Текст книги "Анания и Сапфира (СИ)"
Автор книги: Владимир Кедреянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Глава седьмая
Когда утром следующего дня супруги явились в обитель, христиане, занятые молитвами и просмотром галлюцинаций, отнеслись к ним с безразличием. Наши герои слегка опешили от такого холодного приема и стали искать Иова с Иеремией. Но тут их окликнула пожилая, низкорослая и чрезвычайно толстая женщина:
– Эй! Это вы Анания и Сапфира?
– Да, – кивнул плотник.
– Я буду вас учить Истине. Так велел Кефас. Называйте меня тетушкой… тьфу… сестрой Юдифью. Пошли.
– А где Иов с Иеремией? – спросила Сапфира.
Мужеподобное лицо Юдифи растянулось в язвительной улыбке:
– Эти грешники сейчас очищаются – молятся в яме на голодный желудок. Кефас ими очень недоволен. Так и подохнут, свиньи, в грехе. Ну ладно, пошли учиться.
Грузная, почти квадратная Юдифь с трудом развернулась и потопала в комнату на первом этаже обители, где она жила с несколькими такими же, как сама, «еллинистскими» вдовицами – еврейками, раньше проживавшими в странах «языческих». Как правило, они были богаче доморощенных евреев и очень гордились этим.
Три «еллинистки» стояли на коленях и молились. Юдифь прошла в угол комнаты, и, держась за невзрачную, всю покрытую трещинами стену, с трудом опустилась на выцветшую циновку. Сестра отдышалась, вытерла рукавом пот и пригласила своих учеников присесть рядом.
– Господь любит вас, и отныне ваши души принадлежат Ему. Со дня на день мы ожидаем Второе пришествие Иисуса Христа; тогда все, кроме нас, праведников, умрут и отправятся в ад. А мы, признавшие Мессию, спасемся и попадем на небеса! – брехала тетушка.
– Сестра Юдифь, какие правила мы должны здесь соблюдать? – спросила Сапфира.
– Прежде всего, вы обязаны беспрекословно подчиняться Кефасу. Велика его мудрость, а святость еще больше!
Юдифь объяснила своим новым ученикам, что, пока вожделенный для апостолов дом не продан, супруги будут по ночам сторожить его. Но днем они должны учиться и работать в общине.
Так для наших героев началась «новая» жизнь. Анания получил задание изготовить несколько денежных ящиков, а Сапфира отправилась с Юдифью собирать «божьи» деньги.
– Твой муж хороший плотник? – пыхтела опытная христианка. – Да? Это хорошо. А то у нас все ящики негодные. Сделаны кое-как: столько щелей, что часто монеты выпадают!.. Ты еще молодая, но это ничего… Научишься… Это большое искусство – деньги собирать. Не жди, когда тебе подадут – можешь и не дождаться. Сама к людям приставай, пугай их Иисусом. И Кефас будет доволен, и другие апостолы… Так-то…
– Где будем собирать? – деловито осведомилась Сапфира, тащившая большой ящик.
– Я обычно работаю у входа на базар.
– Сестра Юдифь, а почему не принимать деньги просто в руку?
– Ха, так нищие поступают. Но мы же не оборванцы, мы Церковь! Ведь важно всё Кефасу отдать, ничего не утаить. Увы, и у нас много нечестивцев, много грешников. Трясут ящик, пока из щелей монеты не посыпятся, и воруют Божьи деньги! А один додумался запасной ящик иметь, туда собирал, а затем монеты помельче отсыпал Кефасу. Сатана! А я честная, на мне благословение Господне!
Сапфира удивленно взглянула на спутницу. Ее поразило, что в таком святом, как она тогда думала, месте – новой, современной для той эпохи секте – процветает грех. Но в этом не было ничего необычного: безумие веры в химеру несовместимо с нравственностью. Многие христианские «святые» (и даже римские папы!) совершали ужасные злодеяния, что, однако, не мешает верующим почитать их. Ведь главное в религии – ее мистическая, а отнюдь не нравственная, составляющая. О морали попы вспомнили лишь тогда, когда ученые разрушили библейскую картину мира, и церквам пришлось срочно менять доминанту своих рекламных кампаний: от угроз, пыток и казней переходить к лепету о духовности и нравственности. Но как бы ни совершенствовались приемы церковной пропаганды, моральный облик прихожан (и, конечно же, священников) остался крайне непривлекательным. И в наши дни верующие, не боясь бога, нередко сыплют в денежные ящики всякий мусор. Неисповедимы последствия психических заболеваний!
