Текст книги "Замок"
Автор книги: Владимир Гурвич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
25
Библиотека располагалась по соседству с каминным залом. Она была небольшой, по периметру стен стояли застекленные полки с книгами, преимущественно на польском языке, оставшиеся от прежних владельцев замка.
Каманин занял место за старинным письменным столом.
– Садись напротив меня, – приказал он сыну.
Николай молча сел, при этом он смотрел не на отца, а куда-то в сторону. Каманин же рассматривал сына, из всех своих детей он ему всегда казался самым ясным и прозрачным, практически с полным отсутствием налета загадочности. У него очень рано проявились большие музыкальные способности, он с увлечением учился музыке, создал свой ансамбль, который имел немалый успех. Николай казался ему настолько прогнозируемым, что иногда Каманин даже чувствовал некоторое разочарование от такой прямолинейной линии его судьбы. И сейчас он с удивлением обнаружил, что именно Николай преподнес самый большой сюрприз. Ничего подобного он от него не ожидал, более того, такой поступок с его стороны представлялся ему совершенно невозможным. Получается, что он сильно заблуждался по поводу Николая.
Они молчали уже минут пять, Николай почти неподвижно сидел на стуле, не выражая никаких эмоций. Каманину казалось, что в такой позе он может пребывать и час и два. А ведь еще недавно из него так и била энергия, он все время куда-то мчался, постоянно чем-то занимался, что-то придумывал. А теперь перед ним совсем другой человек, абсолютно равнодушный к этому миру.
– Коля, объясни, что все-таки произошло? Почему ты одел эту униформу?
Николай впервые за все это время перевел взгляд на отца.
– Это не униформа, – возразил он.
– У тебя исчезло чувство юмора, раньше бы ты просто рассмеялся.
– Дело не в этом, я отношусь ко всему этому очень серьезно.
Каманин встал, вышел из-за стола и сел рядом с сыном.
– Коля, объясни, что с тобой произошло?
Николай снова взглянул на отца, в его взгляде было ясно различимо колебание.
– Пойми, я должен это знать, не смогу жить спокойно, не понимая, что происходит с тобой, – настаивал Каманин.
Николай наклонил голову.
– Хорошо, я расскажу. Только без подробностей.
– Ладно, давай без подробностей, – согласился Каманин.
– По моей вине погибла девушка.
Несколько секунд Каманин молчал.
– Объясни, что с ней случилось?
– Выбросилась в окно. Для меня это было всего лишь небольшим приключением, а она думала, что все всерьез. А когда я сказал, что не желаю продолжать отношения, она это сделала.
– Так не бывает.
– Не бывает, – кивнул головой Николай. – Я ей наговорил много всего, мне надо было, чтобы она от меня отстала. Вот я ее и не жалел. Она не выдержала и бросилась из окна.
– Когда это случилось?
– Семь месяцев назад.
– И я ничего не знал!
– Зачем?
– Я твой отец.
Николай пожал плечами.
– Это все касается только меня.
– Вряд ли бы Оксана согласилась с таким утверждением.
– Мамы нет, зачем об этом говорить.
– Но я-то еще есть! Мне кажется, между нами всегда царило доверие.
– Да. Но это касалось совсем других дел.
– Других дел нет. Дело всегда одно, просто оно распадается на части.
– Возможно, но меня сейчас подобные софизмы это не интересуют.
– Что же тебя интересует?
– На мне великий грех. Я должен его искупить.
Каманин встал, подошел к окну и стал смотреть на берег и на слегка колыхающуюся гладь озера.
– Как ты пришел к этой мысли? – спросил он, не оборачиваясь.
– Я не пришел, меня Бог привел.
– Пусть так. Как тебя привел Бог?
– Когда я узнал об ее самоубийстве, мне стало неприятно, но не более того. Я продолжал прежнюю жизнь. В тот день я даже не отменил репетицию. И постепенно стал забывать о случившимся. И тогда Бог решил мне напомнить о нем.
– Как же он напомнил?
– Это было на концерте, все происходило, как обычно. Мы играли, пели. Мне кажется, что в тот миг я вообще ни о чем не думал. И вдруг передо мной словно развезлось пространство, я вдруг увидел, как она лежит мертвая на асфальте, вокруг растеклась кровь из проломленной головы. Мне стало так невыносимо, что я прекратил играть и убежал за кулисы. В тот вечер больше я не мог выступать. Разразился огромный скандал, пришлось возвращать стоимость за билеты. Я заплатил почти все деньги, что у меня были.
