Текст книги "Быстрые сны"

Автор книги: Владимир Лиман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Тяжело переводя дыхание, останавливаюсь у ступеней, ведущих к парадному входу в "Великое хранилище". Теперь если и есть опасность, то она во мне, а не вокруг, здесь меня уже ничто не сможет остановить. Да и похоже на то, что никто уже меня останавливать и не собирается, если поверить на слово профессору Дилу. И финальная часть программы окончилась... Почти окончилась... Срываю с головы информационный обруч и бросаю его прямо в открытую дверь, он пролетает ее, вспыхивает разноцветными искрами, и капли расплавленного металла медленно, как бы не подчиняясь времени, опускаются вниз и расплываются на полу в причудливые узоры... Вот теперь-то я с программой в расчете... А господа мовы начнут обстрел площади только через десять минут, но я в это время буду уже далеко, гораздо дальше, чем они могут себе представить... Я буду в глубине прошедших веков и в необъятных далях будущего... Стоит мне только войти в эту дверь... И я вхожу вовнутрь "Великого хранилища". Здесь все хранит следы поспешной, но, по-видимому, не особенно удачной эвакуации. Ящики, сваленные у самого выхода, почти не дают возможности двигаться дальше. Сотни контейнеров, забитых до верху самым ценным, тем, что надо спасти в первую очередь, разбросаны по всему холлу. Спасти в первую очередь? Спасти? Спасти в первую очередь, или уничтожить во что бы то ни стало? Но оно не спасено и не уничтожено... И теперь мешает мне идти к цели. Прямо что-то похожее на лифт, но к нему не пробиться, а главное – мне туда и не надо, мне надо налево, к лестнице. Пробираюсь в ущелье из ящиков, каждый миг ожидая, что какой-то из них рухнет на меня, похоронив в двух шагах у двери... В двух шагах от двери между известным и неведомым. Кстати, кто это из древних поэтов сказал, что человек – это чуть приоткрытая дверь между известным и неведомым? Не помню, но он прав... Но что касается людей... А вот Его Фельдмаршальство господин президент, по-моему, это даже две двери, и обе плотно закрытые на множество замков. Одна дверь в мозгу и вторая в тюрьме... А вот и лестница... А теперь все вниз, все ниже и ниже, двадцать восемь лестничных пролетов... Ступени покрыты толстым слоем пыли – восемьдесят лет назад здесь прошел уже один человек, но следов не видно, пыль съедает все следы, заполняя их собой. За мной, наверное, тоже не останется следов... Здесь наверняка не останется, а вот на Генне... А пыль под ногами все та же, все та же красно-коричневая пыль... Пепел... Возможно, много десятилетий назад эта пыль могла двигаться вполне самостоятельно. Могла двигаться и желать... А теперь я топчу ногами то, что раньше было живым, то, что думало и мечтало. Наверное, плохо думало и не о том мечтало, раз превратило огромный город в кладбище... Вниз, вниз, все быстрее и быстрее вниз, туда, где еще осталось что-то от тех мыслей, которыми был полон этот город... Но вот что мне не дает все время покоя? Вот она цель – рядом, уже совсем близко, впереди опасности нет, позади и по бокам и подавно, но где-то она ведь есть, я же чувствую, как она движется совсем рядом, не отстающая и не догоняющая опасность... И уже почти бегом пересекая последний пролет, я наконец понимаю, где скрывается эта опасность... Она во мне, во мне самом... А вот теперь цель совсем рядом. Вот она, кабина лифта. Что-то белое и страшное в ней, но я не хочу смотреть на него, я уже по горло сыт этой застывшей во всех закоулках смертью. Хватит. Отворачиваюсь и бегу по коридору, двести метров по полу, усеянному останками жизни, двести метров по тускло освещенному коридору, наперегонки со своими сменяющими друг друга тенями. По тускло освещенному коридору... Светильники горят вполнакала, но все-таки горят! Какая же все-таки пропасть между миром вещей и человеческой жизнью. Светильники, зажженные несколько столетий назад, пережили своих творцов и обрели самостоятельное существование. А люди? О чем они думали в тот последний для них день? Они думали о спасении вещей, а когда подумали о своем собственном спасении, было уже поздно. А может, все-таки кому-то из них и удалось спастись? Наиболее ловким, наглым и жестоким? Нет. Нет, тогда уж лучше, чтобы не спасся никто... Вовремя, вовремя надо было думать о спасении самых добрых и умных... Вовремя остановиться и подумать, подумал я не останавливаясь...

