Текст книги "Остров для большой охоты"

Автор книги: Владимир Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

И снова умолкла.

– Так, – сказал суховато Кирилл Валерьянович. – Это все?

– Это только начало. А дальше то, что он и брата любит.

– Оригинал, конечно. А ты ревнуешь, значит.

– Не торопитесь угадывать, тут все не по-людски. Вы не заметили, что Богдан ко мне как-то странно относится?

– Ревнует брата?

– Хуже. Тоже втрескался в меня, дурак такой.

Кирилл Валерьянович нервно зевнул – многовато народу столпилось вокруг этой девочки. Как и на острове. Вслух же сказал:

– Детский садик, ей-богу. Могла бы сама разобраться с мальчиками, а мне б хоть три часа поспать…

– Да не могу я сама разобраться! – отвечала темнота. – Хорошо вам, вы взрослый, вы давно распутали свои треугольники…

– Это кто тебе сказал? Распутаешь… одни распутаешь, другие тут же сами вяжутся. Жизнь, голубушка, сплошная тригонометрия. Нужна тебе должность, предположим, а на нее уже другой нацелился, вот и треугольник – ты, он и должность. А что касается сердечных треугольников, то я их никогда не запутывал, слава богу. Лично я ставил сразу все по местам. Каждому свое, только так.

Темнота вздохнула доверчиво:

– Я бы тоже все расставила, но у меня не хватает фигур. Можно к вам поближе влезть? Здесь дует ужасно…

– Разумеется, – дрожащим басом разрешил Кирилл Валерьянович.

Она переползла поближе, прилегла, и коленом он ощутил ее горячее и твердое бедро. Сделалось неловко, жарко, но ведь и отстраниться было совершенно некуда в одноместной палатке. Он почувствовал на лице ее дыхание и окоченел.

– У нас не получится, чтобы каждому свое. – Она говорила тихо, почти шепотом, словно кто-то мог их подслушать. – Для этого мне надо раздвоиться, а я одна. Была бы у меня сестра.

– Еще бы хуже запутались, – по какому-то наитию сказал он, потому что не мог толком вдумываться в ее слова, когда дыхание щекотало ухо.

– Почему?

– Ну, ты ведь тоже неравнодушна к Богдану?

– Что, здорово заметно? – приподнялась она.

– Ничего не заметно. Просто близнецы ведь не бывают одинаковы, они дополняют друг друга до какого-то третьего человека, и вот этого, третьего, ты полюбила. Правильно?

– Какой вы умный… – с уважением прошептала она. И снова прилегла. – Прямо хочется рассказать все-превсе.

– Ну и рассказывай.

– Если б вы еще слушали, цены б вам не было. А то ведь думаете о своем.

– Что? – спросил Кирилл Валерьянович. Ему мешали сосредоточиться приятное тепло, которое ощущалось теперь всей ногой, и запах растертой полыни, и дыхание на щеке.

А она шептала:

– Просто ужас, до чего вы с папочкой похожи. Знаете, в детстве он однажды отправлял нас с мамой на юг. Мы сидели в купе, а он на перроне, и я ему кричу, чтобы не забывал кормить черепаху, а он тоже говорит что-то громко, жилы на шее надулись, и показывает, что все понял, что будет питаться регулярно, как мама наказывала. Я про черепаху, он про себя, и мы совершенно не слышим друг друга через стекло… И вот всю жизнь с ним так – как будто сквозь стекло, и он отплывает с любящей улыбкой.

– Положим, я слышу нормально, – буркнул он. – И никуда не собираюсь отплывать.

Хорошо, что темно. Не хватало покраснеть перед девчонкой.

– Положим, – согласилась она. – Ну тогда слушайте. Такая мелодрама, просто жуть: вам будет интересно. Жили-были два брата. Окончили институт инженеров гражданской авиации и стали работать диспетчерами в аэропорту – всегда в одну смену, потому что друг без друга шагу ступить не могли. И были у них многочисленные девушки, с которыми они встречались, каждый со своей, и которых они не любили. И все у них было хорошо.

