Текст книги "Остров для большой охоты"

Автор книги: Владимир Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Владимир Соколов

Владимир Соколов

Остров для большой охоты

РАССКАЗ

До осенних охот на разливах Кирилл Валерьянович перепробовал всякого – зайцев по чернотропу гонял, бил кабанов по лицензиям, просто по лесу наудачу слонялся, а вот ничто так не снимало стрессы, наслоившиеся за год, как скольжение воды за бортом лодки, как неумолчный шорох и звон камышей и мелкие, почти бескровные птичьи смерти в награду за точный прицел. Свой азарт положен всякому виду охоты. Кому-то может нравиться гонять косых, кому-то кровь горячит почти беспроигрышный поединок с медведем, но только лишь одна охота на водоплавающих возвышает человека в вершителя судеб, восседающего в лодке наподобие Юпитера в облаке, – нажал на спуск да и прервал летящую куда-то по делам судьбу. Или промазал, что с громовержцами тоже случается.

Там, где от шоссе к разливам отходил проселок, Кирилл Валерьянович остановил машину и вышел размять поясницу – все-таки без отдыха отмахал две сотни километров, в сорок два это уже ощущаешь. Прогибаясь на каждом шагу и до хруста забрасывая за голову руки, он прошелся вокруг машины, заодно оглядел колеса. Давление как будто в норме. Сквозь стекло, испятнанное кляксами от размозженных бабочек, следили за ним голубые глаза. Ничего глаза, только тушь щедра провинциально. Молчишь, попутчица, а это значит – сохраняешь надежду. Убеждаешь себя, что остановился он так, ваньку повалять для повышения цены своему благородству, но вот сейчас сядет снова за руль и скажет – где наша не пропадала, подвезу до райцентра. Чайком хоть напоите, надеюсь? Дудки, попутчица, этого ты не дождешься, потому что не ради твоего чайку он притормаживал у автобусной остановки, где ты в одиночестве дремала на чемодане. Просто в дальнюю дорогу до разливов он всегда кого-нибудь подсаживал, не имея в машине приемника.

– Валюша, вы приехали, – наклонился он к окну. – Мне сворачивать.

Вздохнула Валюша, попробовала улыбнуться, однако же из машины полезла покорно и молча. Юбка джинсовая с самостроченным кривеньким швом как не лопалась только на ядреном бедре. Кирилл Валерьянович извлек из багажника чемодан, утвердил его на обочине. Откашлялся, одолевая неожиданную неловкость.

– Если помните, мы недавно обогнали «икарус» – по-моему, как раз междугородный. Здесь он будет минут через десять. Если страшно тут одной… может, с вами подождать?

– Тут и бояться-то некого. – Валюта оглядела пустую степь, перехлестнутую ремнем шоссе. – Уж поезжайте. Подвезли, спасибо и на том.

– Смотрите сами, – с облегчением сказал Кирилл Валерьянович, душою пребывающий уже на разливах – ах, как небо синело в той стороне горизонта, куда уползал проселок! В такой день, как сегодня, которого ждешь целый год, десять минут тоже время, ещё какое длинное время-то… И он сел за руль и включил зажигание.

– А то бы ко мне заглянули, – упавшим голосом предложила Валюта. – Чайку бы…

Тут он включил стартер, да еще прибавил как следует газу, чтобы не слышать ее, а затем помахал с доброжелательной улыбкой, круто развернул машину и с замиранием сердца опустился с насыпи в мягкую, беззвучную, неподвижную зыбь колеи.

С холма на холм он отмахал за полчаса семнадцать километров. Уж не раз перебегали дорогу джейраны и уносились танцующим своим галопчиком в солончаки. Видел он уже и пыльную лису-караганку, тощую, на хрупких лапках, но с хвостом несуразно богатым и пышным, как случайное наследство. Дважды приходилось покидать колею, чтобы объехать млеющую в горячей пыли змею. Чем ближе разливы, тем все чаще обнаруживала себя фауна, смущая горожанина свободой и неоспоримостью прав своих на эту землю.