«Ох, как трудно уберечься от греха!» – подумала Сапфира и тяжело вздохнула. Изъяны христиан она объяснила кознями Дьявола, который должен был искушать святых с гораздо большей настойчивостью, чем простых смертных. И наивная красавица снова посмотрела на Юдифь, очевидно, пытаясь разглядеть в ней эталон духовности; тетушка почувствовала устремленный на нее пристальный взгляд и спросила:
– Чего тебе?
Сапфира хоть и несколько смутилась от такого неласкового к ней обращения, но всё же взяла себя в руки и решилась задать постоянно мучивший ее вопрос:
– Сестра, почему нам с мужем бывает плохо, когда мы слушаем иные языки?
– Это ничего. Пройдет. Мне тоже сначала становилось дурно, а потом привыкла и сама заговорила. А ты владеешь иными языками?
Сапфира отрицательно покачала головой.
– Плохо. Видно, в грехе ты живешь.
Молодая женщина покраснела и попыталась сменить тему разговора:
– А в общине хорошо кормят?
– Не хлебом единым жив человек. Умерщвляя плоть, мы заботимся о своей душе. Не впадай… как тебя…
– Сапфира.
– Да, Сапфира, в грех чревоугодия. Иначе не спасешься!
Наконец, спутницы пришли к месту работы. Жена плотника часто посещала базар, ее знали многие торговцы, и оттого Сапфире сейчас было неловко. Она впервые в жизни просила милостыню…
– Станем здесь, – распорядилась Юдифь. Ее ученица подняла ящик и, держа его на уровне груди, стала ждать. Мимо проходили иудеи, но внимания на главный предмет христианского культа почему-то не обращали.
– Приставай, приставай! Чего стоишь как истукан?! Вон смотри, молодой мужчина подходит, – учила опытная сборщица.
Сапфира зажмурилась и упавшим, каким-то чужим голосом попросила:
– Подайте Христа ради…
Иудей хотел было ответить грубостью, но, увидев ангельски чистое, невинное личико юной женщины, смутился. Он быстро достал монету и, бросив ее в прорезь на крышке ящика, оторопело пробормотал:
– Пожалуйста…
– Спасибо. Бог тебе воздаст сторицей! – поблагодарила иудея Юдифь, и, когда мужчина ушел, добавила:
– Ты его чуть не упустила!
Почти до захода солнца женщины стояли на посту, но собрали лишь четыре мелких монетки. Подавали из рук вон плохо.
– А зачем же такой большой ящик? – удивлялась жена плотника.
– Чем крупнее денежный ларец, тем сильнее он смутит жертву, – поучала христианка. – И тем больше в нем окажется монеток. Ну что ж, на сегодня достаточно. Пошли домой.
А Анания тем временем уже изготовил один ящик. Аккуратно сбитый, изящной формы и с затейливой резьбой, без досадных для апостолов щелей, он больше напоминал принадлежащий вельможе ларец. Этот ящик, как и все другие, был оснащен лакедемонским замком – «жёлудем», изобретенным еще на рубеже 5 – 6 вв. до н. э. И хранящиеся у Петра плоские, с тремя закругленными вырезами ключи должны были гарантировать высокую духовность и нравственность сборщиков денег.
Кефас как раз зачем-то вышел во двор. Увидев толпившихся вокруг Анании единоверцев, апостол неторопливо направился к ним. Христиане расступились, и Петр увидел ларец.
– Добрый ящик, – молвил Симон, – красивый. Так и хочется в него денежку бросить.
Выражение лиц сектантов осталось серьезным.
– А ты, Анания, умелец, – продолжал князь апостолов. – Молодец. А сможешь ли сделать носилки?
– Конечно, рабби. Я иногда получал заказы от богачей.
– Теперь же прими заказ от Духа Святого! – напыжился Петр.
– Хорошо, рабби.
