Текст книги "Амнезия, или Фанера над Парижем (СИ)"

Автор книги: Владимир Купрашевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Наше вынужденное переселение и некоторая неустроенность меня как-то не особенно достает зато моей жене оно явно не нравится и она, ссылаясь на отсутствие соответствующих удобств, зачастила в город, к своей мамаше. Она знает, что мне туда вход закрыт и что там происходит за этой ширмой тема для моих сомнений.

Сегодня она объяснила свой визит тем, что ей надо погреться, поскольку здесь нет даже ванны, а у нее возникли какие-то проблемы со здоровьем. Меня, конечно, не радуют ее похождения но, поскольку я занялся самовоспитанием, вынужден изображать понимание и согласие. Закаливать себя можно не только холодной водой. По теории ничего сложного? Надо только стиснуть зубы, отмести дурные мысли за порог и вникнуть во что-нибудь отвлекающее. Попробовать рисовать какой-нибудь пейзажик, например. И обнару– жить вдруг, что эти самые мысли снова на своем месте. Не знаю, насколько меня хватит.

После ее ухода я отправляюсь на кухню за кружкой кипятка, чтобы заварить кофе и застаю там тетю Веру в нетрезвой задумчивости. Найдя свою кружку на выделенной нам полке, пытаюсь исчезнуть, но фокус не удается. Не оборачиваясь, она вдруг спрашивает, куда это черти уносят мою жену.

– Наверное, к мужику, – рискую я съязвить, но собственный голос не кажется мне ироничным.

Тетя Вера оживленно хмыкает

– Дело молодое…

– К матери, – пугаюсь я собственной фантазии.

На пояснение хозяйка не реагирует, и тогда я спрашиваю ее, где они сами моются.

Тетя Вера немного тормозит, но потом сообщает, что баня у них неисправна и мыться они ходят в городскую. В той, что у монастыря, ей не нравится. Там и пар не тот и полок какой-то уродливый, она даже, как-то, загремела с него вместе с тазиком и веником. Тазик ничего, а веник так и не нашла. Синяк на ляжке, наверное, до сих пор не сошел,…Тетя Вера принимается ловить край подола, но созерцать синяк на ее ляжке не входит в мои намерения, и я успеваю скрыться.

В комнате мне приходит в голову поговорить с дядей Степой, нельзя ли отремонтировать ту проклятую печь в бане. Тетя Вера на него наговаривает – мужик он деловой. Прорваться к нему сегодня маловероятно. Коридор уже оккупирован тетей Верой, которая решила напомнить всем, кто в доме хозяин. Представление мне уже знакомо и я знаю, что в такую минуту из окопа лучше не высовываться. Дядя Степа что-то напевает, постукивает молотком по подметкам и на роль лидера не претендует. Так и не спровоцировав мужа на разборку, тетя Вера продолжает маршировать по поскрипывающим половицам.

Я насильно усаживаю себя за нечто, напоминающее мольберт и пытаюсь по памяти набросать излучину реки, деревянный шлюз и крохотную бревенчатую церквушку ря-дом с ним. Все это я видел во время прогулок по окрестностям, которые устраивал для себя вместо того чтобы пытать очередного передовика производства о секретах его мастерства.

Карандаш слушается плохо и время от времени зависает в воздухе, ожидая, когда я, в очередной раз, отобьюсь от провокационных мыслей. От них темнеет в глазах, и тогда я перестаю видеть полотно.… Неплохо бы прогуляться, уточнить некоторые детали пейзажа, но опасаюсь, что маршрут проляжет у окон дома, где живет мать Натальи. Мы с ней так и не нашли общего языка и она не скрывает своего негатива по отношению ко мне. По всей вероятности ее достает обида, что непутевая дочь вышла замуж не за того, но надеется, что дело поправимо. Я воспринимаюсь ею как временное недоразумение. Самое странное, что я и сам иногда так думаю, хотя при этом от ужаса на голове шевелятся волосы. Конечно, разумнее всего лечь спать, хотя изначально понятно, что не усну.