– Больше ты не выступал?
– Я попробовал еще раз. Мне удалось довести до конца концерт, но это стоило мне огромных мучений. Я понял, что на этом моя артистическая жизнь закончилась. Я объявил об этом участникам нашего ансамбля, они чуть меня не убили. Но уже ничего не могло для меня изменить. Ты даже не представляешь, как у меня болела душа, это была постоянная мука. Я думал только об одном, о том, что с ней случилось и что виноват в этом только я.
– Что же произошло с тобой дальше?
– Я не мог продолжать жить, душевная мука меня не отпускала ни на минуту. Я стал искать выхода. Однажды я шел по улице, уже не помню, откуда и куда, проходил мимо какой-то церкви. Сам не знаю, почему я зашел в нее, ведь обычно я никогда в них не бывал. Там никого не было; так мне показалось в начале. Я не знал, что дальше делать, просто стоял и смотрел. Вдруг появился священник. Некоторое время он разглядывал меня, потом спросил: не желаю ли я исповедоваться. И я сказал, что да, желаю. Вернее, это не я сказал, а кто-то другой через мои уста.
– И он принял твою исповедь?
Николай кивнул головой.
– Да, я ему поведал все. Отец Илларион предложил мне прийти в следующий раз и поговорить. Мы общались почти месяц, и вскоре я почувствовал, как начинает спадать с меня эта тяжесть. Он открыл мне глаза на то, что все, что случилось со мной, не случайно, а с целью направить меня по совсем другому пути.
– Знакомые речи.
Николай посмотрел на отца.
– Возможно, в мире нет ничего абсолютного нового. Но так ли это важно, главное – это истинно или нет. Разве не ты однажды говорил, что стремление к новому это совсем не означает стремление к истинному?
– Запомнил. Ладно, продолжай.
– С твоего разрешения я не стану рассказывать во всех деталях, иначе мы проговорим до поздней ночи.
– Хорошо, говори самое главное.
– Беседы с отцом Илларионом помогли мне уяснить, что моя душа нуждается в иной жизни; все, что было раньше со мной, не сможет принести мне ничего, кроме страдания. И если я продолжу прежнее существование, то мучения снова ко мне вернутся.
– Это он тебе внушил? – спросил Каманин.
– Да. То есть, это были его мысли, которые с какого-то момента стали моими. Потому что я осознал, что именно так все и есть.
– Что же дальше?
– Я не сразу принял решение об уходе в монастырь, о постриге, поверь, это было сделать очень тяжело. Но мне сильно помог мой духовник.
– Отец Илларион?
– Да, – кивнул головой Николай.
– Это печально, Коля.
– Печально? – удивился Николай. – Но в чем?
– Печально, когда один человек так доверяется другому, что позволяет тому сильно влиять на себя. За редким исключением это всегда ошибка, он и не замечает, как перемещается на позицию другого. Каждый должен сам разобраться в себе и на этой основе принять решение.
– Но именно это я и сделал, отец. Отец Илларион лишь облегчил мне этот путь.
Каманин отрицательно покачал головой.
– Это неправильно, когда в другом человеке мы видим большее содержание, чем в самом себе. Даже если это так, его содержание тебе не должно стать указом, оно только для него. Но продолжай.
– Я почти уже завершил. Я поехал в монастырь, он на Волге, рядом нет больших городов, так что, как я и хотел, место уединенное. Теперь я послушник, мне осталось полгода до пострига. Вот и все, отец. Я долго думал – отправляться ли к тебе на день рождение? И решил поехать. Это последний мой выезд свет, всю остальную жизнь я проведу в скиту. Там очень суровый режим, никаких посещений, никаких отлучек. Я готов к такой жизни. Это наша последняя встреча.
