Текст книги "Весёлая дорога"

Автор книги: Владимир Арро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Май в Ташкенте

Когда я уезжал в Ташкент, про меня говорили: «Какой счастливый. Природой полюбуется». Мне советовали: «Ты больше на природу смотри. Она красивая».

Я и сам понимал, что в Узбекистане прекрасная природа. Я думал про солнце, про цветущие тюльпаны и про клубнику, которая вот-вот будет стоить восемьдесят копеек килограмм. Такой мне представлялась природа этого края.

Кто бы мог подумать, что природа в эту весну покажет себя совсем с другой стороны, что не до клубники и не до тюльпанов нам будет и вообще не до любования.

За двадцать четыре часа до нашего приезда Ташкент содрогнулся от мощного подземного толчка. Закачались и рухнули многие дома, судорога прошла по всем зданиям города. К счастью, все жители успели выбежать на улицы. Выбежали – тут и остались. Всю ночь и весь следующий день люди вытаскивали свои вещи из-под развалин. Даже те, у кого дома уцелели, боялись в них заходить – ещё бы, город время от времени трясло и качало. Никто не знал, чего ждать от природы, каждую минуту она могла что-нибудь выкинуть. Такая щедрая, нежная, жизнеобильная природа Ташкента стала вдруг непостижимой, загадочной.

* * *

Всем, кто имел слабые знания по географии, в Ташкенте в мае было особенно тревожно. Они не только сами путались, но и путали других. Одни говорили, что под городом впадина, другие – что море, а третьи – что вулкан. Особенно они любили говорить про японских рыбок. Те рыбки перед землетрясением окрашиваются в другой цвет.

Тогда для всех приезжих и для местных жителей, кто имел пробелы в знаниях по географии, началось обучение.

За наши знания боролась вся Академия наук, городские власти и особенно начальник сейсмической станции «Ташкент» Валентин Уломов. Он постоянно выступал по радио, по телевидению и в газетах. Его полюбили. Все к нему так привыкли, что даже, ложась спать, звонили ему по телефону, чтобы он пожелал спокойной ночи.

От учёных мы узнали многое. Так, мы узнали, что северо-восточнее города расположен хребет Каржантау. От него и раньше происходили землетрясения. Одни участки земной коры опускаются, другие подымаются. Пласты давят друг на друга, им тесно, как пассажирам в автобусе. И когда одному какому-нибудь пласту становится совсем невтерпёж, он собирает все силы, поднатуживается и начинает распрямляться. Вот тогда-то люди, которые живут наверху, и начинают падать со своих кроватей на коврики, выбегать босиком на улицу и кричать: «Ну и тряхнуло!».

Так было и со мной.

* * *

Когда тебя выбрасывает из тёплой постели на пол, не знаешь, кого и ругать. На море, понятно, во время качки ругаешь ветер. На дороге, когда трясёт, шофёра. Дома, когда течёт из трубы, жилищную контору. А тут кого ругать?

Я вам должен сказать – это очень непривычно и даже страшновато, когда ругать некого. Может быть, поэтому вначале и была у людей такая растерянность.

Но потом всё выяснилось. Оказалось, что причина всех наших волнений – энергия. Та самая энергия, которая накопилась за сто лет в земных пластах. Мы стали ругать энергию.

И ещё мы узнали, что толчки бывают вертикальные и горизонтальные. Горизонтальные – хуже, от них совсем житья нет. Но и вертикальные – дрянь.

Всем, кто у меня теперь спрашивает, не было ли в земле трещин, я отвечаю: «Ты соображаешь? Ведь были одни вертикальные толчки!».

* * *

В Ташкенте в те дни можно было поставить кровать на центральной площади, и никто не сказал бы тебе, что ты свихнулся.

И ещё можно было много разных вещей.

Например, мы с товарищем залезли в фонтан и умылись. Товарищ даже вычистил зубы.

В парках можно было ходить по газонам.

На трамвайной остановке есть шашлык на палочке.

Ходить посреди улицы рядом с автомобилями.

Ребятам можно было находиться на улице до каких угодно часов.

* * *

В мае все особенно ясно поняли, какая у нас хорошая и добрая армия.