Напрасно психологи утверждают, что в депрессивном состоянии возникает желание творить. Я перебираю свои наброски, но так и не могу настроиться на то, чтобы про-вести хотя бы линию… Откладываю свой инструмент и выхожу на кухню, чтобы сварить еще кружку кофе. Иногда он действует на меня как снотворное. В коридоре, у огромного зеркала тетя Вера, расчесывает пальцами распущенные по плечам волосы. Движения не координированные. Меня она, скорее всего, не видит и продолжает что-то мурлыкать.

Когда я возвращаюсь из кухни, хозяйка останавливает меня.

– Знаешь, какие это были роскошные волосы …

Согласно киваю и бормочу, что они и сейчас впечатляют. Опасаюсь, что она заподозрит меня в лицемерии, но тетя Вера лишь выше вскидывает голову.

– Мужчины были без ума…. Вот и мой, до сих пор любит мои волосы больше всего остального.

Окидываю взглядом длинные, не густые пряди с проблесками седины и едва не советую подкрасить их, но она, вовремя, пресекает мою выходку.

– Тогда я была еще лучше, чем сейчас…

Прежде чем улыбнуться я успеваю скрыться за дверью.

Сажусь за стол круглого массивного стола и принимаюсь за кофе. Хорошо бы заснуть пораньше. Поднимаю глаза к серому потолку и рассматриваю одинокую голую лампочку, с патроном на куске провода. Даже не замечал раньше, что у нас нет нормального светильника.

После кофе я вновь принимаюсь за творчество, но стук в дверь отвлекает меня. Не успеваю сообразить, кто бы это мог быть, как появляется тетя Вера, По-прежнему с распущенными волосами, но, теперь еще и босиком. Глаза поблескивают и целеустремленно направлены на меня. Она прижимает указательный палец к губам, затем рукой призывает меня в полумрак коридора. Я собираюсь объяснить, что хочу лечь спать, но понимаю, что отказ не принимается. Без всякого желания поднимаюсь и тащусь следом. Она крадется по коридору и продолжает помахивать мне рукой. У двери в их спальню останавливается, приоткрывает ее и проскальзывает внутрь. Я из коридора заглядываю в комнату. Тускловатый свет падает из-за моей спины, но его достаточно, чтобы разглядеть обстановку. Посреди комнаты массивный стол, на нем что-то громоздкое и угловатое, прикрыто покрывалом. Рядом трюмо, у левой стены большая металлическая кровать с хромированными спинками. Под одеялом кто-то лежит, свернувшись и укрывшись с головой. Я вхожу вслед за хозяйкой, все еще не понимая цели этой вылазки. Свет тетя Вера не включает, а лишь приоткрывает дверь пошире, затем возвращается к столу и с таинственным видом снимает покрывало. Под ним, груда икон.

– Ты у нас художник и, наверное, знаешь, сколько это стоит? Я принесла с чердака,

там они давно валяются, – шепотом поясняет она.

Я разглядываю иконы, и объясняю ей, что не эксперт, сказать уверенно об их ценности не могу, но это, должно быть, стоит немалых денег. Здесь нужна экспертиза, а за бесценок продавать такие вещи не следует. У меня самого денег, конечно же нет, да и вообще…

– Ну, может быть частями…. Хотя бы одну, – бормочет женщина.

Я решительно мотаю головой и слышу шорох. Из-под одеяла высовывается заспанная физиономия Степана. Он таращится на нас, не понимая, что к чему.

– Пригласила вот молодого человека на свидание, а у тебя кровать занята. Хоть пристраивайся у стола, – неожиданно громким голосом заявляет тетя Вера.

Дядя Степа, ухмыльнувшись, отворачивается и вновь натягивает одеяло на голову. Усвоив, какие проблемы мучают нашу хозяйку, кивком головы приглашаю ее выйти в коридор, где шепотом предлагаю бутылку водки в счет квартплаты. Не веря в свою удачу, тетка удаляется, прижав к груди бутылку «Экстры».

– Сам-то будешь? – спохватывается она у двери.

Я отрицательно мотаю головой и спрашиваю, уже в спину:

– А с чего вы решили, что я художник?

Тетя Вера оборачивается и хитро улыбается.

– Я все знаю…

Что тут мудреного? Комната наша никогда не запиралась.

По примеру дяди Степы лезу с головой под одеяло. Уснуть не удается. К полночи возгласы тети Веры прекращаются, правда, половицы в коридоре как будто бы еще поскрипывают.

