Текст книги "Остров для большой охоты"

Автор книги: Владимир Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

С полем, Кир! Вскипело вокруг селезня, пала в воду его голова, и крылья распустились по взбурлившей поверхности. Уточка заметалась около – был страшный гром, и плеск, и ужасные брызги, почему он не улетает? Кирилл Валерьянович перевел на нее мушку и подумал, что если сможет выстрелить в такую растерянную птицу, то… Пока он соображал, что же «то», инстинкт свое взял, уточка рванулась в сторону, поднялась на крыло и скрылась за ближним островком. И там, как следовало ожидать, ударил чей-то выстрел.

Спешить было некуда, но все же он вытолкнул лодку из зарослей, будто селезень мог тоже подняться на крыло и достаться другому. Но нет, селезень был надежно мертв. И мертвым оставался удивительно красив, особенно красиво мерцали капли на шоколадной спинке – чучело было бы просто мокрым. Вода под ним окрасилась облачком, в котором уже сновали предприимчивые мальки, а он, окунув взлохмаченную дробью голову, словно вглядывался в водоросли на дне. Взявшись за тугие основания крыльев, Кирилл Валерьянович поднял добычу и бережно положил на носовую банку, и по глубокому стеклопластику зазмеился розовый ручеек крови с водою. Голубое и розовое – сентиментальные цвета охоты.

До наступления дня нечаянно удачная засидка принесла ему еще крякву и парочку лысух. Но если первая лысуха была убита аккуратно, то вторая, когда подплыла лодка, разевала полный крови клюв и водила крылом по воде – молча, что всегда поражало Кирилла Валерьяновича в подранках. Видит бог, какой мукой для него была необходимость сворачивать шею подранкам…

Шел одиннадцатый час утра, когда он продирался назад в свою бухточку. Канонада на озере смолкла в десятом часу, но он не торопился возвращаться, кружил меж островов не спеша и почти наугад. Горячка охоты прошла, он вспомнил о чужаках и долго размышлял, как быть дальше. Вообще-то он считал себя последовательным человеком, но вот вспомнил чужаков и понял, что ему не очень хочется, чтобы они убирались с острова. Почему? Вот ведь странно… Зачем ему общество этой парочки, если приезжает он сюда за уединением, если выдавались даже здесь, бывало, дни, когда невыносимым делалось общество себя самого, осточертевшей плоти, которую и здесь требуется троекратно в день кормить, оберегать от радикулита и катать от застоя крови на лодке… Не находя ответа, он тем не менее не спешил возвращаться, чтобы не застать сборов. Глупо было бы уговаривать их остаться после вчерашнего. Другое дело, если он вернется, а гостей и след простыл – можно будет про должать считать себя последовательным человеком.

Первое, что он увидел в бухточке, была притулившаяся к мосткам чужая лодка. Пустая, без вещей. Выйдя из камышей, он и палатку чужую увидел на прежнем месте. Никто ее не помышлял сворачивать, и от этого, опять же не слишком последовательно, стало досадно.

У палатки он остановился и ненатурально покашлял. Барабанно натянутая, палатка была как будто необитаема. Он спросил:

– Есть живая душа?

В палатке зашевелилось. Молния с визгом разъехалась, высунулись две розовые ступни, за ними показались джинсами обтянутые острые коленки, выехал свитер с толстым воротом, похожим на хомут, и вот уж вся Даша перед ним сидела, сонная, растрепанная и прекрасная. Что значит возраст, подумал Кирилл Валерьянович, вот ведь возраст сатанинский – все к лицу!

– Что вы раскашлялись тут? – проворчала она. – Поспать не дадут человеку…

– День добрый! – с неожиданной для самого себя приятностью в голосе сказал Кирилл Валерьянович. – Рискуете лучшее время проспать. Смотрите, красота какая!

Обхватив коленки, Даша оглядела морщинистое, испятнанное островами озеро, оглядела небо, посеревшее к полудню, оглядела закиданный сухой травою косогор, спускающийся от ее ступней к ржавым камышам внизу. И зевнула, показав ослепительно молодые зубы:

– Будем считать, что вы пошутили, Кирилл… ой, я забыла отчество.

– Валерьянович. Но это не обязательно, – вдруг добавил он, к собственному удивлению.