Каманин смотрел на сына и уже не в первый раз думал о том, что все его дети разительно не похожи друг на друга. Как будто ему предложили некую модель человечества. Если Николай замурует до конца жизни себя в монастыре, это будет гигантская ошибка. Пройдет не так уж много времени – и он начнет глубоко сожалеть о своем выборе. Николай не сможет уничтожить свой талант музыканта, даже укрывшись от мира. Это сейчас под давлением обстоятельств, влияние этого Отца Иллариона его дар угнетен, задвинут куда-то на самый край сознания. Но как только нынешние муки ослабеют, станут уходить в прошлое, его большой дар вернется и потребует снова выпустить его на свободу. А ее-то как раз и не будет. И тогда у Николая начнется новый этап, только уже других страданий. Он не осознает, что подлинные его мучения начнутся именно тогда, и они могут оказаться даже еще сильней, чем те, что он переживает в связи с гибелью девушки. Во имя Оксаны он, его отец, должен спасти сына от этого рокового заблуждения, глубокого ошибочного поступка. Сейчас Николай будет сопротивляться, но придет минута, когда скажем ему спасибо.
Каманин снова сел рядом с сыном.
– Выслушай меня, сынок, постарайся, по крайней мере, с ходу не отвергать того, что я скажу. А еще будет лучше, если ты задумаешься над моими словами. Обещай, что, по крайней мере, ты их примешь во внимание, даже если многое мною сказанное тебе не понравится.
– Обещаю, отец.
– Спасибо. Из твоих слов я понял, что ты смотришь на Отца Иллариона, как на своего спасителя и благодетеля.
– Да.
– У меня иное о нем мнение. Если он по-настоящему заботился бы о тебе, он бы не стал уговаривать тебя отречься от мира, замуровать намертво в себе свои таланты. Наоборот, он бы сделал все от него зависящее, чтобы вернуть тебя в мир, заставить еще больше развить свое дарование. И тем самым принести пользу людям и таким образом искупить, насколько это вообще возможно, твой грех.
– Отец, он предлагает мне служение Богу, и я согласен с ним.
– Но почему он, а вслед за ним и ты считаешь, что монашество, затворничество – это служение Богу, а развитие данным тебе Богом таланта служением не является. Да, такой традиции много лет, но это вовсе не является аргументом в ее истинности. Ты считаешь, что на тебе большой грех. И я во многом с тобой тут солидарен. Но вот с чем решительно не согласен, так это со способом его искупить. Вот ты полагаешь, что высшее достижение человека превращение его в святого.
– А разве не так? – Николай не сводил глаз с отца.
– А ты не задумался, какую пользу принесли святые человечеству? Я специально изучал этот вопрос. И мой ответ – никакую. На самом деле святость – это в каком-то смысле освобождение от всего человеческого в человеке. Возможно, они с чем-то где-то там и сливаются, но и для Вселенной это не имеет ровным счетом никакого значения. По сути дела это бесполезные люди и для земной жизни и для жизни небесной. Вижу, ты удивлен моим выводом.
– Вряд ли я когда-нибудь приму его.
– А ты не спеши с ответом. То, что тебе кажется невероятным в данную минуту, через какое-то время может показаться истинным. Для меня самый ценный человек – это порядочный человек, живущий сознательной жизнью, на основе собственных представлений, принципов и моральных норм. Таких людей совсем немного и уж точно не больше, чем святых на земле. Но именно они приносят самую большую пользу, именно они озаряют жизнь божественным светом, а вовсе не святые, которые если и светят так только исключительно самим себе. И именно подобных личностей, как воздуха, не хватает человечеству. Если ты хочешь искупить свой грех, вот к чему надо стремиться. Не отсекать себя от мира, а приносить в него дар, которым ты владеешь, отставить в нем светлое начало, не пресмыкаться ни перед сильными, ни перед злом, ни перед тупой толпой. Уверяю, что это на много трудней, чем достигнуть святости. Святые отсекают у себя все лишние, отказываются от развития в себе божьих даров ради достижения личных целей. Они кажутся очень возвышенными, но это далеко не так. Если ты сумеешь принести в нашу ужасную, пошлую жизнь высшие начала, если сделаешь счастливой женщину, родишь и воспитаешь прекрасных детей, то сполна искупишь свой грех. Другого пути я не вижу. Знаешь, сынок, Бог расставил для нас много всяких ловушек. Одно из самых сильных как раз монашество. Людям кажется, что лучшего способа уйти от соблазна не существует. Но это очередной самообман, возможно, затворничество в монастыре и есть один их самых сильных соблазнов. Но он убивает в человеке творца, а лишь творец, а не оскопленный монах угоден Богу. Если веришь отцу Иллариону, то поступай, как он велит. Если веришь мне, то, по крайней мере, обдумай, что я сказал. А уже потом подчиняйся своему сердцу.
