Текст книги "Чужие тайны, чужие враги"
Автор книги: Владимир Моисеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Я немедленно отправил Нине письмо, в котором пря-мо спросил, действительно ли она та самая девушка с зажигалкой, которой я подарил свою книгу? Ответа на свой вопрос я не получил. Я уже стал привыкать к тому, что спрашивать Нину о чем бы то ни было бесполезно. Она спрашивала сама. Вот и на этот раз я получил целый вопросник. Но на этот раз я решил ей не отвечать.
Понять логику ее поведения было сложно. Мои рассуждения о Нине были чистейшей схоластикой, чем-то сродни попыткам средневековых мыслителей оценить с помощью логики, сколько чертенят могут расположиться на острие иголки. Впрочем, страсть Нины к теоретическим проблемам современной литературы оставляла надежду узнать о ней больше. Не могла же она интересоваться только моей скромной персоной. Наверняка собратья по перу знали о ней больше. Например, Абрикосов. А что, если бы я был девушкой-интеллектуалкой, пытающейся разобраться в психологических тонкостях работы действующих литераторов, обязательно бы обратился к нему. Во всяком случае, он лучше, чем я, разбирается в том, как работают мозги современных писателей. По долгу службы. Я решительно набрал номер Абрикосова. Он меня сразу узнал. Неужели ждал моего звонка?
– Не быть мне богатым, – посетовал я.
– А вот и ерунда, – возразил Абрикосов. – Мы предполагаем, а наши издатели располагают. Дальнейшее нам не дано предугадать.
– Спасибо, подбодрили.
– Хотите продолжить разговор о гибели литературы?
– Почему вы так решили? – удивился я.
– Я за вами давно наблюдаю, Хримов. На мой взгляд, вы излишне самолюбивы. Мне стоило большого труда вовлечь вас в разговор. Теперь вы не успокоитесь, пока не выскажетесь до конца. Сознайтесь, что вам хочется исчерпать тему. Валяйте.
Мне не хотелось его расстраивать.
– Добавлю несколько важных черточек. Стремительно сокращается, – у меня едва не выскочило Пугачевское «поголовье», но я взял себя в руки, – число читателей. Да и те, кто еще читают, предпочитают блоги в социальных сетях. Их привлекает актуальность, то, что принято называть близостью к жизни. Получаем литературу акынов: увидел, спел, забыл, смотришь дальше. А ведь еще появилась возможность без промедления донести до сведения автора, что он придурок. Для этого достаточно вырвать из контекста фразу или, что встречается еще чаще, руководствоваться собственными представлениями, не обращая внимания на текст автора. Читатели литературы акынов, как правило, люди с раз и навсегда сформированными представлениями. Картина мира окончательно сложилась в их головах, и новые факты на нее повлиять не могут. Факты или подтверждают их представления, или отбрасываются за ненадобностью. Ну, и где здесь место для литературы, спрашивается? Актуальность текстов – это и есть смерть литературы. Читатели с железобетонными представлениями о мире и, добавим, сами писатели-акыны – лишают существование литературы смысла. Я называю это эволюционной деградацией чтения, у людей катастрофически теряется способность эмоционального и интеллектуального понимания текста, а еще вырабатывается синдром восприятия ключевых фраз. Их сейчас специально выделяют, чтобы народ не пропустил.
– Хорошо излагаете, смело, – похвалил Абрикосов. – Не могли бы привести пример сформированных представлений?
– Не буду умничать. Покажу пальцем. Во всем виноват Чубайс. В чем заключается особая пагубность действий этого мифологического персонажа по сравнению с прочими славными работниками, сказать не может никто. Но этого и не требуется. Виноват и все. С некоторых пор об этом все знают. Точнее, думают, что знают. На самом деле никто ничего не знает и знать не хочет. Об этом всем сказали, так правильнее. Десять тысяч раз. Этого числа обычно хватает, чтобы последний идиот затвердил.
– А что, мне понравилось, – признался Абрикосов. – Не без лихости, но доходчиво. Можно, я буду использовать ваши умозаключения в текущей переписке?
– Валяйте. Да, кстати, раз уж мы заговорили о милых нашему сердцу читателях. Думающие люди вовсе не исчезли. Мне приходят письма с такими тонкими вопросами, что я частенько затрудняюсь с ответом. Скажем, читательница Нина поинтересовалась наличием у современных писателей совести? Каково? Наверняка, она спрашивала об этом и у вас. Вы, наверное, ей уже ответили? Не поделитесь, что вы написали?
