Текст книги "Тени Королевской впадины"

Автор книги: Владимир Михановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Все шумно поднялись с мест, чокнулись пенящимися кружками.

Наблюдательный Иван успел заметить, как сидящий напротив него Володя-Молчун, вечно хмурый молодой человек примерно одного с Талызиным возраста, поставил на стол свою кружку, только поднеся ее ко рту, но не пригубив.

Иван знал, что родители Володи были репрессированы в 1937 году. Отец, ведущий инженер одного из оборонных заводов, обвинялся в том, что хотел организовать покушение на Сталина. А спустя четыре дня забрали и мать. Когда началась война, отца Володи выпустили, и он налаживал производство взрывчатой смеси для борьбы с фашистскими танками. Потом отец Владимира добился, чтобы его, несмотря на больное сердце, приняли в ополчение, и уже глубокой осенью сорок первого погиб под Москвой.

Мать из лагерей так и не вернулась.

Каким-то образом сын получил от нее несколько писем с далекой, почти мифической Колымы, о чем он под большим секретом рассказал Талызину, когда они поближе познакомились. Посвящать в детали Ивана он не стал, однако и услышанное ошеломило Талызина настолько, что он не знал: верить или не верить?.. «Я твердо знаю одно, – шептал ему Володя, горячечно блестя глазами, – мой отец не мог быть врагом народа. И мать тоже».

Теперь он сидел перед полной кружкой, не поднимая головы. Остальные уже шумно закусывали, перебрасываясь короткими репликами.

– А тебе что, Молчун, особое приглашение нужно? – раздался голос комсорга, и разговоры за столом притихли.

Володя, малость помедлив, протянул руку к своей кружке и, неловко задев за край, опрокинул. Пиво пролилось на стол, образовав лужу.

– Ну, и как прикажешь расценивать твой поступок? – спросил комсорг. В голосе его прозвучали зловещие нотки.

– Понимай как хочешь…

– Давно я, Молчун, собирался заняться тобой, – повысил голос комсорг, – да все времени не было. Ты тянешь назад весь курс, и твое политическое лицо…

– Угомонись, Шустов, – перебил комсорга Талызин. – Видишь, у парня руки трясутся.

– Пива давно не пил! – дурашливо добавил кто-то в напряженной тишине, пытаясь разрядить атмосферу.

– Не перебивать! – поднял руку Шустов. – Да и ты, Талызин, темная лошадка, – перевел он взгляд на Ивана. – Видали мы, знаешь, таких героев, которые вместо армии в кустах отсиживаются.

Иван поднялся. Темная волна ярости затопила его.

– Это кто же в кустах отсиживался? – спросил он, сжав кулаки так, что суставы побелели, и тихо, звенящим голосом добавил: – Я тебя пришлепну, негодяй, как муху, если ты не возьмешь свои слова обратно.

Ляля испуганно дернула его за рукав пиджака и прошептала еле слышно:

– Ваня, садись! Да садись же. С ума, что ли, сошел?

– Между прочим, зря, Талызин, в бутылку лезешь, – произнес примирительно Шустов, спесь которого заметно поубавилась. – Я отталкиваюсь от твоего личного дела, а в нем довольно странные пробелы. Не собирался об этом говорить всем, да сам вот заставил.

– Рот как? Мое личное дело?

– Да.

– А кто тебе, интересно, дал право совать нос в чужие личные дела? – спросил Талызин спокойным голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Я в этом разберусь, обещаю тебе.

Шустов пробормотал что-то невразумительное.

– Да будет вам, ребята, – взяла на себя мирную инициативу Ляля. – Дело-то выеденного яйца не стоит. Выпьем пива и забудем ссоры-раздоры…

Кто-то, взяв солонку, тщательно тряс ее над пивной лужицей, которая успела впитаться в несвежую скатерть.

Соседка Ляли наклонила наполовину опорожненную бутылку над кружкой Володи.

– Спасибо, подруга, что-то не хочется, жажда пропала, – покачал Молчун головой и отодвинул ее руку.

Постепенно шум за столом возобновился, снова зазвучали молодые голоса.

