Текст книги "Биография в фотографиях (СИ)"

Автор книги: Владимир Файнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

39

В девятом классе во время весенних школьных каникул не выдержал затяжной московской зимы. Сбежал из дома в Одессу.

Приключения беглого школьника описаны в моей книге «Навстречу Нике».

Одним из приключений было посещение в порту индийского сухогруза «Джалакендра». Чудом попал на заграничный корабль с молчаливого согласия пограничников.

С борта угрюмо наблюдал за мной полуголый моряк. Навстречу сходил по трапу великолепный капитан Джопиндер Сингх.

На корабле благодаря гостеприимству капитана и команды угостили сигарой, кофе и виски. Запомнилось на всю жизнь!

40

Ярким, солнечным утром проснулся счастливый оттого, что накануне сдал самый трудный для меня экзамен по математике. Оставалось сдать несколько лёгких.

Заложив руки за голову, лежал на постели. Глядел в окно, в голубизну неба.

И вдруг!

До этого мгновения я никогда не интересовался мистикой, религией. Правда, к тому времени наряду с увлечением поэзией пристрастился читать Платона и другие философские книги. Правда, сызмальства было ощущение чьего–то незримого присутствия.

Потрясенный тем, что тогда произошло, я никому ничего не рассказал.

Но с тех пор внутренняя жизнь моя стала странным образом меняться. Отныне со мной всегда была моя тайна.

Лишь через много лет, в 1978 году, во время исповеди перед крещением я робко поведал отцу Александру Меню о том, что тогда случилось.

– К вам приходил Христос, – уверенно сказал он. – Так бывает не только с вами. Иногда Он приходит для поддержки в самом начале пути.

Много позже я решился рассказать всё, как было, в своей книге «Здесь и теперь».

41

В то лето тощую стопочку моих стихов передали прочесть старой поэтессе Надежде Павлович. Когда–то она была дружна с Александром Блоком, другими поэтами «серебряного века».

Если бы я не получил от неё в высшей степени одобрительного письма, у меня, наверное, не хватило бы духа попытаться поступить учиться в Литературный институт. Тогда у мальчишки, только закончившего школу, тем более еврея, не должны были даже принять документы, допустить до творческого конкурса.

А меня допустили, документы приняли. И я стал студентом Литературного института.

К огорчению отца. Который считал, что я должен стать, как он, инженером. Мама была рада за меня. Друзья–приятели завидовали.

А я легкомысленно представлял себе, что уже сделался без пяти минут писателем.

42

Мартовский весенний снежок выпал за ночь на Москву, на брусчатку Красной площади.

Накануне по радио объявили о смерти Сталина. Полагалось плакать.

Я не плакал. У меня к Сталину были вопросы. И я их, будучи старшеклассником, задал ему в письме. Которое хватило ума не подписать.

И вот теперь ранним утром мы с приятелем, получив от солдата по деревянной лопате, сгребали снег на Красной площади. Рядом трудился китайский военный с погонами лётчика.

Нужно было что–то делать. Было чувство, что страна замерла накануне больших перемен.

Мы сгребали снег. В мёртвой тишине над головами раздавался перезвон курантов Спасской башни.

43

Летом 1953 года я второй раз был направлен институтом на практику в газету «Сталинградская правда».

Первая практика проходила несколькими годами раньше, когда я по заданию редакции оказался в станице Клетская и в силу неожиданных обстоятельств девятнадцатилетним юнцом вынужден был на день возглавить восстание вооруженных казаков. Остановил убийства. Потом на почтовом самолёте «У-2» спасался от въезжающих в станицу моторизованных воинских частей.

Через много лет я написал об этих событиях киносценарий. (До сих пор не поставленный.)

Вторая практика проходила на строящейся тогда Сталинградской ГЭС.

Стою у пульпопровода земснаряда, на котором буду жить с полупьяной командой. Вскоре впервые увижу смерть человека.

44

Прошел XX съезд, вроде бы наступила «оттепель».

Я продолжал писать стихи, пытался опубликовать их в журналах и газетах. Сейчас я удивляюсь своей наивности. При этом знал: прятаться за псевдонимом никогда не стану.

Писал поэму, которую собирался представить в качестве дипломной работы по окончании пятого курса литературного института. Поэма была о погибшем в сталинских застенках моём ровеснике.

Кроме того, по просьбе студента режиссёрского факультета ВГИКа Бориса Рыцарева написал сценарий учебного фильма.

