Текст книги "Сказки дедушки Матвея"

Автор книги: Владимир Бондаренко

Соавторы: Вениамин Бондаренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Лисья примета

 где Николка? – шумно вбежал на кухню Костя.

– Он теперь, милок, поди, к Белозеркам подходит, – сказала бабушка Василиса.

– Ушел?! Вот здорово! Вместе читать будем. – Но в это время в избу вошел Николка.

– Уже вернулся?

– Не ходил, – угрюмо ответил он.

– Почему? – удивилась бабушка Василиса. Николка помялся, поковырял пальцем босой ноги сучок в полу и, с видом «семь бед – один ответ», сказал:

– А что ходить бестолку?

– Как бестолку? Что ты мелешь-то?

– Шерсть забыл, вернуться пришлось – раз. Напротив гумна черная кошка дорогу перебежала – два. Ходи, не ходи – все равно неудача.

– Матвей Иваныч! – крикнула бабушка Василиса в раскрытое в сад окно, – а поди-ка сюда на минутку.

– Ну, заварилась каша, – прошептал Костя. Николка отмахнулся рукой.

– Что случилось? – спросил, входя, дедушка Матвей. И – к Николке: – Ты что надулся, как мышь на крупу? Или напроказил?

– Хуже! – сказала бабушка Василиса, – собрался он в Белозерки к Бахареву Ивану Васильевичу – тот ему книжку про пчел обещал – и я ему заодно шерсти клубок Марфе Петровне занести наказала, а он возьми – и вернись.

– Почему?

– В том-то и беда, что «почему». То клубок забыл – вернулся, а не успел отойти – кошка, говорит, дорогу перебежала. Ну, тут и совсем оробел парень.

– Где ты научился таким глупостям? – спросил дедушка.

– Сам Витька Хватов говорил.

Седоватые усы деда дрогнули в сдержанной усмешке.

– Чудак ты маленький. У тебя получается в точности, как у того Волка, что на днях у колхозной овчарни в капкан попал.

– А что с ним случилось? – в один голос спросили мальчики.

– Пойдемте ко двору, – предложил дед Матвей, – там и поговорим.

Все втроем они вышли на крыльцо, сели.

А рассказывал мне это Медведь, когда я в среду в лес за дровами ездил. Рассказывал и смеялся, как Волк, такой хитрый, такой пронырливый, впросак попал. Ну, а потому, как Медведь зверь солидный и врать не станет, то за правдивость его рассказа я головой ручаюсь.

Всю ночь под прошлое воскресенье Волк проохотился – и хоть бы хроменький мышонок попался. Пришел домой усталый, злой. Сидит у норы и репьи из хвоста выбирает.

Бежала мимо Лиса. Увидев Волка, остановилась.

– Ох, Волк, и удача тебя ждет! Смотри-ка, на самом кончике хвоста репей запутался.

– Что ж из этого?

– Как что? А лопни мои глаза, если это не есть самая удачливая примета! Уж я тебе говорю.

– Ох, утомился я, – вздохнул Волк, – но раз такое дело – пойду.

– Иди, иди, сам убедишься.

Вышел Волк на дорогу, видит: подсолнух валяется, а над ним Синица вьется. Выхватит семечко, перелетит на дерево, расклюет – и обратно вернется.

– О, вот она и удача! Бери, не зевай!

Улегся Волк у подсолнуха, лапки вытянул. Посмотрел – Синица подсолнух клюет.

Ближе, ближе крадется Волк.

Вдруг над самым ухом ка-ак кто-то крикнет:

– Крр-как ты смеешь?

Подскочил Волк, словно ужаленный. А это всего-навсего Ворон на Сороку-воровку забранился.

– Эк, дернуло тебя не вовремя! Вспугнул Синицу. А ведь верная лисья примета…

Только проговорил, глядь: птенец-соколенок из гнезда вывалился. Волк – к нему. А соколенок перевернулся на спину и когтями – рраз! Тявкнул Волк по-собачьи – и в кусты. Сидит, к царапинам листья подорожника прикладывает, а сам думает:

«Ни при чем тут лисья примета. Самому поосторожнее да поосмотрительнее надо бы. Поищу пойду еще что-нибудь».

