Текст книги "Сказки дедушки Матвея"
Автор книги: Владимир Бондаренко
Соавторы: Вениамин Бондаренко
Жанр:
Сказки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Братья Бондаренко
СКАЗКИ ДЕДУШКИ МАТВЕЯ
Скупой Бурундей
юньское утро. Воздух полон света, тепла, звона жаворонков. Окно столярной мастерской дедушки Матвея раскрыто настежь, и легкий ветерок шуршит рассыпанными по верстаку стружками. Сам дедушка Матвей, сутуловатый, широкоплечий, с проседью в черной курчавой бороде, сидит за верстаком и выстругивает для граблей зубья из клена. Вдалеке, сквозь кусты ивняка, поблескивает речушка Чагра, а ближе, подходя к самому бугру, на котором стоит дом дедушки Матвея, молодо зеленеет луг. Пройдет еще недели полторы, и колхоз «Заря коммунизма» выедет на сенокос. Поэтому дедушка Матвей торопится, чтобы успеть наделать столько граблей, чтобы хватило на всех.
По обыкновению, он напевает вполголоса что-то монотонное и бесконечное и краешком уха прислушивается к разговору своего девятилетнего внука Николки и его ровесника Кости. Они, играя на лужайке перед крыльцом дома, из-за чего-то не поладили.
– Ну, дай, – слышится умоляющий голос Кости.
– Хи-итрый, мне, что ль, не надо? – отвечает Николка.
– Жалко? Да? Жалко?.. Дал же я тогда тебе живого воробья? Дал?
– Фи, воробья!.. Его кошка съела.
Долго еще просит Костя. Но Николка неумолим. Еще бы! Ни у кого в школе нет такой богатой коллекции бабочек. Костя, обидевшись, уходит домой. А немного погодя, дедушка Матвей подзывает Николку:
– Поди-ка сюда, внук.
В окне мастерской появляется розовощекое, еще не успевшее хорошенько загореть лицо. Синие глазенки живо бегают.
– Ты что, дедушка?
– Тебе когда сегодня в школу? – спрашивает дедушка Матвей Николку.
– В школу? Так у нас каникулы, дедушка.
– Ага, каникулы. Так, так… А хочешь сказку послушать?
Николка с шумом влетает в мастерскую, усаживается на верстак, на пахучие стружки, положив завернутую коробку с бабочками рядом с собой.
– Не совсем это сказка, скорее – побасенка, а послушать не мешает, – певучим говорком начинает дедушка Матвей, не переставая обстругивать кленовые зубья.
За полями чистыми, за степями раздольными, среди сибирской тайги, у быстрой большой реки живут бойкие зверьки – бурундуки. Пять черненьких полосок, идущих от головы до хвоста, украшают их бурые спины.
Жили они как одна семья: друг дружке во всем помогали, в беде-горе не оставляли, по праздникам к белкам да зайцам в гости хаживали, орешками, ягодками, грибками угощались.
Только и в семье не без урода.
Был один такой – Бурундей. Праздники он не признавал, соседей избегал, на ночь запирал нору крепко, потчевал редко. Над каждым орешком дрожал, учитывал себя во всем да ужимал, зато в закромах у него чего-чего только запасено не было! Лет за сто не поесть всякой всячины. Портились постепенно запасы, в труху обращались. А Бурундею все мало: от зари до зари по лесу рыщет, что ни попало в нору тащит. А как увидит, что кто-нибудь нашел орешек покрупнее или ягодку порумянее, так аж затрясется от зависти. Целую ночь потом с боку на бок переворачивается, уснуть не может: так тот орешек и стоит перед глазами.
Как-то раз ночью беда стряслась: гроза была. Много бед бурундукам она понаделала: на того дерево свалила, того громом убила, того водой залила…
Зашел утром к Бурундею брат его.
– Пойдем-ка, – говорит, – поможем там одному. Над его норой сосну с корнем вырвало, нору землей засыпало. Новую рыть надо, а сам он ногу сломал.