– Но я не знаю никакой Нины. К сожалению, девушки мне пишут крайне редко. А насчет совести... Признаюсь, что мне абсолютно наплевать, есть ли у писателя совесть или ее нет. Меня интересуют литературные произведения. А совесть – личное дело каждого. По секрету скажу, практика показывает, чем меньше у писателя совести, тем забавнее получается сочинение. Мне так кажется. Впрочем, это дело субъективное. Кто оценивал?
– Я правильно понял, Нина не присылала вам писем?
– Нет. Последнее письмо от читателя я получил три года назад. От Марка.
– Матфей, Марк, Лука и Иоанн, как же, помню, – не удержался я.
– Глубоко копаете. Зачем?
– Без задней мысли. Вы меня расспрашиваете о гибели литературы, я вас – о совести. Понимаете? Вы спросили меня. Я – вас.
– Теперь мы квиты?
– Только в первом приближении. Оставляю за собой право задавать вопросы и впредь.
– Но тогда и я буду задавать вам коварные вопросы.
– Я отвечу.
– Прекрасно, – сказал Абрикосов и повесил трубку.
5
За завтраком вместо того, чтобы правильно пережевывать комки вкусной пищи, я погрузился в тяжкие раздумья о соотношении свободы выбора и осознанной необходимости в поступках интеллигентных людей. Надо отметить, что соотношение это весьма причудливо. Граждане, хотя бы в малой степени склонные к тоталитарному мышлению, с упорством, достойным лучшего применения, считают, что свобода – это и есть осознанная необходимость. Не замечают разницы между двумя этими могучими проявлениями человеческой воли. И в этом нет ничего удивительного, на русском языке использованные выше слова смотрятся диковато, поскольку пока еще не приобрели широкого распространения.
Свобода без проблем подменяется волей. Осознанность смотрится исключительно иностранным понятием, не прижилось в наших краях предложение: «думать надо, прежде чем что-то делать» – это ведь всего лишь благое пожелание, и без труда перебивается традиционным авосем. Представление о необходимости лучше всего иллюстрирует пословица: «хочешь жить – умей вертеться».
Вот и получается, что осознанная необходимость – всего лишь образец заграничного умствования, которое можно понять, только если перевести на русский язык. Это не трудно. Выходит красиво – делай, что тебе говорят, а то наваляют! Каждый осознает, что начальству виднее, а по башке от него получать необходимо, иначе какое же это начальство! Правда, в подобном переводе высказывание теряет философскую утонченность, но зато приобретает функциональную стройность.
А ведь есть еще граждане, склонные к рефлексии, для них осознанная необходимость, как правило, утомительная фикция, глупая придумка, а есть люди, чьи поступки контролирует собственная совесть и своеобразное понимание чести, а есть еще религиозные фанатики, смысл жизни которых состоит в последовательном отказе от свободы выбора. Я уже не говорю, про людей, которым глубоко наплевать на свободу, выбор и совесть, поскольку их интересует только личная выгода, а не абстрактные рассуждения о нравственных терзаниях. Кто из них прав? Все по-своему правы.
Интересно, почему у людей так редко возникает желание распоряжаться жизнью по собственному усмотрению? Казалось, чего проще, достаточно принять на себя ответственность за свои решения и поступки, и – вперед. Но не получается. К сожалению, маловато желающих обнаруживается. Можно сколько угодно кичиться своей внутренней свободой, но при этом прекрасно понимать, что есть вещи, которые следует исполнять обязательно, независимо от желания и хотения. Например, при любом раскладе я должен в час дня находиться в кабинете Пермякова. Не могу отделаться от предчувствия чего-то неотвратимо гнусного, не хочу появляться там и участвовать в материализации неприятностей, но... буду. Неправильно понятое чувство долга (разве я что-нибудь Пермякову должен?) и наивное представление о личной выгоде (напечатает или нет, в этом, что ли, надлежит искать выгоду?) не оставляют мне выбора.
А вот еще парадокс – удивительно, до чего людям не хочется выполнять то, что они должны делать.