Наконец тишина. Осторожно открываю дверь и столбенею. В коридоре, у зеркала (от потолка до пола), босиком, на крашеных половицах стоит тетя Вера. Полностью обнаженная. Волосы, по-прежнему, распущены по спине, плечам, груди. Дрябловатое ее тело, то ли за счет контраста теней, то ли удачного отсвета от зеркала выглядит на удивление выразительно. Мышцы ягодиц, бедер, кажутся крепкими и даже немного бугристыми. Белизну кожи подчеркивает резная, из темно-коричневого дерева, оправа. Тетя Вера обеими ладонями разглаживает живот, который изо всех сил пытается втянуть, задерживает руки на том месте, где когда-то была талия. Пытаюсь бесшумно скрыться за дверью, но она тотчас же пресекает мою попытку.

– Нарисуй меня. Ты же художник. Ведь я еще ничего.… Вот чуть-чуть живот выдается. Наверное, это от щей. Этот дурак, кроме щей ничего есть не желает. Такой это народ, хохлы…

Лишь после монолога она оборачивается ко мне. Лицо пьяное. Я в сомнении пожимаю плечами.

– Я дала своему снотворное, а твоя, я знаю, до завтрашнего вечера не придет. Если вообще…

Ее предсказание, словно обухом по голове, но я соглашаюсь, предупреждаю только, что буду рисовать отсюда, от двери своей комнаты. Самый удачный ракурс.

Постепенно процесс меня захватывает, Может быть потому, что получается все, что, возникло в сознании при первом взгляде. Все детали, не вяжущиеся с первым впечатлением, я отсекаю, выделяя те, которые ему созвучны и возникли в первые мгновения.

То, что вышло из-под моей руки меня устраивает. Вполне. Я удовлетворен как никогда. Почти торжественно протягиваю лист натурщице.

Тетя Вера несколько секунд держит мой шедевр перед глазами, затем роняет руку с рисунком вниз. Меня пугает ее вытянувшееся, еще более постаревшее лицо. Вероятно, в зеркале она видела что-то иное. Только сейчас замечаю, что у нее подкрашены губы и нарумянены щеки.

– Какое уродство, – бормочет она и, сгорбившись, медленно уходит с моей картиной в свою комнату.

Смотрю на часы. Очень поздно. Желания выходить из дома уже нет. Нет вообще никаких желаний. Раздевшись, забираюсь под одеяло, поворачиваюсь к стене и стараюсь уснуть.

Утром просыпаюсь не от звонка будильника, а от чьего-то прикосновения к плечу.

В комнате горит свет. Поворачиваюсь и просыпаюсь окончательно. Дядя Степа с какой-то жалобной улыбкой продолжает судорожно сжимать мое плечо.

– Я проснулся, а она лежит рядом, уже холодная…

– Кто? – не понимаю я.

– Моя.

Все еще пьян, или успел хватить с утра?

– Это не я, – жалобно оправдывается он. – Я никогда ее и пальцем не трогал. Никогда.

Вскакиваю, торопливо одеваюсь и вхожу в их комнату. Свет в спальне включен. Тетя Вера лежит на боку, лицом к стене. Я заглядываю в него. Спокойное лицо, закрытые глаза, слегка приоткрытые губы. Просто спящая женщина.

Выпрямляюсь, чтобы отругать старого алкоголика, но рука, случайно коснувшаяся ее лба, ощущает холод. Невольно отдергиваю ее и с ужасом смотрю на мужа покойной. Дядя Степа заглядывает мне в глаза. Отрицательно качаю головой.

– Может быть, позвонить в скорую? – спрашивает перепуганный мужик.

Я сам не знаю, что делать, но думаю, что нужно звонить в милицию. Дядя Степа, услышав такое предположение, отскакивает от меня. Мне кажется, что его бьет озноб.

– Ты не знаешь этих козлов! Им все равно, кого засадить!