– Некогда мне, – ответил Бурундей.
– Не зимовать же ему под открытым небом…
– У меня вон у самого весь вход размыло, – отвечает Бурундей.
– Сообща и тебе поправим. А ему в первую очередь надо.
– Надейся на вас, пожалуй…
– А если б тебе так?
– Без вас бы обошелся, – пробурчал Бурундей.
– А то не столько работы сделаете, сколько порастащите… Знаю я вас…
– И как не стыдно тебе о товарищах так думать? – возмутился брат.
Но Бурундей и слушать его не стал. Залез в нору и дверь закрыл.
В другой раз собрались на полянке в солнечный день бурундуки, прыгают, играют – посмотреть любо-дорого. Вышел и Бурундей. Встал в сторонке, хмурится, пасмурным сентябрем на всех поглядывает:
– Добегаетесь, голубчики, допрыгаетесь. Голодный год придет – животы подведет…
Засмеялись в ответ бурундуки:
– На наш век всего хватит!
– Солнце только при жизни светит! Радуйся, пока радуется!
– У него, ребята, за чужой щекой зуб болит!
Подошел тогда к Бурундею брат его:
– Плохо живешь, брат, с зажимкой. От других за тебя стыдно.
– Помалкивал бы уж, – зло проворчал Бурундей. – Кто-кто, а ты-то должен понимать: чем больше соберешь, тем дольше проживешь. Так-то.
– Э, брат, лишнее-то как есть погниет. А запасец, в меру у нас у каждого имеется. Не все же время работать, надо и порезвиться. А ты бы так, брат, бросил бы всех чуждаться, стал бы жить для других, глядишь и другие бы жили для тебя.
– Сегодня гуляем, завтра гуляем, а черный день?
– Эхе-хе, – вздохнул брат, – и в кого ты в роду скупой такой?
– Скупо – неглупо: сытно и любо, – обрезал Бурундей.
Но вот постигло бурундуков горе. Два лета подряд недород на орехи был. А на третье и урожай был хорош, ветки от орехов до земли гнулись, но зима легла ранняя да жестокая, намела сугробы высокие, а следом гололедица ударила. Вот и пришлось худо бурундукам. Да не одним бурундукам, а и мышкам сереньким, и птичкам-кедровикам, и белкам-скакуньям, и сойкам-крикуньям, – всем, кто зиму осенними запасами живет. А долго ли проживешь, когда с осени запасти не успели? Покуда могли, – делились, а тут время пришло и делиться нечем стало – хоть криком кричи…
Долго крепилась серая Мышка: и голодно – невмоготу, и на поклон к скупому Бурундею идти не хочется.
Однако не вытерпела, пошла.
– Бурундей, Бурундей, зернышек не пожалей. Все под снегом глубоко, весна, страх как далеко. Не дотянуть.
– Хи-итрая, мне, что ль, не надо? Вас тут ой-ой сколько! Всем давать – много будет. Проваливай!
Ушла Мышка, заплакала. А у норы бурундука уже Белка прыгает, на лапки дует: замерзла, бедная.
– Будь милостив, Бурундей, угла не пожалей: пусти с детушками погреться. Мороз сосну расколол – на снегу оказались.
А Бурундей и дверь не открыл.
– Что мне за дело до тебя и детей твоих. Хоть позамерзайте, не жалко…
– Ну орешков каких-нибудь дай. Сам знаешь, когда сыт – и мороз не страшен.
– Сегодня вам дай, да завтра вам дай, а сам по миру ступай? Так выходит?
– Ты же мне дядя, как-никак…
– Эка, ты… Дядя! Проваливай!
Только отошла Белка, а брат – на порог.
– Брат, а брат, одолжи, чем богат. Не сам пришел, – нужда привела.
– Что?! Пробегал, проскакал? Не я ль тебе говорил…
– Сам знаешь: зима подвела. Я ведь не для себя прошу: там у многих бурундята маленькие, спасать надо… Я же не чужой – брат твой родной.