Она же глазом не моргнула:

– Конечно, не такой уж вы старый, каким хотите казаться. О-о, а какая добы-ыча!

Ей-богу, за одно это «о-о» он простил бы и не такую фамильярность.

Ей вообще можно было простить что угодно, при условии, конечно, что ты мужчина, и она прекрасно знала это. Помотала головой, укладывая волосы – они разлетелись соломенным шаром и тут же послушно и пышно легли в золотистую с отливом скобку, – и растерла лицо ладошками вместо умывания. И получилось прекрасно! Свежее сияющее личико смотрело снизу на него, губы в мелких дольках, как плоть апельсина, а потом она одним движением поднялась, обтянула свитер и оказалась вся составлена из подростковых уголков и линеечек, разве что грудь была уже по-женски тяжеловата.

– Что вы так уставились? Наверно, на вашу дочь похожа.

– Представьте, да, – засмеялся он. – И зовут по тому же принципу. Вы Даша, а она у нас Варенька…

– В нашем классе даже Глафира была. По тому же принципу. Отыгралось ваше поколение на нас за Анжелик Петровых.

– Вот вы и подросли, оказывается, Даши-Вари, – вздохнул Кирилл Валерьянович. – Хорошая вам выпала волна – красиво и патриотично. Слушайте, а приходите вечером на чахохбили.

Он приподнял за лапы перевернутый букет из развернутых крыльев и болтающихся тусклоглазых головок.

– М-м, – мурлыкнула Даша, – как интересно… А Борька только двух принес, и то таких вот, тощеньких, – и показала на лысух.

Сладостны были Кириллу Валерьяновичу эти слова! Нет, все же славно, что они не уехали.

– А где ваш… э…

– Любовник, – подсказала Даша.

– Приятель, – как бы не расслышал он подсказки. – Что-то не заметил я его нигде, когда подымался.

– Птичек своих пошел потрошить. А почему вы передумали выселять нас, можно спросить?

Гляди, не забыла, отметил Кирилл Валерьянович и сказал:

– Любопытно стало познакомиться с вами.

– Со мной? Или с нами обоими?

– С вами вообще, с патриотичной этой самой волной. С дочерью мы как-то редко видимся, понимаете ли…

– Понимаю, еще как понимаю… – засмеялась она чему-то. – Значит, будем знакомиться. А сейчас идите, Кирилл, мне надо себя в порядок приводить, скоро Борька заявится.

И Кирилл Валерьянович, представьте, повернулся и пошел, А когда она крикнула вслед: «Значит, вечером мы у вас?» – он закивал и даже замахал своими утками.

– Да, да, обязательно! Буду рад!

После запоздалого, зато куда как основательного завтрака, после трех кряду кружек крепчайшего чаю отправился Кирилл Валерьянович разделывать свою добычу.

Спустился он на противоположную от бухточки сторону острова и долго шел вдоль золотисто шумящей стены камыша, пока не встретил бочажок, полный темной прозрачной воды. Тень его упала на воду, и тут же из бочажка вильнула серая струя, расталкивая стебли, – то пасся сазан, и прездоровый. Надо будет подстеречь его тут с ружьем. Кирилл Валерьянович присел у воды на корточки, вынул нож и принялся за работу.

Когда уже и с утки, и с селезня были стянуты перчаточками шкурки, когда их тушки, неотличимо уже полые и культяпые, рядышком легли в кастрюлю, только тогда из камышей выступил кот и уселся в нескольких шагах, окутав лапы дымчатым хвостом. Кирилл Валерьянович сделал вид, что не заметил его. Но и кот оставался невозмутимым, не облизывался, и глаза его были холодны. Просто сидел и смотрел, как человек занимается обычными человеческими глупостями, превращая вкусную еду бог знает в какую дрянь.

Первым не выдержал характера Кирилл Валерьянович:

– Ба, кого я вижу! Какая высокая честь!

К иронии кот остался вполне равнодушен. Он сам не опускался до шуточек и уж тем более не одобрял суесловия других.

– Лева, как же тебе не совестно, Лева? – подступил с другого боку Кирилл Валерьянович. – Ждать себя заставляешь, как должностное лицо, а ведь ты дитя природы, Лева, инстинкты твои не испорчены. Хочешь жрать – будь на месте, и вовремя. Или ты не хочешь? Честно – кто тебя накормил? Любовник?

