Текст книги "Разноцветная история"

Автор книги: Владимир Железников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Один

После всех историй Димка в школу больше не ходил. Он просидел два дня дома, а на третий его заела такая смертельная тоска, что он вдруг решил поехать к маме.

«Она, конечно, заругается, но потом всё равно простит». Правда, лучше бы податься к морю и поступить в юнги, но маму жалко. Он ведь у неё на всём свете один, и она у него одна на всём свете. Раньше Димка не понимал, как это: «одна на всём свете», а сейчас понял. И так ему захотелось побыть с мамой, что он тут же стал собираться в дорогу.

Прежде всего Димка пошёл к Михаилу Платоновичу, чтобы узнать, когда его можно будет повидать. Оказалось, только через две-три недели. Тогда он вернулся домой, достал рюкзак, обстоятельно, как это делала мама перед отъездом, составил список всех вещей, которые он собирался взять с собой, и стал укладываться.

На станцию Димка пришёл за два часа до отхода поезда и долго толкался среди мешков и пассажиров, которые спали, укутанные в платки и полушубки, и сами были похожи на мешки с поклажей, пока не пристал к шумной группе молодых парней и девчат.

Оказалось, что они ехали тем же поездом, что и Димка, только дальше. Эти парни и девчата ехали строить новый химический комбинат. С ними Димке стало немного повеселей и как-то храбрости прибавилось.

В вагоне один из парней, которого звали Костя, самый шумный и весёлый, спросил Димку:

– А ты куда едешь?

– К маме, – ответил Димка.

– Сосунок ты, смотрю. Кто же в такое время к маме едет? Давай с нами. Построим комбинат. На доске почёта будешь висеть, большие деньги заработаешь. Тебя как звать?

– Димка Иванов. -…Дмитрий Иванов. Можно сказать, исторической личностью станешь. Это я тебе обещаю*. Ну, поедем?

Димка покраснел:

– А оттуда можно маме написать, чтобы не беспокоилась?

Все ребята засмеялись. Димка понял, что над ним шутят, залез на вторую полку и скоро заснул.

Когда Димка открыл глаза, уже светало, но все ещё спали. Только Костя на соседней полке смотрел в потолок и курил.

– А, Димка, проснулся? Ты за вчерашнее на меня не сердишься?

Димка мотнул головой.

– Ну и правильно. И потом, подумаешь, комбинат! Мы лучше с тобой будем новый город рядом с комбинатом строить. Правда, пока об этом ещё никто не знает, только ты да я. По я ребят уговорю. А уж вместе мы чего хочешь добьёмся. А город будет необыкновенный! Одна улица – голубого цвета, другая – зелёная. Представляешь, все-все дома зелёного цвета. А потом… потом Античная улица, со скульптурами героев древнегреческих мифов: Геркулес там или Прометей, прикованный цепями к скале за то, что он добыл людям огонь. Здорово?

В это время проводник крикнул на весь вагон:

– Станция Сугробы!

Димка соскочил с полки.

– Приехал? – спросил Костя. – Жаль, не дали поговорить. Значит, встретимся в новом городе, на Античной улице, у памятника поэту Гомеру. Запомнил? Ну, дай твою лапу!

Димка пожал Косте руку и, мягко ступая в валенках, побежал к выходу.

Встреча

Димка долго и трудно добирался до маминой базы. Только к вечеру старик, деревенский почтальон, высадил его из саней у избы, где остановилась мама. Да и то её не оказалось дома, потому что, как сообщила хозяйка, она вечерами сидит у начальника экспедиции. И Димка, замёрзший, на негнущихся, затёкших от долгого сидения ногах, пошёл искать маму.

Он шагнул в сени, долго шарил в темноте, больно шибанулся ногой о ступеньку и наконец нашёл дверную ручку.

Он открыл дверь, и клубы пара так заслонили его. что мама даже не узнала Димку.

И тот её не сразу рассмотрел, только услышал её смех и ещё низкий мужской голос.

Когда пар улетучился, мама увидела Димку.

– Димка? – спросила она удивлённо и как-то очень испуганно. – Димка, что случилось?

Но Димка ничего не ответил, он только бросился навстречу маме и, обдавая морозом, тёрся лицом о её толстую, мохнатую кофточку.

– Димка! Ну что случилось? – снова спросила мама.

