Текст книги "Новичок в Антарктиде"

Автор книги: Владимир Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Что происходит на припае

Море освободилось ото льда, и сразу же произошло ЧП.

Гидролог Совершаев пошёл на мыс Мабус проверить состояние барьера и вдруг услышал чей-то призыв о помощи. Туман, сильный ветер, а крик доносился со стороны моря. «Кого-то унесло», – подумал Совершаев и тут же опять услышал: «Верёвку! Верёвку!»

В десятке метров от барьера на льдинке, точнее глыбе снега размером в два квадратных метра, стоял и взывал о помощи К. из лётного отряда.

– Держись, дружок, одну минутку! – прокричал Совершаев, помчался в расположенный неподалёку гараж, поднял на ноги механиков и вместе с ними понёс к барьеру лестницу и верёвку. К. бросили верёвку, подтащили его вместе со снежным плотом к барьеру, и по спущенной лестнице потерпевший бедствие поднялся наверх.

Его спасло чудо. По приказу начальника экспедиций подходить к барьеру категорически запрещалось. Совершаев, на которого это запрещение не распространялось, оказался там случайно. Снежная глыба, вместе с которой К. свалился в море, уже пропиталась водой, вот-вот она должна была растаять. К тому же дул сильный ветер. Ещё несколько минут – и К. унесло бы в открытое море. Никого не предупредив, один, он пошёл на Мабус полюбоваться морем и чуть не расстался с жизнью.

Этот случай произвёл на всех, особенно на новичков, большое впечатление. Нельзя нарушать закон, горе тому, кто нарушит его! Все помнили, как несколько месяцев назад, упав с барьера, разбился о припайный лёд научный сотрудник из ГДР, зимовавший в Мирном. Катался на лыжах и не рассчитал скорость.

Море Дейвиса у Мирного… Свободное ото льда или покрытое льдом, оно одинаково грозно. Немало драм разыгралось здесь за пятнадцать лет.

Первым погиб на припайном льду Иван Хмара – не успел выскочить из кабины трактора, когда под ним разверзлась трещина.

За год до нашего прихода в Мирный здесь же, на этом льду, погиб механик-водитель Василий Рыскалин.

Антарктида начинается с припая. Когда в декабре к Мирному подходит корабль, море сковано льдом. Ширина ледяного поля километров двадцать-тридцать. Это и есть припай. Пришвартовавшись у его кромки, корабль разгружается, а тракторы и тягачи везут на берег многотонные сани.

Наряду с походом на станцию Восток перевозка грузов по припаю самая опасная и тяжёлая работа в Антарктиде. Я не видел её своими глазами, потому что улетел на Восток в тот день, когда мы пришли в Мирный. Но я слышал много рассказов о припае и некоторые из них хочу привести, иначе ваше представление об Антарктиде будет неполным.

Эту историю рассказал мне начальник транспортного отряда Четырнадцатой экспедиции Евгений Александрович Зимин, с которым читатель уже знаком.

– Наверное, не было за все экспедиции разгрузки тяжелее, чем в январе шестьдесят девятого года. Весь припай избороздили трещины, на каждом шагу глубокие снежницы: вверху снег, внизу вода. Уже пятнадцать дней «Обь» стояла на приколе, а мы искали и не находили трассу. Уходило золотое время, и водители нервничали: ведь после разгрузки «Оби» нам предстоял поход на Восток и возвращение с Востока в Мирный… Много дней и ночей мы вместе с гидрологом Вениамином Совершаевым поездили на вездеходе, пока не определили извилистую линию, проходящую вдоль подветренных сторон айсбергов. Немало трасс мне пришлось пройти в своей жизни, но эта была самая опасная: её пересекало восемь трещин шириной до пяти метров. В ад идти по такой трассе! Но выхода не было, вариант, как говорят, выбран оптимальный. Перебросили через каждую трещину настилы из брёвен, проинструктировали водителей, и тракторы пошли. Перед трещинами водители покидали кабины, тракторы сами преодолевали настил, и водители вновь занимали свои места.

– Адская трасса! То здесь, то там тракторы проваливались в снежницы, главная опасность которых была в том, что мы не знали толщину льда под ними. Вода и снежная каша – вот и барахтайся, пока товарищи не вытащат тебя на буксире. Бывало, и лёд под настилом начинал обламываться. В этом случае каждый водитель обязан был выполнить мой приказ: немедленно покидать трактор.