– Брат, брат!.. На всех не напасешься… Вот орех, тебе одному, а больше не спрашивай. У самого чуть-чуть осталось.
Глянул брат, а орех-то трухлявый.
– Подавись ты им! Тьфу!
Бросил орех Бурундею под ноги и ушел ни с чем.
А все это время, пока то тот, то другой к Бурундею приходили, Заяц поблизости вертелся и слышал все. Зайцу-то что: шубка у него теплая, кустиков молодых вдоволь – грызи только, а гололедица даже и к лучшему: и от лисиц убегать лучше, и следов не остается. Одна забота: бегай по лесу да разузнавай, что где делается. Трус он, Заяц-то, а любопытный, и сердце у него жалостливое. Услышал он про белкину беду, присел у кусточка, задумался, как бы это Белке помочь, и придумал.
Прибегает к ней и говорит:
– Пойдем, Белка, определю тебя.
– Куда?
– А ты меньше разговаривай. Забирай детишек!
Белка рада-радехонька. Свистнула она по-своему детишкам, поскакали они за Зайцем.
А Заяц – прямиком к медвежьей берлоге, стучится в дверь:
– Михайло Иванович, а Михайло Иванович, отопри-ка на минутку!
Долго Медведь ворочался, никак проснуться не мог, еле глаза продрал.
– Кто там еще?
– Это я, Заяц, сосед твой. Пусти, Иванович, Белку погреться. Детишки у нее позамерзали – зуб на зуб не попадает…
Закряхтел Медведь:
– Ой, холоду вы мне напустите. Да ладно уж, пусть войдет. Места на всех хватит. Нырнула Белка с детишками под теплый медвежий бок, а Заяц уже за лосями помчался, только пятки сверкают. Всех собрал, что в лесу были.
– Лоси рогатые, лоси косматые! – обратился к ним Заяц, – бурундуки с голоду помирают: льдом весь снег посковало – до земли не дорыться. Выручайте бурундуков: разбейте им лед. Что вам стоит?..
Набежали сохатые к бурундукам. Раз по орешнику прошлись, в другой, и как не было ледяной корки: копыта-то у них острые, как железо.
Благодарят бурундуки лосей, а больше того – Зайца. Тут и Мышка прибежала. Юркнула в разрыхленный снег – тепло ей, и зернышек в прошлогодней траве сколько угодно.
Долго лежала зима да потрескивала. Но вот расступились тучи снежные, отогрелось небо ясное, проглянуло солнышко красное. Ожил лес, ожили звери. Весне радуются да сил набираются. А Бурундей от жадности в щепку высох, покоя лишился: гниет у него все, проветрить бы, да погода наступила плохая.
Собрались бурундуки, возмущаются:
– Смотрите вы: плесенью все процвело, а жадничал… Гнать его вон от себя такого! Гнать! Пусть один бирюком живет!
И выгнали.
Вырыл Бурундей нору у самой реки от всех подальше. И начал переносить свои запасы, но их было так много, что к осени еле управился. Прилег отдохнуть и радуется:
«Ха! Выгнали, загрозили… Без братьев, без друзей – куда веселей! Хоть под старость вздохну вольготнее…»
Вольготно вздыхал Бурундей до второй лишь весны. А как улыбнулось опять солнышко красное – растопились снега белые, зашумели воды вешние. Что ни час – выше в речке вода поднимается.
Всполошился Бурундей, взбудоражился. Хотел убежать – запасы жалко. Стал вытаскивать, да не вдруг: добра накопил – таскать не перетаскать.
Высыпали бурундуки на берег, потешаются:
– Что, Бурундей, прогневил реку своей скупостью? Ишь, как бушует! Ревмя ревет!
Сопит Бурундей, поторапливается, а река уже вплотную к норе подступила, через край перехлестывает.
– Не губи ты себя, – пожалел Бурундея брат. – Орехи – дело нажитое. Жив будешь – больше добудешь.
Что Бурундею слова? От жадности он совсем соображать перестал. Сунулся он было еще раз, а волна – гульк! – и захлестнула нору! Бросился брат на выручку, да поздно: только пузыри вверх идут.