Вот так и стала протекать «христианская» жизнь наших героев. Днем они работали на благо общины[14]14
Сапфира собирала милостыню, помогала в трапезной и ухаживала за фиалками, растущими в углу двора обители; эти чудесные цветы любил нюхать Андрей
[Закрыть], вечером молились на богослужении и пытались, правда, безуспешно, заговорить на иных языках, а на ночь отправлялись сторожить пока еще свой дом. Продать его никак не удавалось: в маленьком пыльном Иерусалиме было немного людей, способных сделать такую дорогостоящую покупку. Недовольные задержкой апостолы гневались, но Анания старался их умиротворить: за семь дней он изготовил носилки и еще четыре денежных ящика. При этом и плотник, и его жена беспрестанно изучали еще сырое, неоформившееся христианство и готовились к главному, как им тогда казалось, событию в их жизни – крещению. После этого обряда Петр обещал исцелить Сапфиру от всех ее болезней.
Прошел месяц. Очистившиеся и исхудавшие Иов с Иеремией вернулись в «общество». Вероятно, после ямы жизнь в обители показалась им райской. Однако сектанты с тревогой ожидали того дня, когда Кефас снова вспомнит обо льве. И их опасения не были напрасными: в больной голове князя апостолов роилось немало планов, один безумнее другого.
Однажды после богослужения Петр, еще разгоряченный разговорами на иных языках, отвел Ананию в сторону.
– Ты когда дом продашь?
– Рабби, никак не могу найти покупателя.
– Ищи. Главное – не продешевить. Да, кстати, ты завтра ночью мне понадобишься.
– Зачем, рабби?
Апостол величественно (как ему показалось) промолчал. И по сей день у некоторых руководителей есть такая дурацкая привычка. Но Ананию безмолвие Петра явно не устроило.
– А как Сапфира будет одна возвращаться домой?
– Я направлю с нею Юдифь, – после небольшого раздумья ответил Кефас.
Анания пожал плечами и вернулся к жене.
Ровно через сутки во дворе обители собрались пятеро: Петр, Анания, Иов, Иеремия и Есром – молодой дебил, один из телохранителей князя апостолов. Уже стемнело; на черном небе сверкали звезды, своей красотой и величием прославляя жизнь и пытливый человеческий разум, сумевший разгадать их тайну. Стояла тишина, лишь легкий ветерок играл с кронами немногочисленных иерусалимских деревьев, издавая едва слышные нежные звуки. Было довольно прохладно, и христиане подпрыгивали, пытаясь согреться.
– Братья, – обратился к присутствующим Петр, – сегодня нам предстоит уладить одно дельце. Мы отправляемся в зверинец, где я хочу побеседовать со львом. Не бойтесь, трусы, я сам всё устрою.
– Рабби, а зачем тебе лев? – удивился Анания.
– Мало, очень мало у нас сторонников, – сокрушался святой апостол. – Станут нашу Церковь разгонять – как защитимся? А лев поможет, мне видение было…
В это время во двор по малой нужде вышел Андрей и изумленно уставился на куда-то собравшихся единоверцев. Петр настолько зазнался, что даже не удосужился согласовать свою затею с братом, тоже, кстати, святым апостолом. Теперь же Кефас неохотно объяснил ему свой план и затем спросил:
– А ты не хочешь пойти с нами?
Полная луна мягко лила слабый янтарный свет, и нелегко было что-либо рассмотреть во дворе обители; но и при столь незначительном освещении христиане увидели, как побледнел Андрей.
– Н-н-не могу. У меня впереди важная молитва, – оправдывался он.
Петр презрительно посмотрел на брата, негромко выругался и пошел к носилкам.
– Рабби, – обратился Анания к князю апостолов, – а это правда, что Андрей Первозванный?
– Чего?! – оторопел Кефас и остановился. – Это он так рассказывает? – Симон оглянулся, гневно зыркнув на Андрея, занимавшегося у стены своим делом. – Эка наглость! Нет, Анания, мы оба Первозванные.
