Текст книги "Охота За Мыслью"

Автор книги: Владимир Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Это довольно типичное письмо, и последняя фраза его в высшей степени справедлива. Надо заметить, однако, что такие письма обычно идут от людей нетерпеливых, ждущих от аутотренинга немедленных чудес. Когда человек, далекий от спорта, с дряблыми мышцами, приходит в спортивный зал и пытается выжать тяжелую штангу, никто не удивляется, что он терпит фиаско. Почему же люди, нетренированные психически, метят сразу по меньшей мере в йоги?

Психическую тренированность не измерить ни в секундах, ни в килограммах. Аутотренинг постепенно, порой даже незаметно для самого тренирующегося выводит его на некую новую психоэмоциональную ступень, которая становится чем-то естественным. Никакой спортсмен не гарантирован ни от физической слабости, ни от болезни – занятия спортом лишь уменьшают их вероятность и облегчают борьбу. И от аутотренинга нельзя требовать большего, нежели уменьшения вероятности появления нежелательного состояния или смягчения его интенсивности. Чем глубиннее отрицательное состояние, чем сильнее в нем напор скрытой избыточности, тем, естественно, меньше шансов на успех. Где-то начинается предел, за которым могут помочь только химия и время. Но в повседневной жизни до этого в большинстве случаев можно не доходить...

Чрезвычайно важно напомнить о принципе опережения. Эмоции, подсознательные прогнозы, предвосхищающие действия – все это обыкновенно летит впереди сознания и ставит его перед свершившимся фактом. Сознательное же самовнушение, наоборот, как правило, запаздывает... Значит, отрицательное состояние надо перехватывать в зародыше, предупреждать.

В мозгу есть безобидный чихательный центр, деятельность которого может дать простенькую модель куда более серьезных вещей. В самом деле, чихание (когда уже сморщен нос, зажмурены глаза и делается непроизвольный глубокий вдох...), уже начавшееся чихание остановить нельзя, можно только чихнуть «в себя», но зато довольно легко перебить начальное побуждение, это тоненькое щекотание, энергично почесав себе переносье...

Точно так же практически безнадежно пытаться перебить глубинный запал эмоционально-тонусных центров, коль скоро он пущен в ход Сильная эмоция близка к судороге. Мало толку внушать себе безмятежное спокойствие, когда вы уже взвинчены, раздражены Лучше найти в этот момент способ безвредной разрядки, скажем, разбить какую-нибудь тарелку (из собственного сервиза). Но в более спокойном состоянии, критически оценив свои реакции, можно научиться улавливать преддверие неуправляемого и выработать систему внутренних заслонов В следующий раз вы сделаете аутотрени-ровку или микроаутотренинг с соответственными самовнушениями заранее, предвидя возможность конфликта, а перед самым моментом (ответственный разговор или встреча с крайне неприятным вам человеком) освободите свое дыхание.. И это сработает, если не полностью, то частично Особенно если вы включите соответственные самовнушения в свою ре1улярную стратегическую программу.

Не зря, очевидно, дикари некоторых племен начинают магические ритуалы задолго до событий, на которые они рассчитывают оказать влияние. Не утром, а вечером, накануне предполагаемого сражения, они приводят себя в исступление воинственными песнопениями..

Самообладание – дело каждого дня и каждого мига. Вот что писал один мой «заочник» – преподаватель вуза, успешно применивший аутотренинг в борьбе с «неврозом выступления» – волнением перед аудиторией.

«Я понял главное в том, чтобы преодолевать себя на ходу, ежесекундно, не сдаваясь ни на один миг – какая-то особая бдительность уверенности Для меня это означает, что в каждый момент вопреки всему я проникаюсь ощущением, что мне нечего преодолевать, что все желаемое происходит само собой Вылущить из своей подсознательной памяти крупицы победного самоощущения – ведь хоть какой-то успех в жизни, пусть микроскопический, я все-таки переживал, ведь не было же еще на свете человека, у которого никогда ничего не получалось'..

Нет никакого толка в заклинательном повторении формул, если за всем этим нет единой, общей веры в себя, одного-единственного «получается». Иначе это лишь самоочковтирательство Я должен предчувствовать >дачу, но быть спокойно готовым и к любой неожиданности в себе, к любому срыву. Культивировать состояние «получается» всяческими способами, выступать где только возможно...»

