, как-то неуловимо иначе. Намного более… тонко, что ли… Однако, каким-то непонятным образом, я постоянно оказывался в нём, наоборот, слишком «тяжёл». Настолько, что моё присутствие в нём, уже что-то, заметно меняло. Во всяком случае, всю свою жизнь я только и делал, что попадал в невероятные истории, оказываясь в центре многих, довольно любопытных, событий. Но началось это ещё в школе. Там и дома меня постоянно изводили одним и тем же дурацким вопросом «почему это ни с кем больше никогда не происходит, а всегда только с одним тобой?!»

Да, блин! Я бы и сам очень хотел бы это узнать!!.. Накаркали! Дело здесь было, конечно, было не в интеллекте, а во времени – в самой скорости внутреннего – самого моего «личного» времени. С каждым новым ребёнком в семье оно текло в нас всё быстрее и быстрей, в то время как родительское влияние, наоборот, всё больше слабело и отдалялось. Ну, а во мне, благодаря ли кесаревому рождению, или же близости «стремительной парочки», оно и вовсе уже неслось, как на крыльях. Стремглав! Так, что сделать со мной, хоть что-то, было уже просто не в их силах и власти…

Но, особенно, меня удивляло моё подсознание или может, тело? Периодически кто-то их них, выражаясь языком пилотов, «брал штурвал на себя» – принимая за меня очень важные – определяющие мою судьбу, решения. Этого я никак не мог понять, хотя именно в эти моменты отчётливо и чувствовал, что я не столько иду по этой жизни сам, сколько «кто-то» ведёт меня по ней. Кто?!

Иногда я чувствовал себя буквально в положении водолаза, маршрут и работу которого, чётко контролирует некто сверху. Моё тело (или подсознание?) жило своей собственной, отличной от меня, жизнью и совершало иногда поступки, смысл которых до меня доходил только через много лет. Но именно они и определяли мою судьбу! Весь мой маршрут от «А» до «Б» по этой местности, был кому-то, уже хорошо известен. Получалось, что по всей этой жизни, меня просто вели?..

Глава 5. Слои и оболочки

«И враги человеку домашние его…»

Пройдёт время, и я, с ужасом замечу, что жизнь вокруг меня становится всё более и более уродливой – куда-то начнут, вдруг, исчезать, все умные и красивые люди, а вместо них будет появляться всё больше и больше разнообразно неказистых существ, всех мастей и типов. Странно, но никто не обратит на это внимание и не забьёт тревогу о бедствии планетарного масштаба: тотальном исчезновении красивых людей!! Неужели кончилось уже и их время?!.

Мне повезло – в моём детстве красивых людей было ещё достаточно. Причём, больше всего я встречал их именно в Сибири, и, почему-то, именно в Красноярске – этой российской столице разнообразно красивых девчонок. Жаль, что большинство из них были обычные сибирские простушки. Тип довольно ограниченной, хотя и раскованной, периферийной девушки, мечтающей лишь о выгодном замужестве и обеспеченной жизни. Но, по крайней мере, хотя бы, довольно и симпатичный. Больше, чем там, я встречал их лишь ещё в одном чудном местечке, о котором умолчу. Меньше всего красивых людей я видел в Москве, где повсеместен невыразительный, некрасивый человек, с каким-то тусклым, вечно измятым лицом – некая «помесь вятича с кривичем». Хотя и умеренно начитанного. Где-то, в стороне, стоит СПБ, где довольно много женщин по настоящему, красивых, оригинальных, с неподражаемым столичным шармом…

Не знаю уж, как это получается, только по светским манерам, СПБ всегда был больше столицей, чем Москва, которая, как родилась деревней, так ею и осталось. Вот только сердце каждого русского православного человека, принадлежит, конечно же, всегда ей одной – моей Москве! Самой большой деревне в мире!..