Вот я, например, хорошо отношусь к Пермякову, но сидеть, склонив голову на бок, и грустно кивать, выслушивая его жалостливую сагу о проблемах издательства, мне совсем не улыбается. Тем более, что помочь ему я все равно не смогу. А уж если припомнить, что в подобных посиделках я принимаю участие с удручающей регулярностью, кстати, с одинаково нулевым результатом, то и вовсе тошно становится. Не хочу ничего знать о проблемах издательства. С большим интересом я порассуждал бы сейчас о начальниках. Тем более что за последние сутки меня неоднократно просили об этом.
Не могу сказать, что пустое ворчание успокаивает. Но молча подчиняться обстоятельствам скучно. Обязательно нужно немного повыламываться, это помогает поддерживать приемлемый уровень самоуважения. Впрочем, без десяти час я уже подходил к издательству. Пришлось признать, что я в очередной раз столкнулся с проявлением осознанной необходимости – не было сомнений в том, что если не приду вовремя, мне наваляют.
Глава 4
1
Было время, когда я любил посещать это здание, расположенное на берегу Невы вблизи Стрелки Васильевского острова. Мне всегда нравилось вести безответственные разговоры о сокрушительном проникновении будущего в наш доверчивый и исключительно ранимый мир, о предчувствиях и предсказаниях местных оракулов и, конечно, о судьбах литературы. А где, спрашивается, если не в издательстве можно без зазрения совести задаваться подобными вопросами? А потом все внезапно кончилось. Прошлой весной начальники распорядились застроить квартал вокруг издательства своими странными строениями, предназначение которых осталось неразгаданным. Так в Санкт-Петербурге появились первые зримые проявления существования начальников, существ непонятных, гениально сумевших внушить жителям страны мистический всепоглощающий ужас.
Жилища начальников были ни на что не похожи – полупрозрачные уродливые штыри, скорее напоминающие разъеденные солнцем подтаявшие сосульки, чем человеческие дома. Окон в традиционном понимании не было, вместо них сплошная матовая стеклянная поверхность, расчерченная на ровные квадраты металлическими конструкциями. По вывернутым наружу лестницам, понятное дело, должны были передвигаться лишенные прикрытия заговорщики или беззащитные просители, чтобы стражникам было удобно сбивать их ловкими умелыми пинками.
В таких строениях могли бы обосноваться опасные снабженные ядовитыми жалами насекомые, несущие погибель всему живому. Наверное, именно архитектурные пристрастия начальников породили устойчивый миф о том, что они способны передвигаться по воздуху, без применения технических средств. А потом и о других волшебных умениях. Я этого никогда не понимал. Но в писательской среде о сказочных умениях начальников частенько рассказывали совершенно неправдоподобные истории. И многие верили. Причем в этом были замечены не только создатели фэнтезийных саг, но и приверженцы реалистической литературы.
Но лично меня неимоверно раздражает вид сосулек из стекла и стали. С тех пор при упоминании об издательстве у меня каждый раз портится настроение. Заметьте, тяготят не мысли о судьбе несчастной литературы, что было бы вполне закономерно, нет, меня бесит противоестественная страсть начальников к уродливым постройкам. И всякий раз, когда я, появляясь в издательстве, ненароком смотрю в окно (когда задумаешься, нет-нет, да и выглянешь в окошко), меня настигает приступ гадливости.
Откуда появились начальники – никто толком не знает. Вчера еще не было, и вдруг – здрасте, пожалуйста – уже и не припомнишь, как без них жили. Профессиональные аналитики и политические обозреватели в один голос твердят, что начальники – счастье наше, «посланцы небес». А на вопрос: «Неужели настоящие инопланетяне?», отвечают уклончиво: «Сказано же – посланцы небес. Они, конечно, инопланетяне, но в более широком смысле этого слова. Как бы инопланетяне». На просьбу уточнить: «Как это понимать?», следует ответ: «То, что они с небес, установлено точно, а вот насчет иных планет точных данных нет».
Политическое руководство страны распространяться о начальниках не любит. Единственное заявление, которое припоминается, звучит нейтрально: «Благое появление начальников значительно улучшило управляемость страны и обеспечило устойчивое поступательное движение к модернизации».
Не секрет, что научными представлениями об устройстве мира в наше время интересуется только узкий слой чудаков, а для основной массы населения небесная гипотеза появления начальников оказалась вполне понятной и очевидной. С небес. А откуда же еще, спрашивается?
Никто точно не знает, как выглядят начальники, а кто видел – помалкивает. Странно. Если бы их кто-то действительно видел, то непременно бы проговорился, а если никто не видел, то обязательно объявился бы кто-нибудь смелый, придумал и соврал. Но тишина... Очень странно. Однако, вопрос о том, на кого начальники больше похожи на гадов ползучих или крылатых насекомых до сих пор остается открытым.