И вот сижу в уголке павильона, смотрю, как снимают первые кадры. Боря был хороший парень, но я смотрел и понимал, что его увлекает собственная командирская роль режиссёра, техника съемок, а не суть дела.

45

Поздней осенью жду поезда на маленькой станции рижского взморья. Может быть, это Майори, может, Дубулты.

Закончен институт. Защитил диплом. Поэмы испугались. Пришлось заменить циклом стихов.

В утешение через Союз писателей выдали бесплатную путёвку в пустующий Дом творчества, расположенный под соснами в Дубултах.

Не сезон. Холодное, пустынное море под серым небом.

Неизвестно, как дальше жить. С дипломом ни на какую работу, даже в газету, даже в провинциальную, не берут – «нет вакансий»…

К этому времени подружился в Москве с писателями старшего поколения – Л. К. Чуковской, Ф. А. Вигдоровой, В. Б. Шкловским. Они с нежностью относятся ко мне, моим нигде не печатающимся стихам. Дарят свои книги.

Шкловский подарил вышедшую ещё до войны интереснейшую книгу «О Маяковском». С такой надписью – «Это книга о трезвых, как Ленин, Маяковский. Этого я не дописал».

Было над чем подумать.

46

Дружба с этим человеком растянулась на много лет. Христо Нейков – болгарский художник–карикатурист, график. Нас познакомили в трудную для меня пору,

Приезжая из своей Софии, этот добродушный гигант часто останавливался у меня в коммуналке. Стал любимцем и моих родителей.

Я знакомил его с Москвой, её музеями, возил в Троице–Сергиеву лавру.

Однажды, уезжая, Христо подарил мне свою кожаную куртку с меховой подстёжкой. Тепло этой куртки долгие годы как–то по–особому согревало.

Много позже Христо Нейков принимал меня у себя в Болгарии. Познакомился с женой и сынишкой Нейко.

Он стал для меня как брат.

47

Когда я очередной раз был в гостях у Лидии Корнеевны Чуковской, она строго сказала:

– Вместо того чтобы писать стихи, заниматься своим главным делом, убиваете себя безнадёжными поисками работы. Предположим, в конце концов возьмут в какую–нибудь газетёнку, заставят писать статейки, которых сами же будете стыдиться… Поезжайте–ка в Крым, в Коктебель к моей давней знакомой Марии Степановне Волошиной. Вот письмо для неё. Поживёте рядом с вашим любимым морем. Дать вам денег?

Я отказался. Деньги дала мама.

…Всю осень и всю зиму 1958 года прожил в знаменитом Доме поэта на пустынном тогда берегу. Если не писал, ловил рыбу, собирал на пляже выброшенные морем агаты и сердолики. Странствовал среди гор и холмов с дворняжкой Шариком.

Верующая старушка Мария Степановна заставила прочесть Библию. Вместе встретили Рождество. Она же допустила меня к старинной библиотеке Волошина. Впервые прочёл книги М. Булгакова – «Роковые яйца», «Собачье сердце»… И многое другое. Написал поэму «Якоря».

В начале весны узнал по телефону о том, что мама, идя вечером с работы, поскользнулась на льду, сломала кисть руки.

Уговорил её приехать ко мне в Крым, лечиться в санатории.

Для нас с мамой это было счастливое время. Чувствовал ответственность за её здоровье, её жизнь.

Вместе прокатились в Севастополь.

48

С лета следующего года я всё–таки нашел два способа минимального заработка. Стал ездить внештатным корреспондентом от разных газет и журналов в командировки по СССР.

Начались долгие годы странствий. Куда меня только не заносило. В какие только перипетии не попадал. Слава Богу, бедные мои родители об этом ничего не знали.

Благодаря такого рода кочевьям познавал жизнь моей Родины как она есть от Заполярья до Владивостока. С тех пор у меня сохранилась карта Советского Союза, где красным карандашом отмечены места, в которых я побывал.

В промежутках между поездками получал рукописи романов и повестей в «Новом мире», «Роман–газете», писал внутренние рецензии. Платили мало. Но мною двигал азарт найти в графоманском потоке хоть что–нибудь хорошее. Изредка находил. И тогда приходилось уговаривать редакцию, чтобы опубликовали. Удавалось крайне редко.