Но первое разделение людей я заметил вовсе и не по внешности, а по интеллекту. Причём, перед самым своим носом – в семье. Но тут оно касалось и души, и поведения. Каким-то образом, всё это оказывалось связанным. Приходилось признавать, что неоднородность возникает уже в семье…

Следующее открытие заключалось в том, что мы живём не в одном, а сразу в нескольких мирах. Они соприкасаются, иногда даже и почти переходят друг в друга, но они разные. Грубо говоря, есть «толстый» – примитивный, в котором живёт большинство, и «тонкий», в который проникают, далеко не все. Хотя никакой сложности, тут, в общем-то, и нет: каждый может при желании жить как в одном, так и в другом – надо лишь изменить свойства своей психики. К примеру, скажем, взять, да и стать «тонким». В принципе, каждый может сконструировать себе свой собственный мир, комбинируя свое окружение, выбором своих друзей. Ведь, только так мы и создаём пока, комфортные пространства своей психики! Потому, что только в таком пространстве и возможно полное раскрытие каждого, как личности…

Получается, что в одной жизни заключено несколько, а у каждого из нас ещё и своя дорожка, свой путь, своя цель рождения. Как узнать себя: кто ты сам?! Тогда поймёшь и что тебе в этой жизни нужно. У каждого человека имеется свой внутренний компас, но чтобы его настроить, его необходимо, хоть как-то, ещё и почувствовать. Но настройка его происходит у каждого по разному. Одним помогают люди, другим книги, третьим обстоятельства. Я всегда предпочитал книги – они здорово помогали найти себя в этом море жизни, среди других людей…

Прошли годы и врачебная практика подтвердила ранние подозрения, что у человека два главных показателя развития – его речь и тяга к чтению. Других нет. С годами появился навык определять навскидку, сколько книг прочёл человек. Примерно, конечно… Вообще-то, это становится ясным уже по его самым первым, всего нескольким фразам. Любопытно, что чтение даёт куда больше культуры, чем образование. И это отражается даже на лицах! Откуда и берёт начало, чисто русское понятие «интеллигентности», как, прежде всего, начитанности. Прежде всего… Убеждён, что интеллигентность появится у любого, кто прочтёт всего … тысяч 10 книг. Число, в общем-то, среднее…

Ещё удивительнее, что когда я делал такой литературный минимум для сына, то понял, что решающее воздействие оказывают, всего лишь, 7-10 писателей. Всего!! Вот только для того, чтобы найти их, нужны сотни. У каждого свой набор. У меня это были англичане и американцы, немцы, а уж потом, и русские. Из которых мне был близок всего десяток. Да, книги поработили меня с колыбели…

С детства я, как маньяк, постоянно кружил по квартире в поисках новых книг, роясь во всех шкафах, этажерках, столах и полках, где попутно находил немало интересного. Вдохновлённый жаждой просвещения и светлым образом юного барабанщика я, хотя и с некоторыми угрызениями совести, не останавливался перед вскрытием даже категорически запретных ящиков в столах и этажерках отца, тщательно подбирая к ним свои ключи. Именно там хранилось оружие, которое я так полюбил. Уверен, что попади я в своё время, в приличные руки, из меня мог бы получиться неплохой взломщик… Во всяком случае, коллекционировать ключи от ящиков письменных и прочих столов, я начал рано, хотя и без меня дома их была приличная связка. Пока что домашних…

Вскоре я научился быстро разбирать и собирать «Парабеллум» и часто с удовольствием занимался этим под танго, фокстрот, арии Олеси и Миколы. Тем более легко – почти как ниндзя – я проникал в педагогическую библиотеку матери к её макаренкам и песталоцци, и в медицинские учебники, атласы и справочники сестёр. Сильное впечатление на меня произвели тогда, помню, учебники гинекологии. Оказывается, женщины могли сидеть, лежать и даже рожать в самых невообразимых, но всегда прекрасных, позах…

Государственные библиотеки меня, к тому времени, давно уже не удовлетворяли, а вот в частных ещё можно было неплохо поживиться, тем более, что у многих наших знакомых, были вполне приличные подборки книг. Тут выручали наши коровы. У нас был сепаратор и маслобойка, делались сыры, сырные массы, твороги, сметаны и ряженки, но молока было, всё равно, хоть залейся, тем более, что лично я, молочного, почти что, ничего и не ел.