Лично мне кажется, что разрешение вопроса о том, кто же такие начальники, станет одним из этапных моментов в познании мира, наряду с изобретением компьютера и полетом на Луну. Я – оптимист, поэтому рассчитываю, что произойдет это еще при моей жизни.
2
Пермяков явно обрадовался моему появлению. Я отметил в его широко раскрытых глазах неподдельную заинтересованность. Будто бы мой приход сбросил с его души тяжеленный груз. Это было противоестественно и потому подозрительно.
– Пришли! Прекрасно! Подождите минутку, сейчас я закончу с человеком. Это Игорь Игнатьев. Вы же знакомы с Игнатьевым?
– Да, знакомы, – сказал Игнатьев, – Вы же Хримов?
– Точно. Привет.
– Здравствуйте. Мы с вами встречались на вручении литературных премий. Вы уже прочитали мою повесть?
– Да-да, конечно. Встречался, подтверждаю. Книжку помню, пока не читал, но обязательно прочитаю. Вы продолжайте. Не буду вам мешать, я вон там посижу.
– А вы нам не мешаете, – с воодушевлением сказал Пермяков. – Вопрос у нас один, общий у нас вопрос – как жить дальше?
– Полагаю, что счастливо? – пошутил я.
– Согласен с вами, а вот Игорь почему-то считает, что у нас теперь возникнут проблемы.
– Какие-такие проблемы? – не понял я.
– Говорят, что начальники не любят, когда поблизости от их строений слоняются люди, тем более, по служебной надобности. Для работающих создаются специальные промышленные зоны на окраинах.
– Вы считаете, что писатели мешают начальникам заниматься медитацией?
– Медитацией? – Игнатьев позволил себе едва видно улыбнуться. – Поздравляю, вы первый, кому пришла в голову столь странная мысль. Чушь, конечно, но звучит красиво. Двадцать копеек. Но это не принципиально. Важно, что земля, на которой находится издательство, понадобилась начальникам. А если учесть, что современное книгоиздание переживает далеко не самые лучшие времена, организационных выводов не избежать. Издательство еще легко отделается, если будет просто перемещено. Могут и закрыть. Намучаетесь.
– А вы, писатели, не намучаетесь? – поинтересовался Пермяков и игриво подмигнул, мне показалось, что он не сомневается в благоприятных перспективах собственной судьбы. Знает, наверное, что-то недоступное рядовым сочинителям.
– И мы намучаемся. И вы намучаетесь. Но одни больше, а другие меньше.
– А кто больше? – не унимался Пермяков.
– Это покажет практика, – Игнатьев был печален.
– А вот это правильно. Что ж, перейдем к практике, – Пермяков протянул к Игнатьеву руку ладонью вверх, словно просил милостыню. – Принес рукопись?
– Принесу, когда у вас тут все устаканится. Не ясно мне, Ярослав Кимович, как тут все повернется. Гарантий нет. А без гарантий мне как-то некомфортно.
– А если я тебя лично попрошу?
– А можно, я еще подожду?
– Можно. Но смотри не опоздай!
– Так я пока пошел?
Игнатьев, опустив голову, отправился к двери, понурый и испуганный. Пермяков укоризненно посмотрел ему вслед и тихо выругался.
– Когда начнется собрание? – спросил я.
– Общего собрания сегодня не будет. Я уполномочен поговорить с каждым отдельно.
– А в чем дело?
Пермяков взял со стола лист, провел по тексту пальцем, что-то отыскивая, потом сказал:
– Решили напечатать ваш рассказ «Нуль-каюк» в ежегодном сборнике современной фантастики. У вас же есть такой рассказ?
– Да, это мой рассказ. Но я уже приносил его вам. И вы отказали. Лично вы, я помню. А потом рассказ последовательно отвергли еще пять журналов и пять издательств.
– С тех пор многое изменилось. Ну что, принесете?
– Зачем он вам?
– О-очень понадобился, так понадобился, что и не рассказать в двух словах.
– Не понимаю.
– А что тут понимать? Игнатьев прав, дела у нас идут самым скверным образом. Начальники выживают нас. И раздражает их даже не месторасположение наше, а само существование. Начальникам не нравится литература, которую мы печатаем. И допускать ее тиражирование они больше не намерены. Я сам расстроился, когда узнал что повесть ваша напечатана у нас, скорее всего, не будет. Одна надежда на рассказ.