Сначала был первомайский парад. По городу катились бронетранспортёры, проплывали ракеты и шагал, гремя на все стороны, сводный духовой оркестр.

Потом военные поставили технику в надёжные места, переоделись и пришли в город совсем по-другому. В машинах у них были брезентовые палатки. Солдаты забивали в асфальт острые колья, натягивали верёвки, и прямо на глазах у горожан вырастали палаточные городки. На каждой палатке мелом написали номер той квартиры, в которой раньше люди жили. Некоторые захотели, чтобы была написана и их фамилия. Им, конечно, пошли навстречу.

Были также палатки с надписями: «терапевт», «хирург», «приём телеграмм», «бытовые услуги».

Потом военные привезли старые танки. Они понадобились для того, чтобы сломать негодные дома. Делалось это разными способами. Одни танки врезались всей своей массой в дом и обрушивали его на себя. Другие цеплялись тросом за самую главную балку, тянули её, и дом обваливался сам. Всеми операциями, конечно, руководили генералы.

Советская армия также охраняла сон уставших людей. В палатке и так-то спать не очень удобно, но если ещё за брезентовой стенкой кто-нибудь начнёт кричать или включать транзистор, то станет совсем противно. Поэтому до рассвета шагали по улицам солдатские патрули.

* * *

Историю ташкентского землетрясения можно было бы, пожалуй, проследить по вывескам, плакатам и объявлениям. Вот некоторые из них:

«Дом аварийный. Не входить!»

«Баня не работает». «Лекция отменяется». «Концертов не будет».

«Потерявшие жильё студенты и профессорско-преподавательский состав вместе с членами их семей приглашаются на жительство в спортивном зале».

«Ташкентцы! Все силы на борьбу с последствиями землетрясения! С нами вся страна!»

«Всем студентам филфака явиться к девяти утра в рабочей одежде».

«Состоится лекция». «Баня работает». «Во дворе есть плов».

«Ташкент скоро будет лучшим городом страны. Ташпи, стройфак».

* * *

Самыми изобретательными людьми в эти дни были люди в так называемой сфере обслуживания.

Разрушен магазин? Ну и что же? Торговать-то надо. И тут же, на асфальте вывешиваются на вешалках платья, плащи и штаны. Рассматривать их здесь даже удобней.

Обвалился ресторан? Но есть-то надо! И вот уже котлы и жаровни вынесены на улицы, дымится плов, благоухает шашлык, удивлённые повара впервые разглядывают своих клиентов. А есть-то на улице ещё вкусней!

Трещит потолок в здании телефонного узла? Но вызовов стало в двадцать раз больше. Телефонистки держат над головами фанерные листы и как прежде сообщают в трубочку: «Москва на линии, говорите!».

Безаварийно работал транспорт, продолжалась подача электроэнергии, нормально действовали водопровод, канализация, газ. В некоторых домах газ работал так хорошо, что даже стены домов удерживались на месте только благодаря газовым трубам.

От сферы обслуживания зависело многое. И главное – хорошее настроение горожан. Представляете, если бы кому-нибудь не досталось булки? Или не принесли бы газету? Но всё было нормально.

Вот что значит сфера обслуживания! Недаром говорят, что её надо поднять на ещё бо́льшую высоту.

* * *

Старое уходило из Ташкента безвозвратно. С утра до ночи трещали доски, лязгал кирпич. Говорят, что из щелей разбегались растревоженные скорпионы.

Люди прощались со старым без сожаления. Валялись в куче мусора ржавые кастрюли, плыли по каналу этажерки и сундуки.

Одна бабка говорила:

– Эх, огородика мне моего жалко!

А мужчина отвечал:

– Огородика!.. Понимать надо: в воротах Азии живёшь!

Но моё внимание привлёк один старый узбек, который обосновался с семьёй на газоне возле телецентра. Как и все, он поставил палатку. Рядом с ней он соорудил и забор. Но этого ему показалось мало. Сквозь решетчатый забор прохожим было видно всё, что делалось возле палатки. Тогда старик навесил на него листы старой фанеры с рекламных щитов. Получился дувал – стенка, отгораживающая улицу от дома. Конечно, дувал – пережиток. Чего там прятать от всех людей. Жить надо открыто и никого не бояться.