Так, что довольно много молока продавалось. Банки с ним обычно ставились в тень дома на заднем дворе, на скамеечку, под огромный розовый куст. Тут-то и устраивал я, обычно, свои засады, смысл которых заключался в том, чтобы войти в доверие к любителям молочка наших зорек и красулек и быть приглашённым сначала в гости, чтобы там уже с упоением и зарыться в чужие закрома…

Обычно, видя моё рвение, чистые руки и бережное отношение, хозяева позволяли мне пользоваться своими книгами регулярно, до полного, так сказать, их переваривания. В особо важных случаях, я привлекал к переговорам маму…

Любовь к чтению была и осталась для меня, пожалуй, самым важным показателем человека. В «нашей семье» она распределялась почти по аномалии – отец, старшая сестра, бабушка, я и муж младшей сестры, читали много и запоем. Причём, трое последних всё подряд и в огромных количествах. Трое же имели склонность к серьёзным писателям и глубокой литературе: отец тяготел к Лескову, сестра к Диккенсу, а я, выросший в обнимку со «всем Пушкиным», не успокоился, пока не открыл для себя Достоевского. Правда, это произошло уже после Лондона, Ремарка, Хемингуэя и Сэлинджера, с героями которых я прочно срастался – так были они мне близки и дороги. И остались. С ними я, практически, и жил, был счастлив и горевал – они и были моей настоящей семьёй, поскольку книги воспринимались мною, вмного ближе, чем любая реальность. В них было больше жизни, чем вокруг – там всё было правдивей, красивей и интересней. Нашему читательскому кругу были присущи анализ и рассудительность…

Другая часть читателей, представленная мамой, младшей сестрой и братом, предпочитала литературу более облегчённую, если не вообще, чисто профессиональную. Что-то, вроде Чехова и О.Генри, которых сильно любил брат. Эти отличались большей буквальностью восприятия и непосредственностью – их решения были более быстры, но часто, и более опрометчивы. Главным для них было происходящее вокруг, которому они отдавались, уже полностью. Забавно, что при большей эмоциональности, им недоставало понимания и чуткости, откуда следовал вывод, что чуткость – это также функция интеллекта. Или интеллект – чуткости?

Каждая читательская группа видела мир по своему – совсем иначе, чем другая. Первая была относительно спокойной и рассудочно-интеллектуальной, зато вторая – избыточно категоричной, импульсивной и даже конфликтной. Первая была более чуткая, вторая более эмоциональная. Я ощущал себя причастным к обеим – первая мне была близка интеллектуально, вторая – эмоционально. Любопытно, что каждые 3–5 лет я чувствовал себя внутренне более близким то к одной, то к другой…

Жизнь подтвердит, что категоричность и конфликтность есть знаки невежества. Это уже и просто, как пересечение в прицеле. Так, что как только обнаружите такое сочетание, держитесь от человека подальше: 9 из 10, что это склочник-скандалист, хотя и идейный, и даже, и начитанный. Книжный ориентир кажется мне, важным и сегодня. Во всяком случае, достаточно ёмким, чтобы его хватило для выбора себе друга по интеллекту, в чём я не раз убеждался. Но, если человек не любит читать, он не будет вам долго и интересен.

Отсутствие тяги к чтению сказывается на развитии сильнее всего, что, в общем-то, и не удивительно: ведь чтение – это общение. Причём, идеальное – с людьми, более развитыми, много умнее и опытней тебя. Люди, у которых отсутствует эта потребность, быстро делаются ограниченными, оставаясь один на один с угрюмой жизнью. В сущности, они беззащитны и время легко превращает их в запутавшихся и озлобленных…

Главным признаком развития души я считал дружбу. Точнее, саму способность дружить. Ведь, дружба внутренне всегда очень противоречива – она разборчива и эгоистична, как и вообще, любая духовная потребность. Ведь мы приглашаем другого участвовать с нами лишь в том, что интересно нам самим. В умении дружить, лучше всего и проявляется зрелость характера. Только дружбой каждый и создаёт, так необходимое ему продолжение своей психики – свою внешнюю психическую оболочку. И люди закомплексованные, с внутренним зажимом, лгуны и эгоисты, создать такую оболочку не смогут – просто не получится. Как не находится массы желающих тупо обслуживать только чужие интересы. Эти и вырождаются в «прилипал». Так, что людей, у которых нет друзей, следует всегда опасаться…

У родителей друзей было не много, но дружить они умели, как никто. Никогда не забуду, как мама, всегда такая живая и подвижная, пришла домой с каким-то каменным, отрешённым лицом. У Бекезиных случилось большое горе – их единственную дочь-студентку засыпало зерном на элеваторе. Милая, милая Эля!..