– Оставь! – кричали бурундуки. Поделом ему: сам себя губит, кто других не любит!
– Ну, вот и все, – закончил сказку дедушка Матвей и посмотрел Николке в лицо. – Добрая пословица не в бровь, а прямо в глаз Бурундею угодила.
– Спасибо, дедушка, – чуть слышно проговорил Николка и понуро вышел из мастерской.
В окно было видно, как он, держа подмышкой свою коробку с бабочками, пересек улицу, направляясь к дому своего дружка Кости.
Маленькая ябеда
ойдя в избу, Николка прежде всего посмотрел на дедушку Матвея. Но тот как читал книгу, так и головы не поднял. Николка бочком, чтобы не привлечь внимание деда, подошел к бабушке Василисе. Она сидела у стола, вязала чулок, вполголоса считая петли.
– Бабушка-аа! – громко зашептал Николка и украдкой покосился на деда, – Сергей подбивал меня в банку с вареньем залезть, только я отказался.
– Что отказался – хорошо, – неожиданно, к полному замешательству Николки, сказал дедушка. – Но спроси-ка его, Василиса Андреевна, что сам доносчик-то напроказил.
У Николки от строгого взгляда бабушки прошлись по спине мурашки.
– Я… я ничего… я… нечаянно.
– Так это ты мой фикус сломал?
Глаза бабушки Василисы забегали по избе: что бы такое придумать в наказание внуку.
Дед снял очки, отодвинул от себя книгу.
– Ладно, мать, прости уж его; парень-то повинился. Я лучше ему сказку скажу.
В груди у Николки похолодело. Уж больно необычные у деда сказки: рассказывает – слушать охота, а кончит – раздумье берет.
А дедушка, словно ничего не замечая, начал свой рассказ.
Не за тридевять земель, не в тридесятом царстве, а у нас в избе жил и поживает себе на здоровье кот Мурлыка. А в чулане, под ларем, жила, но больше не живет, серая Мышка.
Как-то раз в марте пошел Мурлыка в Гореловский лес к Лисе Патрикеевне в гости, да припозднился. Домой возвращался уже на рассвете. И чтобы сократить дорогу, пошел напрямик через Круглый луг. Как дошел до старой ветлы, что посредине луга стоит, слышит: кто-то в дупле завозился.
«Ах, кстати добыча подвернулась! – подумал Мурлыка. – Сегодня как раз именины у Марфы Котафеевны, вот и принесу ей подарочек».
Крадется Мурлыка вверх по стволу – дыхнуть боится. Добрался до дупла, заглянул внутрь – и шерсть на спине дыбом встала. Такое страшилище! Сидит. Нахохлилось. Ушастое. Глазастое. Носастое. Вылупило страшилище желтые глазища, и когтями – ца-арап Мурлыку через весь лоб.
Шмякнулся Мурлыка о землю. Подхватился. Бежит домой, ног под собой не чует. А Сова из дупла:
– Хо-хо-хо! Ай да кот! Ай да Мурлыка!..
Лежит Мурлыка на горячих кирпичах на печке, стонет. Лапы горят: когда падал, отшиб. Все еще кровь из царапин сочится. Лежит, Сову клянет: всю красоту его изуродовала, как теперь с такой мордой на именины идти? И слышит: зовет со двора его кто-то:
– Мур-рр-лыка! Мур-рр-лыка-ааа!
«Кого еще там принесло не вовремя!» – зачесал Мурлыка на царапинах шерсть, чтобы не так заметно было, вышел. За погребицей – Марфа Котафеевна. Спинку колесом выгнула, хвост свечкой подняла: дожидается.
– Ой, долго ты как, Мурлышка, заморозил совсем. Как здоровье-то?
– Да что – здоровье! До сих пор в боку стреляет.
– А я уж думала, и в живых тебя нет. Сорока таких ужасов нарассказывала!
– Ох, уж эта мне Сорока! Доберусь – полхвоста выдеру!