Угрюмый Талызин, играя желваками, тяжело опустился на стул. Он слишком хорошо понимал, что таится за обмолвкой Шустова о его личном деле, которое должно храниться в сейфе, за семью печатями. Значит, этот рыжий деятель имеет доступ и к другим бумагам, которые лежат в отделе кадров. Ясно, что такая возможность предоставляется только людям известного сорта…

Иван побарабанил пальцами по столу. Боже, до чего все это мерзко! До этого момента Талызин только предполагал, что на курсе имеется законспирированный стукач. И теперь вот самолично имел сомнительное удовольствие в этом убедиться.

Есть не хотелось. Он слушал жужжание голосов, рассеянно ковыряя вилкой в тарелке.

Вспомнилась его последняя «одиссея», лагерь для военнопленных, француз, Гамбург и полный приключений путь домой через нейтральные страны.

– Что с тобой, Ванюшка? – спросила с улыбкой Ляля и ласково погладила его по плечу. – Не грусти.

– Наоборот, я сегодня весел, как никогда, – мрачно возразил Талызин, наливая в стакан пива.

Ляля придвинула ему винегрет.

– Отощал ты после сессии, – заметила она.

– Потому что на скудных харчах, – не преминула вставить ее соседка.

– Столовка наша – кошмар, – покачала головой Ляля. – Однажды я там пообедала…

– Нормальная столовая, – возразил Талызин, налегая на винегрет.

– А знаешь, Иван, приходи к нам обедать после занятий! – тряхнула косой Ляля. – Я так готовлю – пальчики оближешь!

– Спасибо, – поблагодарил Талызин.

Соседка, наклонившись к Ляле, что-то шепнула ей на ухо. Иван в общем веселом гаме разобрал лишь два слова: «напрасные хлопоты».

Разошлись в десятом часу вечера.

Выйдя на морозную вечернюю улицу, Талызин вытащил кошелек и пересчитал деньги, оставшиеся после складчины. Затем взмахнул рукой, и проезжавшее мимо такси остановилось. Улыбнувшись тому, что загаданное сбылось, сел рядом с водителем.

Решение пришло внезапно. Талызин почувствовал, что ему совершенно необходимо увидеть Веронику Николаевну, хотя бы издали.

«Пройду мимо ее дома, может, хоть в окошке увижу», – подумал он и в этот момент вспомнил, что даже адреса ее не знает.

– Куда едем? – спросил таксист, так и не дождавшийся, пока пассажир соберется с мыслями.

– По маршруту троллейбуса, – произнес Талызин и назвал номер маршрута.

– По маршруту так по маршруту, – согласился водитель, трогая машину. За свою долгую беспокойную работу он привык к разного рода клиентам и потому ограничился вопросом: – До какой остановки?

– До конечной, отец.

Чем дальше от центра, тем освещение становилось хуже. Окраина была полутемной. Но близ дома, в котором жили Барановские, горел фонарь на столбе. Талызин рассчитался с таксистом и вошел в освещенный круг.

В одном окне горел свет.

Иван подошел к палисаднику, прошелся вдоль него несколько раз, затем в раздумье остановился.

Где-то совсем по-деревенски лаяли собаки, тянуло печным дымком. На душе было легко, спокойно, и Талызин подумал, что готов бродить здесь хоть до утра. Пойдет же она утром на работу…

Скрипнула дверь. На крыльце показалась женщина в платке и накинутой на плечи шубейке. Женщина пристально и тревожно всматривалась в Талызина, стоявшего в тени, которую отбрасывал дом. Казалось, она ожидала кого-то, веря и не веря.

– Вам кого, товарищ? – спросила она чуть хриплым от волнения голосом.

– Вероника… Это я, – негромко произнес Талызин.

Она легко сбежала с крыльца, подошла к калитке.

– Иван Александрович! Вы? Боже мой, а мне померещилось… – Вероника Николаевна не договорила.

Талызин растерянно молчал. Хорошее настроение его бесследно улетучилось. С минуту они стояли по обе стороны притворенной калитки.

– Как вы здесь очутились? – нарушила молчание Вероника.

– Был недалеко, шел мимо… – промямлил Талызин и, поняв, что его слова звучат не очень-то убедительно, умолк.

– Что же мы стоим? – Вероника отодвинула щеколду. – Заходите, коли пришли.

Дом показался Талызину тесным, но уютным. В маленькой прихожей было чисто прибрано, пахло свежевымытыми полами.