– А что у меня не так?
– Я неправильно выразился. Сказал – им не нравится. Конечно, это не верно. Дело в том, что книги не вызывают у начальников никаких чувств, нельзя даже сказать, что они оставляют их равнодушными. Равнодушие – это ведь тоже чувство? А с начальниками все не так. Они просто не замечают литераторов. В упор не видят. Как бы это понятнее объяснить, с чем бы сравнить? Ну, например. Вы идете по улице, под забором приблудная собака чешет за ухом. Разве вас заинтересует это событие? Нет, скорее всего вы на собаку просто не обратите внимания. А потом к вам придут чужие люди и начнут настойчиво требовать, чтобы возле вашего дома была выделена специальная площадка для нужд чешущих за ухом собак. Вы, естественно, вспомните собачку под забором, вас передернет, и вы скажете: «Нет». И выразите сомнение в необходимости выделения для вышеозначенной цели городских площадей, где бы они не располагались. А теперь замените слово «собака» на слово «писатель», а слова «чесать за ухом» на «публикацию книг». И вы получите точное представление о том, как начальники относятся к литературе.
– Может быть, им нужны деньги?
– Вы предлагаете дать взятку?
– Взятку? Да, взятку. Именно.
– Видите ли, Иван, начальникам не нужны деньги, тем более в тех размерах, которые мы с вами можем им предложить. У них есть деньги, у них много денег.
– Ну почему обязательно деньги? А борзые щенки?
– Бартер? А что – это мысль! Надо будет разузнать, что начальники берут.
– Вы видели начальников?
– Нет. И более того, не знаю людей, которые бы их видели. Однако я два раза общался с их представителями. Эти – обычные люди. Впрочем, мне показалось, что и они начальников не видели. Получают приказы, исполняют, но в дом их не пускают.
– Странно, правда?
– Еще бы!
– И все-таки, когда вы в следующий раз встретитесь с представителями, спросите их про борзых щенков.
– Обязательно. Это вы хорошо придумали.
– Позвоните, если что-нибудь узнаете.
– Обязательно. А вы отыщите свой рассказ, – Пермяков сверился с текстом, – «Нуль-каюк», хорошо?
Я пообещал. Мне самому этот рассказ всегда нравился.
3
Дома меня ожидал неприятный сюрприз. Да что там – сюрприз, я получил по морде. На столе лежала записка.
«Иван! Ты замечательный честный человек. Я уверена, что ты меня поймешь. Не хочу делать тебе больно, но у меня нет выбора. Так получилось, что я должна уйти. Я ухожу от тебя вовсе не потому, что разлюбила тебя. Нет, мои чувства к тебе не изменились. Но есть вещи сильнее наших чувств. Ты и сам знаешь, что иногда у человека нет права выбора. Вот и у меня сейчас нет права выбирать. От меня ничего не зависит. Я даже не уверена, что виновата перед тобой. Не могу всего рассказать, да и вряд ли у меня получится. Знаешь, я сама пока еще ничего толком не понимаю. Я встретилась с твоим отцом. Он великий. Он потрясающий. Он рассказал мне... Неважно, что он мне рассказал, важно, что я поверила. Мы, наверное, больше не увидимся. Мне кажется, что так будет лучше. Ничего у нас с тобой не получится. Не забывай меня. Анна».
Бред какой-то. Я должен поверить, что жена бросила меня. Ага, сейчас все брошу и поверю. Бред и чушь. Посидел, отдышался, подумал. Перечитал записку. Это было так не похоже на Анну. Перечитал еще два раза. Абсурд, не такой я дурак, чтобы поверить в подобную бредятину! Если бы Анна нашла себе другого человека, она бы сказала об этом прямо. Не написала, а сказала. И обязательно бы посмотрела мне в глаза, чтобы удостовериться, что я понял правильно. А если учесть, что в записке используется лексика, мягко говоря, не свойственная Анне, доверия этому документу нет. Я с пристрастием перечитал: «От меня ничего не зависит... Я не уверена... Ничего не понимаю... У меня нет права выбирать».
Никогда не слышал от Анны ничего подобного. Эти выражения ей не свойственны. Она их прежде не использовала. Значит, она была ВЫНУЖДЕНА так написать. Под воздействием обстоятельств. Или конкретных людей. «Не забывай меня». Это что такое? Могла Анна так написать? Сомневаюсь. Значит, похищение?