– А изукрасила Сова тебя здорово! И надо же было связываться…
– Для тебя же старался, Марфа Котафеевна. Подарок хотелось получше подобрать, а теперь и не знаю, что и придумать. Правда, есть одна Мышь на примете. Вот уже год, как в чулане живет. Одна-разъединая на весь дом осталась. Только вот беда – слово ей дал не трогать. Больно уж Мышь-то на редкость полезная. Чуть сестра иль подруга появятся – прибежит и на ушко мне: там-то и там-то сидит. Очень полезная Мышь.
– Да ты мне, Мурлыка Котович, и без подарка мил.
– Без подарка нельзя. Я или у бабушки Василисы сала кусок стащу, или, уж на худой конец, куренка придушу. А кто еще на именины придет?
– Со всей улицы кошки и коты соберутся. В полночь – концерт у меня на крыше, а после – гулянье до утра по селу. Но смотри же, приходи. Без тебя и концерт неважный получится. Ты же столько весенних романсов знаешь!
Долго еще разговаривали Мурлыка и Марфа, а все это время за дверью погребицы серая Мышка, затаившись, сидела и весь разговор от слова до слова подслушала.
Роется в мякине, редкие зернышки выбирает, а сама думает:
«Ох, что же теперь будет? А вдруг узнает Мурлыка, что я ларь с пшеном проточила! И на заслуги мои не посмотрит! Съест! А что, если соседку Мышь заманить в пшено да и выдать Мурлыке? А вдруг заманить не удастся? А вдруг Мурлыке мало покажется? И он заодно и меня?.. Бр-р-р, стрррашно!».
И – выскочила вдруг Мышь из мякины, потанцевала на крышке погреба. Подпрыгнула раз пять. Пискнула раз десять. О, радость! Радость! Радость! Придумала! Придумала!
Стемнело. Бежит Мышь по Круглому лугу – серым клубочком катится. Вот здорово придумала! Наскажу Сове на Мурлыку – в двойной выгоде буду: от Кота избавлюсь, и Сова, когда надо, поможет.
Вот и старая ветла стоит, чернеется, под ветерком поскрипывает: стук-постук.
– Эй, Сова! Сова-аа! Большая голова!..
– Кто там? Хо! Вот так гостья! Десять лет от меня ускользала, а тут сама вдруг пожаловала.
Схватила Сова Мышь за шиворот, втащила в дупло, терзать приготовилась.
– Подожди, Сова, – говорит Мышь, – я к тебе с такой вестью, что уши твои торчком встанут.
– Ладно, мне не к спеху. Теперь ты у меня в когтях. Ну, что у тебя – выкладывай.
– А знаешь, Сова, кто у тебя на рассвете был?
– Знаю, Мурлыка.
– А знаешь, что ты ему весь лоб расцарапала?
– И это знаю. Сама царапала.
– И думаешь – простит он тебе? Знаешь, он что говорит?
– Хо! А мне от его разговоров ни жарко, ни холодно.
Много всякого насказала Мышь, приврала еще больше. И впрямь нагнала на Сову страху.
– Пока он всех котов и кошек на помощь себе не собрал, – говорит Мышь, – пока он один, пойдем, я тебя проведу к нему. Подкрадешься бесшумно и придушишь.
– Пошли!.. Э, нет, подожди. А почему ты пришла?
– Глупая ты, Сова. Из любви к тебе. Но и не без корысти. Думаю: расскажу, авось, и ты меня при случае выручишь.
– Выручить-то я выручу, но чем ты докажешь, что не прислал тебя Кот, чтобы заманить меня в ловушку?
Опешила Мышь, но смекалка и тут ее выручила.
– Пока доказываю – поздно будет. Наступит полночь, соберутся коты, запоют песню и на штурм двинутся. Как ты одна с ними справишься?
– Права ты, Мышь, не справиться мне, но и с тобой не пойду. Я вот что сделаю. Ты со мной здесь останешься, чтобы не надумала ты к котам вдруг переметнуться, раскрыть мои замыслы. А я пока родичей своих позову. Сунутся коты – такую им трепку дадим, дорогу домой забудут.