Кот отмалчивался, только кончик хвоста подрагивал.

– На, лови, ренегат!

В сердцах Кирилл Валерьянович швырнул сиреневую гроздь внутренностей. Кот брезгливо посторонился, понюхал гроздь и едва ли не со вздохом поволок ее в камыши – прятать про черный день.

– Любовники, ха, – ворчал Кирилл Валерьянович, принимаясь разделывать лысух.

Этого слова он и прежде терпеть не мог – жеманное, бабье, отдает помадой, – а сейчас в нем проступала пошлая какая-то угроза… чему? Уж не к Вареньке ли угрожало оно отнестись? Сам ведь замечал уже не раз, как оглядываются ей вслед мужики, как окидывают вверх и обратно взглядами, выражающими очень конкретный интерес, Ревность ворочалась в нем, темная и беспредметная, – кого ревнуешь, к кому? Чужак, накормил кота, ну и подумаешь… Варенька? Все равно уведут, для того и воспитывал – долг. Жена осталась в городе, это, что ли?

А черт его знает. Ну не потому же, что не мог никого представить в любовниках у этой соломенно-тоненькой Даши… кроме, пожалуй, себя. Что за глупости лезут в голову!

Всю вторую половину дня над островом однообразно провисело низкое и оттого как будто еще более жгучее солнце – даром что осень. Управясь с кухонными хлопотами, Кирилл Валерьянович влез от него в палатку с намерением полежать полчасика, покуда утки тушатся. Соус для чахохбили был уже готов. Он закрыл глаза и сразу же открыл их, и по медным полосам на потолке палатки понял, что солнце валится на закат. Дьявол, утки же сгорели! Едва не обрушив палатку, он ринулся вон.

По счастью, не одного его, всю вселенную сковала, – обездвижила одурь. Оцепенел камыш, вода вокруг острова затвердела стеклом, примус же сам собою давно угас, не причинив вреда угощению. Ругнувшись все же для порядка, Кирилл Валерьянович принялся прочищать его и заново раскочегаривать.

К заходу солнца все у него поспело в самый раз, оставалось появиться гостям – и они появились, словно материализованные его мыслью из сизых предвечерних теней. Впереди поднималась по склону Даша с необыкновенной лентой в волосах, за ней шагал этот самый Борис, нес сумку.

– Где совесть у людей, Кирилл! – пожаловалась она издали. – Этот тип уснул на посту, и все его цыплята превратились в угольки. А я виновата!

– Потерпите, это временное! – бодро откликнулся Кирилл Валерьянович, ставя на стол дымящуюся кастрюлю. – В супружестве все скоро переменится – хороший муж виноват хронически, даже если сам не знает в чем.

И только сказав, сообразил, что вряд ли помышляют они о супружестве, да и вообще им вряд ли пригодится его семейная мудрость – своей обзаведутся, на собственном опыте. Впрочем, гостям было не до чьей-либо мудрости, ибо поднявшийся ветерок нес в их сторону запах утятины, а готовить Кирилл Валерьянович умел…

Даша немедля принялась выкладывать на стол из сумки хлеб, какие-то консервы, снопики зелени и щекастые яблоки, миски с ложками, кружки, красивую бутылку с французской этикеткой.

– Вот, пожалуйста, наша доля в пир, – сказала Даша. – Дайте, что ли, нож Борису, пускай хоть хлеб нарежет.

Посмеиваясь, Борис в два счета распахал буханку: видно было, что ему нравится подчиняться этой пигалице. Ну-ну, подумал Кирилл Валерьянович с той же неотчетливой неприязнью, лиха беда начало…

Но до чего же славно начинался этот вечер! День угасал с какой-то оперной торжественностью, солнце долго лежало на расплавленном горизонте, пока вдруг не повалилось за него, но долго еще пылали закатные облака кармином и бронзой, и камыши внизу шипели нарастающими волнами, и далеко на озере гукала неубитая выпь. Чудный разворачивался вечер.

– Боже мой, ну нельзя ж так готовить, Кирилл! – стонала Даша, вгрызаясь в сочную утиную ножку. – Я растолстею, изверг вы!

– Мм, да-а, – мычал Борис с набитым ртом, – работенка что надо. Всякий талант, Дашок, обязательно в чем-нибудь изверг – сейчас ты в этом убеждаешься.