На восемнадцатом километре захотелось остановиться – без нужды, просто так, – и Кирилл Валерьянович, хоть раз в году послушный своему «захотелось», в самом деле остановил машину и вышел.

Удивительно полная охватила его тишина. Живая тишина живой природы, когда и нету, строго говоря, никакой тишины, а есть растворенные в огромном воздухе звуки, всегда живущие в нем вместе с запахами и постоянно носимые ветром как украшения дня либо ночи. Ведь во все времена ветер так же погуживал в струнных кустарниках, всегда посвистывали суслики по увалам, и даже зуд карабкающегося в отдаленных холмах грузовика живет здесь, кажется, с мамонтовых времен.

Степь только казалась пустой, а если оглядеться, то над макушкой вон того, например, холма раскачивался в дрожащих токах воздуха коршун, кого-то выслеживал на земле. Картина торопливой этой охоты обеспокоила Кирилла Валерьяновича, словно он позабыл что-то важное… Что же? Ах, ну конечно! Он открыл багажник и с неизъяснимым волнением вынул чехол, в котором, по-городскому еще расчлененное, томилось по делу ружье. В несколько движений собралось оно и как будто само приложилось к плечу, источая чудные запахи смазки и пороха.

Кирилл Валерьянович повел стволами, мушка спрятала собою коршуна, так далеко была птица. Ореховый приклад холодил щеку, по стволам играли длинные проблески, уже подкрашенные алым – солнце поворотило к закату. Коршун переплыл к холму поближе и прошелся над ним вправо и влево, почти не шевеля твердыми крыльями. Неторопливо и быстро скользил он над склоном, повернув чуть на сторону приотрытый клюв, и вслед за ним передвигался зрачок человека, соединенный в смертоносное целое с черными скважинами стволов. Эх, сел бы так же селезень на прицел, завтра, на зорьке… Провести бы его точно так же, плавненько… а вот тут бы и можно…

Гром неожиданного выстрела оглушил Кирилла Валерьяновича, приклад ударил в плечо, не ожидавшее отдачи. От коршуна в стороны брызнули перья, и он, сплетая обмякшие крылья, тряпкой повалился вниз.

– Осел! – рявкнул на себя Кирилл Валерьянович. – Кретин безмозглый! Идиот!

Рявкнул поделом. Уж если человек не замечает, как заряжает ружье, либо, заметив, тут же и забывает об этом, – жди беды. Еще ладно, всего лишь коршуна убил. Могло быть много хуже. Что именно могло быть, он не успел придумать, расслышав сквозь звон в ушах настырный зуд мотора – это с горба дороги спускался к нему ободранный вездеход охотхозяйства, с колесами голыми и громадными, как у трактора. Полон кузов вездехода был охотников, рюкзаков и собак, вываливших сырые языки, а у Кирилла Валерьяновича вился еще дымок из ствола, да и выстрел они обязательно слышали, если даже не видели. Глупость какая – будто он специально в проклятого коршуна выпалил… Кирилл Валерьянович швырнул ружье на сиденье, сел сам и дал с места газу. Но не удержался – посмотрел туда, где в щетинистой серой траве темнел, топорщился перьями, шевелимыми ветром, мертвый коршун.