Я пытаюсь успокоить его, но он категорически отказывается звонить, и даже выбегает из комнаты, чтобы не слышать моих доводов. Убедившись, что дядя Степа далеко я, собираюсь с духом и запускаю руку под подушку, на которой покоится голова тети Веры. От этого движения она чуть поворачивается ко мне, и я со страху теряю чувствительность пальцев. На наволочке виден след краски от румян. С трудом перевожу взгляд между подушками. Пусто. Поднять одеяло, у меня слабы колени – по обнаженному плечу догадыва– юсь, что она так раздетой и легла. Наконец, до меня доходит, где следует искать. Заглядываю вниз. Так и есть. Лист ватмана, рисунком вниз белеет на полу, под кроватью. Торопливо достаю улику, сворачиваю в трубку и выскальзываю в коридор. Сапожник сидит за своим низеньким, рабочим столом, заваленном обре– зками резины, кожи, ботинками. Глаза у него безумные…

Вызывать скорую и милицию приходится мне.

Наталья появляется уже после того, как мы с дядей Степой дали показания по поводу смерти тети Веры, а тело ее было увезено для вскрытия. После отъезда «официальных лиц» мы с ним выпили по стакану водки то ли «на помин души», то ли с перепугу, а скорее для того, чтобы снять стресс, и я уже не так болезненно воспринимаю позднее воз-вращение жены.

Известие о том, что тетя Вера умерла, на Наталью впечатления не производит.

– Ну, так ведь она уже старая!

Мне так не кажется и я готов возразить ей, но новость, которой она ошарашивает меня смещает все акценты. Оказывается, моя ненаглядная теща сделала ход достойный великого стратега – устроила свою бесценную девочку в местное экскурсионное бюро. Удар ниже пояса. Минут пять шагаю из угла в угол по комнате, пока, наконец, не прихожу в себя.

– Кем?!

– Экскурсоводом, – задиристо выдает мне Наталья.

Я в ужасе. Легкомысленность во плоти хлопает глазами и изображает недоумение. Что, собственно, в этом криминального?! Она давно мечтала пойти работать, где больше народа, больше впечатлений, где просто интересно…. Не может же она сидеть безвылазно в этой берлоге на грошах, которые я зарабатываю. Это не зарплата – подаяние. А если сраного журналиста не сегодня-завтра выпрут из редакции и жить будет вообще не на что? Зато сейчас мы можем снова перебраться в нормальную квартиру. Она хотя бы купит себе лишнюю пару чулок, за свой, а не за мамин, счет.… Да, мама помогла ей, попросила Игоря Петровича посодействовать. Он, как-никак ее дядя и еще руководит автопарком. Глупо не воспользоваться такой возможностью. Ездить она будет по области, и только после стажировки по дальним маршрутам. Никто никакого интима ей на этой работе не предлагает, там все взрослые и порядочные люди, если меня это так уж интересует. Меня, конечно, это очень интересует.

Смотрю в лицо Натальи, выражающее возбуждение и решимость и чувствую отчаяние от соб– ственной беспомощности. Разве возможно достучаться до разума восторженного существа, объяснить, что все это козни ее матери, которая спит и видит наш развод.… Изменить что-то можно только двумя спосо– бами – удавить ее без каких-то бы то ни было объяснений, или умолять, оставить эту затею. К сожалению, я не убийца.

Из-за угла жилого дома мне хорошо виден, подкатывающий к гостинице огромный, заполненный электрическим светом автобус – аквариум с его обитателями, копошащимися перед выходом. Среди них я вижу двух-трех хищников, лапы которых так и прилипают к ягодицам моей млеющей от восторга жены. Убеждаю себя, что это галлюцинации, что лицо ее светится от предстоящей встречи со мной, а не от сомнительного удовольствия…. Помогает плохо. К сожалению, я не сумасшедший и не могу абстраги– роваться до полной изоляции, Видимо, из категории вечно и во всем сомневающихся. Вроде Кощея Бессмертного, по глупости вручившего в чужие руки яйцо, с заключенной в нем душой и ползающего следом за вершителем своей судьбы, мочась в штаны от каждого подозрительного движения …