– Ваши спят, наверно? – шепотом спросил Талызин, снимая пальто.

– С чего вы взяли?

– Окна темные.

– Мама занавешивает. Привычка с войны осталась. Никак ее не отучу.

– А вы в войну в Москве оставались? Не эвакуировались?

Вероника покачала головой:

– В войну я в ПВО служила. Зажигалки на крышах тушили. И потом, честно говоря, очень не хотелось уезжать из Москвы.

В прихожую вбежал мальчик лет семи и без всякого смущения воззрился на гостя.

Талызин присел на корточки.

– Давай знакомиться, – протянул он мальчику руку. – Тебя как зовут?

– Сергей.

– Сергей? В таком случае мы знакомы! – весело воскликнул Иван.

– Как это? – удивилась Барановская.

– Заочно, Вероника Николаевна, – довольно туманно пояснил Талызин. – А меня – дядя Ваня, – представился он мальчику.

Рукопожатие Сережи оказалось крепким, скорее – цепким.

– Входите, – пригласила Барановская, открыв дверь в комнату.

– Очень приятно, – поднялась навстречу мать Вероники, Агриппина Захаровна. – Гостям всегда рады.

– Это мой лучший слушатель, мама, – сказала Вероника Николаевна. – Я тебе говорила о нем.

– Говорила, говорила, – охотно подтвердила старушка.

Лицо ее показалось Талызину знакомым. Потом он вспомнил, что мельком видел ее в окне, когда провожал Веронику.

Агриппина Захаровна пошла на кухню приготовить чай.

Вероника, пытаясь скрыть легкое замешательство, вызванное неурочным приходом Талызина, принялась наводить порядок на пузатом комоде.

Гость, сопровождаемый Сережей, подошел к зеркалу и стал рассматривать фотографию, прикрепленную над ним. Молодой мужчина в форме младшего лейтенанта глядел прямо, открыто.

– Мой муж, – сказала Вероника Николаевна, проследив взгляд Ивана. – С войны не вернулся, пропал без вести… – Голос ее дрогнул.

– Вы получили извещение?

– Нет.

– В таком случае… Знаете, всегда остается надежда…

– Он писал мне с фронта, писал часто, как только выдавалась свободная минутка, – горячо заговорила женщина. – И вдруг письма перестали приходить. Как отрезало…

– Надо сделать запрос.

Вероника Николаевна махнула рукой:

– Куда я только не писала! Столько запросов послала – числа нет. Всюду обращалась, куда только можно. Да и сейчас пишу, но ничего вразумительного в ответ не получаю.

– Война, страшное народное бедствие, – вздохнул Талызин. – Миллионы людей сдвинулись с мест, миллионы все еще, хотя наступил мир, находятся в движении, ее имеют постоянного адреса. Как говорится, вавилонское столпотворение…

– Я понимаю, – задумчиво произнесла Вероника Николаевна, – и надежды не теряю. Продолжаю делать запросы, и каждый день ожидаю вестей…

Агриппина Захаровна внесла в комнату закипевший чайник.

– Прошу к столу, Иван Александрович, – церемонно сказала она, улыбнувшись Талызину.

Вероника быстро разложила по тарелкам нехитрую закуску. Затем строго сказала мальчику, крутившемуся тут же:

– Сергей, пора в постель.

– Ну, мам… – протянул Сережа, готовый расплакаться.

– Никаких разговоров.

До того как на стол был водружен чайник, Талызин и Сережа успели познакомиться поближе. Мальчик показал гостю свою коллекцию марок, а Талызин починил барахлившую железную дорогу. Поэтому он счел необходимым вмешаться в разговор, грозивший перейти на повышенные тона.

– Вероника Николаевна, – произнес он, – пусть Сережа немного побудет с нами.

– Это в честь чего же?

– В честь открытия движения!

– Это как? – подняла брови Вероника Николаевна.

– Движение по железной дороге, – пояснил Талызин, кивнув на игрушечные вагончики.

– Разве что в честь открытия движения… Пятнадцать минут – и ни минутой больше. Слышишь, Сергей?

Сережа с криком «Ура!» взгромоздился на стул рядом с Талызиным.

Агриппина Захаровна начала раскладывать по блюдцам варенье.

– Крыжовник? – спросил Иван.

– Крыжовник, – подтвердила она. – Сами варили.