Довольно скоро грузовик отстал, потом и вовсе скрылся из виду, и понемногу Кирилл Валерьянович успокоился, сердцебиение прекратилось. Зато заворочались в голове рассуждения, без всякой логики соединяющие нелепый этот, нечаянный выстрел с последними Валюшиными словами. Бога ради, при чем тут Валюша-то? Тем не менее сходство имелось. Уже через час езды он настолько расположил к себе попутчицу вежливой сдержанностью и умением слушать, что она и сама не заметила, как с дорожного легкого трепа перешла на историю собственной жизни. С подробностями шел рассказ, иногда со слезою, с началом от преждевременного рождения в семь месяцев (Кирилл Валерьянович с недоверием покосился на литой выдающийся бюст), через учение в неполной средней школе, в которую пошла неполных семи лет (все торопилась куда-то, усмехнулась Валюша, знала бы, куда), через учебу в музыкальном училище до нынешней ее работы в должности «музручки» в том же самом, представьте, детсадике, в котором лет двадцать назад распевала картаво, как вышла курочка гулять, свежей травки пощипать. А за ней ребятки, желтые цыплятки, про себя картавенько пропел Кирилл Валерьянович, исполненный самого искреннего сочувствия. Этой несколько переспелой девушке предстояло так и состариться в том детсадике, ибо с ее специальностью в райцентре вряд ли просто переменить работу. Лично он ни за что не согласился бы состариться в таперах. Даже на нынешней своей должности – а не тапер, начальник крупного отдела! – он стариться не собирался. А иначе, для чего он жил? Перед Валюшей же до самой пенсии лежала горизонталь, так что сочувствие его было искренним. А она, видно, тронутая сочувствием незнакомого человека, вдруг набрала побольше воздуха да и поведала историю своего замужества и скоропостижного развода. На это Кирилл Валерьянович как-то уж небывало искренне брякнул, что и сам не так давно претерпел аналогичную драму и очень хорошо потому понимает Валюшино состояние. Между тем он был женат, и счастливо женат, и брякнул исключительно в плане сочувствия, чтобы показать ей, что вот, мол, претерпел, и ничего, жив-здоров, не столь уж окончательна эта катастрофа. И вот, ты посмотри, что с женщиной произошло от нечаянного этого выстрела…

Дом лодочной станции стоял на бугре, заслоняя собою низкое солнце. По косогору шлялись свиньи, синие от озерного ила и подбористые, как гончие псы. Кирилл Валерьянович поднялся на бугор и поставил машину в ряд других; стояли тут легковушки, грузовики, мотоциклы, даже один автобус стоял, и до глубокой ночи будут подъезжать еще те, кто не сумел пораньше оторваться с работы. Выключив мотор, он вышел – и замер, позабыв захлопнуть дверцу, так далеко и неохватно открывались отсюда разливы.

Уж в который раз дисциплинированный ум Кирилла Валерьяновича поражался гармонической этой анархии. Ведь не существовало никакого предварительного плана, не выделялись никому ни фонды, ни ресурсы, имелись нуль капиталовложений и отсутствие техдокументации – а как получилось! Как точно все пригнано одно к другому, озера без зазоров сопрягаются с прихотливыми берегами, и каждый островок на глади смонтирован точно в необходимом месте, да еще оторочен выпушкой из камыша, и каждая в выпушке той камышина прорастает в назначенный срок и тоже в том месте, где она нужна…

Подстрекаемый комарами, Кирилл Валерьянович запер машину и направился к дому лодочной станции.

На крылечном столбе висела, загадочно улыбаясь, копченая свиная голова. Кирилл Валерьянович подмигнул ей, прошел уставленным веслами коридором и оказался в комнате, производящей впечатление необитаемой, хотя и мебель в ней кое-какая имелась, и сивый человечек над столом согнулся, с усердием заполняющий колоссальную ведомость.

– А, Кирюха, здоров! – сказал человечек без удивления, словно расстались они вчера. – Посиди, брат ты мой, пока строку доковыряю.

Кирилл Валерьянович сел, морщась от густо прокуренного, пропитанного рыбой воздуха. Городские должности и степени здесь хождения не имели, что-то значил лишь охотничий стаж, которого хватало покамест только на Кирюху. Что ж, и это неплохо, уже не товарищ Жариков, как первые три года величал его Саша-лодочник.

– Привез? – спросил Саша-лодочник, не подымая от ведомости сивых лохм.

Кирилл Валерьянович похлопал себя по вздутому карману кожанки. Тем же жестом Саша-лодочник похлопал по столу, на что Кирилл Валерьянович понятливо поставил перед ним бутылочку коньяку.

– Дуришь опять, брат ты мой, – скосился ласково на подношение Саша-лодочник. – Красного привез бы, как другие, – дешевле и больше…

– Зачем же я буду хорошего человека травить? – разыгрывал Кирилл Валерьянович столь приятный обоим ежегодный спектакль. – Красное – это ж химия одна. От него, не говорю про печень, наследственность страдает ужасно.