Какое-то время Николай оставался неподвижным. Он сидел на стуле, словно статуя, не совершая ни одного движения. Каманин тоже молчал и смотрел на сына.
– Обещаю, что так и поступлю, – вдруг произнес Николай бесстрастным тоном.
– Спасибо, сынок, значит, еще не все потеряно. Те, кто охвачены полностью религиозным психозом, трезво мыслить уже не способны. Я убеждался в этом неоднократно. Ты видел, что по моему заказу привезли пианино. Я очень надеялся, что ты будешь играть. Другой музыки я не предусмотрел. Буду признателен, если вечером ты помузицируешь.
Николай в упор посмотрел на отца, затем резко встал и вышел из библиотеки.
26
Каманин вышел из библиотеки и направился в свой номер. Разговор с сыном унес много сил, ему хотелось отдохнуть. Это желание вызывало грусть, раньше хватало их на все: и на работу, и на веселье, и на приключения. А теперь ему постоянно требуется передышка. А ведь еще год назад он чувствовал себя вполне хорошо, возраст не довлел над ним, как будто бы он застыл в какой-то точке и не двигался дальше. Каманин знал, что это не более чем иллюзия, но она грела душу, и он старался выжить из нее все возможные дивиденды. Но прошло немного времени – все переменилось, периодически у него возникает ощущение, что он стремительно катится под гору.
– Папа! – услышал он возглас.
Каманин повернулся и увидел, что к нему быстрым шагам направляется Майя. Он остановился.
– Папа, можно тебя буквально на минутку, – попросила дочь.
– Конечно, Майя. Только давай присядем. Пойдем на террасу.
Они вышли на террасу, здесь никого не было, все уже куда-то разошлись. Они сели в кресла.
– Папа, ты разговаривал с Колей? – спросила Майя, пристально смотря на отца.
– Разговаривал, – подтвердил он.
– Что он тебе сказал? Что с ним произошло?
Каманин несколько секунд раздумывал.
– Тебе стоит об этом спросить у него, – ответил он. – Я не могу быть передаточным звеном. Если он сочтет нужным, все тебе объяснит. Лучше поговорим о тебе. Ты недавно разошлась с мужем. Что случилось? Ты же его так любила?
– Ничего не случилось, папа. Мы вдруг в какой-то момент почувствовали, что нам друг с другом жутко скучно. Однажды мы решили об этом поговорить и пришли к выводу, что надо расходиться. Что и сделали. Вот и вся история. Как видишь, все ужасно банально.
– Что ж, в таком случае я рад. Скука – самая ужасная вещь, что может настигнуть человека. Это означает, что утрачены все связи с окружающим миром. И их следует восстанавливать в срочном порядке. Надеюсь, этим ты в настоящее время и занимаешься.
– Ты прав, именно нечто подобное со мной и произошло, – задумчиво произнесла Майя. – Вот только как-то утраченные связи не очень спешат восстанавливаться. Я уже несколько месяцев ничего не делаю, не хочется. Хотя есть заказы и даже интересные. Но не могу за них браться, руки опускаются. Папа, ты же все у нас знаешь, скажи, как выйти из этого положения?
Каманин грустно покачал головой.
– Удивительно, у твоей матери тоже были такие периоды отчуждения от мира. Я старался их как-то купировать, находить для нее новые занятия.
– Получалось?
– Почти нет, Оксана очень слабо реагировала на мои усилия. Пока это чувство само не проходило, мало что помогало.
– Но почему возникает скука? Мне с Михаилом поначалу было интересно. А потом, как отрезало.
– Если бы знать, можно только предположить.
– Так, предположи, папа. Ты же всю жизнь этим только и занимаешься.
– Скука появляется, когда ты что-то исчерпываешь, а привычка не компенсирует возникшую пустоту. Скорей всего это с тобой и случилось. Ты должна радоваться этому.
– Радоваться? Но чему? Тому, что вместо любви образовалась яма из скуки?