Димка хотел тут же начать рассказ про Михаила Платоновича, и про Гогу, и про дневник, но вспомнил, что они в комнате не одни.

– Просто я соскучился, – сказал он.

– Нет, ты правду говоришь? Хорошенькое дело! Бросить школу, потому что он соскучился! Ты хоть не обморозился?

– Что я, маленький, что ли? – Димка обиделся, что мама так отчитывает его перед чужим, понуро замолчал и стал смотреть с тоской в сторону.

Это даже заметил тот, который стоял и всё это время молчал.

Он неслышно подошёл к Димке и протянул руку.

– Давай знакомиться. Север Иванович Гаргонов, начальник приисковой группы.

Димка протянул руку, и его озябшие пальцы легли в большую тёплую ладонь Севера Ивановича. А тот не выпускал руку мальчика, грел её, и скоро по димкиным пальцам побежали мурашки, и он впервые за эти дни засмеялся.

– Ты чего?– спросил Север Иванович.

– Да так, смешно, – ответил Димка, – станция «Сугробы», начальник «Север».

– А ты, я вижу, смешняк-человек. Раздевайся.

– Нет, – вмешалась в разговор мама, – – мы пойдём домой.

Мама надела короткий полушубок и стала у дверей. Лицо у неё было строгое и от этого чуть жестковатое.

Димка тяжело вздохнул, а Север Иванович печально сказал:

– Ну что ж, идите, только зря. Мы бы сейчас вместе поужинали.

Мама шла впереди, а Димка сзади, стараясь ста вить ноги в мамины следы. Мама ни разу не оглянулась, и Димка вспомнил, как несколько минут назад мама весело смеялась. Димка почему-то вдруг подумал, что он помешал маминому веселью.

Разговор

Но, когда они пришли в мамину комнату,у Димки это настроение прошло. Мама стала такой, какой была всегда. Она раздела Димку, накормила его. Всё она делала быстро, споро. Димка сидел на кровати, укутанный в одеяло, и следил за ней. А потом мама прилегла с ним рядом, и Димка всё ей рассказал. Мама не стала его ругать, а сказала, что у него нет никакой выдержки.

В комнате было уже давно темно, но, сколько Димка ни прислушивался, маминого дыхания не было слышно. «Значит, не спит», – подумал он и тихонько спросил:

– Мама, а тебе здесь хорошо?

Мама долго ему не отвечала. Димке даже надоело ждать. Он решил, что, видно, мама всё-таки спит, но тут раздался её голос:

– Как ты, Димка, странно спрашиваешь. Хорошо! Ведь здесь моя работа.

– Но тебе здесь хорошо? – Он закрыл глаза, чтобы не видеть темноты, и ещё тише добавил: – Или тебе со мной лучше?

Мама опять помолчала, и уже сквозь сон Димка услышал:

– Конечно, мне здесь плохо без тебя.

Утром, пока мама готовила завтрак, Димка вышел во двор, чтобы осмотреться. Когда он вернулся, за столом сидел Север Иванович. Он курил трубку и внимательно слушал маму. Димка не видел его лица, а только широкую спину, обтянутую свитером, чёрный с проседью затылок и загорелую шею.

Мама обернулась к Димке и сказала ему:

– Вот позвала Севера Ивановича. – Она немного смешалась и добавила: – Посоветуемся с ним, как нам с тобой быть. Не возражаешь?

– Ну, начнём военный совет. – Север Иванович посмотрел на Димку. – Хотя, в общем, разговаривать долго не о чем, обстановка ясна. Школу ты, брат, бросил зря!..

Димка вдруг обозлился:

– А вам какое дело, чтобы советовать!..

Север Иванович помолчал, потом встал, его весёлые глаза потухли, а толстоватые, добродушные губы сжались в твёрдую прямую линию.

– Значит, не желаешь принять совет? А я хотел тебе по-дружески.

Мама взволнованно перевела глаза с Димки на Севера Ивановича и сказала с мягким укором:

– Ну как тебе не совестно, Димка! Ведёшь себя, как пятилетний.

И тогда вдруг Димка сказал то, что нужно было, то, что они хотели, наверно, от него услышать:

– Я поеду домой и пойду в школу.

– Вот это мужской разговор! – Север Иванович снова сел на табуретку. – А если наберёшься духа, то ещё и перед учительницей извинишься.