Петр осторожно залез в носилки, поворочался, устраиваясь удобнее, и задернул шторку. Товия отворил калитку, а четверо христиан привели в действие античное транспортное средство. Носилки мерно покачивались, убаюкивая Петра; он полулежал на мягких, сшитых сестрами во Христе подушках. Вопрос Анании вызвал в душе князя апостолов целую бурю эмоций. Более всего на свете Симон Камень дорожил своим верховенством в секте. Теперь же его родной брат стал выдумывать разные небылицы, возвеличивая себя и тем самым подрывая авторитет Кефаса. «Ну, трепло, я тебе язык прищемлю», – злился Петр. Однако сейчас он шел, вернее, ехал, на дело, и необходимо было сохранять хладнокровие. И, чтобы успокоиться, апостол вспомнил тот день, когда он впервые встретился с Иисусом Христом…
…Над Генисаретским озером еще не наступил рассвет, а два брата, Симон и Андрей, уже вышли на его каменистый берег. Густой туман стелился над мутно-синими волнами, и только их плеск нарушал предутреннюю дремотную тишину. Воздух был свежий, сырой, чуть с холодинкой, но мужчины дышали тяжело, с опаской оглядывались и тревожно прислушивались к размеренному шуму водной стихии. Гальку сменил мокрый песок; ноги вязли в нем, и идти стало труднее. Наконец, будущие апостолы приблизились к лодке. Симон, принесший весла, вставил их в уключины, а Андрей ножом перерезал веревку, соединявшую суденышко с врытым в берег столбиком, и глухо выдохнул:
– Греби…
Благодаря энергичным усилиям Симона лодка легко заскользила к песчаной отмели. Вечером братья видели, как рыбаки ставили недалеко от нее свои сети. Андрей судорожно сжимал в руках припасенный для рыбы большой мешок и подгонял подельника. Симон огрызался, но грёб без устали; вскоре, однако, его движения замедлились и, тяжело дыша, он шепнул:
– Кажется, здесь.
Они стали «снимать» сети. Первая была пуста, во второй бились две мелкие рыбёшки.
– Так… – упавшим голосом прохрипел будущий Петр, – снова нечем будет опохмелиться…
– Бери сети, – велел Андрей. – Продадим их на рынке.
В мешок быстро затолкали рыболовные снасти, туда же Симон кинул несчастных рыбок, удовлетворенно пробурчав:
– Сегодня не только листиками закусим…
Теперь за весла сел Андрей, и братья пустились в обратный путь. Стало светать, туман постепенно рассеивался. Скоро должны были появиться рыбаки, и это беспокоило ночных воришек, которых не раз били веслами по головам.
Когда до суши оставалось лишь несколько двойных шагов[15]15
античная мера длины; 1 двойной шаг – 1,48 м.
[Закрыть] и жулики уже решили, что всё для них окончилось благополучно, на берегу внезапно показался человек. Симон и Андрей от испуга чуть не вывалились из лодки. Однако незнакомец не обращал внимания на братьев, а только что-то бурчал себе под нос и плавно жестикулировал. На его безбородом[16]16
тип бородатого Христа появился только в конце 3 в., а окончательно утвердился лишь в 8–9 вв.
[Закрыть] некрасивом лице застыла характерная для многих верующих людей слащавая улыбка. На вид ему было лет тридцать; его когда-то белый хитон теперь представлял собой печальное зрелище: грязный, потертый, весь в заплатах, грубо пришитых чьей-то неумелой рукой. Усилившийся ветер развевал длинные волосы ночного странника и мешал ему идти, но этот похожий на привидение человек продолжал упрямо брести по берегу. Он был не обут и, наступив на что-то острое, вскрикнул. Боль, казалось, вернула его к реальности: скиталец заметил притаившихся братьев, быстро вошел в воду и залез в лодку, усевшись на ее устланное присохшей чешуей дно.
– Кто ты? – нерешительно спросил Симон, пытаясь понять, им ли с Андреем надо опасаться незнакомца или же он должен бояться их.
– Я? Я есть царь иудейский!
В глазах у Симона потемнело, молнией сверкнула мысль: «Попались»! Ему почудились многохвостые плети с зашитыми в них кусочками свинца, раскаленные металлические стержни, дробящие кости зажимы… Он уже видел, как палач беспощадно терзает его плоть, а обступившие место пытки рыбаки со смехом наблюдают за муками своего врага, который не раз оставлял голодными их семьи.
Но властелин Иудеи был настроен миролюбиво и, скорее всего, не собирался наказывать своих подданных. Его мысли витали где-то далеко; он часто смотрел на небо и беззвучно шевелил губами. Совсем было отчаявшийся Симон немного успокоился и попытался обмануть царя.
– А мы здесь рыбачим помаленьку, – с глупой улыбкой произнес ворюга.
Человек в хитоне оживился, в его глазах вспыхнул хищный огонек:
– Дайте поесть!
– Ничего нет, – быстро ответил Андрей.