Сжалась Мышка в комок: ни жива, ни мертва. Наговорила на свою голову. Что же теперь будет? А Сова высунулась из дупла, закричала, заухала:
– Ух-у-ху! Хо-о-хо! Филины, совы, сычи, слетайтесь сюда все на помощь! С войском Мурлыка идет.
Слетались филины, совы, сычи. Ветлу словно шалью накрыли. Ждут.
И – вдруг – мя-о-ооу! Ми-и-оу! – раздалось, поднялось, понеслось! Сидит совиная армия, когти и клювы о сучья точит. Насторожилась вся. Изготовилась.
Ждать-пождать – нет котов. Звезда померкла, луна укатилась, заря занялась. На селе тишина-а! – стрекот сверчка в подполье услышишь. Лишь кое-где по селу одинокие кошачьи песни звенят: коты с именин расходятся.
Разлетаются птицы, ругают Сову – обманула их. А Сова на Мышь напустилась, когтями прижала.
– Ах ты, предательница! Да как ты смела! Да я бетя! Да я бетя!
Захлебнулась Сова от злости, и получилось у нее вместо «я тебя» – «я бетя».
А мимо Сорока-сплетница летела. Не расслышала, как следует – и ну каждому встречному и поперечному рассказывать:
– Мышь-то, Мышь-то, слышали? Прибежала к Сове с доносом на Кота, а Сова как закричит на нее:
«Ябеда, говорит, ты, ябеда и есть!». И где только слово такое мудреное выискала?..
Перебралась в то же утро Сова из дупла в лес и по сей день там живет-поживает. Живет-поживает и кот Мурлыка. А на лугу под старой ветлой беленькие мышкины косточки моют дожди весенние, гложут вьюги зимние.
Маленькая это история, и все о ней забыли. Осело только в памяти круглое словечко: «ябеда».
Старая хлеб-соль
(по мотивам африканской народной сказки)
чень люблю я русские пословицы, – сказал однажды Николка. – Ох, и мудрые!
– Верно, внучек, – подтвердил дедушка Матвей. – Но есть и плохие. Только в плохой пословице весь смысл снаружи. А в хорошей он в глубине за словами таится. Над такой пословицей подумать надо. У доброго да хорошего человека и дела добрые да хорошие. А завистник и злой и за доброе дело порой злом платит…
Бежал Волк мимо горы, а камень возьми да и скатись сверху-то и прижал к земле волчий хвост. Волк – и туда, и сюда, эге, где там! – лежит камень, не шелохнется. Хоть в пору хвост отгрызай себе. Утомился Волк и говорит:
– Пропадать мне теперь. Или вороны меня заклюют, по косточкам разнесут, или…
– Или я убью, твоей крови попью, – сказала черная Змея, выползая из-под скалы.
Волк со страху совсем седым стал. А Змея и говорит:
– Ну, Волк, готовься к смерти, Какова будет твоя последняя воля?
– Ничего, – отвечает Волк, – мне не надо, только пошли ты за моим соседом Ежом Иглычем. Препоручу я ему за детками присмотреть.
– Что ж, это можно, – согласилась Змея. И послала за Ежом Иглычем лучшего ходока – быстроногого паука.
Явился Еж.
– Милый мой дружочек ежичек, – запел Волк сладким голосом, – пришла пора мне с жизнью распроститься. Пригляди-ка ты за моими детками, бедными волчатками… Если б знали они да если б ведали… О-ох…
И залился серый горькими слезами. А сам исподтишка моргает Ежу: выручай, мол, сосед.
Обернулся еж, да хвать Змею за хвост…
– Ах ты, сух-хомордый! – зашипела Змея. – Я вот тебя!.. – и жалом на него.
А еж – раз! – и в клубок! И ну кататься, и ну валяться по змеиному телу. Всю-то он ее искровянил, всю-то он ее изранил. Потом схватил ее за шею – и голову оторвал.