Но существует национальная традиция, привычка. Вот я и задумался: в суматохе восстановления, в порыве энтузиазма всё ли старое надо так решительно отметать?

* * *

А природа не успокаивалась. Природа всё хотела, чтобы её изучали.

Сотрясения почвы происходили ежедневно, особенно сильные – по ночам.

Когда находишься в комнате, да ещё высоко, да ещё в горизонтальном положении, становишься чувствительным, как сейсмограф. Регистрируешь даже самые маленькие толчки.

Кто живёт на больших магистралях, тот знает, как от проходящих машин дребезжит в буфете посуда и мелко трясётся пол. Вот это и есть эффект от слабого подземного толчка. Ну, а сильные, в шесть – семь баллов, даже и сравнить не с чем. Комнату, как и весь дом, шатает в разных направлениях, аритмично. Вероятно, как-нибудь так тренируют космонавтов.

Пятого мая природа продемонстрировала ещё одно своё явление – ураган. Скорость ветра была двадцать три метра в секунду, что означает восемьдесят километров в час. Этот бешеный экспресс пронёсся над городом, сорвав железные крыши, выворотив деревья, перепутав провода.

Ну, а в добавление ко всему в день нашего отъезда затмилось солнце. Стало прохладно и сумрачно. Почти все горожане достали из сумок и портфелей чёрные стёкла. Каждый понимал, что к землетрясению это не имеет ни малейшего отношения. Но я видел, как одна женщина перекрестилась.

И я подумал: как плохо быть невеждой в наши дни. Уж если наука не научилась ещё с некоторыми отдельными явлениями бороться, то по крайней мере она умеет их объяснять.

* * *

В те дни в газетах было много волнующих материалов о Ташкенте. Ташкентцев очень хвалили – за мужество, за организованность, за дружбу. Правда, некоторые журналисты уж слишком удивлялись: «Смотрите-ка, сам выбежал, да ещё больного соседа вынес. Вот люди!» Или: «Айда молодец, потеснился и чужую семью впустил. Понимаете – чужую!» Или ещё: «Целый день бесплатно работал! Как его после этого назвать? Да герой!»

Не надо всему этому удивляться. Мы что – с луны свалились? Или нет у наших людей за плечами опыта больших испытаний?

Ключи от Ташкента

И всё-таки жизнь в Ташкенте во время землетрясения была удивительной.

Каждый день готовил тебе какие-нибудь сюрпризы.

…Все, кому я потом рассказывал об этой истории, махали на меня руками и говорили некрасивое слово «врёшь». А чего мне врать-то, с какой стати, у меня нет даже желания преувеличивать. Если я чуть-чуть и сократил происшедшие с нами события, то это лишь для того, чтобы не показаться болтливым.

Однажды, когда мы с товарищем вышли из автобуса, нас остановила молодая женщина.

– Простите, – сказала она, – мы сейчас вместе ехали, я случайно слышала, как вы говорили между собой, и поняла, что вам негде жить.

– Да, это верно, – ответили мы. – Гостиница у вас теперь переполнена, но что же делать, такое время, да мы и не в обиде, многие ведь ночуют на улице…

– Вы ведь из Ленинграда?

– Из Ленинграда.

– Будем знакомы, меня зовут Наташа. Знаете что, у меня есть предложение – приезжайте жить к нам. Нет-нет, серьёзно, прямо сейчас и поезжайте, я вам всё объясню, вы найдёте…

Она протянула нам маленький французский ключик, а потом достала записную книжку и, пока мы говорили «неудобно», «как же это получается» и прочее, нарисовала нам план.

– Располагайтесь как дома, – говорила Наташа. – Мойтесь в ванне. В холодильнике найдёте еду. А вечером мы навестим вас с моим мужем Лёшей. Договорились?

Не успели мы сказать спасибо, как она исчезла. Мы ещё долго рассматривали ключ и листок, на котором было изображено, как нам ехать.