– А я собирать помогал, – вставил Сережа, погружая ложку с вареньем в чай.

Потом потолковали о текущих делах в институте и на курсах, причем Агриппина Захаровна обнаружила немалую осведомленность. Чувствовалось, мать и дочь дружны и понимают друг друга.

– А курсы-то нынче кое-кому оказались не под силу, – заметила Вероника. – Многие ребята, как говорится, складывают оружие. Уходят. В одной моей группе, например, меньше половины осталось.

– Дезертиры, – добавил Талызин, подливая себе чаю.

– Дезертиры не дезертиры, но мне это не нравится, – сказала Вероника. – Привыкла работать с полной нагрузкой.

– Что же делать? – вступила в разговор Агриппина Захаровна. – Насильно учить твой английский никого не заставишь.

– И не собираюсь никого заставлять. Студенты сами должны понимать: ведь лучше же знать два иностранных языка, чем один. Разве не так?

Сережа, тараща сонные глаза, переводил взгляд с одного на другого, сидел тихо, радуясь, что за разговором взрослые о нем забыли.

– Ну как ты, Ника, не понимаешь! – всплеснула руками Агриппина Захаровна. – Студентам и так достается, институт-то ведь нелегкий. А тут еще – второй язык иностранный. Сама ведь рассказывала, как тяжело приходится Ивану Александровичу, – кивнула она на Талызина.

– Ах, мама, разве в этом дело? – лицо Вероники зарозовело. – Главное, он же тянет, справляется. Правда?

Иван кивнул.

– Почему же другие не могут осилить? – пожала она плечами. – Просто не понимаю.

– Но вы забыли, Вероника, рассказать, что надумали сделать для привлечения народа на курсы, – напомнил Талызин.

– Очень просто. Обращусь к институтской общественности. Между прочим, я уже переговорила с комсоргом вашего курса. Активный такой парень. И, знаете, он очень заинтересовался моим контингентом.

Иван отодвинул чашку:

– Вы с Шустовым говорили?

– Ну да.

– И что он?

– Я же говорю – поддержку обещал.

– Поосторожнее с ним, – произнес Талызин, и что-то было в его голосе такое, что заставило женщин переглянуться.

– А что вы, собственно, имеете в виду? – насторожилась Агриппина Захаровна.

– Ну как вам сказать… Скользкий Шустов человек, – неопределенно ответил Иван Александрович.

– А может, у вас с Шустовым конфликт вышел? – спросила Вероника.

– Дело вовсе не в конфликте, – ответил Талызин, удивляясь ее проницательности.

– Ох, вижу, и впрямь трудно вам достается учеба, Иван Александрович, – вздохнув, подвела итог Агриппина Захаровна.

– Ничего, как-нибудь справлюсь, – улыбнулся Талызин. – В войну труднее приходилось.

– В войну всем ох как несладко пришлось, – вздохнула Агриппина Захаровна.

– Вы на каком фронте воевали? – спросила Вероника Николаевна.

– На разных довелось…

– Послушайте, – она перевела взгляд с Талызина на фотографию над зеркалом, – а может, вы его встречали?.. Там, на фронте…

Иван покачал головой.

– Конечно, я глупости говорю. Где там встретишь? В таком-то столпотворении…

Они допили чай в тяжелом молчании.

Талызин посмотрел на часы, поднялся и начал прощаться.

– Приходи к нам в гости, дядь Ваня, – попросил Сережа, влюбленно глядя на Талызина.

– И впрямь, захаживайте, Иван Александрович, на огонек, – по-прежнему церемонно произнесла Агриппина Захаровна. – А ты гостя проводи, – добавила она, обернувшись к дочери.

– Мама вас признала, – сказала Барановская, когда они вышли за палисадник. – А это редко с ней бывает.

Они не спеша шли по пустынной улице к остановке троллейбуса. Мимо прокатила машина с зеленым глазком, но Талызин сделал вид, что не замечает ее: финансы его находились в плачевном состоянии.

На остановке не было ни души. Они тихо переговаривались в ожидании троллейбуса, как старые, добрые знакомые.

– Какие у вас планы на каникулы? – спросила Барановская. – В дом отдыха поедете?

– Нет, останусь в Москве. Позанимаюсь немного по специальности. И потом, подработать думаю, стипендии не хватает.