– Подводит к мысли, что и он талант, – засмеялась Даша.

– Ну уж…

И Кирилл Валерьянович свою порцию уплетал с таким удовольствием, какого бы не испытал в одиночестве. Оно, конечно, чахохбили удалось, но славословия придавали ему некий особенный вкус.

– Кстати, о дарованиях, – заметил он. – О ваших, Боря, мне судить пока трудно, но у Даши бесспорный талант, и нечастый, – располагать к себе людей.

– Мужчин, – уточнил Борис.

– Пусть мужчин. Тоже люди, в некоторой степени. Уж насколько я был против вашего присутствия на острове, а теперь… с вами очень даже славно.

– Хорошо сидим, как любит говорить мой папочка, – сказала Даша. – И вообще, у меня тост. За связь времен, которая опять распалась.

– Шекспир пошел, – крякнул Борис. – Не рановато, Дашок?

– Успокойся, не трогаю я твоего Шекспира, – отрезала Даша. – Вот вы говорите, Кирилл, у меня талант располагать к себе. Это я сама замечала. Вас, чужого человека, расположила – дел на две минуты. А вот отца родного не могу.

– Да? Это странно, – вежливо удивился Кирилл Валерьянович.

– И ничего тут странного, у вас в семье наверняка то же самое. С нами, с чужими людьми, вам славно, а ведь дочь вы сюда не взяли.

– Зачем я стал бы ее брать? Ей это просто не нужно.

– Ах, как вы уверены! Вы просто до чертиков похожи на моего папочку, разве что бзик у него другой. Вы охотитесь, а он сплавляется. Пятый десяток человеку, а он весь отпуск сплавляется по горным речкам, а остальные одиннадцать месяцев лечит радикулит и заклеивает свой идиотский катамаран. Я терпеть не могу его компанию – соберутся, фанатики, и бу-бу-бу про маршруты, и такие все первопроходцы, такие настоящие мужчины все, включая женщин, – прямо слушать тошно, – но если бы вы знали, как хочется разочек сплавиться с ними. Только для одного. Посмотреть на другого папочку, понимаете? На настоящего. Где-то он ведь должен оказаться настоящим, иначе что это за жизнь…

– Но с чего вы взяли, что в городе ваш отец ненастоящий?

– Ни с чего не брала. В городе я просто его не вижу, как же я могу судить, какой он?

– Он что, не живет с вами?

– Ну, какой вы, Кирилл… Почему обязательно не живет? Проживает! В нашей с мамой квартире проживает хороший, добрый, интеллигентный, непьющий отец, которого я вижу семнадцать минут утром и около часу вечером, но вечером вижу только его затылок, потому что он подрабатывает к отпуску… Честное слово, только оттого, что вы так похожи на папочку, я и не велела Борьке вещи собирать. Хотя нам тоже хотелось бы побыть одним, вы ж понимаете…

– Понимаю и ценю вашу жертву, – сухо сказал Кирилл Валерьянович, которому все менее хотелось бы почему-то оставлять их одних. – По-моему, тост затянулся. Значит, за связь поколений?

– Валяйте, поколения, соединяйтесь, – сказал Борис слегка осевшим голосом. – Может, у вас наконец и получится, от тургеневских-то времен…

– Ты отвратительный скептик, – сказала Даша. – А вдруг получится? Может, нам впервые выпала возможность пооткровенничать, правда, Кирилл?

– Что за гадость, послушайте? – сумрачно сказал Кирилл Валерьянович, разобравшийся наконец в своих ощущениях от странного напитка.

– Сразу гадость… – обиделся Борис. – Вы сначала распробуйте! Очень полезная на охоте семитравная смесь и, по-моему, вкусная. Отвар шиповника, элеутерококк…

– Предупреждать надо, – перебила Даша. – Откуда знать человеку, что ты у нас спортсмен и йог? Он и меня отварами насквозь уже пропитал, не сердитесь на него, Кирилл, лучше поговорите со мной откровенно.

– Не желаю, – буркнул Кирилл Валерьянович. Он чувствовал себя обделенным. Ведь когда-то кто-то вылакал из этой бутылки французский алкоголь? И Даша зачем-то втаскивает его на пустующий пьедестал отца, хотя ему там ровным счетом нечего делать. Он предпочел бы место ниже, но поближе к ней…

– Но почему? – настаивала Даша.