Да, можно сколько угодно с полнейшей уверенностью проигрывать в воображении сцену блистательного успеха, а в самый решительный момент сникнуть, растеряться и спасовать. И наоборот, некоторые люди перед ответственными выступлениями отчаянно волнуются, чуть ли не теряют рассудок, а в требуемый миг каким-то непостижимым образом «собираются», и все проходит великолепно.

Ни в том, ни в другом случае обычно не отдают себе отчета, как же это получилось, что же произошло... Что-то сработало... И может быть, только глаз опытного психолога заметил бы, что в этой уверенности, столь печально завершившейся, не хватало каких-то ускользающих ноток, только прозорливый физиономист распознал бы под этим подсознательную самомаскировку противоположного состояния. Уверенность была напускной – не внешне, а внутренне напускной – или просто недостаточно глубокой: она не погасила, а лишь завалила сухими поленьями уголек неверия, тлевший где-то и вспыхнувший, едва подул ветер реальной ситуации. Состояния «получается» не получилось, нужный подсознательный самопрогноз не был достигнут...

Серьезная игра с самим собой требует гибкой тактики. Иногда бывает полезно заранее «отреагировать» напряжение, вывести его на поверхность, чтобы оно не вырвалось из подсознания в самый неподходящий момент. На психотерапевтических занятиях я иногда применяю прием гротеска, или «чем хуже, тем лучше». Пациенту предлагается возможно полнее и ярче переживать и выражать те самые эмоции, от которых он жаждет избавиться, например страх улиц и площадей, страх за свое здоровье... И нередко парадоксальным образом эти эмоции ослабевают.

Подсказать наилучшую тактику может лишь личный опыт поражений и побед. Изучать себя, проверять, не уставая, в разных ситуациях... Как будто логично: тренироваться лучше на менее ответственных и сложных задачах. Но и здесь возможны парадоксы: взяв на себя, казалось бы, явно непосильный психологический груз и сознавая это настолько, что само выполнение задачи превращается в некую условную игру: «как будто я это могу», не требуя от себя ничего, кроме участия в этой игре с каким угодно исходом, человек тем самым и освобождается от гнетущей самоответственности и может шагнуть неожиданно далеко.

Осознать возможно полнее и беспристрастнее всю механику своего реагирования и научиться сбрасывать зажимы не только физиологически, но и психологически, сознательно меняя свою внутреннюю позицию... Спешу заметить, что это вовсе не означает отказа от своих принципов и убеждений! Это просто исправление неверно расставленных ударений.

К примеру, человеку застенчивому, постоянно испытывающему мучительную неловкость и скованность в общении, необходимо прежде всего постараться «сверху», от сознания проникнуться безразличием к любому исходу общения. Понятно, что речь идет лишь об относительном безразличии, то есть об устранении избыточной эмоциональной заинтересованности. (Ленинградский психотерапевт С. С. Либих очень точно называет подобную процедуру «коррекцией масштаба переживания».)

Для застенчивого человека каждый момент общения приобретает непомерную значимость, мысль-ощущение «а каков я сейчас» ужасающе гипертрофирована. Застенчивость на 99 процентов рождается именно боязнью застенчивости, страхом страха. «Страшно, что другие увидят, как я смущен, как краснею, теряюсь».

Так вот и надо первым делом позволить себе быть застенчивым, краснеть, заикаться и тому подобное; надо внутренне позволить и окружающим видеть это – спокойно позволить, точно так же как «позволяет» себе падать человек, проходящий по бревну на полу. (А «на-оборотное» подсознание делает все как надо.) Почаще вспоминать, что другим людям гораздо меньше до нас дела, чем нам обычно кажется, что застенчивость оценивается другими как приятное качество...

Это, конечно, легко говорить со стороны. Сознательное самоуговаривание: «мне все равно, что обо мне подумают», или даже «очень хорошо, замечательно, что я застенчив» – редко достигает цели, ибо главные события (перебор исходов, эмоциональная оценка, самопрогноз, опережающее действие) происходят безотчетно и весьма быстро, еще до начала общения, при одной лишь мысли и даже раньше... Ведь неравнодушие к своему «я» для других лежит где-то на грани инстинкта.

Здесь пригодится аутотренинг: прямым воздействием на телесную периферию он отсечет «опережающие действия» организма (чувство скованности, стесненность дыхания, краску, бросающуюся в лицо, сердцебиение и так далее). Действовать надо, стало быть, одновременно с двух сторон, и «сверху» и «снизу». И верхняя сторона, не будучи сама по себе достаточной, все же важней: она руководит, а нижняя, аутотренинговая, только служит, повинуясь заблаговременным приказам сознания.