– Про наследственность чушкам моим скажи, – проворчал Саша-лодочник, отправляя бутылку в стол. – А я размножаться давно перестал, мне эти ужасы до фени. На сколько дней, говоришь, лодку выписывать?

– На неделю.

– Хоть бы раз на дольше-то приехал. Тут круглый год живешь, и то надышаться не можешь…

– Дела не отпускают, – пожал плечами Кирилл Валерьянович.

Саша-лодочник на это только хмыкнул – не верил он в особые городские дела, все суета и супротив природы, – и протянул квитанцию:

– Гони восемь двадцать. Лодку выберешь с левой стороны, там хорошие, весла возьми в коридоре, в углу, там новые стоят. Жить где думаешь? На своем острову?

– От добра добра не ищут, – Кирилл Валерьянович положил перед ним десятку, жестом отметая поползновение к сдаче.

– Оно-то так, да, кажется, уже определились там. Костерок вчера светился, брат ты мой.

– Ну, Саша… Как же ты так?

Дело в том, что лодочник ведал также и распределением между охотниками островов, так что не из одной филантропии везлись ему из города бутылочки.

– А чего сразу – Саша? Показал я им свободный остров и как плыть растолковал. За руку, что ли, вести? То ли сбились они, то ли нарочно туда завернули – остров приметный твой, – только гляжу вчера, костерок там горит. Кроме них, вроде некому.

– Много их?

– Полтора человека, – рассмеялся чему-то лодочник. – Сам увидишь, если они. Растолкуй им порядок. Скажи, мол, Саша-лодочник велел вам выметаться персонально и непосредственно.

Кирилл Валерьянович только рукой махнул. Решительно день не задался.

Дом лодочной станции ярко розовел на темнеющем небе, уменьшаясь и с каждым гребком оседая к журчащей за кормою воде. Когда Кирилл Валерьянович оборачивался для проверки курса, его облепляло сплюснутое солнце, снизу уже подштрихованное метелками камыша. Надо поторопиться, еще ведь устраивать лагерь, это сколько работы, а завтра подниматься до рассвета, ибо зорька завтра особая, первая. И Кирилл Валерьянович крепче упирался ногами в шпангоут, всей своей почти центнеровой массой влегая в весла так, что лодка чуть не наполовину поднималась из воды.

Кончилось чистоводье, справа и слева за корму проплыли мелкие островки, среди которых были и просто перистые купы аира, удвоенные отражением в глади. Теперь Кирилл Валерьянович оборачивался чаще, отыскивая протоки меж островов, удивительно похожих друг на друга – плешивый купол, по урезу воды окаймленный полосою камышовой заросли. Это все были верхушки холмов, оставшиеся на поверхности после затопления огромной степной территории. Зато свой остров Кирилл Валерьянович мог отыскать хотя бы ночью, при свете луны, по раздвоенной макушке с седловиною посередине.

Поочередно погружая весла, он повел лодку вдоль шепчущейся камышовой крепи. Непролазная, она окружала весь остров, давая пропитание его обитателям и превращая сушу за собой в род крепости. С открытой водой эта крепость сообщалась единственным проходом, да и тот за лето обыкновенно почти зарастал. Вот оно, это место – камыш слегка разлегся на стороны этаким пробором. Свежие заломы подтверждали, что костер Саше-лодочнику не привиделся.

Одно весло Кирилл Валерьянович поднял в лодку, а с другим прошел на корму и, уперев его в податливое, с рвущимися корешками дно, с силой направил лодку в пробор. Несколько мгновений держалась еще журчащая тишина, и вдруг звонкий шорох и треск окружили лодку, посыпались сухие листья, и пух взметнулся перед лицом, но Кирилл Валерьянович пихался все энергичнее, останавливаться нельзя, потому что невозможно будет стронуть лодку, зажатую сотнями упругих стеблей. Еще несколько мощных толчков – и снова тихо сделалось вокруг, только под скулами лодки вскипала вода, завивалась с плеском за кормой. Он оказался в бухте, которая, укрытая от постороннего глаза, составляла вторую бесценную особенность его острова.