Через двадцать минут мы прибыли в новый район Ташкента, который называется Высоковольтный массив. Мы на цыпочках поднялись на верхний этаж нового кирпичного дома и бесшумно открыли квартиру номер двенадцать. Мы боялись, чтобы соседи не заподозрили что-нибудь худое, потому что чувствовали себя в этом доме лишними людьми.

В квартире было много книг, красивой керамической посуды и различных засушенных растений.

Мы сделали всё, как велела хозяйка: умылись, поели и уселись ждать. Вечером появились Наташа с Лёшей, а с ними ещё несколько человек. Квартира наполнилась голосами. Хозяева торопились.

– Вы извините, мы на минуточку, – сказали они нам. – Мы здесь сейчас не живём, а живём вместе с мамой, в палатке. Она боится землетрясения, и мы не хотим её оставлять одну.

– Да, но позвольте… – сказал я.

– Нет, нет! – перебила Наташа. – Пусть вас ничто не смущает! Вот здесь маринованные грибы, а здесь консервированные фрукты. Это мы сами делали.

– Но, может быть, мы…

Нам не давали и слова вставить.

– Всё в порядке! – сказал Лёша. – Мы уже уходим, не станем вам больше мешать. Возьмём только гитару. А вот вам на всякий случай наши рабочие телефоны, если что-нибудь будет нужно – звоните.

Я не выдержал:

– Слушайте, может быть, всё-таки мы уйдём?

– Нет, нет и нет! Не скучайте. Мы пошли. Только одна просьба: на первом этаже живёт хорошая женщина Наталья Ивановна. Знаете, она очень боится толчков. Так вот если она постучит по трубам парового отопления, сбегайте вниз, побудьте с ней.

– Понимаем, понимаем! – сказал я. – Непременно! Всё сделаем.

Через минуту шумной компании как не бывало. Откровенно говоря, нам стало грустно, что они ушли. Мы сидели одни в полном молчании, листая самые интересные журналы и книги. Даже не хотелось ни о чём говорить. Идти куда-нибудь было уже поздно.

Через некоторое время раздался звонок.

Мы помчались бегом к входной двери. На пороге стояли совсем молодой мужчина и совсем молодая женщина.

– Здравствуйте, – сказали они. – Мы живём ниже этажом, в квартире девять. Нас зовут Эля и Глеб. Мы слышали, что вы из Ленинграда. Пойдёмте к нам?

– Да, но мы… – начали было мы.

– Пойдёмте, пойдёмте! К нам пришли гости, у нас есть музыка и много вкусных вещей.

Отказываться было бесполезно. Я закрыл дверь, а ключик положил себе в карман.

Через полчаса мы со всеми перезнакомились, стали разговаривать и петь. Глеб оказался геологом и альпинистом. Он очень интересно рассказывал о восхождениях и даже показал нам золотую медаль. Мы и не заметили, как наступила ночь. Гости стали понемногу расходиться. Мы тоже встали, но Эля с Глебом воскликнули:

– А вы куда?

– Мы к себе… то есть наверх… мы в квартиру двенадцать.

– Нет уж, – сказал Глеб, – оставайтесь у нас.

– А как же мы… – сказал я.

– Нет, нет, – перебила Эля. – Я вам уже и постелила. Что же это вы будете там одни…

Наутро я вскочил с постели и понял, что хозяев нет дома.

– Эй, подъём! – закричал я. – Нас опять бросили!

На столе лежала записка, а на записке – французский ключ.

«Ребята, – писали нам Эля и Глеб, – еда в холодильнике. Мы ушли на работу. Если что-нибудь понадобится, вот наши рабочие телефоны. Итак, до вечера! Да, одна просьба: в квартире номер три живёт хорошая женщина Наталья Ивановна. Она очень боится даже слабых толчков…».

Дальше шла просьба не оставлять одну Наталью Ивановну, если она постучит по трубе.

Теперь у нас было два ключа. Один я положил в левый карман, другой – в правый, чтобы не перепутать. Мы приняли душ, потому что в Ташкенте уже с утра жарко. Потом мы сели пить чай. Едва мы сели пить чай, как вдруг в углу комнаты раздались три звонких удара.

Мы вздрогнули, нам показалось, что дом покачнулся, и в чём были мы ринулись к входной двери, а потом – через десять ступенек – вниз!