Вот так и работали. В одну ночь пять тракторов дважды садились в снежницы, до самого льда, и мы совершенно измучились, их вытаскивая. А Вася Рыскалин не уберёгся…

С ним был механик Саша Порвачевский. Когда трактор провалился, Саше удалось выскочить. Вася не успел… Если бы трактор начал проваливаться передом, то была какая-то доля секунды, чтобы сориентироваться. Но трактор ушёл в море задом, и этой самой доли секунды у Васи не оказалось. Он был опытным механиком-водителем, весёлым, жизнерадостным и очень хорошим товарищем. В третий раз он пошёл в Антарктиду и остался в ней навсегда.

Гибель Рыскалина, нашего общего друга, всех ошеломила. Был ли Вася виновен в своей гибели? И да, и нет. Да – потому что он рискнул, срезал трассу и не подождал нашего подхода. Нет – потому что всего на такой трассе предусмотреть невозможно. Каждый из нас, водителей, мог оказаться на месте Рыскалина…

Мы, Васины друзья, долго стояли над трещиной, сняв шапки. Потом, сжав зубы, продолжали работать. Чуть не проскочил на своём тракторе мимо настила Васек Соболев. Совершаев ему кричит – Васек не слышит. Тогда Вениамин кинул в него снежок, и Васек обернулся. А ещё одна-две секунды – и могла бы произойти вторая трагедия.

Да, чудовищно трудной была эта разгрузка. Под конец нам предстояла ещё одна, самая, наверное, опасная операция: нужно перегнать на берег два тягача. Каждый тягач весит двадцать четыре тонны. Выдержат ли мосты? Вырвутся ли тягачи из снежниц?

Будь ситуация иной, я оставил бы эти машины на борту «Оби». Но они были не просто нужны, они были жизненно необходимы. Без них мы не могли уйти в поход на Восток. Значит, оставшуюся без топлива станцию пришлось бы законсервировать. Нас бы могли понять, но не простить. Поэтому тягачи нужно было перегнать в Мирный. Как на фронте: взять высоту любой ценой.

Но после гибели Рыскалина я не имел морального права требовать от ребят такого риска. И я обратился к Саше Ненахову, потому что он много раз был со мной в Антарктиде. «Трещин становится все больше, – сказал я ему. – Если мы сегодня не перегоним тягачи, завтра это будет невозможно».

И Саша согласился. Я сел на первый тягач, отошёл метров на триста и разрешил Саше следовать за мной. Начали тихонько переезжать через трещины. Лёд трещал, обламывался, но мы успели благополучно проскочить через опасные зоны к Мирному, откуда на нас смотрели в бинокли. Меня потом ругали, обвиняли в излишнем риске, но не перегони мы эти два тягача, не знаю, сумели бы благополучно завершить поход на Восток. Пожалуй, даже знаю: нет, не сумели бы…

Когда мы подходили на «Визе» к Мирному, Владислав Иосифович Гербович сообщил на диспетчерском совещании, что на припае во время ледовой разведки утонул трактор. Люди, к счастью, остались живы. Их было трое: начальник транспортного отряда Пятнадцатой экспедиции Овечкин, начальник морского отряда с «Оби» Ескин и гидролог Совершаев.

Эту историю я привожу потому, что она по-своему характеризует припай. Разгрузка, о которой рассказал Зимин, проходила при отвратительной погоде на льду, находившемуся в ужасном состоянии. Ледовая разведка, проведённая Овечкиным и его товарищами, проходила при идеальной погоде на припае, который не внушал никаких мыслей о возможной опасности. И все же эта разведка едва ли не закончилась трагически. Потому что припай есть припай. Этим сказано все.

Гербович высоко ценил своего начальника транспорта, умного и широко мыслящего инженера. Превосходно развитый физически, смелый и решительный человек, Олег Самсонович Овечкин много лет работал на Севере, зимовал в Антарктиде, не раз участвовал в санно-гусеничных походах – короче, повидал и испытал почти все, чем славен ледовый континент. Но то, что случилось во время разведки, даже для него было абсолютно неожиданным.