– Я мешаю, – усмехнулся проницательный Борис. – Промежуточная между вами генерация.

– Вот и не встревай! – ничего не понимала она. Или делала вид, что не понимала. – Разве вы дома общаетесь с дочерью?

– Регулярно, – буркнул Кирилл Валерьянович.

– Я вам скажу, как вы общаетесь: «А, доброе утро, котенок! На лекции не опоздаешь? Уже без пяти. До вечера, киска». «Здрасте, явилась! Ты б до утра еще шлялась! Зачеты? Какие зачеты? Ну, извини, я же понятия не имел про твои зачеты. Спокойной ночи, детка, и не морщи лоб – морщины будут». Баста, набеседовались по душам. А я не могу разобраться, для чего на свете существует мой родной отец – чтобы сплавляться, что ли? – а он понятия не имеет, где я сейчас нахожусь и с кем.

– Вот тоже – наплела родителям с три короба, – сообщил Борис. – Турпоезд «Дружба» выдумала, экскурсию по Прибалтике с группой сокурсников. А зачем выдумывала? Неужели не поняли бы?

– Слишком хорошо бы поняли – сами в молодости в байдарочном походе познакомились, там мамочка невинность и потеряла. Так что с правдой к моим не суйся, да они и сами-то не очень жаждут знать ее – экскурсия и экскурсия, всем хорошо и просто. А ваша дочь, Кирилл, еще не ездит на экскурсии?

– Дашок, осади, – проворчал Борис, а Кирилл Валерьянович совсем нахмурился, готовый оскорбиться, но вдруг не оскорбился.

И именно потому не оскорбился, что минувшим летом Варенька и впрямь, когда вернулась с целины, сообщила им с матерью, что они решили всем стройотрядом слетать на несколько дней во Львов. На экскурсию. Так, мол, постановили истратить свой летний заработок. Что ж, надумали они с матерью, пускай тратит заработок с группой, пускай на экскурсию, не на тряпки же его, в самом деле, тратить. Хорошо, слетала Варенька во Львов. Вернулась с отсутствующим лицом, вопросов о достопримечательностях не понимала, роняла чашки и невпопад улыбалась. Нет, не оскорбился нынче Кирилл Валерьянович. Только спросил:

– Послушайте, да разве важно, жаждут или не жаждут родители знать правду? Обязаны знать. Все зависит от вашей способности… да что там, от потребности говорить только правду. А вот есть ли такая потребность…

– Откуда? – отмахнулась Даша. – Примера-то родительского нет. Вы-то сами всегда откровенны с дочерью?

– Ну… – сказал Кирилл Валерьянович и задержался с ответом, ибо сам этот ответ был испытанием на способность перебросить мосток откровенности через разделяющие их два десятилетие. И Борис тут посмеивается, промежуточное звено, ждет, как он будет выкручиваться. Как вам сказать… – тянул Кирилл Валерьянович. – Смотря по ситуации…

Его заглушил раскатившийся выстрел, недалекий и до того неожиданный, что Кирилл Валерьянович твердо закончил:

– Не всегда.

И тоже обернулся к берегу.

Даша озабоченно сказала:

– Кого там принесло?

Тут же ахнуло еще раз – метелки камыша над бухточкой озарились розовым пороховым огнем, – и Борис отозвался:

– А ты не догадываешься?

– Господи, я когда-нибудь с вами свихнусь, – трагически сказала Даша, а Кирилл Валерьянович в раздражении отодвинул тарелку:

– Проходной какой-то двор, а не остров. Еще один олух пожаловал.

– А вот мы олухам назло… – Борис пронес над кружками бутылку, плеща понемногу в каждую, но безмятежное течение вечера было нарушено пальбой, и к кружкам никто не притронулся.

Даша сказала:

– Все-таки надо бы посмотреть, кто там.

– Сам явится, если он, – сказал Борис, продолжая спокойно обсасывать косточки. – А мимо проплывет – не расстроимся, правда?

Однако же не мимо проплывал этот олух, сумеречный стрелок. Послышался треск в камышах, стук шагов, затем обрисовалась на тропе фигура в резко белеющей куртке, с рюкзаком за спиной и ружьем в опущенной руке. В другой руке несла фигура бесформенный ком, из которого свисали охвостья, мели траву и темную пыль.