Огляделся и видит: за полянкой, под кустом, Заяц днюет. Спит косой, даже носом посвистывает.

Осторожно подкрался Волк. Вдруг прыгнул. Пусто! А тут – бац! – его кто-то по лбу! Так и присел Волк. Заяц отбежал в сторону, со смеху покатывается.

– Ну что, Волк, сильны ли мои задние ноги?

Волк от стыда совсем серым стал. Пошел прочь, а сам думает:

«Ни при чем и тут лисья примета. Самому потихоньку да полегоньку надо бы. Поищу-ка еще что-нибудь».

Искал Волк, искал, до вечера искал. Набрел на Цаплю у озера.

Ползет Волк потихоньку, крадется Волк полегоньку. Глаз с Цапли не спускает. А Цапля съежилась вся, застыла на месте. К смерти приготовилась. То-олько это Волк пасть распахнул, схватить собирался, а Цапля-то носом кл-люк ему в глаз. Метнулся Волк в кусты, лежит, лапой синяк растирает, а сам думает:

«И тут ни при чем лисья примета. Самому побыстрее да попроворнее надо бы. Поищу пойду еще что-нибудь».

Пошел Волк побыстрее, побежал проворнее. Обогнул озеро с другой стороны. И прямо с ходу на утиное гнездо наскочил.

Утка – вкрик, да в небо. Утята – вписк да врассыпную. Разбежались глаза у Волка: которого первым хватать? Глядь: все пропали, точно растаяли. Утятки-то присели, глазки закрыли, сами желтоватые, трава зеленоватая – вот их и не видно.

А Утка – та времени не теряла. Позвала соседей на помощь. Налетели они на Волка и ну его щипать, и ну его крыльями бить, приговаривать:

– Не ходи, Волк, на озеро, не воруй, большелобый, утят наших.

Всю ему морду разбили, кровь все глаза залила.

Кинулся Волк наутек, да сослепу о дуб башкой – блям! – дождем желуди с дуба посыпались, по голове ударили – больно.

А Утка вернулась к гнезду, собрала всех утят в кружок, рассказывает про Волка, крыльями машет, а утята смеются, ножками притопывают.

Волк лежит под дубом, стонет. Что делать дальше – не знает.

Пока лежал, солнышко укатилось за лес с одной стороны, а месяц, ясный да круглолицый, выкатился с другой стороны.

Слышит Волк: вода рядом плещется, с камышом тихо шепчется.

«Пойду, – решил, – хоть глаза промою».

Вышел к берегу, ощупью стал на камешек, промыл глаза – батюшки светы! – гусь белокрылый в озере плавает, совсем рядышком на волнах покачивается. Бросился сослепу Волк за гусем – брызги фонтаном взметнул. Вынырнул, а это месяц колышется на волнах, ему подмигивает, а Енот стоит под вербой, похихикивает:

– Что это ты, Волк, на ночь-то глядя, купаться задумал?

Выбрался Волк из воды, поплелся домой. Пройдет, пройдет, да оглянется. А Енот стоит, ухмыляется.

«Ах, дурак я серый, – ругает себя Волк, – из ума выживать начал, старый! Ишь ведь, какое померещилось: месяц в воде за гуся принял».

Доплелся до норы, свернулся калачиком, дрожит от холода, прикрылся хвостом, чтобы согреться – за нос что-то царапнуло. Хвать зубами – репей!

– А все-таки лиса ни при чем тут, – сказал Волк. – Примета есть примета. Был бы сам половчее, посмекалистей – и не ложился бы теперь спать на голодное брюхо… Ап-ап-ап-чхи! О, вишь, и правда… А зачем на голодное? Примета ведь на целые сутки действительна. Вот пойду сейчас в колхозную овчарню, и уже где-где, а там улыбнется мне счастье.

Но у колхозной овчарни счастье Волку попалось цепкое, как схватило его за ногу, так и не выпустило: в капкан попал.

– Да, мудры твои приметы, Николка, – закончил с усмешкой дед Матвей, – ничего против не скажешь. Точь-в-точь, как у Лисы Патрикеевны.

Чужим умом

умяный с мороза, Костя вбежал в избу. Николка сидел за столом и читал книгу.

– Ты почему в школе не был, Николка? – звонко спросил он прямо с порога.