– Где?

– На станции Сортировочной. Там грузчики требуются, я на днях справлялся. Платят неплохо. А заниматься в общежитии будет удобно, многие разъедутся на каникулы.

Вероника плотнее закуталась в платок.

– Иди домой, замерзнешь, – забеспокоился Талызин. Он сам не заметил, как перешел на «ты».

– Ничего, троллейбуса дождусь, – сказала Вероника.

– А как устроишься с питанием? – нарушила паузу Вероника Николаевна, тоже переходя на «ты». – Студенческая столовая ведь закрывается на каникулы.

– Тоже мне проблема! – беспечно махнул рукой Талызин. – Мало ли столовых в Москве. Да тут, кстати, один товарищ приглашал меня на домашние обеды, так что перебьемся. Послушай, а как уменьшительное от имени Вероника? Я думал – Вера, а мама зовет тебя Ника. Правильно как?

– Какая разница, лишь бы звали ласково.

Иван вдруг привлек ее за плечи и попытался поцеловать.

– Не нужно, – отстранилась Вероника.

– Я тебе не нравлюсь?

– Нравишься, – вздохнула она. – Я заметила тебя с первого дня, с первого занятия. Помнишь?

– Еще бы!

– Но я не могу… Я просто не могу… Неужели надо объяснять тебе?..

– Не надо.

Из-за поворота показался троллейбус.

– Мы увидимся, Ника?

– А почему бы нет? Заходи к нам. – Вероника улыбнулась на прощанье.

Всю долгую дорогу до общежития Талызин перебирал в памяти вечернее чаепитие у Барановских. Вспоминал каждое слово Вероники, каждый жест, затаенную печаль в глазах, фотографию строгого танкиста над зеркалом, Сережку, который несколько раз влезал ему на колени, и Агриппину Захаровну, смотревшую на него с материнской нежностью.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Решив убрать Гарсиа, Четопиндо все тщательно продумал и взвесил.

Совершив задуманное руками Миллера, он сразу убивал двух зайцев: во-первых, со сцены исчезал Гарсиа, во-вторых, Миллер связывался по рукам и ногам. Его новый помощник, конечно, не мог не понимать, что, будь фотография, на которой он душит Гарсиа, передана полиции, конец бразильцу немецкого происхождения или там немцу бразильского происхождения неминуем.

Впрочем, все это на крайний случай, рассуждал Четопиндо, случай, который, даст бог, не наступит. Миллеру готовится совсем иная судьба… Не случайно, разговаривая с ним вечером в доме Шторна накануне пластической операции, он, Четопиндо, не побоялся раскрыть свои карты.

– Несколько дней после операции вы должны избегать солнца, – обратился Шторн к Миллеру. – Следите, чтобы его лучи не попадали на лицо. Есть у вас сомбреро?

– Куплю.

– Пойди-ка поищи шляпу в прихожей, – повернулся Шторн к ассистенту.

– Не нужно, Шторн, – вмешался Четопиндо. – У нас в машине есть сомбреро.

– А, ну хорошо, – кивнул Шторн. – Послушай, Артуро, а где твой симпатичный шофер?

Четопиндо пожал плечами:

– В машине, должно быть, возится. Ты хочешь его видеть?

– Не обязательно.

– Так зачем тебе Гарсиа?

– Передай ему мою благодарность, – попросил Шторн, – за то, что прибрал листья возле дома.

– Передам, – пообещал Четопиндо.

Шторн прошелся по гостиной.

– Позавтракаете? – предложил он.

– Спасибо, мы спешим, – отказался Четопиндо. – Перекусим в дороге.

Время от времени то Шторн, то Четопиндо поглядывали на Миллера, стоявшего у окна: Шторн – с гордостью, как мастер-художник на только что завершенное полотно, Четопиндо – с нескрываемым удивлением, смешанным с восхищением. Генерал не впервые видел работу Шторна, но каждый раз она вызывала у него восторг.

Миллера и впрямь было не узнать: вместо плотных холеных щек – чуть впалые щеки не то спортсмена, не то аскета. Уши, которые прежде оттопыривались, были теперь прижаты. Прямой нос, которым Миллер гордился, приобрел пикантную горбинку. Холодные навыкате глаза взирали на мир сурово, с некоторой долей презрительности.