Маму, как обычно, давно заждалось её большое хозяйство, но на этот раз, она осталась к нему безучастна. Она его просто не заметила – пригласила соседку, а сама быстро ушла, взяв там все хлопоты и работу на себя. Меня поразило, как глубоко, оказывается, можно воспринимать чужое горе. Своё так не принимала… Но и друзья платили им той же, привязанностью – когда отца разбили удары и он лишился всех постов, они их не бросили. Наверное, это и было дружбой. Так же преданно умел дружить и брат, для которого друзья всегда значили больше, чем даже родные. Открытый и импульсивный, он был готов для них на всё. И они его не забывали, хотя тут и случались проколы…

Люди всегда нас окружали – мы были до них очень жадны. Но сначала к подбору своих друзей я относился без должной серьёзности – присматривал больше сообразительных весёльчаков для нескучного времяпровождения и развлечений. Позднее умников для интеллектуальных занятий, и, наконец, друзей для души. В первой категории народу было хоть отбавляй. Были и с умом, и с внешностью. Но совсем уж выдающихся было двое, и обоих звали Славками.

Первый был мой одноклассник. С ним нас сближало многое: мы оба были из семей примерно, одного достатка, довольно избалованы, приличные лентяи и отчаянные весельчаки. Но Славка, к тому же, был ещё и необычайный красавчик – розовощёкий блондин с бархатной кожей и большими синими глазами. Он был красивее, чем все наши девчонки – ваш глаз на Славке всегда отдыхал. Много позже, я нашёл его точный портрет в Благовещенском соборе – над правой иконой у бокового входа написано лицо ангела. Вылитый Славка! Очень подвижный, добрый и покладистый малый, всегда весёлый и добродушный. Все девчонки в классе на Славку, разве что не вешались, но он и пальцем не шевелил – никого не выделял и был мил со всеми.

Но, поскольку, он и лодырничал сверх всякой меры, то и сидел часто по всем предметам в отстающих. Так, что к нему обязательно, кого-нибудь, прикрепляли для «пионерского буксира». И тут все наши отличницы наперебой напрашивались к нему в помощницы. А он и не возражал. Они и готовили за него все уроки. Это была ещё та лафа! Тут я ему, конечно, как и многие, завидовал… Славка был говорун и весельчак, и нам было здорово вместе – мы с ним прекрасно понимали и дополняли друг друга.

Жаль, что дружба наша продлилась не долго – что-то, около года. Потом у него не заладилось с родителями и они куда-то, уехали. Я долго скучал по нему – оставшиеся были совсем не то, а тут ещё и все его зазнобы переключились на меня. Я понимал, что это они с тоски – просто на меня лёг отблеск его необычной красоты…

Но второй Славка был ещё больший красавчик – этот был высокий, классически сложенный «нордический» блондин с хорошо поставленными нордическими же, манерами – уместными и неспешными. Он приезжал в наши палестины (ну, не в сибирскую же, чухлому!) на лето, из своего европейского Тарту, о котором рассказывал много и без устали. Пройдут годы, и Тарту станет первым «иностранным» городом, который я посещу. Потом я объеду уже и весь юг, Восток, Украину и Прибалтику, буду подолгу жить в Ленинграде и в Москве, мне будут нравиться Таллинн и Вильнюс, Львов, Одесса и Киев, но Тарту надолго останется моим любимым городом, в который я буду приезжать не раз. И на автобусе из Ленинграда, и из Таллинна, и приплывать на теплоходе из Гдова. Больше него я буду любить только Москву…

Мне будет нравится в нём всё. И старые, академические дубы в старинном – ещё дерптском, университетском парке, видевшие Пирогова. И узкие аккуратные улочки, выходящие на площадь. И бар-кофейня в танцзале, где можно было оставлять кофе с коньяком без боязни не обнаружить их после отсутствия. И даже уютный ресторан при «Виру», где сигареты подавались на деревянных подносиках, вместе со спичками и пепельницей в кожаных цветных портсигарах. И даже забегаловки для местных работяг, где были такие вкусные, особенно с голодухи, громадные, нежные и сочные, свиные сосиски с тушёной капустой и пивом…

Даже финские мокасины, что я купил в Тарту, я очень любил. Странно, но я никогда не встретил в нём Славки…

Тартусский Славка был неплохим рассказчиком и беседовать с ним, было одно удовольствие, жаль, что гостил он лишь летом. У него был только один дефект – он не всегда вписывался в наши подвижные игры – чего-то ему, там, в них, не хватало. И, что особенно любопытно, что хотя он и был классическим голливудским красавцем, успехом у местных девушек, он, почему-то, абсолютно, не пользовался. Что было загадкой. Тип классической европейской красоты был в Сибири тогда не востребован – его здесь ещё просто не замечали!