В обратный путь

На следующий день Димку собирали в обратный путь. Север Иванович подарил ему новенькие унты и полевой двенадцатикратный бинокль, чтобы мальчику было не так грустно уезжать. И Димка теперь щеголял в унтах и с биноклем, как полярный исследователь.

На станцию поехали в аэросанях. Дорога, которая показалась Димке такой длинной, когда он добирался к маме, теперь промелькнула незаметно.

Весь путь Димка и мама молчали, а Север Иванович старался их развеселить. Но веселья всё равно никакого не получалось.

Поезд стоял недолго. Мама обняла Димку, и он почувствовал, что она готова вот-вот заплакать.

– Если ты завтра не вернёшься в школу, – сказал Север Иванович, – – я перестану тебя уважать.

Димка кивнул, и поезд тронулся.

Димка бросился в вагон, подбежал к окну, нашёл в замороженном стекле маленькую дырочку, сильно подул на неё и увидел маму и Севера Ивановича.

Они смотрели вслед поезду, хотя Димку, конечно, не видели. Они были такие маленькие в этом большом снежном просторе, с высокими сугробами, которые стояли, точно стадо заснувших белых медведей.

На следующее утро к Димке прибежал Юра Новиков.

– Ты откуда узнал, что я приехал? – мрачновато спросил Димка.

Шёл в школу, вижу – у тебя свет, значит, приехал.

А с каких это пор ты в школу стал ходить мимо нашего дома?

Юра покраснел.

– А знаешь, что я, Димка, тебе скажу? Ты гордый одиночка, как лермонтовский Демон. Ничего никому не сказал и сам в дураках остался.

– Это почему же? Уж не потому ли, что я не забыл Михаила Платоновича, а вы забыли?

– А мы тоже не забыли, это во-первых. А во-вторых, Михаил Платонович сам сюда выписал Наталью Валентиновну, потому что она его ученица. Она нам сама рассказала.

Они помолчали.

– В школу пойдёшь? – спросил Юра.

– Пойду, только могу и без провожатых.

Юре стало неловко, что Димка так его выживает, но он всё же остался стоять. Он посмотрел на свои ноги в валенках и сказал:

– Эх, как я наследил! Я тебя подожду в подъезде.

– Ничего, – примирительно ответил Димка.

Он оделся. Они вместе вышли из дому и пошли в школу.

Снова в школе

Наталья Валентиновна вошла в класс и сразу увидела Димку. Он сидел на своём месте, низко склонив голову, и рассматривал что-то на карте.

Хлопнула дверь, и Димка поднял голову. Одну минуту они молча смотрели друг на друга.

Наталья Валентиновна заметила, что Димка немного похудел и глаза у него стали чуть-чуть взрослые. Она заложила руки за спину и прошлась между партами…

После звонка, когда ребята гурьбой собрались возле Димки, Наталья Валентиновна сказала:

– Иванов, пойдём, пожалуйста, со мной в учительскую.

Димка пошёл за Натальей Валентиновной и почему-то вспомнил маму, как он позавчера точно так же шёл за ней по заснежённой улице, и вспомнил Севера Ивановича. И подумал, хорошо или плохо, что на свете есть Север Иванович?

В учительской никого не было. Наталья Валентиновна обрадовалась этому, потому что она чувствовала какую-то неуверенность перед мальчиком.

– Так, – сказала она и провела рукой по волосам. – Сегодня ты можешь зайти к Михаилу Платоновичу. Он тебя ждёт. И потом… – Наталья Валентиновна покопалась в своём портфеле. – Вот возьми. Она протянула ему его дневник.

Димка не знал, что ему делать, и понуро сказал:

– Хорошо. Я зайду.

Он взял дневник и пошёл. Ему хотелось что-нибудь ещё сказать учительнице, он чувствовал себя виноватым перед ней. Димка остановился, но никаких слов не придумал и сказал:

– До свиданья, Наталья Валентиновна!

* * *

Димка шёл и думал, чем бы порадовать Михаила Платоновича. Он решил пойти в лес и принести ему свежих пихтовых веток. От них так хорошо пахнет морозом и лесом, а ведь Михаил Платонович давно уже не был в лесу.