У нас гостья. Подруга моей жены и ее коллега по работе. Елена. Подвижная, с любопытствующими глазками. Определенно без комплексов. Внешне, пожалуй, симпатичная, но мне она не нравится. Может быть, из-за своей беспардонности. Пришли они раньше меня, с бутылкой вина и парой цыплят в упаковке. Приготовить цыплят табака, конечно же, доверяют мне, однако Елена достает меня советами прежде, чем я приступаю к приготовлению. Мне иногда нравится готовить, но сейчас желания нет, и шедевра не получа– ется. Цыплята немного подгорают. Правда, в сочетании с вином недостаток не слишком заметный. То, что я не притрагиваюсь ни к своему кулинарному шедевру ни к вину, похоже, никого не волнует. Интересно, если бы я упал в голодный обморок, моя жена за-метила бы это? Зато она завороженно смотрит в рот новоявлен– ной подруги. Из ее богатой информации об амурных делах в этой конторе я понимаю, что сама она там не промах и похоже ей нравится исполнять роль наставницы начинающих. Сегодня это моя жена. К чему приведет такое шефство догадаться несложно, правда не совсем понятно, почему информация идет открытым текстом. Чтобы не пребывал в иллюзиях ее муж? После окончания ужина они, уже запершись в ванной, продолжают общение, а когда дверь открывается, я чувствую запах табачного дыма. Никогда раньше я не видел свою жену курящей и сигарета в ее губах мне кажется инородным телом. Уже на грани срыва я предлагаю проводить гостью до дома – зимой ночи у нас темные… Она тотчас соглашается.

Озадачивает меня Наталья, она тоже не против.

На улице Елена подхватывает меня под руку, ссылаясь на скользкие тротуары, и сверяется, не слишком ли она нас утомила. В ответ на мое невразумительное мычание тихо, но уверенно произносит:

– Имею право.

Никаких ее прав я не оспариваю, мне хочется лишь поскорее избавиться от липучки. К счастью до ее дома совсем недалеко. Правда она еще успевает рассказать пару анекдотов и, конечно, на сексуальную тему. Не мешало бы ее придушить, на всякий случай. В подъезде Ленка неожиданно притискивает меня к стене. От нее несет никотином. Не успеваю понять, что бы это значило, как она прилипает своими губами к моим, потом откидывает голову.

– Пойдем ко мне. Послушаем музыку и все остальное. Пусть Наталья немного отдохнет от тебя.

Я молча отодвигаю ее к перилам.

– Как хочешь! – произносит шалава и, забросив сумку через плечо, поднимается на следующую площадку. Смотрит на меня сверху с презрением.

– Не будете вы жить вместе. Достал ты ее.

Я срываюсь к выходу.

– Не сходи с ума, ревнивец, – успеваю услышать я ее напутствие.

Эта новая подруга Натальи как раз второй сапог к паре. Нетрудно догадаться, к чему приведет ее наставничество. По пути захожу в гастроном, за «лекарством» от депрессии, но еще издали вижу мать моей жены и сдаю назад. Этой встречи, после которой никакое зелье не поможет, мне только и не хватало.

В квартиру я вхожу как можно сдержаннее. В прихожей Наталья. Лицо слегка порозовевшее, с блеском в глазах, который при моем приближении куда-то теряется. Прохожу мимо телефона и слышу частые гудки, поправляю еще теплую трубку и вопросительно смотрю на жену.

– Звонила матери, – объясняет подлая женщина.

Я смотрю на ее невозмутимую физиономию и вижу на ней убежденность, что она никому ничего не должна.

В ванной комнате я сдираю с себя одежду и лезу под холодный душ.

Весь вечер пытаюсь взяться за картину. Это мой допинг. Дело совершенно не клеится, рука не слушается, а улыбка женщины в разбросанной постели кажется мне издевательской. Зря я не придушил Елену в ее же подъезде, или в ее же квартире за чашкой кофе. Под музыку Вивальди. Или «после совместного распития спиртных напитков», как излагают в ежедневных милицейских сводках. Кто нынче ищет пропавших без вести… Или в постели. Нет, в постели мне не потянуть, так же как и в подъезде, как и в квартире, как и за чашкой кофе.… Бросаю карандаш, иду на кухню. Ставлю посуду в раковину и открываю кран. Вода тонкой струйкой скользит по фарфоровой стенке, смывая крупинки кофе на дно, где они кружатся в дьявольском хороводе. Интересно, как бы сложилась моя жизнь тогда? Впрочем, к чему этот бред, какой из меня убийца, одной тети Веры хватит на все оставшиеся дни. И причем здесь Елена…. Мало ли таких, раненых при рождении …Возвращаюсь в комнату. Жена в рейсе. Или в чьей-то постели. Уже 21 час 30 минут. Сходить в кино? Не усижу и до середины сеанса. Правда выйти в люди повод есть – у нас кончился сахар. У кассы гастронома очередь, но она меня устраивает, хорошо бы еще продавщица оказалась стажером.