– Мы должны были определить трассу для перевозки грузов с подходящих к Мирному кораблей, – рассказал Овечкин. – Выехали на припай на тракторе с волокушей, прихватили с собой бревна для преодоления трещин. Погода стояла превосходная, солнечная и безветренная, и мы надеялись, что произведём ледовую разведку без особых хлопот. Первые десять километров трассы Совершаев уже изучил, нам оставалось лишь бурить лёд и ставить вехи. До двадцать пятого километра встретились всего лишь две узкие трещинки, даже мост не пришлось наводить – запросто проскочили. И когда до кромки льда, куда пойдут корабли, оставалось километров шесть-семь – началось… «Хлопцы, – говорю я, – свежая трещина. Подъедем?»

Подъехали. И тут на моих глазах начал трещать и уходить лёд! Непонятно, в чём дело, погода-то тихая. А к нам подбирается вода, стоять и размышлять некогда. Повернули обратно. Дошли до двадцать пятого километра, и те трещинки, через которые мы полчаса назад шутя проскочили, уже разошлись до полуметра. Перекинули бревна, перебрались и натолкнулись на разводье метров до тридцати шириной! Откуда оно взялось? Голова кругом идёт – ничего не поймём. Шарахнулись в сторону – снова разводье! Налево – опять разводье! Весь лёд движется, обламывается на глазах – мы отрезаны!

Начали по брёвнам и доскам перескакивать со льдины на льдину. Пришлось выполнять прямо-таки цирковые трюки: Совершаев и Ескин подставляли под гусеницы доски, а я вёл трактор, держа одну ногу на весу, чтобы в любой момент успеть выскочить. В конце концов, оказались в окружении сплошь битого льда, на обломке примерно тридцать на шестьдесят метров. «Хлопцы, говорю, дело плохо, на тракторе уже не выбраться». Заглушил мотор, простились с техникой, взяли с собой доски и пошли скакать с одной льдины на другую, пока не выбрались на твёрдый припай. Поверили, что остались живы, и начали размышлять: что же произошло?

В это время припай никогда не взламывается, такого случая в летописях экспедиций не отмечалось. Если бы заштормило, не пришлось бы ломать голову в поисках причины. Но чтобы припай встал на дыбы в середине декабря в ясную и безветренную погоду… Совершаеву удалось сфотографировать удивительное явление: лёд между айсбергами вздыбился геометрически правильными волнами! Значит, здесь поорудовала неведомая нам и пожелавшая остаться неизвестной стихийная сила. Возможно, припай взломала сильная зыбь от старого циклона, либо – другая рабочая гипотеза – неподалёку в море опрокинулся гигантский айсберг, дав могучую волну. Других объяснений мы не нашли, тем более что подвижки льда быстро прекратились, и трещины в основном зарубцевались. И когда подошли корабли, мы работали на этой самой трассе без особых происшествий, если не считать одного эпизода. До сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю…

Заповедь пешехода: переходя через улицу, не забывай, что шофёр может быть пьян.

Заповедь водителя в Антарктиде: преодолевая самую хорошую трассу, помни, что она проходит над бездной.

Погода в тот день стояла неважная, и Гербович возражал против работы на припае. Тем не менее от «Оби» по направлению к Мирному вышли два трактора – из-за несогласованности, которая мешает делу в хозяйствах любого масштаба. На одном тракторе шли механик-водитель Виктор Медведев и гидролог Альберт Романов, оба молодые и неопытные, зато другой трактор вёл опытнейший Борис Рябчиков.

Прошло два часа, тракторы должны были уже прийти в Мирный, а о них ни слуху, ни духу. Обеспокоенные Гербович и Овечкин на вездеходе выехали им навстречу и на середине трассы, вернее в стороне от неё, увидели… сани без трактора. Остановили вездеход, подбежали – да, на самом краю разводья стоят сани, а в свинцовой воде плавает сиденье. Первая и страшная мысль: один трактор провалился. А люди? От разводья идут следы: один… два… третьего нет. Но ведь людей-то на тракторах было трое! Обуреваемые самыми тяжёлыми предчувствиями, Гербович и Овечкин на максимально возможной скорости рванули в Мирный и… увидели живых и здоровых Медведева, Романова и Рябчикова.

А произошло вот что.