СЕБЯ УГОВОРИТЬ

Разумная, неспешная беседа с самим собой с точки зрения «внутреннего постороннего» иной раз действеннее приказного самовнушения. Найдя опору в логике, разум подчас оказывается способным быстро перевести ее на эмоции, в подсознание, без всяких специальных приемов. И если даже опора призрачна, субъективный плюс, пусть временно, возникает: достигается произвольное вытеснение – тот драгоценный самообман, который дороже тьмы низких истин.

Это давно по-своему поняли и йоги. Они, например, нешуточно рекомендуют уговаривать больные органы:

«Печень, лучше исполняй свою работу, я тобою недоволен. Работай, работай, говорю тебе, и чтобы больше не было этих глупостей!..» Клетки печени, по мнению авторов этой рекомендации, отличаются порядочным упрямством и глупостью. «У печени характер лошака». Другое дело сердце. Оно подобно чистокровной лошади, умной и проворной, с ним надо говорить вежливо, нежно и ни в коем случае не запугивать.

Можно, конечно, иронизировать, но, что бы ни было, часто достигается нужный эффект. Один знакомый уверял меня, что самовнушением успешно борется с облысением. После интенсивных сеансов самоуговаривания волос на голове, по его наблюдениям, прибавляется. Мне не захотелось его разубеждать.

Особенно подходит логическое самоуговаривание для людей с преобладанием рассудочного мышления и непомерной склонностью к сомнениям и колебаниям, так называемых психастеников. Эти люди в жизни оказываются достаточно разными, но всех их объединяет одно: бедность образного воображения, слабость интуиции. Сознание их словно не доверяет подсознанию, и все, во что надлежит поверить, они обязательно пропускают через цепи абстрактных построений, подчас довольно сложных. Это имеет свои преимущества: такой тип нередок среди людей выдающегося интеллекта. Но прямые самовнушения психоэмоциональных состояний им удаются, как правило, плохо.

Трудно заниматься аутотренингом и людям другого склада, отчасти близкого к вышеназванному: тем, кто склонен к тревожным опасениям за свое здоровье, кто с напряженным вниманием, всегда готовым к преувеличениям, вслушивается в каждое свое ощущение, в каждое внутреннее шевеление... Их называют ипохондриками. Страх огромными, микроскопирующими глазами смотрит внутрь и только внутрь, разум, замутненный хаотическим медицинским самообразованием, подавлен несчетным обилием возможных болезней... Они осаждают врачей, добиваются все новых исследований, лечатся и самолечатся. С окружающими они говорят только о болезнях, вербуя новых ипохондриков. А уж если есть реальная болезнь, то просто нет спасу.

Эти люди попадают в ловушку того самого свойства внимания, которое в других случаях позволяет достичь успехов в овладении собой. Внимание действительно микроскопирует ощущения, и это прекрасно, если самим вниманием управляет положительно окрашенная воля. Но если внимание неуправляемо, если оно бессознательно липнет к Аду – дело худо. Всякое неприятное ощущение, всякое колебание состояния из незначительного события становится трагедией. Нет, это не деланно-театральная трагедия истерика – трагедия для других. Это трагедия для себя, самообман тяжкий и искренний.

Возникает порочный круг: страх – внимание – ощущение – внимание – страх – внимание... Сверхпессимистический самопрогноз, непроизвольное отрицательное самовнушение, в сущности, тоже «вытеснение наизнанку»... Это мешает и при аутотренинге.

Особенно часто ипохондриков преследуют опасения за сердце. Известие о чьей-то скоропостижной смерти действует на них катастрофически: «я – следующий», не иначе. Они беспрестанно щупают свой пульс, сотни раз измеряют давление и находят все новые подтверждения мрачной версии. А сердце – только не сердце, а его эмоциональные мозговые проекции начинают с готовностью подыгрывать. Вот и впрямь что-то закололо, вот какой-то перебой... Останавливается...

«Да ведь вы здоровы как бык. На вас воду возить, вы еще сто лет проживете со своими ощущениями. Еще меня похороните... Посмотрите, вот действительно больной человек, но он мужествен, чем-то увлечен, а вы увлечены своими воображаемыми болезнями. Какой в конце концов смысл предаваться страху – ведь двум смертям не бывать, а одной не миновать. Все равно придет, неизвестно когда, так стоит ли сейчас ожидать и мучиться? Сейчас-то и надо об этом забыть...»