Незнакомец разочарованно хмыкнул носом и, стараясь побороть искушение, несколько раз глубоко вздохнул. А будущий князь апостолов тем временем внимательно осматривал берег, выглядывая царскую свиту. Но кругом было пусто. «Наверное, Его Величество путешествует инкогнито», – решил воришка.
– Ну, мы пошли, – сказал Андрей и встал со своего места.
– Сидите и внимайте словам Моим, – промолвил странник. – Говорю вам, что здесь Тот, Кто больше храма («Евангелие от Матфея», XII, 6). Если же придете в какой город, и не примут вас, то, вышедши на улицу, скажите: «И прах, прилипший к нам от вашего города, отрясаем вам; однако же знайте, что приблизилось к вам Царствие Божие». Сказываю вам, что Содому в день оный будет отраднее, нежели городу тому. Горе тебе, Хоразин! Горе тебе, Вифсаида! Ибо, если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они, сидя во вретище и пепле, покаялись. Но и Тиру, и Сидону отраднее будет на суде, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься. Слушающий вас Меня слушает, и отвергающий вас Меня отвергает; а отвергающий Меня отвергается Пославшим Меня («Евангелие от Луки», X, 10–16 – с исправлением грамматических ошибок Библии).
– Кто же послал тебя? – заинтересовался Симон.
Незнакомец многозначительно указал пальцем на небо.
– Огонь пришел Я низвесть на землю, – продолжал он, – и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься, и как Я томлюсь, пока сие совершится! Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух и двое против трех. Отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери и дочь против матери; свекровь против невестки своей и невестка против свекрови своей («Евангелие от Луки», XII, 49–53 – с исправлением пунктуационных ошибок Библии).
– Но сможет ли кто спастись? – испугался Симон.
– Человекам это невозможно, Богу же всё возможно, – молвил царь иудейский. – Но если вы оставите всё и последуете за Мною, то когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы судить колена Израилевы[17]17
ср. «Евангелие от Матфея», XIX, 26, 28
[Закрыть].
Какая прекрасная перспектива – уголовнику стать судьей! Но Симон уже начал понимать, что перед ним какой-то странный царь, однако никак не мог уразуметь, в чем же подвох.
– Как нам обращаться к тебе? – спросил он у незнакомца.
– Называйте Меня Сыном Бога Живого, Царем Иудейским, Сыном Человеческим, Христом Божьим. Но смотрите, никому не говорите, кто Я такой![18]18
ср. «Евангелие от Луки», IX, 21
[Закрыть]. Когда мы не одни, именуйте Меня просто Учителем, – скромно молвил скиталец.
Удушливо пахнуло перегаром. Это Андрей склонился к уху брата и зашептал:
– Он сумасшедший. Но не перечь ему.
И, заметив в красноватых глазках Симона немой вопрос, добавил:
– Мы будем его использовать.
Глава восьмая
Внезапно воспоминания Петра прервались: из-за угла вынырнул ночной дозор. Стражников было трое; под их яркими плащами виднелись покрытые металлическими пластинами кожаные панцири. Двое римлян несли факелы, и в их свете сумрачно блестели шлемы воинов. Кожаные солдатские сапоги на взгляд нашего современника смотрелись необычно: пальцы они оставляли открытыми. На перевезях висели короткие мечи в ножнах. Однако, несмотря на величественную античную амуницию, эти римляне выглядели чмошненько: и Публий, начальник дозора, человек с грубым и пакостливым выражением лица, и оба его подчиненных, имена коих история не сохранила. Лучшие воины служили в армии, а этих отправляли для охраны общественного порядка.
Христиане в растерянности остановились и неаккуратно опустили свою ношу на землю. Петра сотрясло, он больно ударил локоть.
– Что вы здесь делаете? – спросил Публий, пристально разглядывая участников ночного шествия.
– Наш вельможа захотел прогуляться, и мы несем его, – ответил Анания.
«Странный у них господин, – подумал римлянин. – Набрал челядь из евреев. Неужели не мог купить рабов получше»?
Князь апостолов отодвинул шторку и высунулся наружу, намереваясь узнать, почему «стоим».
– Разрази меня Юпитер! – вскричал начальник дозора и отступил на два шага. – Ну и страшный же у вас вельможа!
– На его святом лике печать благословения Божьего! – молвил молодой дебил Есром (эту мудрёную фразу Симон уже несколько месяцев вдалбливал в его голову, и, как видим, успешно).