В 1959 году издательство «Детгиз» выпускает книжечку моих стихов. Получаю материальную возможность снова сбежать на зиму из своей коммуналки на этот раз не в Крым, а в Сухуми. Перед отъездом сдаю в издательство «Советский писатель» рукопись книги стихотворений – «Над уровнем моря».

В Сухуми на рыбацком причале знакомлюсь с бывшим командиром дивизиона «морских охотников» Георгием Павловичем Павловым. Этот человек стал мне другом, доверил свою шлюпку.

Через насколько лет подарил перед смертью парадную шпагу немецкого адмирала.

Она до сих пор висит у меня над книжными полками.

49

Несколько зим я снимал то комнатёнку близ сухумского лодочного причала на реке Беслетке, то самый дешевый номер в гостинице «Абхазия».

С утра выходил к причалу. Вставлял вёсла в уключины шлюпки и выгребал из реки в море. Курил трубку, как заправский моряк.

Ставрида, скумбрия, сельдь – вот что обычно ловилось на мой самодур.

Бывало, попадал в шторм со смерчем.

50

Глядя со стороны, приятели завидовали моему образу жизни. Многие из них были уже женаты, обзавелись детьми. А я всё так же возвращался из своих странствий в коммуналку к родителям. Они работали, старели, порадовать их было нечем.

Я продолжал не брезговать никакой внештатной работой. Как–то осенью в редакции радио, вещающего на заграницу, попросили взять интервью у Б. Л. Пастернака. Которого тогда травили за опубликованный за границей роман «Доктор Живаго».

Я рассказал об этом Лидии Корнеевне Чуковской.

– Он в Переделкино. Поезжайте! – сказала она. – Давно хотела вас познакомить, рассказывала о вас. Возьмите с собой стихи, покажите ему.

Стихи я не взял. Но поехал.

Как принял меня Борис Леонидович, какой счастливый вечер провёл я у него, об этом рассказано в одной из моих книг.

«Владимиру Файнбергу на счастье», – написал он летящим почерком на подаренном мне отдельном издании своего перевода «Гамлета».

Днём позже Лидия Корнеевна подарила любительское фото, где она снята с Пастернаком. Плохонькое фото. Но для меня дорогое.

51

В 1961 году произошли два события, которые, как я надеялся, станут переломными и я обрету хоть какой–то официальный статус. От милиции, пытавшейся обвинить меня в тунеядстве, спасала только моя инвалидность.

Теперь я мог узаконить свои отношения с государством, попытавшись стать членом Союза писателей. Дело в том, что под редакцией Михаила Светлова наконец вышла в свет книга стихов «Над уровнем моря». В «Литературной газете» появилась осторожная, но вполне благожелательная рецензия известного критика.

В этом же году меня неожиданно легко приняли на Высшие курсы сценаристов.

Казалось, наступил конец странствиям.

Нужно было в течение двух лет посещать лекции, смотреть и обсуждать по два–три шедевра мирового кино.

52

Зная о том, как я привык к морю, как худо мне в Москве без него, компания друзей летом на юге сколотила плот, назвала моим именем и отправилась в плаванье.

Не ведаю, насколько далеко удалось проплыть, но присланные фотографии навсегда остались трогательным памятником нашей дружбе.

53

Пассажирский пароход «Кулу», перевозивший в сталинские времена заключенных с материка на Камчатку, вёз теперь несколько сотен студенток дальневосточных вузов, отправленных во время летних каникул работать на южнокурильский остров Шикотан. Там в пик путины они должны были трудиться в три смены на консервном заводе – закатывать в баночки сайру.

Лёгкий на подъём, я не пренебрёг случайной возможностью получить длительную командировку. Перелетел из Москвы во Владивосток, взошел по трапу на «Кулу». Я был единственным пассажиром–мужчиной в обществе оробевших девушек.

Через несколько суток плаванья по Тихому океану и Охотскому морю мы высадились на краю света – на Шикотане.

Я прожил там несколько месяцев. О событиях на острове, о том, что пришлось пережить вместе с девушками, – об этом рассказано в опубликованной спустя пять лет моей повести «Свет на вулкане».

Обратно во Владивосток возвращался на том же «Кулу». Команда встретила меня как родного.

…Стою счастливый с двумя штурманами и матросом.

54

Режиссёр Б. Рыцарев сделал снимок, когда я мёртвым сном спал в нашем номере ялтинской гостиницы.

Он создавал художественный фильм «Валера» по моему дипломному сценарию. В основу этой истории легли впечатления от моих странствий по России.