Все без толку.

Некоторая доля ипохондричности есть почти у всех, но законченных ипохондриков, к счастью, немного. Как ни жестоко об этом говорить, за вычетом случаев, когда действительно есть какие-то органические недомогания, развитая ипохондрия – это прежде всего болезнь эгоизма (одна из них). И единственное, что может по-настоящему помочь, – перенесение глубинной эмоциональной заинтересованности со своего драгоценного «я» на что-то драгоценное вне его... Увы, труднее всего убедить в этом самого ипохондрика.

ПОДРАЖАТЬ САМОМУ СЕБЕ

Хочется остановиться еще на одном способе самовнушения, который кажется мне исключительно ценным.

Подражание...

Важнейший инструмент нашего психического развития со всеми его минусами и плюсами... Без него не обходится никто. Беда только в том, что мы обычно обращаем внимание на внешнюю сторону, а глубокая, внутренняя, ускользает... А внутренняя сторона подражания – это изменение, самоперевоплощение.

Это процесс, близкий актерскому вживанию в образ.

Присмотревшись, всегда можно найти в своем окружении человека, сполна наделенного как раз теми психическими качествами, которых вам не хватает. Например, я несдержан, а Коля Н. – сама выдержка и хладнокровие. Формула самовнушения: «В этой ситуации я – Коля Н.!» (Образно или словесно.) «Я такой же, как он». Или просто: «Я – это он».

Обычно это и делается по отношению ли к Коле Н. или к персонажу кино или литературы. Но полуосознанно и, главное, неразборчиво. Вместе с полезным берется и совершенно ненужное.

Похоже, что способность к подражанию, как и к другим самовнушениям, у разных людей не одинакова и зависит от прирожденной живости интеллекта и чувств. Но уверен, что эта способность может быть развита каждым. Ведь это своего рода инстинкт, и наиболее полно развертывается он в детстве и юности.

Итак, первая задача – найти хорошего антипода по тому качеству, которого у вас не хватает. Вторая – максимально «подогнать» себя под него. «Подогнать» не вообще, а именно по нужному качеству, избирательно!

Так, прицельно, не грех подражать даже врагу. Но, разумеется, лучше другу, человеку близкому, высоко ценимому. Окрашиваясь положительными эмоциями, подражание приобретает естественный усилитель. Главная трудность, повторяю, в том, чтобы отделить внешнюю сторону от внутренней.

Такую ошибку в свое время делали некоторые ученики Корсакова. Корсакову была свойственна теплая, мягкая, сочувственная манера общения с больным. Это было заложено в глубине его натуры, и сила его искренности действовала неотразимо. Ученики же, пытавшиеся его копировать, впадали в слащавость и сюсюканье, тон их был неискренен, что больные сразу и всегда чувствовали, хотя, быть может, и не всегда сознавали. Это вредило. Только ближайший сотрудник – Сербский, преданный Корсакову как никто другой, боготворивший его и следовавший ему во всем, внешне никогда ни на йоту не подражал своему великому руководителю. Сербского называли «alter ego» – «вторым «я» Корсакова, но его манера обращения с больным была внешне прямо противоположной: деловитой, строгой, сухой и даже слегка грубоватой. И все же больные сразу и бесповоротно доверялись и любили его. Они чувствовали его искренность, потому что этот человек оставался самим собой.

Нет, дело не в копировании!

При внутреннем подражании интуитивно ухватывается логика чувств и поведения другого человека. Это и вводится в собственную индивидуальность и становится ее частью. Внешние проявления при внутреннем подражании, конечно, меняются, но они оказываются естественными. Сложные психические качества вводятся сразу, целиком. Используются интуитивные, малодоступные сознанию умозаключения, вернее «чувствозаключения», основанные на реальных восприятиях и следах памяти.

Ведь в общении с каждым человеком мы воспринимаем и чувствуем гораздо больше, чем можем выразить. Не только голос, жесты и манеры, но и некие обобщенные сгустки всего психического склада, множество «человекоощущений» – все это откладывается в нас и неосознаваемо лепит образ...

Вот один пример.