– Да, хорошо ваш бог его припечатал! – засмеялся начальник патруля, и, верный природе сотрудников правоохранительных органов всех времен и народов, добавил: – Дайте денег, а не то отведу вас всех в участок.
– Бедные мы, – ответил, вылезая из носилок, апостол. – Сами милостыню просим.
Но так как «вельможа» ехал в дорогих носилках, слова Петра вызвали у стражников недоверие. Публий предположил, что этот странный господин, напившись вина и пресытившись ласками жены и рабынь, на ночь глядя решил развлечься с блудницами. Следовательно, он обязательно должен был иметь наличность. Откуда стражники могли знать, что Кефас ехал не к женщинам, а по дурацкому делу?!
Античные милиционеры с большим рвением обыскали и господина, и слуг, и носилки, но вместо желанных монет нашли лишь несколько кусочков папируса. Начальник дозора развернул один из них и при свете факела, услужливо поднесенного подчиненным, прочел:
– Пес возвращается на свою блевотину, и вымытая свинья идет валяться в грязи[19]19
2-е Петра, II, 22
[Закрыть].
Римляне засмеялись.
– А ты писатель, – обращаясь к Симону, сказал Публий, – правда, несколько грубоватый. Так у тебя точно нет денег?
– Не тленным серебром или златом искуплены мы от суетной жизни, преданной нам от отцов, но драгоценною кровию Христа, как непорочного и чистого агнца[20]20
ср. 1-е Петра, I, 18,19
[Закрыть], – ответил апостол.
– Что-то ты странное говоришь, – молвил римлянин, – и о предках неуважительное. Обыщите их еще раз!
Но и снова, всё перерыв и даже проверив рты и другие отверстия задержанных, стражники не нашли ничего ценного.
– Ладно, если денег нет, то я удовольствуюсь носилками, – вкрадчиво молвил Публий и уставился на Петра, желая видеть его реакцию. Начальник дозора при всей своей показной наглости и самоуверенности был труслив и всегда боялся ограбить не того, кого можно. Вдруг у этого вельможи большие связи!
Выслушав разбойничью речь служителя закона, апостол остолбенел и тихо застонал, от бессилия крепко сжимая кулаки. «Перебить их, что ли? – размышлял он. – Нет, у них мечи, а мы безоружны… Проклятые захватчики…» От скорби и просто по привычке Петр впал в транс и пробурчал несколько слов на «ином» языке.
– А, так ты ругаться вздумал! – закричал Публий и так приложился к груди апостола, что тот влетел обратно в носилки. – Ребята, вытряхните его оттуда, берите вещественное доказательство и за мной!
Стражники, повинуясь приказу, освободили носилки и понесли их за Публием.
– Мы в участок? – спросил один из подчиненных.
– Нет, отнесем ко мне домой.
– Но постой, Публий, деньги мы всегда делили, а носилки ты хочешь сам захапать!
– А как я их разделю?
– Отдай наши доли деньгами, – вступил в спор другой стражник.
Начальник дозора обернулся и сделал неприличный жест. Тогда бойцы бросили трофей и стали угрожающе приближаться к Публию…
Христиане наблюдали за этой сценой.
– Развонялись легавые, – зло усмехнулся опытный в таких делах Петр. И действительно, этим качеством правоохранительные органы антагонистических обществ весьма напоминают органы половые. А чтобы избежать разложения, и то, и другое надо почаще мыть и «чистить». Мы, жители XXI века, гигиене, кажется, научились. Но в другом, не менее важном направлении – охране общества от его же охранников – продвинулись слабо.
Наконец, стражники пришли к компромиссу (Публий пообещал напоить своих подчиненных дешевым вином), и римляне скрылись из виду. Дождавшись этого, апостол стал посылать им вслед страшные проклятия. Правда, он честил всех жителей Апеннинского полуострова, тех, кто и не ведал, какая беда стряслась этой ночью с Петром. Будь Симон умней и справедливей, он бы обозлился не на всех римлян, а только на правоохранительных.
Вскоре князь апостолов объявил, что Иисус Христос запретил ему брать льва на воспитание. Действительно ли у Кефаса была такая галлюцинация или же он солгал, испугавшись трудностей? Сложно сказать…
Так бесславно завершилась львиная эпопея.