Четопиндо присмотрелся и спросил:

– Удобно в линзах?

Миллер ответил:

– Режет немного.

– Это с непривычки. Пообвыкнетесь, – успокоил Шторн.

Четопиндо посмотрел на часы:

– Что ж, пора ехать.

– Я провожу вас, – сказал Шторн.

– Не нужно, – властно остановил его Четопиндо.

Шторн остался в доме. Четопиндо и Миллер быстро направились к машине. Прежде чем захлопнуть дверцу, Четопиндо оглянулся, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает.

Генерал вел машину умело – чувствовался опытный водитель, к тому же отлично знающий дорогу. Без всяких осложнений они миновали ворота в заборе-тайнике и выбрались на автостраду. Четопиндо закурил, и Миллер украдкой опустил немного стекло. Генерал смотрел вперед. Шоссе было пустынным.

– Теперь нужно избавиться от нашего груза, – сказал Четопиндо негромко.

Машина наращивала скорость. Стрелка спидометра давно миновала отметку «100», переползла через «110», «120» и остановилась возле цифры «130». Скорость, однако, не ощущалась – так легко шел «Крайслер».

Миллер время от времени поглядывал на себя в зеркальце водителя.

Четопиндо усмехнулся:

– Привыкаешь к новой «вывеске»?

Миллер не ответил.

Машина продолжала пожирать пространство.

– Сегодня не так душно, как вчера, – заметил Миллер.

– Немудрено: мы поднялись на полторы тысячи метров над уровнем моря, – усмехнулся Четопиндо, раскуривая сигару.

Вдали показались синие горы, казавшиеся воздушными. Вершины были покрыты вечными снегами. Одна из них курилась: в небо поднималась струйка дыма, тоненькая и безобидная издали.

– Вулкан, – сказал Четопиндо. – Его изображение ты найдешь почти на любой оливийской марке. Он помолчал и добавил: – Этот вулкан никогда не спит. Даже не дремлет. Вот с него нам и надо брать пример, Миллер.

– Что ты думаешь о Шторне? – неожиданно спросил Четопиндо.

Миллер пожал плечами:

– Золотые руки. И еще, пожалуй, любопытен чрезмерно.

– Вот именно, – проворчал генерал. – Надеюсь, ты не сболтнул там лишнего?

– Нет.

– С ним нужно держать ухо востро. Имей это в виду на будущее, поскольку тебе придется с ним общаться. Темная он лошадка, хотя слушает меня беспрекословно. Мне кажется, у него сильные связи… Но так или иначе, это наш человек, – заключил генерал, глядя на дорогу. – Нас ждут большие дела, Карло. Нужна твердая власть, обстановка в стране сложная… Единственная реальная сила в стране – армия, и она со мной.

x x x

Когда ворота за машиной с гостями закрылись, Шторн прошелся по дорожке, чисто подметенной несчастным Гарсиа.

Шторн поднялся на веранду и долго глядел на бассейн, воскрешая в памяти картину, увиденную из окна при мгновенной вспышке блица. За несколько секунд до вспышки он сумел сделать собственный снимок. Хотя он делал его сквозь стекло, к тому же без всякого освещения, в инфракрасных лучах, фото получилось отчетливым. Отличная техника и на сей раз не подвела. Можно собирать досье на нового помощника «нашего протеже»! Одно, как говорится, к одному.

Сразу после того как Шторн произвел пластическую операцию, из Королевской впадины ему позвонил его давний агент капитан Педро. Намекнул, что у него важные сведения на этого самого Миллера, но он доставит их лично, поскольку это не телефонный разговор. Посмотрим, посмотрим! Чем больше нитей опутывает паяца, тем он послушнее.

Шторн жил уединенно на этой огороженной от любопытных глаз территории. Его образ жизни можно было назвать затворническим, если бы не машины, время от времени сворачивавшие на его гасиенду. Генерал Четопиндо наверняка удивился бы, увидев, что владельцы этих машин, так же как и он, знают секрет механизма, отворяющего ворота.

Нечастых гостей встречал либо сам Шторн, либо его ассистент. Это был полный молодой человек с отсутствующим взглядом, огромным шрамом, пересекающим лоб, и отменным английским произношением. На его попечении была рация, он отправлял шифровки, а полученные, аккуратно перепечатав, давал Шторну. Шеф, ознакомившись с текстом, тут же сжигал узкие бумажные полоски.