«Стало совсем плохо после того, как двое парней на улице отпустили нелестное замечание в адрес моей внешности... После этого жизнь стала просто невыносимой, никуда не выходила, ни с кем не общалась... Но случилось невероятное. Я познакомилась с женщиной, внешне почти безобразной, но чем-то удивительно привлекательной... Она сказала мне: «Я прекрасно знаю, что собой представляю, уродливее меня поискать, ты в сравнении со мной – красавица. Но я поняла одно: на тебя смотрят так, как ты сама на себя смотришь. Стоит только почувствовать себя обаятельной, и тебя будут считать такой. Но это надо уметь». И она умеет!.. Это придало мне какую-то смелость. Терять было нечего. Я начала играть эту женщину, все время подставляла ее вместо себя. Ходила легко, улыбалась, даже кокетничала... И вскоре заметила, что на меня смотрят по-другому...» (К., библиотекарь.)

А вот пример самовнушенного «переноса» себя из одной ситуации в другую.

«Именно с ней мне больше всего нужна была спокойная уверенность. Но как раз с ней я ощущал в себе и слабость, и детскость, и виноватость, откуда-то все время вылезало мелкое уязвленное самолюбие – все, что угодно, кроме достоинства... То ли она мне это внушала своими ожиданиями, то ли я их поддерживал в ней своим поведением... Во всяком случае, с другими я чувствовал себя совершенно иначе: естественнее и увереннее. Но вот как-то раз я пришел к ней в том особом блеске, в который меня приводило общение с М. Мне стало тоскливо в предчувствии очередного падения, но фейерверк не был израсходован, и отчаянно захотелось продлить. Я вдруг решился представить себе, что продолжаю общаться с М., а не с ней... Если бы она знала! Но она ни о чем не догадывалась, только, быть может, незаметно для себя повела себя как-то иначе, а я ощутил проблеск иного самочувствия и в первый раз взял инициативу тона...»

Да, психика – инструмент, который никогда не играет на одной струне, в каждом – множество. Но некоторые могут промолчать всю жизнь, так и не издав ни звука, а между тем они-то, может быть, самые ценные... Слушать себя и других – слушать и сравнивать в разных звучаниях. Не уставая перебирать, никогда не веря, что все исчерпаны...

А ЕСЛИ НЕТ ВОЛИ?

«Я не могу заниматься аутогенной тренировкой, потому что для меня не существует слова «надо». Я могу делать только то, что мне хочется. И даже этого не могу делать, если мне лень, то есть ничего не хочется. Как же мне выработать силу воли? Ведь для этого я должен заставить себя что-то сделать, а это как раз невозможно. Вот и выходит: чтобы выработать волю, надо ее иметь. Нет, что кому дано, то с ним и будет. Горбатого могила исправит».

Тут уж и в самом деле похоже на случай, когда помочь нечем.

Но надо все же заметить, что абсолютно безвольных людей не бывает. Это доказывает всесветный опыт лентяев, которые проявляют изумительную работоспособность во всехтех случаях, когда необходимо обеспечить себе возможность ничего не делать. Если определить волю как психическую силу, преодолевающую препятствия, то люди различаются только по направлению своей воли Алкоголик безволен в борьбе с влечением, но он сама воля в его удовлетворении. «Нехотяй» – человек с могучей волей к бездействию.

А кстати – что это такое? «Много ходит по земле не-хотяев...» Расшифровка поэтических терминов—занятие из самых бездарных, но все же: кого имел в виду Хлебников? Того, кто не хочет? Не умеет хотеть?

Не один и не двое приходят мне в голову с этим словом, вижу целую галерею. Условно можно выделить отдельные типы.

Вот исконный, первичный: нехотяй от истинного нехотения. Он и хотел бы хотеть, да не может, и рад бы огорчиться, что не умеет хотеть, да не способен испытывать огорчение. Волевой тонус всегда на нуле. Все до лампочки. Нет и намека на «спортивную злость». Прохлаждается. Существует. Хроническая спячка и медузообразное растекание. Быть может, это просто Обломов в крайнем выражении. Но таких очень мало, это почти болезнь.

Другой, более распространенный, – тип философического нехотяя, от разочарованного ума. Все помрем, все ничто по сравнению с вечностью. Ничто не предсказуемо, все пойдет не как хочется. Стоит ли утруждаться? Не все ли равно?