Утром Петра ждал другой неприятный сюрприз: в обители взбунтовались еллинистские вдовицы[21]21
«Деяния святых апостолов», VI, 1
[Закрыть]. При вступлении в секту они внесли в казну немалые суммы, но их паек не был лучше, чем жратва «голи перекатной». Однако еврейки из стран «языческих» терпели эту несправедливость. Терпели, пока не появился Стефан.
Рацион питания древних иудеев и, следовательно, первых христиан был очень скуден. И не только потому, что земледелие и скотоводство в этом варварском крае находилось на примитивном, по сравнению с Римом, Грецией или Египтом, уровне; в ещё большей степени к голоду приводили безумные религиозные запреты.
Иногда можно услышать мнение: иудеи не едят свиней потому, что последние любят валяться в грязи и неразборчивы в пище. Но тогда почему представители «богоизбранного» народа не вкушают гораздо более чистоплотных зайцев? А всё дело в том, что меню евреев регулируют совершенно иррациональные законы, изложенные в 11-й главе ветхозаветной книги «Левит» (части Библии): «Всякий скот, у которого раздвоены копыта и на копытах глубокий разрез, и который жуёт жвачку, ешьте; только сих не ешьте: <…> зайца, потому что он жуёт жвачку, но копыта у него не раздвоены; нечист он для вас. И свиньи, потому что копыта у ней раздвоены и на копытах разрез глубокий, но она не жуёт жвачки; нечиста она для вас…» Но что же можно есть? «Из всех пресмыкающихся, крылатых, ходящих на четырёх ногах, тех только ешьте, у которых есть голени выше ног, чтобы скакать ими по земле. Сих ешьте из них: саранчу с её породою, солам с её породою, харгол с её породою, и хагаб с её породою».
Вот какими деликатесами питались жители Иудеи, в том числе и христиане! Когда тучи пустынной саранчи налетали на Иерусалим и с жадностью набрасывались на растения, горожане выходили на охоту. Смешно размахивая руками, подпрыгивая или падая наземь, евреи ловили отчаянно стрекочущих жёлтых, с тёмными пятнышками насекомых, душили их и бросали за пазуху. А потом в частных кухнях и в общественных, как у христиан, трапезных можно было услышать громкий хруст разжёвываемой саранчи и довольное урчание утолявших голод евреев.
Стефан недавно стал христианином. Это был буйный, абсолютно неуправляемый муж с чертами лица топорной работы (то есть природа-мать при изготовлении его физиономии не сочла нужным использовать более тонкие инструменты). Пышная шевелюра Стефана, отчасти скрывавшая его большие уши, всегда была взъерошена, а в выпуклых глазах сверкало бешенство, которое христиане ошибочно принимали за религиозное рвение. Он болел манией величия и потому хотел стать главой секты. А для начала Стефан решил взять под свой контроль кухню. Уже несколько дней он усиленно подстрекал к бунту еллинистских вдовиц, однако те пока не решались на открытое выступление против апостолов. Но в то утро чаша их терпения переполнилась…
Христианская трапезная была невелика, и сектантам приходилось посещать её в три смены. Сейчас пришли позавтракать вдовицы из «языческих» стран, Анания и Стефан с несколькими своими дружками. Помогавшая на кухне Сапфира носила и расставляла еду по кривым, неумело сколоченным столам. На этот раз христиане получили по миске какой-то совершенно несъедобной похлёбки и по одной саранче.
– Ну хватит! Надоело! – не выдержала вдовица Диана, попробовав первое блюдо. – Как такую гадость можно есть?!
Стефан только этого и ждал. Он молниеносно вскочил с лавки и закричал:
– А сколько вы Симону своих денег отдали? А зачем? Для того, чтобы питаться мерзостью?
– Не гневите Бога, гордецы и чревоугодники! – возмутилась сестра Юдифь. – Ишь, уже до Святого Кефаса добрались!
– А что ж твой Кефас сам в грехах погряз? – продолжал полемику Стефан. – Он козлятинку вкусную ест, а пьёт столько, что весь дорогим вином пропитался! На чьи же деньги закупают для апостолов все эти деликатесы? На ваши, о вдовицы! А нас, подлец, саранчой кормит!
– Правильно! – согласились почти все еллинистки. – Пусть сам её жрёт!
Юдифь, оставшись в меньшинстве, сосредоточенно обгрызала и обсасывала лапки насекомого.