– Пока на них не свалилась ты, – подал голос Кирилл Валерьянович, чтобы показать, как внимательно слушает.

– Да, пока на них не свалилась я. Не перебивайте. Что было дальше вам неинтересно, главное для вас, к чему все это привело., приводит. Вы правильно заметили, люди они очень разные, и если я Борьку не просто люблю, но глубоко, глубоко, глубоко уважаю, то Богдана мне просто жаль – тут вы пальцем в небо попали насчет моего отношения. Если б Борька мучился, не дай бог, как он, Борька сделался бы еще лучше, чем есть, я уверена. А этот делается жалким, страшным, а теперь и опасным.

– Опасным? Почему ты решила?

– Не знаю. Кот. Или что-то еще. Так я чувствую, А Борька ничего не чувствует, для него брат остается братом, с которым нельзя разлучаться. Раньше я еще надеялась, что мы куда-нибудь уедем насовсем, в другой город, и все само собой уладится. Куда там. На десять дней попробовали уехать – Данечка тут как тут.

– Да, приятного мало, – сказал Кирилл Валерьянович. – Все-таки не в Тибете живем, да и Данечка, видно, скотина изрядная, но мелодрамой тут не пахнет, успокойся. Мелодраме, понимаешь, нужен труп, и чтобы кровь рекой, и зверства всякие…

– Это будет, – просто сказала Даша. – У него время есть.

– У кого?

– У Богдана. Он сюда не с добром приехал.

Кирилл Валерьянович скосил глаза, но ничего, разумеется, не увидел.

– Воображение, девочка, – сказал он. – Парень приехал поохотиться с братом, ну и с тобой побыть. Уйми воображение.

Но темнота его не слушала:

– Раньше он делал все, чтобы Борька бросил меня. Ни ему, ни себе, все какое-то подобие справедливости. А теперь, когда узнал, что я беременна…

– Эк… – крякнул Кирилл Валерьянович. – Ты еще и беременна?

И отодвинулся. Место нашлось.

– А что тут удивительного?

– Нет, ничего, – смешался он окончательно. – Продолжай, я так…

– Теперь я уверена, он решился.

– Решился? – пробормотал Кирилл Валерьянович. – Чушь какая-то. На что он мог решиться, в пуховой-то куртке?

– При чем здесь куртка?

Он и сам не знал. Мысли путались и перебивали друг друга. Столь естественный биологический факт – Дашина беременность – вдруг все поставил с головы на ноги, и оказалось, что ему не пионерский лагерь следовало бы вспомнить сейчас, а Вареньку, вполне способную вот так просто и естественно хоть завтра сделать его дедом. Все, молодость ушла в песок, а ты и не заметил… Нравится тебе или нет, а девочка прибежала к тебе, как к отцу, как к деду будущего ее ребенка, искать защиты, а ты тут губы распустил… тьфу, старый дурень!

– Ты преувеличиваешь, девочка, – сказал он. – Чтоб решиться на такое… Не так это просто. Нужно быть не такими, как вы.

– А разве вы знаете, какие мы?

И он опять не мог ей ответить. Но отвечать было нужно, и он сказал:

– Какими ж вам особенными быть? Какие родители, такие же и вы. Яблочко от яблони, знаешь ли, во все времена далеко не откатывалось. Кто отец-то у братьев?

– У них нет отца.

– Ну… это и неважно. Вот что я тебе посоветую…

– Советов не нужно, пожалуйста. Выслушали, и на том спасибо. Хуже, когда некому выговориться. Спокойной ночи…

– Погоди! – схватил ее за руку Кирилл Валерьянович. – Тебе ведь страшно, я вижу. Тебе нельзя пугаться. Собери-ка вещи, и давай я отвезу тебя в город. Прямо сейчас. К родителям.