Уже на площадке смотрю на часы. 22. Еще не открыв дверь, представляю, как моя сожительница станет объяснять свое позднее возвращение. Наверное это снова будет аварийная ситуация или проколотое колесо, которое водителю долго не удавалось снять со ступицы или с чего там…. Вхожу в комнату. Никого. Становится интересно. Подхожу к окну, оглядываю пустынную улицу и швыряю пачку соли на стол. Разворачиваю «Литературную газету» и падаю в наше единственное кресло…

Сергей Щипачев тревожится за человечество: «Она характером прямая кому-то третьему верна» …

Вначале Наташка показалась мне просто симпатичной девчушкой и никаких эмоций у меня не вызвала. Правда, я поцеловал ее в прихожей, но это скорее из озорства – оба были слегка навеселе. Увести ее к себе в общежитие, в тот вечер я и не пытался, хотя комната была свободна. А зря. Ее с первого дня надо было драть как сидорову козу, может быть, на этом бы все и закончилось. Да, я не знаю, по какой причине отпустил тогда ее с миром.

Она с первого дня знакомства была подозрительно покорна. Детские желания вкусить запретного плода или тонкий расчет? Теперь-то я знаю, что второе.

Покончил жизнь самоубийством французский писатель Анри де Монтерлан. «При-знайтесь, разве вас не приводит в отчаяние, что в наше время человеческие ценности, которые мы защищали, осмеяны и втоптаны в грязь?…»

Сегодня я жду женщину, может быть с работы, а может быть из чужой постели, которую, по непонятному мне самому признаку выбрал из моря подобных. Да и я ли выбирал? Казалось, я, как мог руками и ногами отбивался от этой радости.

«…Что осталось от семьи?…институт семьи и брака находится на грани банкротства…Семья, последний оплот достойного человеческого существования, единственная обитель счастья и душевного равновесия, переживает кризис…»

Смотрю на часы. Кризис усугубляется – уже без пятнадцати одиннадцать. Ложусь, не раздеваясь, на

диван, и закрываю глаза. Уснуть вряд ли удастся, тем более что недавно проспал два часа… Нужно бежать, пока не поздно, хотя бы из чувства самосохранения, иначе, в один из таких вечеров я тоже приду к окончательному и бесповоротному выводу, что все человеческие ценности втоптаны в грязь…

Дверной замок щелкает только около часу ночи.

– Не спишь? – удивляется вошедшая женщина.

От нее веет ночной прохладой. Я молча курю, не отрывая взгляда от потолка.

– Ты что, волновался за меня? – шелестит ее голос, и я чувствую холодные ладони на своих щеках.

– У нашего «Икаруса» заклинило двигатель…,– голос Натальи немного звенит.

Какая-то необычность в только что испытанном ощущении беспокоит меня, и я не вникаю в монолог. Смотрю на ее руку и столбенею. Перстень с розовым камнем. Я еще толком не вспомнил, где его видел, но меня уже прошибает пот. Конечно, этот камень я видел на руке парня, с которым она танцевала в ресторане. Чувствую, как усмешка кривит мои губы.

– Нравится? – спрашивает Наталья, проследив мой взгляд, и почему-то краснеет.

Отталкиваю ее, и встаю с дивана.

– Неужели ты думаешь…Бог мой! – в ее голосе явно фальшивые нотки, она обхватывает свое лицо ладонями. Театр миниатюр!

Дальше следует монолог с анализом моего отношения к ней, благороднейшей и вернейшей из жен. В этом монологе я тиран, психопат и, вообще, засранец…

Я не вникаю в этот перечень, меня угнетает другое. Я понял, что никогда не верил ей. Не верил, когда, спотыкаясь, мчался с работы домой. Не верил, даже когда ее руки обвивали мою шею, а я считал себя избранником небес. Наконец-то я понимаю, что супруга моя обыкновенная женщина, то есть существо коварное и ненадежное. И еще я понимаю, что не смогу ее бросить, пока нахожусь в параличе воли, что не готов к такому подвигу.