Я был прикомандирован на всё время съёмок к киноэкспедиции, которая сначала базировалась при ялтинском филиале московской студии им. Горького.

Присутствие моё оказалось лишним. Режиссёр упивался своей властью, к моим робким замечаниям прислушиваться не хотел. Он совершенно не знал той жизни, о которой снимал картину.

Чтобы не доводить дело до открытого конфликта, я решил сам поставить этот фильм. Пусть не на плёнке – на бумаге. Короче говоря, написать повесть.

Пока павильонные съёмки шли в Ялте, я снял напрокат лодку и занялся привычным делом: по утрам ловил рыбу в зимнем Чёрном море.

К весне 1964 года для натурных съёмок экспедиция переехала в Новую Каховку.

55

Гостиница в Новой Каховке одиноко стояла на самом берегу реки, разлившейся после закованного плотиной Каховского водохранилища на несколько рукавов с поросшими лесом и камышом островами.

За время съёмок я по утрам обследовал на лодке протоки между островами, научился ловить речную рыбу. Днём подвозил к гостинице свой улов, сдавал в ресторан. Когда киногруппа сходилась к обеду, повар торжественно подносил к столу блюдо, полное зажаренной рыбы.

В свободное время сам ставил на бумаге свой фильм – писал повесть. Через несколько лет издательство «Детгиз» выпустило в свет «Завтрашний ветер» – первую мою прозу.

56

Как–то вдруг обнаружилось – мне идёт четвертый десяток… Прошла половина жизни!

Ни жены, ни ребёнка.

Были влюблённости, были романы. Но всё так же теснился я в одной комнате с родителями, работал ночами на коммунальной кухне.

В ту пору, казалось, всё стало удаваться.

Был принят в Союз писателей. Выходила в свет вторая книга стихов. Киностудия «Мосфильм» заключила договор на киносценарий. Фильм «Валера» прошел по экранам страны. Я получил крупный гонорар, смог внести взнос за двухкомнатную кооперативную квартиру и переехать в неё.

Короче говоря, с точки зрения некоторых людей, стал завидным женихом.

И меня женили.

Этот период жизни – саднящая рана, о которой не хочется вспоминать. Скажу только, что я не смог уберечь родившегося у нас сына от влияния жены и её многочисленных родственников, их рваческой психологии. Это были люди, обуреваемые вечной жаждой урвать какие–нибудь блага. Чего я только не делал, чтобы защитить от этой заразы своего мальчика! Читал ему хорошие книжки, вывозил на природу – на море, на озёра Карелии. Пытался приохотить хотя бы к рыбалке, отвлечь от пошлых идеалов жены.

Ничего не вышло! В конце концов жена, к счастью для меня, подала на развод. Сначала забрала сына. Потом, окончательно изуродовав, выгнала ко мне.

Он вырос. Эмигрировал. Живёт теперь где–то в США.

57

Тем временем личная драма не могла заслонить того, что происходило вокруг. В магазинах исчезали продукты, мебель. Всё становилось дефицитом. Отец был счастлив, когда как ветеран труда смог купить комплект простынь.

Появились проповедники, вещающие о приблизившемся конце света. Тень термоядерной войны нависала над миром.

Рукописи моих новых книг залёживались в издательствах, расторгались договоры на сценарии.

«Оттепель» явно кончалась. На кухнях диссидентов, в мастерских художников, даже в Союзе писателей шёпотом рассказывали анекдоты о Брежневе, о советской власти.

Как многие в ту пору, я взялся перечитывать сочинения Маркса, Ленина.

Ответов на мои вопросы у них не находилось. Не ясно было, как жить дальше.

И тут я ухватился за предложенную мне возможность снова поступить на Высшие курсы. В этот раз на режиссёрское отделение. Решил, что по окончании учёбы буду снимать художественные фильмы. Таким образом получу материальную независимость и в свободное время стану вольно писать что хочу и как хочу.

…Снова просмотры шедевров, лекции знаменитостей. Слушателей набрали не столько по творческому конкурсу, сколько по разнарядкам из республик. Самых шустрых, отпрысков больших начальников. Чуть не все мои сокурсники считали себя на худой конец будущими Феллини.

Одно время у нас читал лекции Андрей Тарковский. При полной противоположности характеров мы странным образом подружились. Он начал бывать у меня. Вздумал поставить фильм по одному из моих сценариев. Уже договаривался с «Мосфильмом». Уже мы вместе начали дорабатывать сценарий. Но вскоре это дело ему запретили. И Андрей занялся «Солярисом».