– Вы с ума сошли, – сказала она, высвобождая руку. – Зачем мне к родителям? Зачем мне в город, если Борька здесь?

Снова отворилось небо, влился шум камышей, и тоненькая, пряменькая тень стояла на коленях среди звезд, придерживая полог.

– Я знаю точно, что нам нельзя оставаться втроем, – сказала тень. – Если что-то все-таки произойдет, Данечка устроит так, что виноват будет Борька.

Или кто-то другой, подумал Кирилл Валерьянович.

– Поэтому прошу вас – раз уж нам повезло, мы оказались не одни, а с вами, посматривайте в нашу сторону время от времени. Больше ничего не нужно. Ладно?

– Да. Разумеется. Ладно. Иди уже спать, ради бога.

Он почувствовал, что страшно устал от этого разговора, больше, чем от всего сегодняшнего бесконечного дня. И он был рад, когда она ушла.

Он лежал в темноте, еще пахнущей Дашею, и как будто бы разными половинками мозга обдумывал то, что услышал, – одновременно и по-разному. С одной стороны, теперь он мог оставить возрастные амбиции и спокойно еще раз послушать эту девочку, вслушиваться в ее слова, как если бы не было между ними никакого стекла. Он вслушался. И стало, знаете ли, совестно за свое снисходительное удивление тому, что вот, гляди ж ты, в «фирме» ходят, на родительской шее сидят, а тоже какие-то чувства испытывают, вроде как и любовь! Было ведь такое? Было.

Но это «с одной стороны» обдумывалось одной какой-то частью полусонного сознания, а в другой, параллельно, шла другая работа. Допустим, Даша не преувеличивает и этот загнанный в тупик Богдан готов и в самом деле решиться на… окончательное. Всегда разумно предполагать наихудшее, тогда уж если ошибешься, то в лучшую сторону. А насчет потемок в чужой душе не нами сказано, не нам и искать в ней просветов, тем более – кот… Кирилл Валерьянович заворочался. Гибель Льва, показавшаяся вначале нелепой, обидной, дурацкой, теперь становилась мрачным знамением избранного этим типом способа действия. В самом деле, поищи-ка удобнее место для преступления, чем остров – крепость на разливах, поищи-ка время удобнее, чем канонада на утренней зорьке. И оружие под рукой, и боеприпасов вдоволь, и труп в озерном иле не отыщет, никакое следствие, А главное, есть кого подставить следствию.

Кирилл Валерьянович закашлялся, сел, помотал головой, разгоняя сон. Что же делать-то? Не придумаешь сразу. Ну, во-первых, до того, как что-нибудь произойдет, он вообще ничего предпринять не может, разве только посматривать время от времени в их сторону – цела ли там еще девочка в свитере или уже не показывается… Бр-р, ужас какой… А во-вторых, что сможет он предпринять, если все-таки она исчезнет?

Чужая палатка безмолвно серела на косогоре, исчерченном резкими, полнолунными тенями. Рядом вытянулся темный предмет, то был спальник Богдана. Ступая по-звериному бесшумно, стараясь не кряхтеть под грузом, миновал их Кирилл Валерьянович, как вражеское становище. И даже в спине было жжение, как будто мог в нее хлестнуть из палатки ружейный пламень. Глупости, конечно, а неуютно. Стараясь поменьше трещать, пролез Кирилл Валерьянович сквозь чащобу и вышел к мосткам. И встал как вкопанный, потому что на мостках, свесив ноги, сидел человек в белой пуховой куртке, подбрасывал спичечный коробок.

– Богдан? – окликнул он, оставаясь в некотором отдалении.

– Не угадали, – отозвался человек. Я – Боря… Что-то припозднились с моционом, а?