– Нет, тому, что не образовалась привычка. Привычка – это омертвение, ты могла в таком состоянии прожить многие годы, а то и всю жизнь. А ты успела вовремя выскочить из этой западни.
– Вот не думала в таком плане о том, что случилось.
– А ты подумай.
– Но все равно, как справиться со своим состоянием, не знаю. А оно гложет меня.
– Вот тут, пожалуй, не помогу. Оксане не смог помочь, тебе – тоже не смогу. Есть вещи, с которым приходится справляться самостоятельно. Так уж устроено.
– А я, признаться, надеялась на твою помощь, – грустно протянула дочь.
Каманин развел руками.
– Извини.
На террасу быстро вошла Мария.
– Вот вы где! – воскликнула она. – А я даже к озеру спускалась в поисках тебя. Тебе надо отдыхать.
– Ой, папа, я тебе помешала! – смутилась Майя. – Ты же шел отдыхать.
– Все нормально, я рад, что мы поговорили. Пойдем, Мария. Отдохнуть действительно не помешает.
27
Лагунов лежал на кровати и слушал запись на диктофоне. И думал о том, что может быть все же не зря он сюда приехал и напишет интересный материал. Эти люди какие-то ненормальные или точнее аномальные, их психологию не просто уяснить. Они живут, исходя из каких-то неясных принципов, по крайней мере, до сих пор его жизненный опыт однозначно свидетельствовал о том, что если они и существуют, то ими никто не пользуется. По большому счету кроме цинизма и прагматизма ничего другого он не встречал. Все хотят только одного – денег и удовольствий и ради них готовы на любые поступки. Никто не говорит, что ради этих целей надо грабить и убивать – это уже крайность, но все остальное вполне приемлемо. И уж точно никто не станет воевать за идеи, они давно у нормальных людей потеряли всякую ценность. Кроме всяческих неприятностей они ничего не приносят. А тут…
Мазуревичуте: «Ты помнишь, Феликс, как начинались наши расхождения. Мы были в Вильнюсе и смотрели на все эти события. И тебе они не очень нравились».
Каманин: «Мне они нравились, но я очень опасался их последствий, Рута».
Мазуревичуте. «Да, да, я прекрасно помню твою аргументацию, я потом много о ней думала. Ты говорил, что переход от тоталитаризма к демократии быстро невозможен, общество рухнет в новый тоталитаризм, хотя и другого замеса. Нужен промежуточный период, ты его тогда называл: тоталитарно-демократический».
Каманин: «А ты решительно со мной не соглашалась, считала, что переход от тоталитаризма к демократии должен произойти как можно быстрей, а желательно мгновенно. Утром тоталитаризм, а вечером уже демократия.
Мазуревичуте. «Феликс, ты утрируешь, я так не говорила, но ты прав, я считала и считаю до сих пор, что это надо делать очень быстро, пока не угас демократический порыв людей. А он гаснет очень быстро и легко. Ни в чем народ не разочаровывается так скоро, как в демократических переменах».
Каманин: «В этом-то все и дело, Рута. Нельзя сразу перескочить из одного состояния в другое, нужны этапы. Иначе вместо демократии получаем хаос и бардак, а из них прямая дорога к новой деспотии. Я убежден, что при таком сценарии риск скатиться в тоталитаризм меньше».
Лагунов: «Насколько я понимаю, в этот момент у вас был в разгаре роман. И при этом вы так сильно спорили?»
Мазуревичуте. «На самом деле, мы спорили гораздо сильней, чем вам кажется. Эти разговоры шли бесконечно, и днем и ночью. Тогда на карту было поставлено очень много. Мы оба это понимали, но смотрели на ситуацию по-разному».
Каманин: «Я тогда был очень взволнован, ни о чем другом думать не мог. И не хотел. Наши разногласия меня бесили, да и Руту – тоже. На самом деле, вопросов, что вызывали у нас споры, было гораздо больше. В тот момент мы осознали, что мировоззренческие расхождения у нас весьма серьезные».
Мазуревичуте: «Помнишь, как ты вспылил и убежал из квартиры. А я так обиделась, что не стали тебя искать. И на утро ты сел в поезд и уехал в Москву. С тех пор до сегодняшнего дня мы не виделись».
Лагунов: «И вы не переживали разлуку?»