Николка показал пальцем на шею, обмотанную шерстяным шарфом.

– Простудился, – прохрипел он, – горло вот заложило и температура.

Костя достал из сумки тетрадь и подал ее Николке.

– Вот твоя контрольная. Евгения Викторовна пять поставила! И мне пять. Хорошо, что твоя шпар…

– Тс-сс, – шикнул на него Николка и показал глазами на дедушку Матвея. Говори, мол, да не проговаривайся.

Дедушка Матвей, который с самого утра был занят починкой ременной сбруи для своего колхоза, не торопясь, отложил в сторону покрышку от хомута и, покряхтывая, распрямился во весь свой чуть ли не двухметровый рост.

– Ты чего ж не раздеваешься? – спросил он Костю. – Пришел к другу – так будь как дома. А я вам сказку между тем расскажу.

– Много всякого на свете творится, да не про всякое в сказке говорится, – начал дед тихим голосом. – В глухом бору, под сосной вековою, в берлоге, родился у бурой Медведицы один-разъедный сыночек – толстопятый Мишатка.

Как подрос он немного, сказала ему Медведица:

– Ну, сынок, собирайся-ка со мной в лес. Наступила пора обучать тебя лесной грамоте; по каким тропкам ходить, с каким зверем дружить, как с голоду не пропасть и в капкан не попасть.

А Медвежонок ленив был да избалован: замотал головой, заупрямился.

– Какие еще мои годы, – говорит, – успею. Подремлю-ка я лучше, мама, на солнышке.

– Что ты, сынок, – убеждала его мать ласково. – И так вон распух весь. От долгого ведь сна не прибавится ума. Пойдем.

– Успею, – заладил свое Медвежонок.

И подобру с ним мать разговаривала, и отшлепала даже немного, но уперся на своем Мишатка, точно на пень наехал: не своротишь – и только.

Через неделю опять слышится из берлоги голос Медведицы: ругается.

– И распоследний ты лентяй!.. И взять бы вот прут, да прутом тебя!..

– Отстань, мать, – отмахивается Мишатка. – Надоело! Ну, чего пристала?

– Эх, Миша, Миша, – закачала головой Медведица, – на деревню иду ведь… Надо же тебе знать и как ко двору подойти, и как теленка задрать неслышно, и как целым-невредимым от собак уйти. Много премудрости всякой. А потом и здоровье мое не то, что раньше: стара становлюсь. Свалюсь вот совсем, кто тебя на ум-разум наставит?

– Ой, мать, ну хватит! – отвечает Мишатка. – Вот вырасту, силенки наберусь, и грамоты никакой не надо! И тебя на старости лет кормить-поить буду.

Тяжело вздохнула Медведица и подалась одна на деревню.

А Мишатка в берлоге полеживает, брюхо поглаживает. Днем спит или с мухами воюет, ночью тоже спит или на звезды удивляется: вроде и близко, а не достанешь.

Сутки миновали, вторые: ждать-пождать – нет матери. Голодно Мишатке. Перекатывается он с боку на бок, а сам думает: «Хоть бы косточку теперь какую-нибудь». Только где ж ее взять, эту косточку? В берлоге подчищено все, а наружу выйти лень, да и боязно. Однако голод – не свой брат. Вспомнил Мишатка про рыбу, что мать частенько приносила к обеду и покосолапил к реке.

Подошел, встал на камень, глянул в воду, а со дна реки косматая морда смотрит на него и жмурится. Мишатка с перепугу ка-ак по той морде хлопнет – и в рот лапу, и заскулил:

– Вай-вай-вай, бо-ольно! Вай-вай-вай, бо-ольно!..

А косматая морда в воде кривится и тоже во рту лапу держит. Такой на Мишутку страх напал, что и про боль забыл. Схватился – и в лес.

Долго он слонялся между деревьями, много всякой дичи видел, а взять не умел. А от голода даже бока посвело. Бродил он, бродил, опять к реке возвратился. А морда все на том же месте, словно нарочно его поджидает. Отбежал Мишатка подальше, сел на пенек, смотрит на воду издали и так плачет, что слезы ручьем бегут. Размазывает их лапой Мишатка по морде, приговаривает:

– Как же мне, Мишеньке, быть? Что же мне, маленькому, делать?..