Игнорируя праздный вопрос, Кирилл Валерьянович сделал несколько шагов и увидел лодки. Его, стеклопластиковая; пошлепывала бортами на прежнем месте, а рядом оцепенела, погрузившись чуть не по уключины в мелкую волну, деревянная лодка. Шельма все-таки Саша, новенького непременно надует, подсунет дырявую. Третьей лодки не было вообще.

– Вы-то сами почему не спите? – спросил он, даже не пытаясь спрятать неприязнь. Вся эта компания была ему неприятна.

– Да вот размышляю. Не то вдогонку плыть, не то дожидаться. Могут ведь и вернуться, правда?

– Кто?

– Ну так ведь Дашка, дрянь, уплыла кататься с Богданом. На ночь глядя. Если совсем не удрала.

– Даша? С Богданом?

– Никому нельзя верить, – убежденно сказал сидящий. – Родному брату, и тому нельзя, чего уж от девки хотеть…

– Ерунда какая-то. Да ведь Даша терпеть его не может, хуже того – боится. Она мне сама говорила…

– Когда это?

– Ну, может, два часа назад. В моей палатке.

– И к вам таскалась, значит? Вот ведь дрянь, – сокрушенно качал головой сидящий, поигрывал коробком. – Нет, все-таки придется ее выключить.

– То есть как?

– А запросто! – Этот Боря вдруг выдохнул и рубанул ладонью прямо по мосткам. Крякнула доска, не шибко, правда, толстая, из перелома вылетели две щепки и долго кувыркались в воздухе, пока не булькнули. – Дашку вот так, а вздумает заступаться братан, на него найдем другой прием. Его придется пяткой. Один ведь черт посадят – что за двоих, что за одного. Верно я говорю?

Не произнося ни слова более, Кирилл Валерьянович обогнул широченную, лунную, в пухлых подушечках спинищу и задом приблизился к своей лодке. Присел на корточки, сгрузил вьюки – все одной левой рукой, – начал цепь распутывать.

– Это вы зачем бренчите, дяденька? – спросил Борис и поднял на мостки одну ногу, намереваясь подняться. – Эй, вы лодку не трогайте, лодка мне самому понадобится, если догонять…

– Сидеть! – рявкнул Кирилл Валерьянович, направляя на него ружье, а свободной рукой продолжая еще яростнее раздергивать звенья, но даже сквозь лязг был слышен щелчок предохранителя. – Я приказал сидеть, щенок! Иначе ляжешь!

– Ой-ей-ей… – Борис снова свесил ногу. – Нет, я все-таки раньше – я в тридцать повешусь. – И даже руки меж колен сложил пай-мальчик. – Дня лишнего не согласен жить в маразме.

– Дег-генераты чертовы!.. – бормотал между тем Кирилл Валерьянович. Рюкзак, палатка и спальник шмякались поочередно в лодку. – Ур-роды… Ничего святого за душой…

Не отводя стволов, он задом сполз в лодку и задом же, перехватывая борт рукой, полез на среднюю банку. Лодка судорожно раскачивалась на ртутной воде, отплывая.

– Эй, дяденька! – донеслось с мостков. – Пощупай, не мокро в штанах? Чему ты учишь подрастающее поколение?

И покатился над водой полнозвучный, долгий, изумительного здоровья гогот, каким в кино на мелодрамах в самых неожиданных местах гогочут задние ряды. Как хочется выпалить туда волчьей дробью…

С треском и чавканьем он выломился из камышей на просторную черную гладь, усеянную блестками от луны. Вставил в уключины весла, сделал кряду несколько свирепых гребков и вдруг над самым ухом услыхал:

– Эй, куда это вы собрались, Кирилл?

В редкой щеточке осоки, прямо на которую он правил, светлела лодка, в ней сутулился знакомый громадный бушлат, и кудри металлически поблескивали, и широкие баки… Кирилл Валерьянович не успел отвернуть, его лодка стукнулась носом в борт чужой, и накренилась, и как будто приварилась к ней, схваченная крепкой рукой. Из-за бушлата выглянула Дашина головка, светлая и взлохмаченная, и почему-то голое плечо, на которое она все тянула ватную полу.