Рябчиков уже не раз проходил эту трассу и знал её наизусть. Одно лишь его присутствие на ней должно было бы стать, казалось, гарантией удачного перехода. Но вместо того чтобы поставить ветерана впереди, его сделали ведомым. С опытнейшего водителя тем самым была снята и переложена на плечи Медведева и Романова ответственность за выбор направления. Если бы не метель, эта ошибка, возможно, не отомстила бы за себя: трасса была хорошо размечена. Но метель спутала все карты и усугубила ошибку. Идущие впереди Медведев и Романов сбились с новой трассы на старую, а Рябчиков хотя и удивился такому манёвру, но пошёл за ними, совершенно справедливо думая про себя: «Ведь там гидролог, ему виднее».

Итак, тракторы отклонились в сторону. В Антарктиде бывает, что в пасмурную погоду исчезают тени, пространство превращается в однообразную пустыню, и невозможно определить расстояние до предмета, небольшой камушек может показаться холмом. Наверное, кому-либо из ребят нужно было на всякий случай сойти на лёд и проверить вехи; кажется, они так и собирались сделать, но не успели: трактор провалился. Очень удачно, если можно употребить это слово: передний бампер упёрся в кромку льда, а сзади, где расположен центр тяжести трактора, его попридержали сани. Альберт Романов мгновенно соскочил на лёд, а Медведев остался на месте.

– Наверное, снежница, – предположил он и начал газовать.

– Какая там снежница! – ахнул Романов. – Прыгай! Кругом вода!

Промедли Медведев последовать этому совету, и вряд ли что-либо спасло бы его от гибели. К счастью, он без лишних размышлений покинул трактор, который в ту же секунду стремительно ушёл в море. Под давлением смёрзшегося снега выдавило палец из прицепного устройства, сани отцепились, но остались на льду.

– Романов, – рассказал мне потом его коллега океанолог Дима Шахвердов, – в этот день был именинником. После того как мы поздравили его со вторым рождением, он поведал нам занятную историю. Оказывается, несколько месяцев назад он докладывал на секции свою диссертацию о проходимости судна в условиях Антарктиды. В этой работе он использовал материалы всех предыдущих походов «Оби», рассчитал массу формул и дал свои рекомендации. Его, как положено, засыпали вопросами, среди которых был такой: «А какова проходимость санно-гусеничных поездов по припайному льду?»

Диссертант ответил, что это не совсем его тема, но он надеется в конце года разобраться в ней непосредственно на месте.

Разобрался, да ещё как!

На этом злоключения Романова не кончились. Он ещё дважды проваливался под лёд на припае, но не на тракторе, а собственной персоной.

– Богатый собрал материал! – смеялись товарищи. – На докторскую!

Все хорошо, что хорошо кончается.

Не только в Мирном – на Молодёжной и на других станциях припайный лёд не менее коварен, море и там безмолвный свидетель драм, происшедших во время разгрузки кораблей…

Волосан, медпункт и Южный полярный круг

Хорошо в Мирном! Повсюду тает снег, в домах сыро, ничего не стоит окунуться в лужу, но вспоминаешь про Восток – и тебя охватывает тихое блаженство. Мне даже дико слышать, что некоторые миряне поругивают свой земной рай, где можно дышать сколько влезет, греться на солнышке и при желании погладить собаку.

В первые дни я сильно скучал по Востоку. Понимаю, что сам себе противоречу, но разве вся прелесть жизни не в том, чтобы время от времени отбрасывать логику? На Востоке страдало тело, но ликовала и пела душа. Человек в Антарктиде – это звучит гордо, но человек на станции Восток – это гордость, помноженная на сознание исключительности своего положения. На Востоке я оставил друзей, два смонтированных при моем участии домика, которые по последним сведениям ещё не развалились, и новую дизельную электростанцию, две стены которой я соединил так лихо, что при их перестройке моё имя упоминалось чаще, чем мне того хотелось. Да, ещё на Востоке я оставил свой фотоаппарат и захватил чужой – обстоятельство, сыгравшее злую шутку с инженером-механиком Геннадием Басовым. На острове Фулмара Гена сделал мне на редкость опрометчивое предложение: он будет снимать меня своим аппаратом, а я его – своим. В результате мир получил десяток отличных фотографий, на которых я общаюсь с пингвинами, и ни одной, на которой была бы запечатлена мужественная и атлетическая фигура шагающего по Фулмару Васева: я снимал его на уже отснятую плёнку.