Подгребая одним веслом наподобие гондольера, он правил лодку к мосткам. Да, да, у него здесь устроены были мостки, к которым гораздо удобнее причаливать, нежели к топкому берегу, и вот теперь у его мостков колыхалась чужая лодка, тоже стеклопластиковая и голубая, но – чужая, и потому вид ее был неприятен, а колыхание казалось прямо-таки непристойным. На носу чужой лодки сидел круглый зверь и глядел немигающими глазищами. Лишь когда лодки столкнулись бортами, зверь перепрыгнул на мостки, поставил трубою хвост и ушел в камыши.

– Лев, ты что ж не здороваешься? – окликнул его Кирилл Валерьянович. – А насчет колбаски как же?

Зверь ухом не повел. Он был камышовый кот и бог весть сколько лет правил островом, а Кирилл Валерьянович исправно платил ему аренду свежей рыбкой, утиными потрохами и почестями. Кроме прочих привилегий, была у кота и такая – сидеть вечерами в лодке. По-видимому, на воде он отдыхал от нескончаемого шороха и духоты своей чащобы. Но вот он с той же независимостью сидел только что в чужой лодке, и Кирилла Валерьяновича кольнула ревность.

Чтобы не спускаться к мосткам еще раз, он навьючился сразу всем своим имуществом – рюкзак, и ружье, и палатка, и спальный мешок воздвигались на его плечах внушительными этажами. В прибрежные камыши от мостков уходила тропа, тоже в свежих заломах. С треском он продрался сквозь крепь и вышел на поросший полынью и сухим джингилем купол острова. Поднимаясь в гору, издалека увидел двухцветную, желтую с синим, палатку, недалеко от которой человек возился с костром.

Кирилл Валерьянович подошел к костру, сбросил свои вьюки и сел на рюкзак. После долгого подъема, да с таким солидным грузом, кровь прямо-таки гремела в ушах.

– Бог в помощь, – пожелал он, отдуваясь.

– Здравствуйте, – от костра повернулся на корточках парень в интеллигентском рубище – штормовка, латаные джинсы, ботинки «вибрам» на веревочках – и протер глаза, слезящиеся от дыма. – Вовремя пришли, скоро чай будет готов.

Кирилл Валерьянович, отпыхиваясь, в упор рассматривал захватчика. Тот, не получив ответа, доброжелательно улыбнулся и принялся снова подкладывать ветки в огонь. По одежде судя – кандидат наук или хорошо оплачиваемый инженер, из тех, кто дорожит студенческим прошлым и в самоутверждении обходится без помощи фирмы «Адидас». Зато у такого, несмотря на молодость, наверняка окажется ружье МЦ, многозарядное, ценой в полтыщи. Дым путался в угольной шевелюре парня, в архаически пышных его бакенбардах, блики от костра подсвечивали лицо с чертами крупными и даже грубыми, как бы вытесанными в несколько ударов и отделке не подвергавшимися. Здоров, конечно, штормовка с выцветшим словом «Сургут» едва не трещит на широченных плечах, сучья знай постреливают в кулаках, на костяшках которых Кирилл Валерьянович углядел мозолистые наросты. Каратист к тому же – вот тоже вид возрастного помешательства. Наверное, благоразумнее бы сейчас, сдержать раздражение, но Кирилл Валерьянович устал и ничего не мог с собой поделать:

– Лодочник предупреждал вас, что остров занят?

Парень повернулся, посмотрел со спокойным любопытством.

– Предупреждал, я спрашиваю?

– Предупреждал. А остров, представляете, оказался свободен и очень нам понравился.

– Но здесь существует правило: на каждом острове охотится только один человек.

– По-моему, глупое правило, – пожал плечами парень. – Не обращайте на него внимания. Во всяком случае, вы нам не помешаете.

От подобной наглости Кирилл Валерьянович не сразу и нашелся. В институте ни один молокосос не смел разговаривать с ним таким тоном – чуть ли даже не покровительственным… Он чувствовал, что начинает закипать.

– Боюсь, что все же помешаю вам с приятелем, – сказал он, раздражение пытаясь перелицевать в сарказм. – Я каждый год приезжаю на этот именно остров и-именно с целью побыть одному. Главное для меня – уединение, а не пальба, тем более не бутылка на троих.