Два моих Славки и были, пожалуй, самыми первыми, моими, по настоящему, красивыми друзьями – не родственниками. Да, собственно, я их и не выбирал – они сами пришли в мою жизнь. Но именно их я и запомнил из десятков друзей, навсегда. Высоцкий, безусловно, прав – в идеале, друзья и должны быть красивыми: этим они здорово освещают нам жизнь! Остальные подбирались по интеллекту или увлечениям…

Для последних, я привлекал Петра, сидящего впереди. Надо заметить, что природа поработала здесь на совесть, снабдив его уникальной, большой и почти квадратной, башкой. Но, что до содержания, то всё в ней было в порядке – уравнения и задачки она щёлкала, как орехи. Так, что некоторое своё внешнее уродство, Пётр с лихвой, ею компенсировал. Он оказался кладом, неистощимым на выдумки, касалось ли это самодельных многоступенчатых ракет из пороха, которые мы запускали с ним в громадном парке, или разнообразных игр и шалостей во время скучных уроков. Везде он был смекалист и быстр, что было особенно, кстати, так как быстрое время нашей семьи, оказывало нам дурную услугу. Наше общение с другими людьми из-за него сильно страдало. Мы жили так быстро, что просто уставали ждать ответа на свои вопросы – впечатление, что ты общаешься с заторможенным обитателем подводного мира. Из-за этого, многие люди и были нам просто неинтересны – надоедало ждать, когда же они, наконец, оттают и что-то, там, изрекут. Откликнутся…

Нам подходили лишь те, кто мгновенно всё схватывал. Пётр, отличавшийся молниеносной реакцией, был незаменим, тем более, что благодаря ему, я избавился и ещё от одного комплекса.

Признаюсь – явное отсутствие творческих талантов меня давно угнетало, так как в нашей школе со страшной силой процветала художественная самодеятельность. И почти все люди вокруг меня пели, рисовали, играли на музыкальных инструментах или, на худой конец, крутили сальто-мортале, а я, бездарь, ничего такого не мог и не умел. Только декламация и чтение вслух, но тут меня даже и на радио пробовали. Музыкального слуха, как считали мои преподаватели музыки, у меня отродясь не было, голоса – тем более, а рисовать я мог только цветы и улицы, то есть, дома на них. Но тут мне повезло. Как-то, на урок, вместо обычных аккуратных мелков, кто-то притащил несколько здоровенных кусков мела. Не иначе, как с вновь открытого его месторождения… Один из них попал к Петрухе и он взялся, сразу, что-то из него резать. Тут-то и открылся во мне талант: не успел я опомниться, как в течение одного урока, у меня получилась голова казака в папахе! Это меня вдохновило, и даже уже когда и кончилась вся эта руда и пошёл мел нормальный, я и из него навырезал столько атлантов, венер и кариатид, что их вполне, хватило бы, на маленький пантеончик из мела. Оказывается, я был скульптором!..

Петруха был неистощим на выдумки и наше время с ним летело незаметно, однако, вскоре, и он тоже покинул меня, уехав в Москву – в школу для особо одарённых. И я опять заскучал в своём сером одиночестве…

Из скорости нашего семейного времени возникала главная проблема – как найти интересного человека, с которым можно, было бы, сносно общаться? С другой стороны, приходилось признавать, что существует какая-то особая порода людей, с которыми тебе хорошо и спокойно на душе, когда они просто рядом. Сразу появлялось чувство умиротворения, тепла и уюта. Ты их понимал, и этого было вполне достаточно. Что-то мирило тебя с их любым, пусть даже и не очень широким, кругозором. Но что это было такое, я так до конца и не разобрался. Замечу лишь, что людей, с которыми мне было интересно, я находил без труда, а вот людей, с которыми мне было хорошо и уютно, встречал всего лишь несколько раз в своей жизни, и знаю, помню и слежу за каждым из них. Наверное, это и есть уже, нечто иное – большее, чем даже и дружба. Какое-то, более глубокое проникновение друг в друга…