Восток, однако, это яркий, но безвозвратно отлетевший сон, на Востоке мне больше не бывать: лётчики и так яростно спорят из-за каждого килограмма груза, и вряд ли Василий Сидоров пожертвует ради меня вторым мешком картошки…

Обуреваемый этими мыслями, я бесцельно шатался по Мирному. На пороге кают-компании спал Волосан, та самая собака, которую можно погладить. Я с наслаждением погрузил пальцы в его густую шерсть. Волосан – старый и мудрый пёс, он многое повидал на своём веку, и плохое и хорошее, и теперь относится к жизни с философским спокойствием. Он пришёл в Мирный молодой и полной сил собакой, энергия била из него ключом. Но годы шли, и Волосан одряхлел. Теперь он все чаще лежит с закрытыми глазами, вспоминая бурные эпизоды былого: войну не на жизнь, а на смерть со своим братом Механиком, тайную охоту на пингвинов, свои эстрадные выступления на вечерах в кают-компании… Но Механика уже давно увезли на Молодёжную, за пингвинов пришлось расплачиваться, и жестоко, а сольные номера, среди которых наибольшим успехом пользовались такие шедевры, как «Докладчик на собрании» и «Подвыпивший полярник», известны теперь только по воспоминаниям очевидцев.

Волосан сладко потягивается во сне и улыбается: вспоминает, наверное, один из прекраснейших эпизодов своей жизни, когда в чудесное летнее утро он вышел обойти свои владения и… увидел подругу! Сказка! Этот сюрприз преподнесли ему лётчики. Прилетев на станцию Моусон, они долго объясняли австралийцам, что Волосану нужна подруга, причём нужна до зарезу. Разговор шёл главным образом при помощи пальцев, и австралийцы никак не могли понять смысла разыгрываемой русскими пантомимы. Наконец один лётчик нашёл нужные слова: «Вы нам леди гав-гав! Леди дог!» Как Волосан был счастлив в те незабываемые дни!

Но те же самые лётчики заставили Волосана пережить самую, наверное, тяжёлую неделю в его жизни. Эту историю я услышал от Василия Семёновича Сидорова. Как-то полярники в Мирном стали чуть ли не ежедневно находить убитых пингвинов. ЧП! Ведь Антарктида – заповедник! Стали следить за Волосаном. И что же? Браконьером оказался он. Пса посадили на цепь, но он сорвался и снова начал игру, в которой веселилась только одна сторона. За Волосаном, застигнутым на месте преступления, началась погоня, и пёс, спасая свою преступную шкуру, примчался на полосу.

– А мы уже погрузились и должны были улететь на Восток, – вспоминал Сидоров. – Кричим: «Волосан, сюда!» Он стрелой по трапу и в самолёт! Ласкается, смотрит преданными собачьими глазами – защиты просит. Начальник авиаотряда Герой Советского Союза Марченко говорит: «Ладно, берите, а то ему достанется, хулигану!» Так Волосан скрылся от правосудия на Восток. Пока летели – был донельзя доволен, лапу каждому подавал, все свои трюки показывал, то и дело благодарил: «Спасибо, друзья, выручили!» Как прилетели – поначалу вёл себя резво, бегал, изучал станцию, а ведь бегать-то на Востоке нельзя! И начались муки акклиматизации: взгляд у него потускнел, аппетит пропал, било мелкой дрожью. Пёс таял на глазах. Засунули мы его в спальный мешок, и там он почти целыми днями лежал, один нос торчал. А на седьмой день окончательно слёг, и пришлось беднягу отправлять обратно. Внесли его в мешке в самолёт, сам он уже ноги не мог передвигать. В Мирном, рассказывали, вышел из самолёта, шатаясь, ну не Волосан, а его тень. Вот когда Механик за все свои обиды отыгрался! Но через несколько дней Волосан отдышался, ожил, восстановил силы и задал Механику здоровую трёпку. А пингвинов с тех пор не трогал ни разу. Начальник экспедиции Николай Иванович Тябин смеялся: «Мы твой метод, Василий Семёнович, используем, распространим на всех нарушителей. Как кто будет вылезать из оглобель – сразу на Восток!»