– Отплываете все-таки? – протянула она, как бы убеждаясь в давно ожидаемом. – Отплываете…

– Ничего подобного, – сердито отвечал Кирилл Валерьянович. – Я за егерем еду. Не вижу другого способа вам помочь.

– Чем же егерь поможет?

– Ружья отберет. А то и вообще шуганет вас отсюда, с разливов. От греха.

– Дашок, а почему нам нужно помогать? – осведомился близнец. С чем это мы не справимся?

– Погоди, тут наши дела, – махнула Даша. – Но зачем же со всеми вещами за егерем, а, Кирилл? Нет, вы отплываете, я же вижу.

– Просто я не собирался больше возвращаться, вот зачем! – почти грубо сказал Кирилл Валерьянович. – Вы мне всю охоту испоганили! И вообще никого не касается, куда я еду, с вещами или без! Пустите лодку!

– Отпусти его, Боря, пускай удирает, – попросила она.

– Боря? – тупо сказал Кирилл Валерьянович. – Боря там, на причале сидит…

– Ну уж нет, мне и здесь неплохо, – усмехнулся этот Боря, или Богдан, или дьявол его разберет, кто на самом деле, но лодку он не отпускал. – Объясните же, ради бога, Кирилл, что случилось? Чем мы вам охоту испоганили, зачем уезжать? Из-за кота, что ли, все?

– Ну конечно, – быстро сказала Даша. – Твой Богдан кого угодно допечет своими шуточками.

– Шуточками? – взбеленился Кирилл Валерьянович. – Это все ты называешь шуточками? Идиоты! Только что я чуть не пристрелил одного шутника! Отпустите лодку, слышите?

– Все понятно, – миролюбиво сказал этот дьявол его знает кто. – Сейчас я Даньке по ушам наваляю, в воспитательных целях. Возвращайтесь, ей-богу. А мы с утра переселимся на другой остров, вон их сколько кругом. Возвращайтесь, чего же вы будете из-за нас…

– Отпусти его, Боря, пускай удирает, – повторила она. – Вы ведь так и не додумались, умный, взрослый Кирилл Валерьянович, чем могли помочь.

– Не о чем больше думать… – пробормотал сквозь зубы Кирилл Валерьянович, и отодрал от борта чужие пальцы, и с силой отпихнулся сам. Немедленно налег на весла, сделал громоплещущий гребок, другой и третий, но все-таки услышал над водою Дашин голос, в котором ни упрека, ни презрения или издевки не было, только удивление, что человек не додумался сам до такого простого:

– С Данечкой поговорить надо было! Его-то и вовсе некому выслушать!

Он греб и греб изо всей своей немалой, прямо скажем, силы и плеском и скрипом уключин заглушал все то, что она еще могла бы выкрикнуть вслед беглецу и что он знал прекрасно без нее – он эгоист, он стареющий сластолюбец и трус, не желающий впутываться в чужие трагедии. Что ты сказала – трус? Ну, это уж слишком! И он бросил весла. Пусть скажет сама, в полный голос. Есть вещи, труднопереносимые для мужчин, и он вернется, он найдет способ доказать… Но лодка продолжала скользить в тишине, ничем уже не нарушаемой.

В той стороне, где он оставил их, понемногу стали проявляться звуки. Шуршала одежда, он слышал: о чем-то спрашивал негромко мужской голос, девичий что-то ему объяснял – спокойно и даже как будто весело. Затем там стукнули уключины, плеснули весла, погружаясь, и Даша сказала – на этот раз звонко, чтобы услышанной быть далеко:

– Чего вы там ждете? Прощайте! Дочери своей привет!

Он почувствовал, как густо, тяжело краснеет, но не тронулся с места – теперь уж нельзя было выдать себя. Сидел, и слушал, и считал гребки, которые кругло и влажно нанизывались на журчание воды под килем и становились все тише, удаляясь. Захрустели камыши, впуская их лодку в бухточку. Вот они и вернулись, как будто к себе домой…

А он куда?

Кирилл Валерьянович мерно греб к юго-восточному берегу, где находилась контора охотхозяйства. Звезды начали уже тускнеть, близилось время рассвета, самый сонный, самый безмятежный час на озере, и остров, бывшие его и Льва совладения, уменьшался перед ним, как будто вырезанный из черной бумаги, и терял очертания. Слева в этом тающем контуре, у самого основания, теплилась красная точка. Он смотрел на нее, дружелюбно мигающую во мраке, и размышлял о том неожиданном, что обнаружил в себе в последние несколько странных часов. Он, так легко сходящийся с ровесниками независимо от их положения, он, всегда спокойно сдержанный со старшими и в меру почтительный с руководством, он не мог ужиться с обычными парнями и очень милой девочкой, потому что не смог их понять. И не сможет, по-видимому. Они другие. Варенька тоже другая, теперь это ясно, но Варенька – кровь своя, и рано или поздно семейные заботы прикатят яблоко под родительскую крону, и общий язык восстановится. А с этими… Да и у этих будет то же самое, утешал себя размышлениями Кирилл Валерьянович.

Точка же тем временем росла, хотя с расстоянием ей полагалось уменьшаться, и уже превратилась в пляшущий глазок, от которого отрывались и взлетали в ночь живые ленточки. Кирилл Валерьянович даже нахмурился, пытаясь понять происхождение иллюзии.

И – понял.

Тихо взвыв, он крутанул на месте лодку и погнал ее назад, к острову, погнал изо всей своей мощи, умноженной ужасом того, что разворачивалось за его спиной. Он уже знал точно, что происходит там, ему не надо было оборачиваться, чтобы видеть. Неспроста проклятый Данечка поигрывал там, на мостках, спичечным коробком! Вот как он придумал решить – просто, страшно и окончательно, ведь сухой камыш горит не хуже пороха, да ветер хороший, никто не выберется из костра. Льва он, сволочь, легкой смертью наградил… С натужным стоном Кирилл Валерьянович выламывал весла из вязкой воды – успеть надо, нельзя не успеть! – а затылком видел с совершенной отчетливостью, как пляшущий глазок разбежался понизу полосой, как взвилось из полосы этой полотнище и пошло подниматься и шириться, забирая неторопливо в кольцо весь остров – неожиданно маленький и на самом деле смешной, накрываемый флагами пламени чуть ли не весь. Успеть, нельзя не успеть, ведь занялось со стороны бухточки, и теперь их лодки горят, только он их и может вывезти, пока не поздно… С нечеловеческой силой вытягивал он весла из вязкой, медленной воды, однако же ночь перед ним, и вода перед ним, и проносящиеся мимо снопы камыша – все оставалось по-прежнему темным, чуть только выделяясь в предрассветных сумерках. Почему?

Не прекращая грести, он повернулся, готовый обжечь взгляд о пламя. А пламени не было. Ночь и в той стороне оставалась темна. Тогда он бросил весла и повернулся совсем.

Пляшущий глазок отплясывал, как и прежде, только теперь далеко в стороне от острова, Кирилл Валерьянович остолбенело смотрел, как мигает он над темной водою, и туго понимал, что это всего лишь костерок, разведенный к утреннему чаю каким-то охотником на каком-то отдаленном острове. Просто сначала он виделся сквозь камышовую заросль у бухточки…

Долго сидел Кирилл Валерьянович. Тихо несло, возвращало лодку к острову утренним ветерком, первая утка просвистела в темном поднебесье крыльями, а там и рассвело, и загремела зорька, осыпая его дробью и птичьим пером, и отгремела зорька – а он все сидел, приближаясь понемногу к месту отплытия.