Парень покачал головой:

– Ума не приложу, чем вам помочь. Мне-то все равно, где охотиться, а вот приятелю здесь понравилось. Его желание для меня закон. Понимаете, принцип у меня такой – все должно быть так, как нравится моему приятелю.

– А вы не думаете, что у меня свой принцип?

– Почему не думаю? Думаю. И даже рад за вас – с хорошим принципом не заскучаешь. Если хотите, помогу палатку натянуть, пока не стемнело.

Все же благоразумие не совсем оставило Кирилла Валерьяновича – он понимал: еще два слова, и такого может наворочать, что всю охоту погубит. А дело просто в том, что он устал за этот хлопотный день, издергался, а завтра нужно подниматься затемно, и это тоже давит на психику. Как раз тот случай, когда утро вечера мудренее. Ни слова более на сказав, он поднялся и снова водрузил на себя рюкзак, палатку, спальник и ружье.

– Готовьте кружку, сосед, – сказал вслед ему парень. – Чайник вот-вот закипит.

Место, где Кирилл Валерьянович ставил обыкновенно палатку, находилось в седловине и было куда удобнее косогора, на котором разбили свой лагерь чужаки. За несколько сезонов он обустроил седловину – выкопал пещерку для хранения продуктов, рядом сложил очаг из камней, куда вставлялся экологически чистый примус, поблизости были вкопаны у него прочный стол из горбылей, две скамейки и столб с гвоздем для лампы.

Слава те господи, наконец-то он влез в палатку, выгородившую из остальной вселенной брусочек брезентового уюта – для него одного. Раскатал спальник по полу, под которым дыбилась и ломко оседала сухая трава. Эх, сейчас бы в самом деле чаю кружечку… Но голова клонилась к спальнику, а ведь еще оставались дела. Задом он выбрался из палатки и услышал шаги в темноте. Кто-то поднимался к нему от чужого костра, посвечивая фонариком. Чего им понадобилось на ночь глядя?

Фонарик приблизился. Впрыгнул на стол кольчатым кругом света, рука поставила кружку в круг. Пар переваливал через край и немедленно слизывался ветром.

– Тут пять кусков сахару. Но если не любите сладкий, можете не размешивать.

Голос был настолько женский, что Кирилл Валерьянович вздрогнул. Женщины не хватало на острове!

– Спасибо, я уж лучше размешаю, – сказал он, несколько опомнясь. Вот что Саша-лодочник имел в виду – полтора человека…

– Не сердитесь на Бориса, он тут ни при чем, – попросила гостья. – Ему было все равно, куда высаживаться, а мне вдруг понравился ваш островок – прелесть какой смешной. Можно, я присяду, кружку подожду? У нас их только две.

– Смешной? – поразился Кирилл Валерьянович, которому в жизни не приходило в голову смеяться над какими бы то ни было островами. – Сидите, сидите, конечно, – спохватился он. – Почему он смешной?

– Смешной и милый. Я в осадок выпала, когда увидела – как будто бы плывет куда-то шляпа пирожком, старая, молью побитая, одна оторочка осталась… А когда пролезли через камыши, оказалось, что он очень милый, уютный – я к нему моментально привыкла. Бывает так, знаете, как будто жила уже здесь. Со вчерашнего дня мы тут все облазили и еще больше привыкли, и я понимаю вашу привязанность. За камышами чувствуешь себя, как в крепости.

– Ну уж если вы так хорошо меня понимаете, объясните мужу, что придется вам подыскать другую крепость – тут их полно.

– А Борис мне не муж, – легко сказала она.

– Ну, жениху.

– С чего вы взяли, что жених? Нет, этого я еще не решила.

Кирилл Валерьянович повернулся к ней с кружкой в руке и всмотрелся. Звездами все небо было выбелено, так что кое-что он разобрал – громадный бушлат, например, громоздящийся вокруг нее бесформенной глыбою, и то, что в бушлате помещается существо на самом деле тонкое и даже хрупкое. Тускло отсвечивали волосы, стриженные в патриархальный кружок, несколько ярче мерцали глаза в глубине темных впадин. Отчетливее же всего светилась сахарная полоска меж приоткрытых, очень пухлых губ.