– Нельзя это так оставлять! – кричал Стефан. – Пора действовать!
– А как? – послышалось со всех сторон.
– Мы сами, а не апостолы, должны контролировать деньги, идущие на закупку провианта!
Анания и Сапфира хоть и не решились высказать своё мнение, но сочувствовали вдовицам. Они замечали, что верхушке секты живётся гораздо лучше, чем рядовым христианам. Правда, вечно пьяные апостолы, как правило, не ели, а только закусывали. Но закусывали хорошо. И пили тоже.
Когда бунт ещё лишь разгорался, мимо трапезной проходил Есром. Услышав необычные речи, он вздрогнул и прильнул ухом к закрытой двери. Петра ругали всё громче и смелее, и его побледневший телохранитель побежал в опочивальню князя апостолов. Молодой дебил хоть и сбивчиво, но всё же довольно точно рассказал Симону о том, что творится в трапезной. Но Камень не поверил ему.
– Ты что, Есром, совсем рехнулся? Какой бунт?! Восстание против Бога?! Ступай прочь, не мешай мне.
– Рабби, я правду говорю! Клянусь!
– Дурак, нельзя клясться. Иешуа запретил.
– Но что же мне сделать, дабы ты поверил?!
Пётр внимательней взглянул на трясущегося от страха Есрома, вдруг изменился в лице и выскочил из опочивальни. Дебил отправился за ним.
Когда они вбежали в трапезную, то увидели такую картину. Все столы и лавки были перевёрнуты, а миски валялись на полу; раскрасневшиеся люди внимательно слушали забравшегося на сундук Стефана, который отчаянно бранил Кефаса, и поддакивали оратору.
– Что здесь происходит? – завопил Пётр, пытаясь перекричать бунтовщика.
– А то, проклятый, что сам ты жрёшь в три горла, а бедных вдовиц всяким дерьмом потчуешь! – ответил Стефан.
– Ты как со мной разговариваешь?! – обомлел апостол. – И что вы все себе позволяете? Всякую дозволенную Законом пищу нам даёт Бог, и великий грех ругать её! Не видать вам Царствия Небесного!
Сектанты немного притихли. Симон воспользовался этим и, стараясь ещё сильней охладить пыл восставших, начал проповедь:
– Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своём. Которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его («Евангелие от Матфея», XIII, 31,32; «Евангелие от Марка», IV, 30–32 и «Евангелие от Луки», XIII, 18,19).
Пока Пётр медленно и внушительно втолковывал эту притчу слушателям, вдовица Диана сбегала на кухню и вернулась с горчичным кустиком. Тыча растением в лицо апостола, женщина приговаривала:
– Посмотри, Симон, на своё дерево.
– Какие ж там птицы укроются?! – захохотал Стефан. Засмеялись и другие сектанты.
– Но так Иисус говорил, – оправдывался Кефас. Внезапно его «осенило», и задрожавшим голосом он промолвил Диане: – Да ты ведьма!..
– А ты Сатана! – отрезал Стефан. – Так сам Христос сказал![22]22
«Евангелие от Матфея», XVI, 23
[Закрыть] .
Теологический удар был настолько силен, что Пётр пошатнулся, но Есром вовремя его поддержал. Ситуация выходила из-под контроля, но будущий римский папа ничего не мог поделать. Кефас знал, что, пока он пытался добыть для церкви льва, остальные апостолы пили всю ночь напролёт и теперь спали, как мёртвые. А у Стефана были наготове шесть дружков, и они не скрывали от Симона своих агрессивных намерений. Конечно, Пётр мог попытаться выиграть время и дождаться, пока проспится его армия. Но он понимал, что убить так много врагов без уголовных последствий не удастся. Апостолы, даже победив в поножовщине, могли разделить судьбу Иисуса Христа. Если же руководство церкви не уничтожит бунтовщиков или не выполнит их требований, то вдовицы наверняка прибегнут к помощи властей и заберут свои вклады, тем самым совершенно опустошив казну секты. Поэтому нужно было договариваться, и как можно скорее, ибо сторонник Стефана Николай Антиохиец всё настойчивее лез к главе общины, пытаясь схватить его за нижнюю губу (которая, как мы помним, безжизненно свисала и потому была особенно удобна для захвата). В очередной раз увернувшись от Николая, Пётр лицемерно молвил:
