Текст книги "Валенки (СИ)"

Автор книги: Владимир Доронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Оставив по обычаю крутые яйца, конфеты и пшено для Божьих птичек, медленно пошли обратно к дороге.

Времени оставалось немного, предстояла долгая обратная дорога в Москву, и мы решили выполнить последний, самый желанный, пункт нашего посещения Надеждино – Лес.

"Кать, мы теперь ещё хотели в лес сходить, посмотреть".

"Да, Господи, чё там смотреть-то?"

"Ну как, у вас лес-то какой красивый, густой. Помнишь, по скольку грибов и ягод набирали?"

"Э, да когда это было, говорила я вам вчерась, теперь всё не то стало. Ну ладно, пойдём, коли, не верите, и я с вами".

За разговорами мы незаметно приблизились к оврагу, по дну которого раньше протекал ручеёк, а за оврагом раньше начиналась полоса кустарника орешника, переходившая в широкий клин сосняка, который, в свою очередь, переходил дальше в смешанный лес. Смешанный, в основном дубовый и берёзовый, лес был и справа, и слева от этого соснового массива, врезавшегося в него большой полосой. Овраг, конечно, оказался на своём месте, а вот ручеёк на дне его был весь затоптан у перехода, где раньше лежали два бревна, превращён в сплошное месиво грязи, с многочисленными следами коровьих и людских ног, и тракторных гусениц. Полоса же кустарника за оврагом бесследно исчезла, тут теперь было абсолютно голое место, так перерытое и покрытое следами гусениц, что можно было подумать, будто мы перенеслись лет на сорок пять назад, в прошлое, во времена войны, на места боёв, где-нибудь на Курской дуге, в районе танкового сражения под Прохоровкой. А дальше... Дальше леса не было. Впереди, наверное, на целый километр или больше, тянулись сплошные шеренги голых пеньков, заросших уже чахлым, редким, поломанным и полуголым кустарником. Трава везде была сильно побита, там и тут виднелись лепёшки коровьего помёта. Теперь я понял, почему линия леса показалась мне из деревни более дальней, чем раньше: это было действительно так. Гигантским полукругом сосновый лес был вырублен, оттеснён вглубь. Справа и слева от нас, несколько ближе подходили участки березняка, перемешанного с другими породами.

"Кать, когда же это лес повырубили весь?"

"Дать, лет пять уж иль семь, не помню".

"А кто?"

"Да нам чё, докладают? Начальство приказало, и порубили. В город, слышно, тоже возили".

"А коров-то что же в лесу пасут, это непорядок".

"Дать и где же их пасти-то? Лугов теперь нет, считай, всё распахали да попортили, ни клевера, ни осоки, ничего. Вот и ходють, кусты гложут. Ну, вы погуляйте ещё, а я пойду, пожалуй, домой", – и Катя повернула обратно.

Мы же пошли вдоль кромки бывшего леса влево – туда, где, к полю ближе, подходил полумесяц ослепительно-белого березняка. Пройдя ещё метров пятьсот, мы достигли, наконец, смешанного леса, и тут, за изгибом деревьев, на опушке, услышали музыку, голоса, смех и увидели небольшой автобус, "уазик" и несколько легковушек. Мы подошли. Дымились угли прогоревшего уже костра, сидели там вокруг человек десять, жарили шашлыки, пили сухое, вокруг стояли многочисленные корзины для грибов – пустые. Номера на машинах, выстроившихся на опушке леса, как на городской стоянке, были московские. Мы поздоровались:

"Добрый день, за грибами? Как, много набрали?"

"День добрый, присаживайтесь. Мы – да, за грибами, да нет ничего, то ли рано ещё, то ли место не то. Такую даль приехали, думали, здесь места хорошие... Да ладно, проехались, отдохнули и то хорошо. Нам грибов не нужно, у нас, вот, свои грибы", – сказал молодой мужчина, показывая шампур с шашлыком.