– Так, – сказал он сурово. – А кто он вам, позвольте узнать?

– Пока просто друг. Мы отдыхаем вместе.

– Так…

Что еще сказать, он не придумал и потому хватанул горячущего чаю и страшно закашлялся. Гостья постучала его по спине кулачком:

– Что ж вы так неаккуратно, господи… Кстати, как вас зовут?

– Хи… Кхи… Кхирилл В…алерьянович!

– А меня – просто Даша. Можно без отчества.

– Да уж какое отчество… – утер он слезы. – Школу-то хоть кончила?

– И даже второй курс университета, – с достоинством отвечала она. – Сейчас на третьем. Так что лучше, пожалуй, нам оставаться на «вы».

– Ну да, извините. Родители-то знают, что ты… где, то есть, вы отдыхаете? И с кем?

– А почему вас интересуют проблемы моих родителей?

– Да так как-то… У самого такая же вот выросла, самостоятельная. Тоже на третий перешла.

– Допили чай? – Даша поднялась. – Давайте кружку.

– Огромное спасибо, – пробурчал Кирилл Валерьянович и принялся стаскивать сапог, поглядывая, как удаляется по склону ломтик света – то и дело заслонял его черепаший панцирь на тонких ножках.

Проснулся Кирилл Валерьянович затемно и так внезапно, словно кто-то толкнул его. «Зорька же, идол, зорьку чуть не проспал…»

Подробное одевание, умывание с бритьем, сбалансированный по калориям завтрак – это все осталось в городе. Из утренних процедур лишь одна была неизбежна. Занятый ею в отдаленных кустах, Кирилл Валерьянович позевывал, вздрагивал от пронзительной утренней свежести, поглядывал на небо с обильными звездами. Вернувшись к палатке, вытянул ружье с патронташем, фляжку и приготовленный с вечера мешочек с печеньем. Подпоясывался он с чувствами сложными – патронташ пришлось застегивать опять на следующую против прошлогодней дырочку, зато тяжесть тридцати шести зарядов оставалась все так же приятна, как в прошлые годы.

Стараясь не шуметь, миновал он чужую палатку: пускай поспят охотнички. А возле мостков зато присвистнул даже. Лодка его дремала в одиночестве, и это значило, что Борис опередил его. Кто раньше поднимается, тот занимает лучшие места на утином пролете – это ведь тоже из здешних правил.

Луна сияла над бухточкой бодро, словно бы только, в силу вошла, а между тем на востоке прокрашивалась густая лазурь, и небо в той стороне отделилось уже от тушью вычерченных камышей. Отпутав цепь от мостков, Кирилл Валерьянович перебрался в лодку, спросонья злостно зыбкую, и повел ее к едва синеющему проходу в стене.

Выбравшись на чистоводье, Кирилл Валерьянович сел, как положено, спиною вперед, вставил весла, как положено, в уключины и произвел несколько энергичных гребков. Другое дело! Кровь разбежалась по самым мелким капиллярам, голова заработала ясно, даже слух со зрением будто включились на полную чувствительность. И он перестал грести. Как ни нужно было торопиться, а без этой минуты потеряли бы смысл и охота и многое остальное.

Вода за пластиковой скорлупою бортов скоро смолкла, но лодка продолжала скользить в тишине. Истекал тот особенный час, когда ночная жизнь отохотилась, отспасалась, а жизнь дневная еще досыпает по гнездам и норам, в отстоявшейся за ночь остекленелой воде. На небе проступил рыжий мазок одинокого облака, и на глади под ним засветился такой же, но погуще тоном, и этот нижний подернулся рябью от очнувшегося местного ветерка, а небесный разгорался зато все ярче, наливался оттенками и даже как будто бы массой. Тишину прошил еле слышимый шепоток осоки. Весло погрузилось и булькнуло, и этот звук, днем ничтожный, теперь прокатился между островами – но не отозвалось озеро, спало, цедило последние капли безопасного времени.