– Спасибо тебе, Иглыч! – говорит Волк. – Теперь за камнем дело.
Еж, не говоря ни слова, уперся в камень плечом, раз крякнул, другой крякнул – и отвалил камень, освободил Волку хвост.
– Спасибо тебе, Иглыч! – говорит Волк. – Теперь за тобой дело.
Еж так и ахнул.
– Как так? За мое мыло да меня же и в рыло?!
– А ты что думал? Голоден я – и все тут!
– Что ты, – говорит еж, – старая хлеб-соль не забывается.
– Твое дело ежачье: подставляй живот – драть, буду!
– Так ведь старая хлеб-соль не забывается? – упирается Еж.
– Кто тебе сказал?
– Все говорят. Все и живут по этому закону. Кого угодно пойдем спросим.
– Что же, – согласился Волк, – пройтись не мешает. Аппетит лишь сильнее взыграет. Но помни: кто первый скажет: старая хлеб-соль забывается, – тут тебе и крышка!
Пошли. Шли они дорогою, шли широкою, навстречу им Мышь, Куропатка и Журавль.
– Скажите, честная компания, – обратился к ним еж, – старая хлеб-соль забывается?
– Что ты? Разве можно? – отвечает Журавль. – Попался я однажды в силок. Бился-бился, бился-бился, из сил выбился. Думаю: все, конец! Бежала тут на мое счастье Мышка серенькая. Зубками силок погрызла, погрызла – и перегрызла. А сегодня она в мышеловку попалась. Попросила Куропатку, чтоб меня позвала. Пришел я. Носом клюк да клюк, клюк да клюк – вот и выклюкал ее на волю. Не-ет, что ты: старая хлеб-соль не забывается…
– Как, Волк, доволен? – спрашивает Еж.
– Нашел у кого спрашивать: Мышь дальше норы, Куропатка дальше травы, а Журавль дальше носа ничего не видят. Поищем кого поумнее.
Пошли. Шли-шли, долго шли. Попадается им навстречу Рысь.
– Скажи-ка, Рысь, – обратился к ней Волк, – старая хлеб-соль забывается?
– А в чем дело?
– Да так и так, – говорит Еж, – я Волка от верной гибели спас, а он…
– Спас-то он спас, – перебил Ежа Волк и подмигнул Рыси, – толька ежатинка уж очень нежна да вкусна.
– Так о чем же разговор? – удивляется Рысь. – Велика ль беда, если бы ты его и того…
Обрадовался Волк.
– Подставляй-ка, Еж, брюхо! – кричит.
– Нет, Волк, – говорит Еж, – если дам я себя съесть, то только по закону. Пойдем-ка, поищем сизого Орла. Он всем птицам и зверям судья. И ему все лесные обычаи ведомы. Как он скажет, так тому и быть.
– К Орлу, так к Орлу, – говорит Волк. – Все равно, Еж, ты от меня не отвертишься.
Близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, шли они день до вечера, красного солнышка до заката. Видят: Орел на дубу сидит.
– Орел-мудрец, горных вершин жилец, – обратился к нему еж, – рассуди нас с Волком по чести, по совести: старая хлеб-соль забывается?
– Расскажи-ка толком, еж, – говорит Орел.
Рассказал Еж, как дело было.
Заклекотал Орел.
– Идемте к горе вместе, рассудим на месте.
Пришли они к горе. Орел и говорит:
– Садись, Волк.
Волк сел.
– Распуши хвост!
Волк распушил.
– Вали, Еж, камень ему на хвост.
Поморщился Волк, но сделал, как Орел приказал.
– Ну вот, – говорит Орел, – вы и квиты. Иди-ка, еж, спокойно домой, а ты, Волк, как надоест сидеть, тоже вставай и уходи.
Зашли они за гору, а Орел и говорит Ежу:
– Что же ты, Иглыч, и умен, и в лесных науках умудрен, а впросак попал? Пора бы знать, что за зверь наш Волк: за добро он злом платит.