А я в соавторстве с другим выпускником снял на минской студии дипломный фильм по чужому сценарию – «Там вдали, за рекой».

И понял, что занялся не своим делом.

Но ложный путь продолжал уводить меня от самого себя. Я был направлен снимать художественные фильмы на Центральном телевидении. Три года проторчал в объединении «Экран», где меня заставляли стряпать фильмы–концерты и прочую чепуху.

Через три года судьба сжалилась надо мной. Я был уволен «по сокращению штатов».

58

Итак, меня привело к тому месту в моей жизни, где я оказался в пустоте. Не за что было ухватиться. Последние иллюзии развеяны. Стихи, проза, сценарии пробиться за колючую проволоку цензуры не могут.

Лишь читатели моих прежде вышедших книг и мама поддерживали меня. Отец же повторял: «Говорил тебе – нужно было идти в инженеры». Теперь мы жили втроём в моей новой квартире. Родители продолжали работать. Уходили с утра. А я оставался…

Снова, как когда–то, читал и рецензировал чужие рукописи.

Именно в эту пору середины семидесятых годов через друзей и знакомых ко мне во множестве начали попадать творения индийских йогов, западных мистиков и доморощенных целителей, знахарей. В промежутках между чтением чужих производственных романов с изумлением листал эзотерические манускрипты, пытался понять – это вздор или тут таится что–то серьёзное. Собственный опыт говорил о том, что не всё так просто. Возникало множество вопросов, которые некому было задать.

Дело кончилось тем, что однажды я перешагнул порог полуподпольной лаборатории парапсихологии при обществе им. А. С. Попова. Здесь под руководством её заведующего, физика– теоретика, в течение нескольких лет прошел курс тренировок. Участвовал в опытах с растениями, с людьми.

В результате появились первые исцеленные мною больные.

А летом 1974 года по просьбе грузинских археологов нашел ладонью в селе Нокалакеви древнейшее захоронение человека античных времён.

Отныне стал всем нужен. Со всех городов и весей, из заграницы ко мне потекли больные. А также искатели истины. Но мне нечего было им сказать. Я и сам толком не мог понять, что со мной произошло. Знал только: писать по–старому не смогу.

59

Морозным январским утром 1978 года у церкви подмосковной Новой деревни я встретился с человеком, который смог ответить на мои вопросы.

Он горячо поддержал меня как писателя, целителя.

Это был отец Александр Мень.

Двенадцатого июня того же года он крестил меня.

С тех пор двенадцать лет вплоть до его страшной гибели мы дружили. Как братья. Отец Александр часто бывал у меня, ночевал. Познакомил со своей мамой – Еленой Семёновной, доверил лечить от болезней.

В ту пору я писал свою первую большую книгу – «Здесь и теперь». Он постоянно следил за тем, как идёт работа, вселял уверенность в нужности моего труда.

Вместе мы совершили путешествие по Узбекистану. Побывали в Самарканде, Хиве, Бухаре. На следующий год прожили месяц под Дербентом на берегу Каспийского моря.

О том, каким был Александр Мень, я написал воспоминания, выдержавшие много изданий.

…Всё привыкаю и не могу привыкнуть к тому, что приходится жить без него.

60

Работа над книгой растягивалась на годы. Писать по–старому стало невозможно. Мировоззрение моё в корне изменилось. Новый опыт требовал новых способов выражения.

Я боялся умереть, не успев рассказать обо всём, что со мной стряслось. Был убеждён – ошеломляющий опыт моей маленькой жизни я обязан донести до людей.

При всём том нужно было как–то существовать. И вот как бы сам собой сложился несколько фантастический образ жизни.

Зиму я теперь проводил в Москве. А ранней весной в качестве внештатного корреспондента «Литературной газеты», прихватив папку с рукописью, вылетал в очередную командировку. В Таджикистан, Узбекистан или Туркмению.

Сначала мотался по стройкам высокогорных плотин, научным учреждениям. Собирал материал на очерк.

Потом удирал от всего этого в джунгли «Тигровой балки» или какого–либо другого заповедника. Жил и работал в сторожках уже знакомых егерей. Среди дикого зверья.

Контраст между тем, о чем я писал, и тем, что окружало меня, давал невероятный творческий импульс.