Бежит мимо Волк, уши торчком, хвост палкой.

– Что ты, Мишатка, плачешь?

– Как же мне, дяденька, не плакать? Как же мне, серенький, слез не лить? Ушла моя маменька на деревню и пропала где-то.

– Да, хорошая была старуха, – запечалился Волк. – На рогатину, говорят, ее подняли. Что жаль, то жаль…

– Гы-гы-гы, – захныкал Мишатка, – пропадать мне теперь.

– Ну, ну, брось хныкать. Не такой уж ты маленький, чтоб живому тебе мыши голову отгрызли. Полезай вон в воду. Под камнями раков: ешь – не хочу.

– Да-а! Там зверь какой-то страшный сидит…

– Ай, чудак! Смотри!

Подвел его Волк к реке. Смотрит Мишатка: рядом с ним Волк – и в воде Волк. Он поднял лапу – и зверь в воде поднял лапу. Запрыгал тогда Мишатка от радости и как начал камни ворочать да раков на берег выкидывать – и часа не прошло, как целую кучу набросал.

Наелись они с Волком, сели, отдуваются, в зубах ковыряют. А Мишатка и говорит:

– Дяденька Волк, а ты, я слышал, родственником, мне доводишься?

– Из дальних, – ответил Волк.

– А давай, дяденька, тогда вместе жить? Твой ум и смекалка, а моя сила, а?

– А ты не бойся. Живи, как все живут.

– Ну-ну, где мне! Ничего-то я, дяденька, не знаю, ничего-то я не умею. Не покидай меня.

Покрутил Волк носом: и родственник Мишатка, и все такое… только кому ж охота обузу на себя брать лишнюю?

– А, ладно, – согласился Волк, – была не была! Но только чур, уговор: чтоб меня во всем слушаться беспрекословно. Как велю – так и делай.

Мишатка даже лапами по земле захлопал. Еще бы! За дядюшкиной головой и сыт будет, и думать не надо.

Пожили они так дня три, приелись им раки. Да и повыловили почти всех. Где-где лишь самые хитрые остались. Смотрит Мишатка в рот дяде, что тот ему присоветует. А Волк сел на камень, приложил лапу ко лбу, задумался. Часа три думал. Потом как подскочит.

– Погоди-ка… Да ведь вашему брату, медведю, кислый муравей, что мне барашек! Правда?

– Правда! – обрадовался Мишатка.

– Ну, вот и дело! Занимайся тут своими муравьишками, а я на деревню загляну. После раков что-то мясца захотелось.

Попитался Мишатка муравьями с неделю – куда что делось. Кожа да кости остались.

А Волк как ушел, так и глаз не кажет.

Завидел однажды Мишатка его издали, заорал, что было мочи:

– Дяденька-аа! Обожди-ии!

Хотел Волк в ельник шмыгнуть, да поздно: косолап Мишатка, но на ногу прыток. Нагнал Волка.

– Сил моих нет больше, дяденька, – взмолился он, – не столько тех муравьев, сколько земли да заноз в рот попадает. Язык вон распух. Погляди! – и вывалил наружу распухший язык.

Переступил Волк с ноги на ногу, ничего не ответил.

– А ты что несешь, дяденька? – спросил Мишатка.

– Так себе… барашек.

– Дай кусочек попробовать… – и облизнулся.

Скрепя сердце, оторвал Волк кусочек, дал Мишатке.

По зубам пришлась Мишатке баранина.

– Дай еще!

– Э, нет, – ответил Волк, – сам добудь.

– Откуда ж мне знать – как?

– А просто. На лугу, за лесом, стадо овец пасется. Хватай любую за шиворот и волоки, а я здесь тебя подожду.

– Ой, дяденька, страшно…

– А ты думал как? Поди-ка покажи, что и в тебе медвежья удаль имеется. Ну, чего смотришь? Делать, так делать! Что на это скажешь? Сам ведь обещал во всем меня слушаться.

Повернулся Мишатка и зашагал уныло. А серенький дяденька сидит под кустом. Племянничка ждет, да баранинку ест.

Вдруг – трах-ба-бах!

Волк даже вздохнул с облегчением.