Кирилл Валерьянович тронул лодку, и островки закружились мимо, поворачиваясь лохматыми боками. Развиднялось, и возле некоторых из них на воде проявились утиные стайки – где пять, где восемь бестолково кланяющихся волне резиновых и деревянных чучел. Все лучшие засидки заняты. Покружив по плесам, Кирилл Валерьянович разогнал в одном месте лодку, чтобы с ходу пронзить камышовую щетку, а заодно пошуметь немного, конкурентов позлить. С хрустом лодка развалила во все стороны звонкие стебли и скрылась в них вся, и тут в производимом им усердно треске различил Кирилл Валерьянович какой-то посторонний треск и увидел слева всплывшую над метелками зобастую с простреленными крыльями тень. Ко-о, ко-о-о! – обругала его выпь, разбуженная раньше времени. Петух-то, мамочки… – просипел Кирилл Валерьянович и потянул к плечу ружье – а оно пустое… Ко-о! – презрительно сказала выпь, заслоняя облако. Кирилл Валерьянович выдохнул и вытер со лба испарину, и вспомнил коршуна, и сплюнул за борт. Что вытворяет эта страсть охотничья с благоразумными людьми…

Времени искать засидку не осталось, вот она, зорька, считай, началась. Минуты последние истекают. Веслом бы он проломил в заслоне вокруг несколько бойниц, чтобы обеспечить хоть какой обзор. В вышине уже слышался тугой посвист крыльев, но сколько ни вглядывался он, уток так и не видел. Темновато еще. Достал печенье, погрыз его, запивая из фляжки водой, но есть не хотелось. Хотелось стрелять.

И как-то внезапно вдруг рассвело. Вся гладь от него на восток залилась розовым лаком, и каждая на ней тростинка обозначилась сильно и твердо, как удар резца. Далеко за холмистыми островами раскатился первый выстрел, мягкий, словно хлопнули по ковру выбивалкой, за ним тукнул другой, уже ближе, и совсем недалеко кто-то ахнул на радостях дуплетом – понеслась утиная зорька! В поднебесье свистели один за другим стремительные косячки, крайние птицы то и дело перестраивались, прячась в середину, а по разливам катил за ними ружейный грохот, дробь за ними разливалась в воду полосой, возвращалась, так и не отведав птичьей крови – с каждым годом утка держится на пролете все выше, дроби ее не достать.

На салют Кирилл Валерьянович патронов не тратил. Охота впереди.

Он приготовился ждать долго, так что в первый момент не поверил глазам, заметив в мысочке неба между островами две точечки, мельтешащие рядом. Зажмурился, вперился снова – да, это утки, летящие быстро и низко.

– Сюда, хорошие мои, родненькие, заворачивайте сюда… – На всякий случай переломил ружье: из стволов уставились на него зрачки капсюлей.

Скользя по самым метелкам, утки спланировали прямо на просторный плес перед щеткой, как будто услышали его мольбу. Но скорее всего потому, что здесь не болтались дурацкие подсадные. Уточка села первой, за ней хлопнулся на воду селезень.

Смешно даже думать, будто из дерева или резины – да из чего бы то ни было! – возможно повторить это чудо. Округлые, чистые птицы, обрызганные радужными каплями по радужному перу, они буквально распираемы были энергией жизни, они беспрестанно дергали хвостиками, озирались, их крылья вскидывались на всякий плеск и снова пружинисто складывались. Кирилл Валерьянович даже глаза прикрыл, чтобы не спугнуть свое счастье, но в щелочки подсматривал. Видел, как селезень одобрительно крякнул и сунулся в воду, однако в тот же миг и выскочил, словно ловил кого-то врасплох, и возбужденно захлопал крыльями, озираясь. Уточка робко кружила за ним. С каждым следующим кругом они приближались к кормному мелководью, к тем самым камышам, в которых ни жив ни мертв глотал несуществующую слюну Кирилл Валерьянович.

Первым он выцелил селезня. И было потянул за спуск, когда на линию выстрела выплыла уточка, заслонив собою супруга. Заряд накрыл бы их обоих, но почему-то Кирилл Валерьянович выдохнул и ослабил палец на спуске, и лишь когда отплыла уточка, снова затаил дыхание и потянул…