Мы вошли в лес. Опушка оказалась, к нашему удивлению, здорово "освоенной". Попадались частые проплешины от костров, кое-где со "следами цивилизации" вокруг – битыми бутылками и ржавыми консервными банками. Ни густой земляники, ни зарослей малины и признаков не было. Ничегошеньки не осталось от прежнего. Как будто мы находились в пригородном подмосковном лесочке.

Не могу передать всю степень нашего разочарования и горечи, до того не согласовалось то, что у нас было сейчас перед глазами, с тем, что двадцать лет держали мы в памяти, будто украли у нас нашу молодость.

Мы шли обратно в деревню, шли и с тоской вспоминали о тех временах, когда не было ещё автотуристов, а также такого "прогресса", "подъёма" и "достижений", и не такой привлекательной казалась уже нам наша собственная машина...

Это было последней каплей. А мы хотели ещё в отпуск приехать, домик присмотреть... Вот тебе и присмотрели, вот и осели, вот и вернулись в Надеждино. Может, всё это нам приснилось? Где же ты НАШЕ Надеждино, как же это?

Погибла природа, погибло место.

Пустое место. Ничего не было. Ничего.

* * *

Всю обратную дорогу до дома молчали, не сказали друг другу ни единого слова. Убитые, подавленные вернулись мы в Москву. Лучше бы нам было не ездить в Надеждино. Не видеть этого опустошения, гибели, пропасти, не видеть ничего. Пусть бы лучше осталось оно в нашей памяти таким, как было – раздольным, обильным, сказочно красивым. Нет, просто сказочным.

– 3 -

Прошло ещё некоторое время. Подошла наша очередь на квартиру. Район, правда, был отдалённый, но квартира – замечательная, в экспериментальном доме улучшенной планировки и с двумя балконами, на кухне и в комнате. Да и лучше, что далеко от центра, гари на Садовом кольце с нас хватало по горло, там одно название, что «Садовое». Словом, радости нашей не было предела. Забыв обо всём другом, начали готовиться к переезду. Решили на новой квартире начать и новую жизнь, поэтому, по возможности, старого барахла с собой не брать, всё безжалостно выбрасывать на помойку. Договорённость в этом вопросе была общей, но когда дело доходило до конкретных личных вещей каждого, то нередко вспыхивали стычки: мол, «что же это выбрасывать, оно ещё пригодится куда-нибудь, оно ещё новое, ты, вот, своё-то взяла (взял), а как мне – так нельзя?» – «уговор дороже денег, на новую квартиру – всё новое». А так как в каждой семье и в каждом доме с годами накапливается всякого дорогого и милого сердцу хлама (которым никогда не пользуются, но который хранят) – воз и маленькая тележка, то наш переезд грозил перерасти в перманентный конфликт непредвиденного масштаба и непредсказуемых последствий. К счастью, в конце концов, нам всё-таки удавалось достичь соответствующего компромисса, и «необходимая» любимая вещь благополучно отправлялась в мусоропровод или в контейнер во дворе, наполненный таким же барахлом – как говорится – «на свободу с чистой совестью». Наконец, дошёл черёд и до забитой неизвестно чем (но, конечно, ценным и нужным) антресоли в прихожей. Сын залез на стремянку и со стуком начал сбрасывать вниз всякую всячину: старые бамбуковые лыжные палки, неработающую швейную машинку, картину маслом, кисти «неизвестного художника» и т.д. и т.п. Что делать со всеми этими и подобными драгоценностями – вопрос был однозначный, и он решал его без нашего участия, лишь бы вычистить всё да поскорее уехать. И вдруг он:

"Предки, идите сюда, посмотрите, что я нашёл".

Мы подошли, и как будто что-то внутри нас шевельнулось. Сын сидел на стремянке и держал в руках валенки. Те самые. Дядей Степаном когда-то скатанные, привезённые и подаренные нам под новый, кажется, 1961 или 1962 год. Молча стояли мы и смотрели на них, забыв наши сборы и чемоданы.

"Возьмём их с собой, – спросил сын – ладно?"

"Возьмём!" – ответили мы.

1987 – 1988 . Шереметьево.