Но все это для Волосана далёкое прошлое. Нынче он находится на пенсии и воспитывает Ксюшу, свою ласковую дочурку, унаследовавшую от папы мощные лапы и атлетический торс. Кормят старика хорошо, любят его в Мирном по-прежнему и уважительно отмечают, что Волосан благодаря своему непрерывному антарктическому стажу имеет право на высшую полярную надбавку. Так что не будь он бессребреником, на его текущем счёту накопилась бы изрядная сумма.

Приласкав Волосана, я пошёл в медпункт навестить Рустама и приятелей-врачей. Ночью Рустам загружал самолёты и теперь пользовался своим законным правом «спать на всю катушку». Из тамбура вниз вела лестница, которая сама по себе могла бы успешно поставлять медпункту клиентов. «Лестница имени Склифосовского» – любовно называли в Мирном это сооружение. Спустившись, я услышал бодрый возглас: «Миша, клиент идёт, точи скальпель!» Решив не принимать это на свой счёт, я вошёл в помещение.

Увидев меня, главный врач экспедиции Юлий Львович Дымшиц, или просто Юл, энергично потёр руки.

– Миша, ну как, лечить его будем или пусть живёт?

– Пусть потопчет землю, – великодушно согласился Миша Полосатов.

– Погоди, может, у него что-нибудь болит? – с надеждой спросил Юл, доставая скальпель.

На моё счастье, в медпункт явился всамделишный клиент, радиотехник Сева Сахаров. Невысокого роста, но невероятно широкий в плечах, с грудью штангиста и могучими руками, Сева не был похож на человека, нуждающегося во врачебной помощи. Свежий воздух, щедрое полярное питание и аппетит, который вызвал бы зависть у Гаргантюа, помогли Севе вылепить тело весом в один центнер – непременное условие членства в Клубе «100». Сева добродушный и весёлый человек, разыграть ближнего для него – пара пустяков, но сегодня его широкое лицо было искажено гримасой: верный признак того, что стоматолог не останется без куска хлеба.

– Зуб? – жизнерадостно спросил Юл.

– А-а-а, – подтвердил Сева.

– Отлично! – весело воскликнул Юл, вытаскивая откуда-то из-под стола гаечный ключ. – С утра я очень люблю вырвать зуб-другой!

Приёмную главного врача украшает каннибальское ожерелье – четыре насаженных на нитку зуба товарищей по экспедиции. Но прибавить новую драгоценную бусинку Юлу не удалось: Сева сначала получил гарантии, что зуб, который дорог ему «как память о скушанной пище», останется на месте, а потом приступил к уникальному в его положении занятию – начал ремонтировать для самого себя бормашину.

В медпункте людно, врачи проводят профилактическое обследование личного состава экспедиции, и по утверждённому графику сюда один за другим приходят миряне. Здесь их простукивают, взвешивают и измеряют толщину жировой прослойки при помощи прибора, прозванного «саломером». Каждый пришедший считает своим долгом дать добрый совет Сахарову.

– Зря, Сева, время тратишь, затолкай лучше в пасть электродрель.

– Сева, принести зубило? Не стесняйся, я сбегаю, мы люди свои.

Кто-то вспоминает, что несколько лет назад в этом самом медпункте произошло удивительное происшествие. Оба врача из-за чего-то повздорили и перестали друг с другом разговаривать. Случилось, что у одного из них в этот период свирепо разболелся зуб. Но не идти же на поклон к коллеге! И страдалец мужественно рванул из своей челюсти зуб – соседний, здоровый… Это не анекдот, а подлинный случай, и фамилию не в меру гордого эскулапа я не называю лишь потому, что он и так наказан.

Громовой хохот потряс медпункт: это Сева жалобно промычал, что бормашина отремонтирована. На шум из своей комнаты в одном бельё высунулся заспанный Рустам.

– Трудовому народу спать не даёте, бездельники!

И снова хохот: настолько экстравагантно выглядел наголо остриженный чернобородый Рустам.

– Как дела на каторге?

– Где твои кандалы? В постели забыл?

– Граждане, бежал из острога преступник по прозвищу «Бубновый валет»! Особые приметы: носит голубое шёлковое бельё и за обедом съедает три антрекота!