Третий, самый многочисленный, – нехотяй от неуверенности, меланхолический. Он, быть может, и хочет, и даже здорово хочет кое-чего, да боится. Боится неудачи, а потому и желания пресекает. Сидит в своей раковине. Мучается, но не высовывается, а высунувшись, сразу прячется. В конце концов, если и дальше дело идет так, он постепенно переходит во второй, а то и в первый тип. Случайный успех, однако, может все изменить.

Наконец, нехотяй сангвинический, которого правильнее было бы назвать всехотяем. Неустойчивый, отвлекаемый, вечная жертва соблазнов... Гонится сразу за сотней зайцев. Движется по касательной. Вечный ученик, восторженный и непоследовательный. Его, как пробку, выталкивает из проблемы, едва он достигнет той глубины, где необходима самостоятельность и конкретность (быть может, в эти моменты он превращается в нехотяя предыдущего типа). Именно «всехотяй» всегда пребывает в самых трагических неладах со временем: он вечно занят, куда-то спешит, у него полно неотложных дел, то и дело он судорожно спохватывается и исчезает. Дает обещания и не выполняет, берется и подводит.

В моменты, когда припирает и некуда ускользнуть, он развивает бешеную штурмовщину и иногда успевает, а чаще нет; он бьет себя в грудь и ежедневно начинает новую жизнь. Это гений неорганизованности, остерегитесь полагаться на него в серьезных делах! Единственное, пожалуй, что можно, – это взять его за шиворот и велеть делать тут же, на месте, но как раз здесь он и может проявить сокрушительное упрямство.

Нехотяй любого типа может быть весьма одаренным человеком, обладать тонким умом, юмором, всем, чем угодно, – но он ничего не добьется. Даже везение редко идет ему впрок. Он не достигает цели, путь к которой, быть может, видит лучше других. Его оставит далеко позади человек скромных способностей, но с высоким волевым тонусом. На него сядет верхом решительная бездарность, умеющая хотеть, но не умеющая определить, чего именно хотеть следует. (Но, впрочем, далеко не уедет.)

Признаемся же: каждый из нас, почти каждый – нехотяй в той или иной степени, в той или иной области. Но – да поверит читатель частичному нехотяю смешанной разновидности – разница между «волевой натурой» и «нехотяем» той же природы, что и разница в развитии мускулов между атлетом и человеком, проводящим жизнь в неподвижности. Полная нетренированность, но не полное отсутствие возможностей... Основная причина безволия – стойко укрепившаяся вера в него, то есть неверие в свою волю, стойкое отрицательное самовнушение. Все та же неуправляемость подсознания... Но вера в свою волю – величина не постоянная, а переменная, и доказывают это, между прочим, срывы в безволие, бывающие изредка и у самых что ни на есть волевых натур.

ЕЩЕ РАЗ О ГЕНИЯХ

Напомним, что титул «гений» присваивается людям людьми (если не считать случаев, когда он присваивается самолично), с ним не рождаются и, как показывают биографии гениев, не передают по наследству. По правде сказать, телячьи восторги по поводу гениальности основательно надоели. Мы подойдем к этому не затем, чтобы еще раз поблагоговеть, а с утилитарных позиций. Итак, что есть гений?

Обычно в это слово вкладывается два переплетающихся смысла. Один – социально-исторический: гений – тот, кто делает нечто сверхзначимое, исключительно важное, ценное. Поворотный пункт, открытие, эпоха...

Другой – психобиологический. Человек с возможностями, неизмеримо превосходящими средние. Высшая степень одаренности, загадочный психический феномен. Но не гений загадка, а торжество посредственности. Действительно, при общении с гением – будь это романы Толстого и Достоевского, стихи Пушкина или картины Рембрандта, был ли сам гений здоровым или больным – нас не покидает чувство естественности. Это чувство говорит нам: только так, иначе нельзя.

Удивительно, что именно это чувство и лежит в основе нашего плохо осознаваемого убеждения, что гениальность – явление сверхъестественное. Сверхъестественная естественность?

Не в том ли дело, что полное проявление естественного в творчестве такая же чрезвычайная редкость, как полная гармония телосложения, как идеальный характер?

Могут заподозрить, что автор – один из тех, кто обольщает наивных, будто гениальность нечто общедоступное: «подойди и возьми, только потрудись хорошенько». Нет, вопрос ставится не настолько прямолинейно.

Огромна неравномерность распределения способностей между людьми. Но еще вопрос, в чем причина этой неравномерности: в неравенстве возможностей или в неодинаковости их использования? Точнее, каково соотношение того и другого? Ведь людской приговор определяют достижения, и только они. Не может быть достижений без возможностей. Но разве не может быть возможностей без достижений?