Мазуревичуте. «Могу сказать только за себя – переживала. Места себе не находила. Но восстанавливать отношения не собиралась, я тогда не представляла, как можно ложиться в постель с человекам, с которым мы расходимся во взглядах. Для меня было крайне важно найти единомышленника, я других не рассматривала, какими бы привлекательными эти мужчины не являлись».
Каманин: «Как ни странно, в тот момент для меня это было тоже важно. Бывают моменты, когда личное уходит на второй план. Тогда был именно такой период. И я не жалею, я считаю, что мы поступили правильно.
Мазуревичуте. «Вы удивитесь, но я считаю точно так же. Тогда было такое время, когда компромиссы стоили слишком дорого. Но что об этом говорить, было и прошло. Прошлого не изменить».
Лагунов выключил диктофон, хотя записи оставалось еще на минут десять. Черт возьми, до чего же ему нравится эта литовка! Перед глазами тут же возник ее облик: стройная фигура, ухоженные волосы, строгое правильное лицо. Для своего возраста она выглядит идеально. Но даже не это главное, что-то в ней есть такое, что манит к себе, как магнит. У него было немало женщин, самых разных, но ни в одной не исходило такого мощного притяжения. Даже от самых молодых и красивых. А тут далеко не молодая и такое. Вот поди разберись.
Лагунову вдруг невероятно захотелось ее увидеть. Он вышел из номера, обошел весь замок, затем вокруг замка, спустился к озеру, но литовку так и не нашел. Оставался последний вариант – она в номере. Навестить ее в нем? Неудобно, но очень хочется.
Лагунов никогда стеснительностью и скованностью в отношении с женщинами не отличался, скорей наоборот, был наг и настойчив. И это приносило обильные плоды. Но сейчас чувствовал смущение. Ломиться в номер к малознакомой женщине, которая, возможно, отдыхает, не слишком ли большая наглость с его стороны? Но так хочется ее увидеть, поговорить с ней и возможно, кое что еще, если вдруг получится… Хотя он понимает, с этим торопиться явно не следует, она из тех, когда любой неверный шаг поставит крест на всех его намерениях. Если уж идти к ней, то надо постараться себе сдерживать. Хотя он мужчина привлекательный, некоторые даже считали его красивым, но это не тот аргумент в данном случае. Ладно, он постучится в ее номер, а там будет видно.
Но когда Лагунов подошел к двери номера Мазуревичуте, им вдруг овладел самый настоящий мандраж. Пожалуй, лет с восемнадцати, если не раньше, ничего подобного с ним не творилось. «Ну и влип ты, Серега», – мысленно сказал он самому себе.
Ему стоило усилий, чтобы поднять руку и постучаться. Он услышал ее голос с приглашением войти и отворил дверь.
Мазуревичуте с удивлением взглянула на него, она явно не ожидала визита журналиста. Женщина сидела на кровати и что-то смотрела в ноутбуке.
– Желаете еще что-то спросить, господин Лагунов? – поинтересовалась она.
– Да, то есть не совсем, – ответил он.
– Как вас прикажите понимать?
Лагунов решил, что чем ближе к правде он будет говорить, тем легче станет вести разговор.
– Мне захотелось с вами просто поговорить, – сказал он. – Если, конечно, я вам не мешаю.
– Я сейчас не занималась ничем серьезным. О чем же вы хотите говорить?
Лагунов продолжал стоять у двери, и от этого чувствовал себя еще неуютней. Мазуревичуте, кажется, поняла это.
– Садитесь на стул, – предложила она.
Лагунов поспешно сел.
– Извините, если вам мои вопросы покажутся излишне личными.
– Ничего страшного, я привыкла к самым разным вопросам. Иногда такое спрашивают… Так что можете не стесняться. Но всегда производит хорошее впечатление, когда тот, кто спрашивает, соблюдает такт, – улыбнулась Мазуревичуте.
– Я постараюсь, – пообещал Лагунов. – Вы, в самом деле, считаете, что политические разногласия стоят того, чтобы разорвать отношения с любимым человеком?
Мазуревичуте несколько мгновений, не отрывая глаз, смотрела на своего собеседника.
– Почему вас, Сергей Станиславович, заинтересовала именно эта тема?
– Могу вас попросить звать меня просто по имени.