Нам открыла приятная пожилая женщина, она улыбалась как ни в чём не бывало и всё повторяла:

– Прошу, прошу…

– А что, разве тряхнуло? – спросил я с тревогой.

– Да не-ет, голубчики, – рассмеялась Наталья Ивановна. – Сегодня, слава богу, спокойно. Я постучала потому, что у меня уже завтрак готов.

И она вынесла из кухни целое блюдо горячих лепёшек.

– Ну, как вам Ташкент? – спрашивала Наталья Ивановна, когда мы сидели и пили чай с душистыми лепёшками. – Не страшно?

– Да что вы! – сказали мы. – Совсем нет!

– Ну-с, так, – сказала Наталья Ивановна, когда мы позавтракали. – Я сейчас ухожу, а вы, значит… Только замок у меня капризный, к нему надо привыкнуть…

И протянула нам… понимаете что? Ну вот.

Через несколько дней нам предложили номер в гостинице, но мы остались жить в доме на Высоковольтной.

…Все, кому я потом рассказывал об этой истории, махали на меня руками и говорили некрасивое слово «врёшь». А чего мне врать-то, с какой стати, у меня нет даже желания преувеличивать. Если я чуть-чуть и сократил происшедшие с нами события, то это лишь для того, чтобы не показаться болтливым.

Самые весёлые люди на земле

Я – весёлый человек. Товарищ мой – весёлый человек. Но по сравнению с этими стариками мы просто рыбы. Кролики. Даже ящерицы. С нами умереть можно от скуки, оказывается. Мы даже от щекотки не можем так рассмеяться, как смеются от одного слова эти старики.

У каждого из них свой способ смеяться. Зато можно каждого отличить в толпе смеющихся людей. Гаиб Ташматов смеётся мелкими и чёткими смешками. У него в горле, возможно, есть какой-то шарик, как в милицейском свистке.

Мирза Ахмет-Насреддин растягивает каждый свой смешок в длинный, чуть хрипловатый на конце период. При этом он чётко выговаривает: «Ха-а! Ха-а! Ха-а!»

За то время, в которое Гаиб-ака уронит пять – шесть смешков, Мирза-ака успеет вытянуть одну, но зато большую смешину.

Житель Коканда без труда узнаёт и других весельчаков своего города по их смеху.

– Конечно, – скажет он, – о чём тут спорить! Это смеётся Обл-ака Норматов. А это Ергаш-турдали.

Старики сидят кружком в чайхане на ковре.

Смех – их профессия. Они называются аскиябазы, или просто аскиячи.

Гаиб Ташматов смеётся уже полсотни лет. Он начал смеяться ещё во время первой мировой войны и ко второй добился высокой квалификации. Сейчас, в годы разрядки международной напряжённости, Гаиб-ака достиг совершенства. Его смехом заинтересовался государственный университет. Доктор филологии, профессор Расул Мухамедов, написал несколько научных статей. Московская фирма «Мелодия» была потрясена его смехом и записала на пластинку все до последнего смешка.

Однажды Гаибу Ташматову и его коллегам предложили смеяться подряд 53 дня, переезжая из города в город.

Их было восемь человек. Смеялись, сменяя друг друга. Вместе с ними хохотала вся республика.

Хохотали рабочие и знатные хлопкоробы, студенты и преподаватели, милиция и врачи. Президиум Верховного Совета и команда «Пахтакор». Так заразительно смеялись восемь аскиябазов, восемь хитрых аскиячей.

Об этом даже сохранился соответствующий документ:

«Выдана настоящая справка тов. Ташматову Гаибу в том, что он активно участвует в работе научных экспедиций Ташкентского государственного университета по сбору и изучению узбекского устного народного творчества «Аския». Тов. Ташматов Гаиб неоднократно выступал перед народом со своим репертуаром, дал богатый репертуарный материал, нужный для научной экспедиции. Показал себя как профессиональный мастер художественного слова. Ректор проф. Садыков А. С.».

Что же нужно, чтобы расхохоталась тысячная толпа?

Во-первых, нужен чайник зелёного чая.