И вот Димка перед дверями комнаты Михаила Платоновича. В руках у него здоровенные ветки пихты. Он медлит, потом осторожно стучит. И вдруг из-за дверей раздаётся не какой-нибудь слабый, болезненный голос, а громкий, так хорошо знакомый бас Михаила Платоновича:

– Да, да, войдите!

Михаил Платонович сидит на кровати. У него желтоватое, похудевшее лицо, но глаза весёлые.

– Димка! Наконец я, брат, тебя дождался. Ох, ты, я вижу, половину тайги приволок! Поправлюсь, даже погулять будет негде!

– Нет, я по всем правилам: что можно, то и обломал.

Михаил Платонович положил себе на грудь ветки пихты и дышал ими. Он молчал.

– Дядя Миша, а что я ещё принёс, смотрите. – И Димка вытащил ледышку. Она основательно подтаяла у него в кармане.

Михаил Платонович взял ледышку и увидел, что внутри вмёрзла лягушка.

– Иду я по лесу, пихтовые ветки подбираю, – рассказывал Димка, – вдруг под ноги мне льдинка попалась, а в середине – тёмное пятнышко. Взял в руки – лягушка. На свету каждая жилка видна, а лапки в стороны раскинуты, точно мороз её схватил в прыжке. Ловко квартирку зимнюю придумала.

Михаил Платонович внимательно слушал Димку, потом положил льдинку в блюдце, которое стояло на стуле у кровати, и вдруг решительно сказал:

– Нy-ка, помогай. Я ведь сегодня первый раз встаю. – И Михаил Платонович, поддерживаемый Димкой, сделал первый осторожный шаг.

Он тяжело опирался на Димкино плечо и, видно, сильно волновался. Ещё один шаг – и снова остановка. Потом сразу четыре шага. Михаил Платонович отнял руку от Димкиного плеча и облокотился на подоконник.

Михаил Платонович смотрит на заснежённую улицу, на чернеющие человеческие фигурки и следы на снегу. И ему делается жарко-жарко, он вдруг пугается, что не дойдёт до кровати.

– Извини, я лягу. А то разволновался. Увидел улицу, снег, людей и разволновался.

Но теперь-то мы с тобой ещё повоюем. Главное – живу.

«А как же может быть иначе?» думал Димка. Грустить – это он уже знал, терять дружбу тоже знал, но вот как не жить, этого он ещё не понимал.

Димка встал.

– Ну, я пошёл, Михаил Платонович.

– Иди, иди. Завтра приходи обязательно.

Дома он вытащил из портфеля свой дневник. Полистал его так, как будто это были совсем не его, а чужие записи. Не рассматривая, вырвал страницу, где была нарисована Наталья Валентиновна, и написал:

5 декабря

И совсем я не один на всём свете. И мама у меня, и Север Иванович, и Михаил Платонович, и Юрка Новиков, и все ребята в классе, и Наталья Валентиновна тоже.

А вот Гога один.

П. М. М.

САМОСТОЯТЕЛЬНЫЕ ЛЮДИ

Мы живём втроём: папа, мама и я. Мама у нас очень беспокойная, она всегда о чём-нибудь волнуется, а папа её успокаивает.

Стоит мне провиниться в школе, мама сразу начинает меня воспитывать. Папа с работы, а она ему навстречу:

– Твоя дочь сегодня вылезла в окно.

– В окно? – удивляется папа. – И что же случилось?

– Ничего не случилось, но, может быть, ты объяснишь, зачем тогда двери?

– Ах да, действительно, зачем тогда двери? Что ты скажешь на это, Люда? – обращается папа ко мне. – Вот что, давайте лучше проверим у Даля.

Толковый словарь Даля – это папина слабость. Он всё у Даля проверяет.

– «Дверь, двери, – читает папа, – вход, отверстие для входа в здание. Не лошадь, а бегает, не человек, а говорит». – папа растерянно пожал плечами и снова уставился в книгу: не ошибся ли он?

– Это загадка про дверь, – догадалась я.

– Ну, тогда всё ясно. Мама права, ты не должна была вылезать в окно.

– Я всегда права, – ответила мама.

– Но зато ты теперь не скажешь, что Даль никому не нужен и я зря истратил деньги.

Мама устало машет рукой. Она называет папу «безнадёжным оптимистом» и поэтому никогда долго на него не сердится.