– Он самый, – тяжело вздохнула Даша. – Борь, он никогда не оставит нас в покое.

Тем временем фигура поднималась по тропе, уверенная в праве приближаться к чужому застолью, к огоньку карбидной лампы, даже если под ним никого больше не ждут. Когда же фигура достаточно осветилась, Кирилл Валерьянович едва не выронил ложку, потому что к столу подходил еще один Борис, только был он в белоснежной, неуместно франтовской пуховой куртке. Прежний же Борис так и сидел на прежнем месте, одетый в прежний грязноватый бушлат, и продолжал уничтожать чахохбили.

– А что, устроились неплохо, – сказал пришелец, – шапки прямо под носом разгуливают!

И с этими словами плюхнул на скамейку искристый, рыжий, запятнанный темною влагою ком и протянул Кириллу Валерьяновичу руку:

– Богдан. С остальными как будто знаком.

Кирилл Валерьянович не увидел его руки. Он смотрел на мертвого кота и не мог поверить, что это случилось, что ничего уже не может быть прокручено на несколько минут назад, исправлено быть не может.

– Неплох зверюга, правда? – нимало не смущенный, Богдан сбросил рюкзак и уселся рядом с котом. Потрепал его рыжим ухом нежно, как живого: – Прямо в лодке сидел, наглый черт. Пришлось пугнуть сначала, а то бы флот ваш пустил на дно.

– Слушай, ты… – с трудом сказал Кирилл Валерьянович. – Что ты сделал?

– Быстро же мы подружились – уже на «ты», – усмехнулся Богдан. – Кота я шпокнул, вот что сделал. А что с ним надо было делать, если он сидел и смерти дожидался?

– Рыбки он дожидался! – Кирилл Валерьянович сам понимал всю нелепость и этих слов, и накатившей вдруг злобы на человека, для которого Лев был скорняжным сырьем и не более, ведь если на то пошло, не далее сегодняшнего утра и сам Кирилл Валерьянович вскинул ружье на взлетевшую выпь, и вскинул только потому, что выпь живая и можно ее убить, – все это он понимал, но продолжал озлобленно: – Ждал, что его угостят!

– Я и угостил, – спокойненько сказал Богдан. – Рыбки не было, правда, да уж чем богаты… Шапка ничего получится, дырок должно быть немного.

Над столом повисло молчание. Даша было открыла рот, но Борис предупреждающе коснулся ее руки – не суйся в мужские дела. И сам сидел как воды в рот набрал. Кирилл же Валерьянович пристально смотрел на свои кулаки, сжимающиеся все крепче совершенно помимо его желания. Более того, он не знал, что они примутся вытворять в следующую секунду, и, как только он понял, что уже не волен над своими кулаками, он сквозь сжатые зубы и громко втянул холодного воздуха, поднялся и дошел к своей палатке. Порывшись там недолго, вытащил складную лопату. Темень тем временем сгустилась.

– На вас он тоже так кидался? – спросил Богдан.

– Зря ты кота застрелил, – сказал Борис. – Они дружили вроде.

– Ручной, что ли, кот?

– Обыкновенный, дикий. Только вежливый.

– Ну, вежливые долго не живут. Кто-нибудь все равно бы его употребил. Кормить собираетесь гостя, нет?

Наполнив свою миску кусками утятины, Даша подвинула ее к нему, сказала:

– Ну почему вокруг тебя, Данечка, везде возникают сложности? Так все было славно, так мы подружились с этим дяденькой, а теперь он нас точно отсюда выгонит.

– Кто, хмырь этот толстый? – усмехнулся Богдан. – Недооцениваешь своих друзей, девушка, мы его сами в три шеи…

– Не балагань, жуй как следует, – сказал Борис. – Налить?

– Опять витамины? Сосуды бы расслабить… Стоп, хватит.

– Как ты нас нашел? – спросила Даша.

– Да лодочник с огромным удовольствием вас выдал. За двести граммов спирта, но выдал бы и даром, думаю. А уж за спирт чуть не под ручку проводил, до самого острова, и как пробраться – показал.