Неожиданно я заявляю, что еду в командировку, в Ленинград. Поезд через час…. Задерживаюсь на минуту в дверях, проверяю, все ли документы с собой, не забыл ли деньги…

По дороге на вокзал захожу в рюмочную и заказываю стакан водки. Как обезболивающее. Поезд до Московского вокзала идет без остановок и это большая удача. Выпрыгнуть на ходу вряд ли получится.

В Ленинграде звоню в общежитие, умоляю рассвирепевшую вахтершу (голос незнакомый) пригласить к телефону Милену. Минут через пять тот же голос, но уже с явным удовольствием сообщает мне, что в общежитии она больше не проживает. Адрес не-известен. Новость действует отрезвляюще. Вешаю трубку и перестаю понимать, зачем я здесь. Если бы звонок с вокзала был удачным, это было бы бегство. А так… Странно, но то, что встреча с Миленой не состоялась, меня не огорчает. И даже напротив... Никакой логики. Я и диск телефона накручивал, путаясь в цифрах и мыслях. Смотрю на часы. Кроме как к Женьке податься вроде бы и не к кому. Первые трамваи уже пошли, и я отправляюсь на остановку... В пустом вагоне, устраиваюсь в укромном уголке. В поезде уснуть, не удалось – может быть, успею подремать. Не получается отдыха и здесь. По су-ти, это насилие над организмом, который никак не может взять в толк – к чему все эти страдания.

Дверь на мой звонок открывает Женька. Вид озадаченный.

– Не ко двору? – подозреваю я.

Тот сразу же делает приветливое лицо, тащит в прихожую, помогает снять куртку. По пути на кухню оправдывается, что квартира еще не обустроена. Явно скромничает. Я лезу за обеденный стол, в расчете, как минимум, на кофе, но он, прихватив чашки, тащит меня в комнату, где указывает место в одном из кресел у небольшого столика. На письменном у него машинка и куча бумаг. Творческий беспорядок.

– Работаю, – поясняет он.

Та часть квартиры, которую я вижу, мне нравится. Не очень роскошно, но вполне прилично. Правда и эти удобства для меня неожиданны. Может быть потому, что никогда не замечал в «старшем брате» поползновений к комфорту. Аскетизм был ему больше к лицу.

– Мне самому-то все это неважно, но, знаешь ведь, у женщин свои взгляды, – как будто читает он мои мысли.

– Ты что, женился? – почему-то удивляюсь я.

Женька разливает кофе и отвечает не сразу.

– Пока нет…

Я с укором к самому себе думаю о том, что ни разу не поинтересовался, чем и как он живет. То, что он купил квартиру – все, что я знал. Помогли, наверное, родственники, о которых я тоже никогда не слышал. Вероятно, из угрызений совести спрашиваю, доволен ли он своей работой. Он косится на меня.

– А ты знаешь, где я работаю?

¬– В каком-нибудь издательстве, – предполагаю я.

Он кивает.

– В детском.

Вопросительно смотрю на него, не зная, хорошо это или плохо работать в детском издательстве, затем принимаюсь за кофе, так и не выразив своего отношения к услышанной новости.

– Я люблю детей и, мне кажется, понимаю их, – догадывается Женька о моих со-мнениях.

Наверное, мне следовало порадоваться за него. Отодвигаю свою опустевшую чашку, собираюсь высказать одобрение, но вижу, что Женька к своему кофе не притрагивается, и только сейчас замечаю, что он одет по-дорожному.

– Ты куда-то собрался? – догадываюсь я,

– Полчаса еще есть. Должны прислать машину. Еду в Зеленогорск, на открытие объекта. Ты можешь пока отдохнуть.

Идея отдохнуть мне нравится, но я не понимаю, о каком объекте идет речь.

– Пионерского лагеря, – усмехается он над моим недоумением и неожиданно поднимает взгляд. За моей спиной кто-то стоит.

– Мой стажер…

Еще не обернувшись, я уже знаю, кто это. Милена. Оборачиваюсь. Она стоит в проеме двери второй комнаты. Красивая, спокойная. Кивает мне. Инстинктивно хватаю чашку, забыв, что кофе кончился. Никаких эмоций – просто элемент неожиданности.