Кое-как отбившись, Рустам оделся и сел пить кофе. У него было превосходное настроение: ночью вместо положенных по инструкции шестисот килограммов он засунул в самолёт все семьсот.

– Комар носа не подточит! – похвастался он. – Дима, второй пилот, на полминуты отошёл, а мы раз, два – взяли! И стоим покуриваем: «Все? – Все! – От винтов!»

Рустам страшно доволен, а я с трудом сдерживаю улыбку: посмотрели бы друзья-микробиологи на своего старшего научного сотрудника, молодого и перспективного учёного Ташпулатова, который весь светится от счастья, потому что ему удалось затолкать в самолёт сверх нормы два ящика консервов!

Из зубного кабинета, умиротворённый, вышел Сева Сахаров, а за ним Юл.

– Отвертелся-таки, – ворчал Юл. – Ты, Сева, эгоист, не хочешь понять, как украсил бы твой зуб моё ожерелье.

– Юл, взгляни, рука болит, – пожаловался Рустам. – Потянул, наверно.

– Почему я должен смотреть на твою руку? – удивился Юл. – В жизни не испытывал ни к чему такого равнодушия, как к твоей руке. Кругом айсберги, льды и разные достопримечательности, которых я, кстати говоря, ещё не снимал, а ты призываешь смотреть на твою здоровенную и, прошу заметить, волосатую клешню. Ладно, вылечим. Миша, где наша пила?

– Пойдём подальше от этих живодёров, пока они не успели ничего оттяпать, – предложил Рустам.

И мы отправились на окраину Мирного, к столбу с волнующей надписью: «Южный полярный круг». По дороге Юл предложил снимать фильм не дилетантски, а по сценарию, который тут же был разработан. Мы с Рустамом, изнемогающие от усталости путешественники, из последних сил ползли к столбу, а Юл запускал в нас очереди из своего киноаппарата. Добравшись до столба, мы встали, шатаясь, и со слабыми, но гордыми улыбками победителей торжествующе смотрели куда-то вдаль. Потом к столбу полз Юл, и мы снимали его. Потом Рустам уложил меня на волокушу и тащил, изображая смертельную усталость. Короче говоря, фильм получился очень даже впечатляющий, и он мог бы стать украшением телевизионного «Клуба кинопутешествий», если бы Юл не потерял отснятую плёнку.

Возвращаясь домой, мы встретили Севу. Весело посвистывая, он шёл в кают-компанию обедать.

– Где были? – поинтересовался Сева.

Мы рассказали.

– И туда, – Сева показал рукой на снежное поле за нашим столбом, – тоже заходили?

– Ну да, – подтвердил Юл. – А что?

У Севы округлились глаза.

– А чистое бельё перед прогулкой не надели?

– Какое бельё? – встревожились мы.

– Давно таких везучих людей не видел, – вздохнул Сева. – Знаете, где вы дурака валяли? В зоне трещин.

– В какой зоне? – переспросили мы осипшими голосами.

– Трещин, – повторил Сева. – Есть там, знаете ли, такие очаровательные отверстия, прикрытые снежными мостиками. Ступишь на мостик – и летишь минуту-другую, насвистывая песни и марши.

– Н-да, – пробормотал Юл.

– Н-да, – эхом откликнулись мы с Рустамом.

– Чего я с вами разболтался? – спохватился Сева. – Сегодня на обед жареные куры. С приветом!

Месяца два спустя, уже на «Оби», я рассказал про этот случай гидрологу Вениамину Александровичу Совершаеву. С зоной, по которой мы прогуливались, он был хорошо знаком – специально обследовал её по указанию начальника Четырнадцатой экспедиции Д. Максутова. Оказывается, нам здорово повезло, что в это лето в Мирном не было интенсивного таяния, а то снежные мостики могли бы не выдержать тяжести беззаботных гуляк. Ширина трещин в этой зоне четыре-пять метров, а глубина «до конца географии».

– И ещё вам повезло в одном, – заключил Совершаев, – что о вашей прогулке не узнал Гербович. Навесил бы по хорошему выговору!

Я подумал про себя, что все же лучше жить со строгачом, чем умереть с незапятнанным личным делом, но промолчал.