– Вот шкура, – без особенной злости сказал Борис, подкладывая брату еще кусок, а Даша обронила:

– Неужели всю жизнь так и будет у меня в глазах двоиться? Думала хоть здесь побыть с Борькой в единственном экземпляре…

Богдан перебил ее, смачно жуя:

– В Тибете, говорят, по восемь братьев одной женой обходятся. И ничего, говорят, не жалуются в Тибете. Особенно жены.

– Не балагань, – проворчал Борис.

Из темноты появился Кирилл Валерьянович. Взял со скамьи за шиворот обвисшего кота, понес прочь.

– Эй, дяденька! – аж подскочил Богдан. – Куда поволок мою шапку?

– Сиди, – дернул Борис его за рукав. – Пускай похоронит. А ты-то куда, Дашок?

Она как будто не хотела отвечать, но с тропы обернулась:

– Больше не могу. Болтаем и жрем, вроде бы ничего не случилось. Не ходи за мной.

Вернулся Кирилл Валерьянович, перепачканный желтой землей. С утятиной было покончено, братья сидели друг против друга, одинаково кучерявые, одинаково ссутулившиеся над кружками, и даже желваки на костяшках крупных кулаков темнели у них одинаково.

– Присаживайтесь, – Богдан похлопал по скамейке рядом с собою. – Помянем котофея. Борька столько хорошего рассказал о покойном, просто слезы душат…

Кирилл Валерьянович постоял, разглядывая его в упор. Да и сел:

– Помянем, почему не помянуть… Все-таки попробуйте объяснить, зачем вы это сделали. Кошачий мех никуда не годится, есть кошатину даже вы, наверно, не станете. Зачем, объясните?

– А зачем вам мои объяснения?

– Интересно, как вы будете выкручиваться.

– С чего вы взяли, что я собираюсь выкручиваться?

– Но как-то ведь должен человек оправдать свою пакость. Не передо мной – перед совестью.

– Борь, ну чего он ко мне привязался? – жалобно сказал Богдан. – Слова употребляет – совесть, пакость… Объясни ты ему ради бога, что мне нравится делать пакости, что я нормальный патологический убийца. Для кайфа я кота убил!

– Для кайфа… – повторил брезгливо Кирилл Валерьянович. – Вот что у всех у вас вместо совести – кайф этот сучий. Короче так: на острове не уживемся. Недавно я по-другому думал, но вижу – не получится. Кота не прощу. Поэтому договоримся, что сегодня здесь переночуете, черт с вами, но завтра утром чтобы духу вашего не было на моем острове. Все ясно?

– Борь, ну чего он меня раздражает? – совсем уж печально спросил Богдан. – Чего он добивается своей грубостью, ты не знаешь?

– Не заводись, – Борис ладонью припечатал к столешнице его кулаки. – Вы тоже зря вразнос идете, Кирилл. Вы постарше, тормоза у вас должны быть лучше. Вы ведь не выпалите сдуру в кота, а Данька увидел и выпалил – возраст такой. Потом пожалел, уж я-то знаю, да разве исправишь? Теперь балаганит, лицо боится потерять…

– Слушай, пошел ты со своими теориями! – обозлился Богдан. – Надоел – всю жизнь мои поступки объясняет! А для чего ты сам, и этот покровитель кошек, и все остальные для чего сюда понаехали? Играть на флейтах? Птичек кормить? Стрелять приехали! Стрелять и убивать!

– Охотиться по водоплавающим, – уточнил Кирилл Валерьянович. – По водоплавающим позволено. Сезон.

– Ох, ну просто тошнит меня от таких дяденек солидных, – сказал Богдан. – В уток им стрелять позволено, а в котов не позволено, не сезон. Зато как откроется – он первый… Слушай, Борь, неужели я тоже перерасту вот в такого ханжу? Хрен вам, не дождетесь – в тридцать пять повешусь, это я давно решил…

Борис перебил его:

– А у вас так неужели не случается, Кирилл? Неужели вы делаете только то, что позволено?

– Если бы было такое возможно, – сказал Кирилл Валерьянович, – если бы было возможно…

– Он был бы счастлив, – заключил Богдан. – Вот в чем между нами роковое различие. Антагонизм! Ну а если мы не уберемся, дяденька, – побьете?

– Съезжу за егерем, – как мог спокойно сказал Кирилл Валерьянович. – Расстанетесь с ружьями да еще уплатите штраф.