Вот тут я загрустил по-настоящему. От меня ушла любимая женщина, а я оказался полным дураком, неспособным принять этот простой факт. Конечно, как могли бросить такого талантливого и замечательного человека, как я. И вот, судорожно ищу отговорки, провожу тщательный анализ текста, не верю очевидному, надеюсь на чудо. Глупо. А разве глупость может помочь?
Меня накрыла волна странного оцепенения. К такому состоянию обычно приводит укол обезболивающего, который зубной врач делает пациенту, оберегая его от страданий. Мои чувства заморозились сами собой. Хотелось закрыть глаза, досчитать до тридцати, открыть их и увидеть улыбающуюся Анну. Ничего другого.
Как-то это получилось не по-человечески. Не ожидал, что окажусь настолько бессердечным. В голове вертелось одно – насильно мил не будешь. А ведь этот посыл – чистая философия, не затрагивающая чувств, разве нет?
Почему Анна написала про отца? Не хватало еще отца сюда приплетать! Я понял, что дальнейшие размышления о выходке Анны, быстро доведут меня до истерики. Необходимо было немедленно очистить голову. Например, немного поработать.
Пермяков просил отыскать для него рассказ. Вот этим и следовало заняться.
Рассказ «Нуль-каюк» был написан несколько лет тому назад. В то время, мы с приятелем любили обсуждать проблемы реализации нуль-транспортировки. Казалось бы, что тут интересного – раз и мгновенно перенеслись из одной точки пространства в другую. Проблема представляется сугубо технической. Однако стоит капнуть чуть глубже и понимаешь, что речь должна идти о большом количестве фундаментальных физических понятий: о природе пространства и времени, о параллельных мирах, о способности человека использовать вновь открывающиеся фантастические возможности.
Вероятная многомерность человеческого существа – вот что нас волновало в первую очередь. Я был склонен видеть в реализации нуль-траспортировки одни положительные стороны: покоритель пространства и времени автоматически, так я тогда думал, обретал новую нравственную основу, которая делала впредь невозможными корысть, жестокость, зависть, подлость и прочие человеческие пороки. Но приятель сумел придумать ситуацию, в которой нуль-транспортировка приводила к весьма негативному результату для развития цивилизации. Сюжет показался мне надуманным, но вполне пригодным для фантастического рассказа, оставалось придать ему литературную форму, что я и сделал.
В компьютере, к великому моему удивлению, рассказа не оказалось. Здравствуйте, приехали. Запустил поиск – не помогло. Файла с рассказом больше не существовало. Чудеса да и только. Странно, обычно я стараюсь не удалять файлы без причины. Тем более, когда речь идет о моих собственных текстах. Я вспомнил, что посылал рассказ знакомым. Проверил отправленную почту, письма отыскались, но прикрепленных файлов там не оказалось. Мистика. Ну, правильно, в свое время я удивился, что рассказ оставил моих друзей настолько равнодушными, что никто из них не удосужился ответить. Я, естественно, ожидал, что получу в ответ короткие рецензии. Прочитали, понравилось – не понравилось, переделать то-то, добавить то-то... Но народ промолчал. И вот загадка разрешилась – просто я забыл прикрепить текст к письмам. Смешно. Нужно быть аккуратнее.
Не могу сказать, что я расстроился. Вряд ли соберусь восстанавливать рассказ, даже если он окончательно пропадет. Впрочем, исчезнуть совсем ему будет затруднительно, поскольку я о нем помню, а теперь выясняется, что не только я. А ведь настоящая жизнь рассказа в том и заключается, что его помнят. Два человека или два миллиона – это уже не важно. Бывает и по-другому – тираж пятьдесят тысяч, люди читают, а на следующий день и не помнят, о чем там речь.
Совсем другая история вышла с рассказом «Нуль-каюк», печатать его отказались, а вот надо же, прошло немного времени и он кому-то понадобился, сгодился для каких-то неведомых мне нужд. Но уж видно такая у него судьба – не быть напечатанным. Я уже хотел позвонить Пермякову и, попросив прощения, признаться, что потерял рассказ, но вовремя вспомнил, что на даче у меня наверняка осталась распечатка. Значит, мне туда дорога...
Полтора часа на машине в один конец, вот уж не везет, так не везет.