И вот маму назначили в командировку. Ой, сколько разговоров было об этой командировке! Мама давно угрожала нам, что она с превеликим удовольствием бросит нас на недельку, так мы ей надоели.

– Я надеюсь, что за неделю вы не умрёте с голоду, но многому научитесь и станете наконец самостоятельными людьми.

Всё шло спокойно до тех пор, пока мама только угрожала, но, когда её действительно собрались отправлять в командировку, вот тут-то началось!

Она стала говорить, что начальство у них в управлении бессердечное.

– Они не понимают, что значит бросить двоих детей на произвол судьбы.

– Постой, постой, – вмешался папа, – а почему, собственно, двоих?

– Люду и тебя. Ты, конечно, думаешь, что ты уже не ребёнок. Да? Так я тебе отвечу: ты хуже ребёнка.

Папа пожал плечами. Мы хорошо знали с ним по опыту, что с мамой лучше не спорить, когда она расстроена.

– Ну скажи, – продолжала мама, – как вы будете жить?

– Как? – рассмеялся папа. – Что же здесь трудного? Утром встанем, позавтракаем. Люда – в школу, а я – в институт.

Папа прошёлся по комнате.

– Надеюсь, без тебя мы не разучимся ходить, – сказал он, от волнения зацепился одной ногой за другую и чуть не упал.

– А что вы будете есть?

– То, что найдётся на завтрак. Ты ведь знаешь, мы с Людой не привереды.

– А Люда пойдёт в школу одна?

– Но она уже взрослая девочка, ей скоро одиннадцать лет.

– Так вот, на завтрак ничего не найдётся, если вы сами не приготовите, а Люда попадёт под машину, когда будет переходить площадь. – И мама жалобно всхлипнула.

Я долго не могла уснуть в тот вечер и слышала, что папа с мамой о чём-то оживлённо разговаривали.

Утром мама была грустная, а вечером мы провожали её в командировку. Мы стояли на перроне, и мама давала нам последние наставления, что покупать и как готовить, сколько тратить денег.

Скоро все заторопились, потому что по радио какая-то тётенька сиплым голосом, точно ей сдавили горло, объявила, что поезд отправляется. И наша мама уехала.

Первый вечер мы были ничего. Разговаривали, делали уроки, подогревали ужин, приготовленный мамой. На второй день мы тоже ещё крепились, снова разговаривали, делали уроки и подогревали всё тот же мамин ужин. А на третий вечер затосковали.

Мы ходили из одной комнаты в другую и никак не могли найти себе работу. Не читалось, не писалось и даже не вспоминалось.

Спать легли голодные, потому что мамины заготовки кончились.

– Так, так, – сказал папа, – нас этим не испугаешь. Завтра вплотную займёмся хозяйственными вопросами.

В ответ я только тяжело вздохнула. Мне стало ясно, что мама зря уехала, без неё всё не так.

Однажды папа прибежал домой радостный, как, бывало, при маме, и сказал:

– Я придумал, Люда, я придумал! Мы сделаем маме сюрприз. Какой? Посмотри на потолки.

Я задрала голову. Смотрела, смотрела, ничего не высмотрела. Потолки как потолки, белые, кое-где с трещинками.

– А теперь посмотри на стены.

Уставилась на стены. Стены как стены – синеватые, пожухлые.

– Ну, что ты скажешь, прав я?

Не знаю.

– Не знаешь! – возмутился папа. А я знаю. В такой грязи жить нельзя. Мы позовём мастеров и отремонтируем квартиру. Побелим потолки, выкрасим стены. Мама вернётся из командировки и ахнет. А?

Я сначала обрадовалась, а потом вспомнила про наши денежные дела и вздохнула.

– Но мы уже истратились.

– Истратились? – удивился папа. – Покажи отчёт.

Я взяла бумажку, на которой были записаны все наши покупки, и прочитала:

– Старинные канделябры. Ты сказал, что восемнадцатого века и поэтому очень ценные. Портфель, потому что у меня был самый плохой во всём классе. Потом ты одолжил деньги Петрову, хотя мама предупредила, что ему одалживать нельзя. Он теперь будет отдавать целый год.

Папа схватил листок с записями, скомкал его, бросил на пол и сказал:

– Ну, тогда… тогда мы сделаем ремонт са-мо-сто-ятельно!

– Самостоятельно! – закричала я. – Вот здорово! Ты ещё никогда так не придумывал.