Ведь и среди самих людей, зачисленных историей в разряд гениев, не было равномерности в распределении дарований. Далеко не в одинаковых пропорциях сочетались у них в разных случаях компоненты «специальных» способностей и волевых качеств. По этому признаку условно можно выделить два полюса гениальности.

Представителей одного полюса можно было бы по традиции назвать гениями «от бога», представителей другого – гениями «от себя».

Гении «от бога» – Моцарты, Рафаэли, Пушкины – творят, как поют птицы, страстно, самозабвенно и в то же время естественно и непринужденно. Они, как правило, вундеркинды; в начале жизненного пути судьба им благоприятствует, и их обязательное трудолюбие сливается воедино со стихийным, непроизвольным творческим импульсом. Огромная избыточность «специальных» способностей проявляется у них на фоне сравнительно скромных волевых качеств.

О Моцарте, чистейшем образе «божественной» гениальности, один из близких друзей писал в воспоминаниях, что, не получи он такого исключительно хорошего воспитания, он мог бы стать «гнусным злодеем», настолько он был впечатлителен и к хорошему и к дурному.

Чисто волевые его качества были, насколько можно судить, посредственными. Работа служила для него исключительно удовольствием, неизбывным и непрерывным. Зато через всю биографию проходит мощное волевое влияние отца. Это был образцовый отец вундеркинда, наделенный в должной мере и любовью, и здравым смыслом, и требовательностью – учитель, воспитатель и импресарио сына.

У гениев «от себя» развитие медленное, иногда запоздалое, судьба довольно жестока.

В исторической веренице людей этого типа мы видим застенчивого, косноязычного Демосфена, ставшего величайшим оратором; здесь наш Ломоносов, преодолевший свою великовозрастную неграмотность; здесь и Джек Лондон с его обостренным до болезненности чувством собственного достоинства и настоящим культом самопреодоления; здесь душевнобольной Ван-Гог; здесь Вагнер, овладевший нотным письмом лишь двадцати лет.

Многие из них в детстве и юности производили впечатление малоспособных и даже тупых. Джемс Уатт и Свифт были «пасынками школы», считались бездарными. Ньютону не давалась школьная физика и математика. Карлу Линнею прочили карьеру сапожника. Гельмгольца учителя признавали чуть ли не слабоумным. Про Вальтера Скотта профессор университета сказал: «Он глуп и останется глупым». О Шеридане писали: «Тот, кому суждено было в двадцать пять лет от роду приводить всю Англию в восторг своими комедиями и красноречием своим на трибуне потрясать сердца слушателей, в 1759 году (то есть в восьмилетнем возрасте) получил название самого безнадежного дурака». «У тебя только и есть интерес, что к стрельбе, возне с собаками и ловле крыс, ты будешь позором для себя и своей семьи», – говорил отец Чарльзу Дарвину. Похоже, что к этому типу относится и Эйнштейн, который не шутя заявил однажды: «У меня нет никакого таланта, а только упрямство мула и страстное любопытство». В школьные и студенческие годы создатель теории относительности тоже, как известно, особенно не блистал, но с самого детства выделялся независимостью и самостоятельностью суждений.

Огромная воля, самоутверждение, колоссальная жажда знаний и деятельности, феноменальная работоспособность. Работая, они достигают вершин напряжения, преодолевают свои физические и психические недуги, и на самом творчестве их, как правило, лежит отпечаток какого-то яростного усилия. Им не хватает той очаровательной непринужденности, той великолепной небрежности, что свойственны гениям «от бога»: на уровень гениальности их выносят страсть и мастерство, рождаемое требовательностью к себе. Нельзя, конечно, сбрасывать со счетов исходный заряд дарования, и у них что-то должно питать веру в себя: может быть, какое-то смутное чувство нераскрытых возможностей... Но бесспорно: на этом полюсе впереди всего саморазвитие и самопреодоление. Это искусные усилители своего дарования, антиподы людей, которых Веле-мир Хлебников называл «нехотяями».

На их примере особенно отчетливо видно, что нет абсолютно непереходимой пропасти между гениальностью и посредственностью. Я имею в виду не творения – здесь действительно пропасть, особенно заметная у самих гениев, которым случалось создавать слабые вещи. Я имею в виду психофизиологию.