– Почему бы и нет, давайте перейдем на имена. Так почему?
– Мне кажется это неразумно. Почему политика должна мешать любви.
– Знаете, я долго потом мучилась этим вопросом. И пришла к выводу, что мы были все же правы.
– Можете объяснить?
– Не знаю, смогу ли я, но попробую. Я думаю, что любовь всеобъемлющее чувство, оно не может быть выборочным. Либо ты целиком принимаешь человека, либо целиком отторгаешь. Я политик и постоянно ищу компромиссы. Но и тут все больше сомневаюсь в их полезности.
– Почему?
– Видите ли, Сергей, на первый взгляд, компромиссы помогают находить решения многих вопросов. Но во многих случаях это только иллюзия, в реальности эти вопросы либо не решаются совсем, либо не так, как того требуют обстоятельства. И через какое-то время мы с изумлением обнаруживаем, что проблема стала еще острей. Нам нужны не политики, которые умеют заключать компромиссные сделки, а политики, способные проводить бескомпромиссную политику. Только они и добиваются реального успеха. Возможно, вы удивитесь, но это правило действует и в любовных отношениях. Может быть, компромиссы и могут удержать двух человек вместе, но их чувства начинает разъедать коррозия. Когда я расставалась с Феликсом, я не могла, так как сейчас выразить эти мысли, но я их ощущала, можно сказать, кожей. Думаю, дальше объяснять нет смысла.
– У вас затем не возникало желания снова соединиться?
Логунову показалось, что его собеседница бросила на него насмешливый взгляд.
– Почему же, возникало и многократно. Иногда так сильно, что я была готова забыть обо всем, лишь бы Феликс был рядом. Честно говоря, я и сама точно не ведаю, какая сила меня тогда удержала от такого поступка. Но я его не совершила и радуюсь этому.
– И у вас в то время не было других мужчин?
– Не было, хотя очень хотелось. Но пока я мысленно принадлежала Феликсу, я не могла себя разменивать на легкие интрижки. Возможно, вы не поверите, но снова какая-то неведомая сила не позволяла мне так себя вести.
– А сейчас позволяет?
– Сейчас, – посмотрела Мазуревичуте долгим взглядом на журналиста, – позволяет. Я свободна, у меня ни перед кем нет обязательств. А почему вы задали мне такой вопрос?
«Надо действовать прямо сейчас, – промелькнула у Лагунова мысль. – Неизвестно, возникнет ли еще столь благоприятная ситуация».
Со стула он быстро пересел на кровать, рядом с женщиной. Ее глаза были совсем близки от него, но их выражение он понять не мог.
– Вы мне очень нравитесь, – пробормотал он и потянулся к ней губами.
Мазуревичуте быстро и ловко вскочила.
– Мы с вами так не договаривались, – сказала она. – Пересядьте на стул.
Лагунов пересел. Давно он не ощущал себя столь неловко. Мазуревичуте снова заняла место на кровати.
– Послушайте, я свободная женщина, но это не означает, что общедоступная, – не скрывая иронии, проговорила она. – У меня бывают любовники, но тогда, когда я чувствую, что хочу быть с ними. И я никогда не спешу с выбором. Возможно, вы тоже достойны этого высокого звания, но пока я вас знаю слишком мало. Так что либо терпите и демонстрируйте мне ваши достоинства, в первую очередь человеческие, а уж потом все остальные, либо забудьте про меня. Что вы выбираете?
– Первый вариант, – процедил Лагунов.
Мазуревичуте отрицательно покачала головой.
– Я бы вам посоветовала остановиться на втором, у меня нет уверенности, что вы преуспеете в первом. Зачем вам лишние трудности, расстройства. Хотите, я вам кое-что скажу?
– Хочу.
– Я из тех женщин, в которых мужчины влюбляются сильно и надолго. И если я не отвечаю взаимностью, им становится плохо. У меня есть несколько таких примеров. Подумайте, стоит ли вам их умножать?
Лагунов понял, что дальнейшее продолжение разговора становится бессмысленным. Все самое важное на данный момент они сказали друг другу.
– Я подумаю. Спасибо за интересный рассказ, – произнес Лагунов, вставая.
– В любом случае всегда к вашим услугам, – ответила Мазуревичуте, закрывая за ним дверь.