Машины, которые подкатывали к крыльцу, были снабжены регистрационным номером, дававшим право беспрепятственного проезда по всей Оливии. Гость уединялся с хозяином, и они о чем-то беседовали, не забыв тщательно зашторить окна.

Генерал Четопиндо удивился бы еще больше, если бы подслушал их разговоры, в которых в последнее время его имя упоминалось все чаще. Но откуда было знать генералу, что нелюдимый, чудаковатый Шторн, отменный хирург и не очень хлебосольный хозяин, уже много лет является разведчиком-резидентом.

Оливия занимала существенное место в хищнических планах северного соседа, именуемых «жизненными интересами». Это объяснялось двумя причинами: выгодным стратегическим положением и богатыми полезными ископаемыми, среди которых на первом месте были уран и медь.

Генерал Четопиндо в роли диктатора Оливии был в этих планах фигурой весьма приемлемой. Разведывательное управление надеялось, что генерал, сумев подавить нарастающее движение демократических сил в стране, останется послушной марионеткой в щупальцах всесильных монополий.

x x x

Шторнинг – Центру

Обстановка в стране продолжает накаляться. По сведениям из собственных источников, левые силы готовят всеобщую забастовку. Наш протеже по-прежнему придерживается тактики консолидации правых, берет под свою защиту немцев, прибывающих из-за океана.

Снова одного из них привез ко мне, на предмет пластической операции. Поручил агентуре собрать на него досье: похоже, протеже прочит его в свои помощники.

Центр – Шторнингу

Продолжайте осуществлять контроль над протеже и его окружением. Открыться ему следует только в крайнем случае, сообразуясь с обстоятельствами. Беспокоит обстановка в стране, особенно в рабочих регионах (столица, Королевская впадина).

Держите курс на раскол левых сил. Попытайтесь спровоцировать преждевременную стачку докеров в главном порту.

x x x

За поворотом показалась бензозаправочная станция вездесущей иностранной фирмы. Четопиндо остановил так резко, что тормоза завизжали и Миллер едва не стукнулся лбом о переднее стекло. До станции было метров сто. Четопиндо дал задний ход и ехал так, пока станция вновь скрылась за поворотом.

– Кажется, нас не заметили, – пробормотал он, съезжая в сторону с шоссе.

Они долго ехали по бездорожью, пока не выбрались на грунтовку. Дымящаяся вершина то исчезала, то появлялась вновь, постепенно к ним приближаясь.

Миллера трясло словно в лихорадке: видимо, сказывалась непривычная для него кислородная недостаточность.

– Закури, чудак, легче будет, – посоветовал Четопиндо, но Миллер не послушался.

Сделав порядочный крюк, они снова выбрались на трассу.

– Дорога для туристов, – пояснил Четопиндо. – Она проходит у подножия вулкана.

– Что-то их не видно…

– Осень. Не сезон.

К вершине вулкана Четопиндо добирался, ведя машину по широкой спирали.

– Наверно, на машине никто еще не пытался сюда взобраться! – прокричал Миллер, перекрывая натужное гудение мотора.

– Пожалуй, – согласился Четопиндо. – Эти тропки предназначены только для пешеходов, и то самых ретивых, тех, кому непременно надо своими глазами заглянуть в жерло вулкана, чтобы потом было чем хвастаться.

Солнце било в глаза, и Миллер поправил сомбреро так, чтобы тень падала на лицо.

– У нас есть такой певец и поэт, – сказал Четопиндо, переключая скорость, – Рамиро Рамирес. Талантливый парень, хотя и тяготеет к левым. Он был у вулкана и написал о нем песенку…

Неожиданно генерал запел:

Анакондой в горах извивалась дорога.

Наползала на пики, ныряла в провалы.

Ненасытная, стой! Погоди хоть немного.

А вокруг раскаленные высятся скалы.

Через некоторое время они добрались до вершины.

То, что издали казалось тоненькой безобидной струйкой, едва заметной на фоне безоблачного неба, превратилось в клубы дыма, насыщенного серными испарениями.

Миллер и Четопиндо неудержимо кашляли и чихали, глаза их слезились. Особенно худо пришлось Карлу: он не привык еще к контактным линзам, они резали глаза.