– У-ф! Отделался, наконец, от племянничка…

Только сказать успел – глядь-поглядь: Мишатка на трех ногах скачет, навзрыд плачет. Но ягненка тащит-таки. Подбежал, швырнул его на землю.

– Пропади они пропадом, твои бараны! Ой, дяденька, больно! Ой, серенький, больно!.. Ногу-то мне насквозь прострелили.

– Э, чудак! – ответил Волк, – на охоту ходить да подстрелянным не быть? Знаешь что? Заберись вон на ту сопку, там вода из-под земли бьет горячая. Опусти в нее ногу – враз подживет. Беги! А за ягненка не бойся – постерегу.

Вскарабкался Мишатка на вершину сопки – и правда, не обманул Волк. Опустил он в горячий целебный источник ногу – затянуло к утру ранку. Спустился он вниз и остолбенел.

– А ягненок мой где?

– Понимаешь, Мишатка, беда какая случилась, – заюлил Волк, – сморил меня сон, а в это время вороны да сороки-воровки как налетели тучей – только рожки да ножки от ягненка оставили. Видишь, мослы одни…

Простоват был Мишатка, но догадки хватило.

– Эх ты, бессовестный, – говорит, – ни за что, ни про что сироту обидел.

И ушел от Волка. А Волку только этого и надо было.

Как перебивался Мишатка остаток лета – никто не знает. А как надвинулась зима – залег и он по стародавнему медвежьему обычаю в берлогу. Только на голодное-то брюхо зима что век кажется. Сосет он лапу, а она сухая, невкусная. Много ли жиру за чужим умом-то накопишь?

Пересидел Мишатка кое-как самые лютые стужи, а едва ростепельный март дохнул весной – невтерпеж стало. Вылез из берлоги на свежий воздух. Куда ни глянет – белым-бело. И тишина стоит мертвая. Куда пойдешь? Где что искать станешь?

Бежит мимо Лиса, рыжие волоса.

– Много лет здравствовать, мил-сердечный друг! Ой, какой же ты страшненький!

– Да, пожалуй, будешь страшненький, когда есть нечего… И присоветовать некому.

– Фу, о чем горевать. Пойдем-ка со мной. Так и быть, поделюсь.

Подвела его Лиса к гибкой березе, а на верхушке березы – петля, а в петле Заяц болтается.

– Ай, ловка Лиса! Как это ты?

– Зачем я? – отвечает Лиса, – сам он. По тропинке бежал, в охотничью ловушку попал. Выпрямилась береза – и вздернула Зайца. Ну-ка, нагибай ее вниз.

Нажал Мишатка лапой на березу – только треск пошел. Разорвали они Зайца. Сглотнул он свою долю прямо с костями – что ел, что не ел: сытости не прибавилось.

– Эх, Лиса, не подскажешь ли еще что-нибудь?

А Лиса – та себе на уме. Окинула Мишатку глазами, шевельнула хвостом.

– Хорошо, пойдем!

Завела она его в сосновый бор и говорит:

– Вон там за деревьями кусок мяса на бревне лежит. Волк себе на ужин оставил и колом приткнул, чтобы не украли. Не боишься Волка – тащи мясо, поделим!

Бояться?! Да Мишатка радехонек хоть этим досадить Волку. Подошел он к деревьям и видит: лежит бревно, над ним второе колом подпирается, а под колом кусок мяса. Дурак Волк! Прямо на виду у всех спрятал. Оглянулся Мишатка назад, а из-за дерева Лиса лапкой машет: тащи, мол, скорее, пока Волк не пришел… Зацепил Мишатка мясо когтями, покачнулся кол, верхнее бревно – блим! – и размозжило Мишатке голову.

А Лиса подошла тогда смело и говорит:

– Жалко мне тебя, мил-сердечный друг, да что поделаешь? Чужим-то умом ведь до поры до времени жить можно. А у меня вот и шкура цела, и медвежатники вдоволь. Когда еще охотник ловушку проверять придет…

Со двора донеслось протяжное мычание:

– Му-у-у!..

– Ох, корова-то у меня не напоена, – засуетился дед Матвей. И, пряча в седых усах хитроватую ухмылку, торопливо натянул заячий малахай и вышел из избы, оставив в раздумьи молодых друзей.