– Значит, принимаемся за дело? Тащи бумагу и карандаш.

Папа сел за стол и от волнения опрокинул чернильницу. На рукаве пиджака образовалось пятно величиной с хорошую сливу.

– Так, так… – сказал папа. – Ничего страшного, после ремонта всё равно костюм придётся отдать в чистку.

– Да, – ответила я. – Хорошо, что мама не видит.

Папа взял карандаш и написал:

«1. Купить краски и кисти.

2. Сдвинуть всю мебель в центр комнаты и накрыть её газетами, чтобы не закапать красками».

Потом папа задумался, что бы ещё такое записать, но так ничего и не придумал.

Ему, видно, стало досадно, и он сказал с лёгкой обидой:

– Пока и этого достаточно.

В самый разгар работы, когда мы вытащили из книжных шкафов все книги (иначе шкафы с места не сдвинешь) и сложили их стопками посредине комнаты, зазвонил телефон.

Мы сразу догадались, что звонит мама, потому что звонок был сплошной, без перерывов, междугородный. Мы бросились к телефону напрямик и сбили две стопки с книгами. Папа споткнулся и растянулся во весь рост, а его любимый Даль довольно основательно шлёпнулся ему на спину. Стряхнув Даля, папа подполз к телефону и проговорил слабым голосом:

– Да, Леночка? Нет, ничего, всё в порядке. Грустный? Что ты! Как ты устроилась?

Хорошо? Сыты, обуты. Ноги? Нет, не промочил. Леночка, – папа потёр спину и ободряюще посмотрел на меня, – Леночка, скажи, какой твой самый любимый цвет?

Нет, ответь, очень прошу тебя. Голубой, синий, зелёный?

Время разговора истекло, и телефонистка хотела нас разъединить, но папа выпросил одну минуту, чтобы я могла услышать мамин голос.

– Людочка, – успела только сказать мама, – что вы там задумали с папой? Не делайте никаких опрометчивых покупок. – В трубке что-то щёлкнуло, и мамин голос пропал.

– Придётся цвета выбирать на свою ответственность, – вздохнул папа и снова взялся за шкаф.

К воскресенью всё было готово. В передней стояли банки с масляной краской и олифой, неразведённые белила и купорос. И, хотя ещё ничего не раскупоривали, в комнатах уже приятно пахло красками и керосином, как в хозяйственных магазинах.

– Начинать надо с потолка, – проговорил папа тоном заправского маляра. – Сначала его прокупоросим.

Мы были в самом рабочем виде – папа в старой пижаме, которая ему была коротка, так что из неё торчали голые ноги и руки, я – в платье трёхлетней давности.

Долго я не могла в него втиснуться, а когда влезла, то оно треснуло сразу в трёх местах: на спине, на животе и сбоку. Вот, оказывается, как я выросла!

– Так, так… – Папа смерил на глазок расстояние до потолка. – Придётся поставить табурет, иначе не достанешь… Люда, – приказал папа, – живо тащи табурет и кисть из кухни.

Я притащила табурет. Папа взгромоздился на него и взял у меня кисть.

Папа примерился кистью, но всё равно он ещё здорово не доставал до потолка.

– Придётся на табурет поставить стул.

Папа стал по очереди взбираться на каждый стул, чтобы выбрать самый крепкий. Два стула не выдержали и треснули.

– Хорош был бы я на этих стульях под потолком, – заметил папа.

Папа усиленно продолжал свои поиски, а я уже думала, что когда вернётся мама, то нам не на что будет даже её посадить. Но всё же папа нашёл такой стул, который выдержал его подпрыгивания. После этого он стал осторожно взбираться на это двухэтажное сооружение.

Папа стоял на стуле и боялся пошевельнуться, чтобы не грохнуться. Он стоял навытяжку, как часовой, с кистью в руках.

– Люда, – сдержанно дыша, сказал папа, – принеси ведро с купоросом.

Я уже возвращалась с купоросом, когда вдруг раздался оглушительный треск.

Папа лежал на боку, а кисть, стул и табурет– были раскинуты в разные стороны.

– Ты упал?

– Нет, – ответил папа, – я просто… прыгнул. Но, учитывая такую возможность, я думаю, нам надо запастись необходимыми медикаментами. Я сейчас начну работать, а ты сбегай в аптеку и купи йод, бинт, пату и… нашатырный спирт.