Он вытащил из кармана очки.

– Попробую надеть, может быть, немного легче будет, – сказал он, как бы извиняясь. – Привык, просто не могу без очков.

– Дай-ка, – коротко сказал Четопиндо, протянув руку.

Недоумевающий Миллер отдал ему очки, и генерал, открыв дверцу машины и размахнувшись, швырнул их в пропасть.

– Забудь об очках, у моего бразильского друга отличное зрение. Разве не так?

– Так.

– То-то же. Ну-с, приступим к завершению второй части нашего плана, – сказал Четопиндо, вылезая из машины. С собой из вещей он взял только неизменный кольт и фотоаппарат.

Машина стояла недалеко от пропасти. Миллер, выйдя вслед за Четопиндо из кабины, подошел к ее краю, глянул вниз, и голова у него закружилась. Сквозь поднимающиеся из бездны бурые, подсвечиваемые снизу тяжелые клубы изредка поблескивал огонь. Там, под дымом, угадывались медленные огненные валы. Из жерла несло нестерпимым жаром. Дым, тянущийся из отверстия, тотчас относил в сторону ровно дующий ветер.

– Счастье, что ветер не в нашу сторону, – пробормотал Миллер, сделав шаг назад. – Мы бы тут задохнулись в два счета.

– В этих горах направление ветра постоянно, – сказал Четопиндо. – Потому и туристы имеют возможность подниматься к верхушке кратера.

Почва вокруг была жесткой, каменистой. Ни кустика, ни травинки не росло на вершине вулкана. Видимо, серные испарения были для них губительны.

Сдвинуть машину к краю пропасти оказалось просто. Она была легка на ходу – великолепная вещь, сделанная по специальному заказу в одной из соседних стран.

– Не жалко? – спросил Миллер, помогая Четопиндо подталкивать машину сзади.

– Ты в шахматы играешь, Карло? – неожиданно спросил Четопиндо, повернув к нему покрасневшее от напряжения лицо.

– Немного…

– В таком случае ты должен знать, что для того, чтобы выиграть партию, иногда бывает необходимо пожертвовать противнику фигуру.

С этими словами Четопиндо похлопал руками по багажнику. Было не совсем ясно, какую «пожертвованную фигуру» он имеет в виду: то ли труп Гарсиа, спрятанный в багажнике, то ли обреченную на уничтожение машину, то ли то и другое, вместе взятое.

Они остановились на минутку, чтобы перевести дух.

– А ты уверен, Артуро, что жертва, как говорят шахматисты, не будет опровергнута? – тихо спросил Миллер.

– Ты о чем?

– Криминалисты говорят, что любое… – Миллер на мгновение замялся, – что любое действие оставляет след.

Четопиндо усмехнулся.

– Ты видел сам, – сказал он, – вулкан не спит. Лава за несколько минут сожрет машину со всеми потрохами. И ничего не останется.

– Останутся следы машины на склоне.

– Сам видишь, какая здесь почва, – Четопиндо топнул ногой. – Сплошные камни. Разве видны на них следы нашей машины?

Миллер присмотрелся и сказал:

– Невооруженным глазом следы не видны, но это ни о чем не говорит. Если сюда придут специалисты из криминальной полиции со своими приборами…

– Пока сюда доберутся ищейки из криминальной полиции, начнется сезон дождей, – махнул рукой Четопиндо. – Осенняя слякоть и так уже запоздала. Между прочим, в этих краях совсем недавно прошел обнадеживающий дождик. Ты обратил внимание, как не хотели разгораться листья, которые собрал Гарсиа?

– Обратил.

– А ты знаешь, что такое сезон ливней в Оливии? – продолжал Четопиндо. – Это примерно то же самое, что сезон ливней у вас.

– У нас?!

– У вас в Бразилии, – пояснил Четопиндо. – Ну, взялись, что ли!..

Машина зависла передними колесами над пропастью. В следующее мгновение она сорвалась и рухнула вниз, увлекая за собой большие и малые камни.

Обратно двинулись пешком.

Спускаться было трудно, и Миллер понял, почему, по словам Четопиндо, только самые отчаянные туристы рисковали подняться на гору, чтобы заглянуть в отверстую пасть вулкана. Большинство же туристов предпочитало останавливаться в отеле, выстроенном предприимчивым хозяином.