– За какого-то шелудивого кошака?

– Камышовые коты в Красной книге записаны.

– Добра-то! Да я вашему егерю из города мешок котов привезу. Хочет – породистых, хочет – с помойки, и в масть подберу! Только чтоб ружье не отбирали и без штрафа! Пусть лучше побьют!

– Кончай балаганить, – поморщился Борис. – Ладно, Кирилл, мы обдумаем это дело, завтра кончим разговор. Пошли на боковую, Тартарен… – Он рывком поднял с места упирающегося брата и повел его вниз по тропе.

Тот же все оборачивался:

– Вы свидетель, как он со мной обращается! Старше на восемнадцать минут, а двадцать шесть годов меня тиранит и воспитывает! Лучшие куски – себе, а мне теории! И ведь терплю! Ведь слушаюсь мерзавца! Брат!

Боже мой, сжал виски Кирилл Валерьянович, как не заладилась эта охота… С самого начала все вкривь и наискось, и нет пока просвета..

Чтобы несколько успокоиться, он принялся убирать со стола – никогда на нем не собиралось этакой пропасти посуды. Чужую составил грязной кучей в сторонке, прямо на земле, затем поставил воду в миске греть на примус, чтобы перемыть свою. Вода грелась медленно. Под шипение примуса вспомнилась почему-то Валюша и подумалось, что не оттого, что не позволено, не состоялось чаепитие с нею. Да, не позволено, ну и что? Всю неделю, запланированную на охоту, могло бы продлиться это чаепитие, и никто ничего не узнал бы – ни дома, ни тем более на службе. К черту «позволено», не захотелось как следует, вот и все. Приспичило бы, окажись бы на месте той доброй, несчастной, коровистой бабы какая-нибудь этакая… ну, такая… Даша, одним словом, окажись бы – вспомнил бы разве про охоту? Ха, и еще раз ха. Все забыл бы, все с радостью бросил, признался он себе с удивлением, горечью, но и тайным каким-то удовлетворением, причины которого не понимал.

Была уже полночь, наверно, когда он вполз в палатку, разулся и медленно, в два приема, лег – сначала на локти, потом повалился набок. Он уже понимал, что задремывает или даже уже засыпает, и еще чуть-чуть… И услыхал шаги снаружи. Ширкает сухая трава, камешки скатываются под шарящей стопой. Да черти бы вас драли!

– Вы спите? – спросила Даша, отворачивая полог и впуская в палатку звезды и воздух с озера. – Можно к вам на минутку, Кирилл?

– Можно! – сказал он свирепо. – В чем дело?

– Не кричите на меня. На что я наступила? Ноги? Двиньте-ка их в сторону.

Она опустилась на колени у входа, и звезды исчезли опять. Невидимая, сказала: – Вы так задушевно говорили о правде, которую родители обязаны знать… Я принесла целую охапку, еле донесла.

– Чего?

– Ну правду же! Вы ее сами хотели.

Сон рассеивался окончательно, однако сколько ни всматривался Кирилл Валерьянович, чернота перед ним оставалась однородной, и абсолютной, и оттого казалось, будто это начинается какой-то новый идиотский сон.

– Явилась шуточки шутить? – сказал он сердито. – До зорьки спать осталось четыре часа!

Она молчала. Во тьме как будто замерцали точки там, где быть ее глазам. Иллюзия, он понимал, а все же сделалось не по себе. Она сказала:

– Извините, я в дурацком тоне начала. Уже привычка – ничего как будто бы всерьез. Кто кого пересмеет, тот и умный. А дело у меня – тут можно бы и поплакать, сама понимаю.

– Постой, плакать тоже не нужно, – встревожился Кирилл Валерьянович. – Объясни просто толком. Обидели, что ли, тебя?

– Ну что вы, кто меня обидит… Случилось. Именно случилось. А поплакаться некому – подруги нет, папа с мамой для этого недостаточно чужие.

– А я – достаточно?

– Вы – в самый раз. Разъедемся завтра и больше никогда не увидимся.

Потом темнота молчала долго, еле слышно дышала. Он заворочался, отвык лежать на жестком, спина затекла – и уж собрался поторопить, когда темнота протянула печально:

– Понимаете, я очень люблю Бориса. Ну и он меня любит.