Дверь открылась легко и бесшумно, и в глаза сразу же ударил резкий поток света. После полутьмы коридора мне больно смотреть на огромный светлый зал, заставленный стеллажами с книгами. Яркий свет, чистота и покой. Казалось, паника, охватившая в тот день весь город, не затронула лишь это просторное светлое помещение. А может, их остановил страх перед этими книгами? Возможно... Но меня сейчас неудержимо тянет к стеллажам у правой стены и я, отдаваясь этому желанию, иду туда...

Второй том "Уравнений прикладной парапсихологии" находился на том же месте, что и восемьдесят лет назад, когда перед этими полками стоял сам профессор Дил. Я, уже почти успокоившись, не торопясь подошел к стеллажу и взял книгу. Она была удивительно теплой и тяжелой. Открывая ее, я почти отчетливо услыхал чей-то отчаянный крик "не читай!", и уже знакомые мне символы сплелись в причудливое кружево формул, поразив меня своей красотой и лаконичностью. Едва приоткрытая дверь в неведомое распахнулась во всю свою ширь и на меня хлынул поток радости познания, смешавшийся с адской головной болью... Сколько длилась эта гонка уставшего от избытка информации мозга за познанием неведомого, я даже не могу себе представить, но когда промелькнула последняя страница серебряной книги, я уже знал, знал даже то, чего не желал знать, от чего отбивался изо всех сил, что предчувствовал, но отгонял и не хотел верить... Я опять вспомнил древнегеннские легенды, точнее, одну из них, в которой герой побеждает дракона и сам становится драконом. Вот она – самая последняя опасность! И она не в том, что погубила столько людей, пытавшихся познать азы первого тома, но не обладавших для этого достаточно устойчивой психикой... Совсем не в том... Опасность превратиться в чудовище, для которого не существует понятий добра и зла, есть только "хочу" и "не хочу", а главное, есть возможность безошибочного построения алгоритма достижения желаемого. И мораль бессильна перед таким могуществом... Старая мораль бессильна новая еще не создана... Есть лишь я – всемогущий и жаждущий. Всемогущий и жаждущий разрушения, но морально еще не готовый к созиданию...

Вернуться на Генн, затаиться на два-три года, накопить необходимую энергию – и тогда меня уже ничто не сможет остановить... Я восседаю в президентском кресле, а внизу – немая толпа запуганных и ненавидящих... Потратить годы борьбы, чтобы, свергнув тирана, стать еще более жестоким и ужасным тираном, и тем более ужасным, что он уже не человек, а чудовище, которому ничто не может противостоять... Всегда ли мы можем понять, какие желания движут нами? Герой, победивший и превратившийся в дракона. Его Высочество Дракон... Нет! Еще не превратившийся! Только начавший превращаться... Есть! Есть и другой путь! Этот путь тоже на Генн. Сейчас же, как можно скорее, пока желания чудовища еще не подавили идеалы человека...

А книги? Уничтожать книги – варварство, какими бы опасными эти книги ни были... И если человек не готов к ним, то надо закрыть эту чуть приоткрывшуюся дверь к опасному могуществу... Вот так... Пыльная стена рухнула в коридор и разлилась огромной лужей человекоядной биоплазмы, и над ней сразу же вспорхнула стайка ночных духов, опасных только для людей, для людей, еще не готовых к познанию нечеловеческой силы. А для вас, Ваше Всемогущество? Вот она – первая трещинка, из которой вырастет бездонная пропасть между мной и всем человечеством... А теперь в путь! Пространство обрушилось на меня всей своей безграничностью и закружило, как соломинку в водовороте. Звезды вспыхнули и погасли, уступив место всепоглощающей темноте. Дальний теллинг... Через сорок ударов сердца я буду на Генне. Точно там, где мне необходимо быть в это время. Ошибки быть не может. Ошибаться – это привилегия людей, но не рождающегося дракона... Дракона, глотающего свой собственный хвост... Энергия на исходе, но для того, что я хочу, ее как раз хватит. Не больше и не меньше... Снова вспыхнули и погасли звезды, и вот я уже в святая святых мовов – в их главном информационном центре. Время потеряло свою власть надо мной, оно остановилось – есть лишь удары моего сердца. И энергия. А энергии осталось ровно на восемьсот ударов. Это дает о себе знать все расширяющаяся пропасть...