Во-вторых, пиала.

Затем аскиячи усаживаются в кружок с постными, скучающими физиономиями, с отсутствующими взглядами и пьют чай.

Потом один из них, обращаясь к другому, говорит:

– Мирза-ака!

А тот отвечает:

– А?

И тогда первый ему, Мирзе, скажет что-нибудь такое неожиданное, такое хлёсткое, что все вздрогнут от приступа смеха.

А Мирза ответит ещё похлеще.

А тот ему. А этот ему… А третий добавит. А они вдвоём третьему. И – началась аския!

Аския – это соревнование острословов, дуэль смехачей.

Не один чайник чая сменит умирающий от смеха чайханщик, не один раз вспорхнут голуби от оглушительных взрывов смеха. Только поздно, за полночь, разойдутся усталые, изнемогающие слушатели аскии.

* * *

Нам с товарищем не повезло. Мы приехали в Коканд, и оказалось, что накануне тут была аския. Такая обида!

– Ну что ж, – сказал нам наш провожатый Алик Поляковский, – давайте просто пить чай.

В чайхане на базаре, где вчера стены корчились в судорогах от смеха, стояла обидная тишина. Только в углу вполголоса переговаривались несколько аксакалов.

– Да, было, было, – сказал чайханщик. – На следующей неделе опять соберём. Когда точно? А вот спросите у них.

И он указал нам на аксакалов.

Мы присели на ковры, отбросив в сторону нашу пыльную обувь. Нам придвинули лепёшки и чай.

– Ну, что, чудят у вас аскиябазы? – спросили мы.

– Кто? – спросили старики.

– Да зубоскалы тут есть, говорят. Аскиячи.

Старики между собой посовещались.

– Вы наверное, не были на вчерашней аскии? – спросили мы.

– Аския? Ах, аския. Да, были. Вот здесь была аския.

К нам подошёл чайханщик и шепнул:

– Это же самые главные аскиячи…

– Они?.. Вы?!

На нас смотрели выцветшие старческие глаза, губы стариков были уныло опущены, они почти без любопытства смотрели на нас.

Вдруг открылся один беззубый, с белыми дёснами рот и что-то неторопливо сказал.

Да что же это случилось! Где наши старики? Глаза их вдруг налились лукавством, щёки зарумянились, по лицам поползли весёлые складки, и прокатился красивый полифонический смех.

– Что он сказал? – спросили мы одного аксакала. Но он вместо ответа что-то проговорил.

И снова затряслись старики в приступе смеха. Они смеялись так заразительно, что не сдержались и мы.

Через пять минут мы вместе со стариками валялись по ковру в судорожном веселье, приподымаясь лишь на короткий миг, чтобы отхлебнуть глоток чая.

Чему мы так радовались? Ведь мы не знали языка. Но, уверяю вас, нам было очень смешно.

Ведь мы были в солнечном Узбекистане! Ха-ха-ха!

А в Ленинграде шёл снег! Ха-а!

Мы так любили розы «Президент» – ха-ха!

Зелёный чай и месяц май – ха-ха-ха-ха!

Если б мы оставались в чайхане немного подольше, нам пришлось бы вызывать «неотложку».

Но меня чуть не хватил удар, когда мы уже вышли из чайханы. Молодой аскияч, видимо проходивший стажировку, спокойно сообщил нам, что темой этой неожиданной аскии были два молодых ленинградца, впервые приехавшие в Узбекистан.

Выходит, мы только что смеялись над самими собой?.. Сорок минут подряд?.. До боли в животе?.. Над самими собой?.. Это было так неожиданно, что мы посмотрели друг на друга и… засмеялись. Мы хохотали у входа в чайхану, а изнутри доносился здоровый многоголосый стариковский смех. И проходившие по базару узбеки весело махали нам руками: «Аския! Якши!»

На прощание молодой аскияч подарил нам пластинку. Ту самую, фирмы «Мелодия».

И теперь, едва только коснётся моей души слабая тень уныния, на диске проигрывателя зашуршит лаковая пластинка, и в неровном шуме притихшей толпы вдруг вспыхнет небрежно-наивное:

– Мирза-ака!..

– А?