– Вам пора собираться, бутерброды я приготовила.

Женька, принявшийся что-то разыскивать по ящикам письменного стола, бормочет, не поднимая головы.

– Он не спал всю ночь. Пусть отдохнет. К полудню я вернусь.

Меня выбрасывает из кресла. Невнятно объясняю, что у самого в Питере дел навалом, некогда рассиживаться. Надо навестить тетушку – что-то прихворнула, да и в университете напомнить о себе не мешает.

На площадку я протискиваюсь первым. На Милену я больше не смотрю и не знаю выражения ее лица. Да и каким оно должно быть? Скорее всего, нейтральным. По дороге к машине убеждаю Женьку, что мне тоже полезно побывать в пионерском лагере, тема актуальная. Можно и в свою газетенку что-то тиснуть.

–У тебя проблемы? – открывая дверь серого автомобиля, в лоб спрашивает он.

– Да так…житейские мелочи.

Мы оба садимся на заднее сидение. Здесь же он пристраивает свой огромный желтый

портфель.

– Женщины проще и естественнее, чем мы о них думаем. Плутаем среди берез, которых нет, – непонятно к чему бормочет он.

У меня нет желания вникать в опасную тему, и я отворачиваюсь к окну.

– Какие у тебя планы здесь? – после паузы спрашивает Женька.

– Никаких. Если успею, заеду к Лехе.

– Ты знаешь, где он?

– Нет. Думал, знаешь ты.

Женька некоторое время сосредоточенно смотрит на меня.

– Из академии его отчислили.

– Какой академии? – не понимаю я.

– Художеств. Заканчивал уже второй курс. Может, ничего бы и не раскрылось, но он, пьяный, явился к Плешнеру и устроил обличительный суд. В своем духе. Выгнали, отовсюду…

– Уважаю, – отзываюсь я.

– За то, что дурак?– интересуется Женька.

– За принципиальность.

– Ты его оправдываешь, потому что вы, с ним… одного поля!

Мне кажется, что наш разговор об Алешке больше напоминает ширму. Чтобы не вникать в другую тему.…

Несколько минут он смотрит в окно и я, в свою очередь, принимаюсь изучать за-оконные картинки.

На календаре еще весна, а день начинается как летний. Теплый и солнечный. За городом, у одного из дачных домиков, мы берем еще одного пассажира– седоволосую худенькую женщину в приталенном костюме серого цвета. Почти в тон автомобиля. Она представляется работником отдела народного образования. Тетенька оказывается, на счастье, компанейской и до самого Зеленогорска развлекает нас анекдотами. Очень кстати. На некоторое время даже завязалась дискуссия о месте анекдота в народном творчестве.

К открытию лагеря мы опоздали. Женьку это не особенно расстраивает. Ему интересен сам лагерь и впечатления детей. Где ему удастся обнаружить детей, я не знаю – заезда еще не было, и кто присутство– вал на церемонии открытия непонятно.

Лагерь красив благодаря сосновой роще, в которую внедрены современные построй-ки. И они не создают дисгармонии, – бетон, стекло, стволы деревьев, песок.…И озеро за моей спиной.

Женька решил меня трудоустроить и предлагает взять, у кого-нибудь интервью. Хорошо бы у вожатых. Какой ни будь симпатичной девчушки. Я согласно киваю головой, но сомневаюсь, что это желание, у меня возникнет. Да и не у кого. Мы договариваемся встретиться у машины, и я отправляюсь к озеру.

Бреду по шуршащему песку вдоль кромки колеблющейся воды. Погода спокойная и на дне видны малейшие песчинки. От моей тени испуганно бросаются в глубину стайки рыбешек, которых без солнечного света, пожалуй, было бы и не разглядеть. От бессонной ночи в теле неприятная слабость, а в голове тупость. Скорее всего, врожденная. С удовольствием поспал бы, где ни – будь, за одним из теплых валунов. Прохожу мимо строений лагеря. Игровые павильоны, солнечные, светлые палаты…. Жаль, что уже вышел из детского возраста. Почему дети не существуют как самостоятельный подвид? Кончилось детство – кончилась жизнь. Хотя, бывает и так, но везет не всем.