Охрана у зала Центральной Памяти планеты стоит неподвижно. Время стоит и охрана стоит, а я двигаюсь... Короткая вспышка и, оплавляясь, растекается скопище миллионов кристаллов с информацией о каждом жителе Генна. Все-таки несколько долей секунды геннского времени просочилось сквозь мой пылающий и всемогущий мозг. Это, наверное, от недостатка энергии. Охранники дернулись и застыли, а я бросаю свое тело вниз – в Центр Координации. Осталось семьсот ударов сердца. Семьсот ударов сердца, много это это или мало? Для человека неизмеримо мало, но для меня и этого слишком много. Больше всего энергии уходит на борьбу со временем, но об этом жалеть не приходится... Главный пульт. Десять ударов сердца, и по кабелям связи бросились врассыпную струйки электронных ручейков, чтобы на конечных периферийных пунктах во всех точках Генна через какую-то долю секунды возродиться миллионовольтными разрядами. Еще двенадцать ударов – и летят ко всем чертям Главный и контрольные пункты Центра Координаций. Еще сто ударов – и взрываются и тают в облачках плазмы отсеки быстрой памяти и процессоры вычислительного комплекса. Защищенные от всех видов современного оружия, они испаряются, столкнувшись с неведомым, с неведомым, которое еще триста ударов сердца назад было человеком... С этажа на этаж, из зала в зал сея разрушение... Остается сто ударов, и я на миг замираю, понимая, что вся информационная сеть Генна уничтожена. Уничтожена вся информация о всех жителях Генна – желательных и нежелательных, неопасных и особо опасных для государства, точнее, для Его Фельдмаршальства господина президента и его мовов. Уничтожены пространственно-временные координаты Тилы и Земли, уничтожены центры связи и программы направлений к "Великому хранилищу". Уничтожено все, на чем держались мовы. Уничтожены за семьсот ударов моего сердца... Чтобы восстановить все это, мовам понадобилось бы полтора столетия, но они уже ничего никогда восстанавливать не будут, потому что через сорок ударов моего сердца весь Генн подымется на Великий бунт. Вы еще увидите, господин президент, как вас любят те, которых вы и ваши предшественники топтали и давили... А я к сожалению, да и к счастью, этого уже не увижу. Энергия кончилась у парадного входа, у тех самых дверей, над которыми двести лет назад мовы повесили Великого инквизитора, тем самым утверждая приход второго средневековья. Жажда, холод, голод и смертельная усталость обрушились на меня, предупреждая, что мне осталось жить шестьдесят ударов сердца... А за ними на меня всей тяжестью навалилось геннское, приравняв шестьдесят ударов к шестидесяти секундам... Пропасть между мной и людьми захлопнулась, оставив за собой крохотную, едва заметную трещинку в десять ударов сердца... И я вспомнил. Я вспомнил, что мне надо еще отпустить дубля, дать ему свободу... Воскресить одного человека на далекой Земле и подарить ему частицу себя, не дракона, а человека. И я отдаю без сожаления эти десять ударов сердца моему далекому, но ставшему таким близким дублю...

А остальные пятьдесят? Мой взгляд на миг замирает на мече Великого инквизитора, на этом символе нерушимости власти мовов. А я сейчас им же и начну рубить их власть! Я срываю его со стены и, распахнув дверь, вырываюсь на свободу. И вот теперь то время окончательно вступает в свои права, за спиной один за другим раздаются несколько глухих взрывов, и я всем телом чувствую, как здание главной резиденции мовов оседает в подземелья...

А все-таки жизнь прекрасна, – думаю я, последний раз посмотрев на родное сине-фиолетовое небо и вслушиваясь в рев толпы, раздающийся за оградой... Жизнь будет прекрасной, должна быть! А свобода еще прекрасней...