Когда я прибежала из аптеки, папа работал вовсю. Он уже прокупоросил половину потолка и теперь прыгал на стуле с табуретом с ловкостью циркового акробата. У меня защемило в груди – как бы папа опять не рухнул. Скоро я успокоилась – папа, видно, уже успел приноровиться.

На следующее утро обнаружилось, что у папы не поднимаются руки, так он натрудился, а у меня ноги не бегают, так я набегалась. И ещё я вспомнила, что забыла сделать уроки.

Папа взял листок бумаги и написал негнущимися пальцами, что Люда Шувалова не сделала уроки по его вине и что завтра она обязательно всё сделает.

С этим мы и расстались. Папа отправился в институт, а я в школу.

На третий день ремонта дело обстояло так: у меня на лбу красовался здоровенный синяк – это на меня упал мамин портрет, – а в дневнике значилась двойка по арифметике. У папы все руки были перебинтованы – он разбился во время второго падения.

Так, так… – сказал папа, когда мы подвели итоги трёх дней. – Придётся ремонт денька на два отложить и заняться арифметикой… и здоровьем.

Несколько дней, каждый вечер, папа проверял у меня уроки. Мы решали задачи по арифметике про велосипедистов, которые выезжают из разных городов навстречу друг другу и неизвестно в каком месте встретятся.

– Боже мой, – – сказал папа. – Как было бы просто, если бы они договорились встретиться в каком-нибудь определённом месте.

После этого я поняла, что папе эти задачи даются тоже не легко.

Время шло. Приближался день маминого приезда. Мы с папой очень волновались, потому что в нашу квартиру было опасно войти. Можно было легко поскользнуться и плюхнуться в какой-нибудь таз с краской. Или совершенно неожиданно на тебя могла свалиться кухонная полка, потому что при окрашивании стен папа расшатал все гвозди. Я уж не говорю о том, что пол у нас от мела был белого цвета и всё пачкалось: стены, двери, ручки дверей, подоконники и окна. И среди всего этого ходили два разноцветных человека – это папа и я. О нашем ремонте уже знали все в моём классе, и папины сотрудники тоже знали.

Когда мы второй раз составили с папой план действий, каждая минута у нас была на заметке. Мы по расписанию вставали, делали зарядку, готовили завтрак, который потом ели вместо обеда и ужина, и занимались ремонтом. Работа сразу пошла быстрее.

– Вот что значит дисциплина! – радовался папа. – Теперь мы всё успеем. Пусть тогда мама скажет, что мы не самостоятельные люди.

Однажды в разгар работы почтальон принёс нам телеграмму.

Папа торопливо разорвал бланк и прочёл:

ВСТРЕЧАЙТЕ ДЕСЯТОГО ШЕСТЬ УТРА ПОЕЗД 22 ВАГОН 4 ЦЕЛУЮ МАМА

– Десятое завтра, а сегодня девятое. Значит, сегодня, это не завтра, – окончательно запутался папа. – Будем работать до утра, устроим аврал.

Папа тяжело вздохнул, и я тоже тяжело вздохнула, или, как говорит наш школьный врач, прочистили лёгкие, только от этого прочищения нам лучше не стало.

«Конечно, – раздумывала я, – попадёт нам от мамы по первое число. Потому что никакого впечатления, когда кругом такая грязь. А разве мы успеем вымыть полы, расставить всю мебель и убрать книги?»

– Так, так… – сказал папа. – Растерялась? Ну-ка, за дело. – Он прошёлся боевой походкой по комнате.

Сколько мы потом работали, я не знаю. Только спина у меня так разболелась, что я думала, что на всю жизнь останусь согнутая.

* * *

Я проснулась оттого, что в комнате пахло цветами. Гладиолусы и розы, которые я вчера купила для мамы, стояли на столе. В комнате было чисто, стол накрыт новой скатертью. «Вот папка молодец, – подумала я, – всё успел!»

Я побежала в его комнату. Он мирно спал, как был, в мамином халате.

– Вставай, вставай!

Он осмотрел чисто прибранную комнату, стройные ряды книг на книжных полках, потом как закричит:

– Люда, ты просто молодец!

Я ничего не ответила папе, а подумала, что, может быть, он от усталости всё напутал, и сказала:

– Это не я.

– Тогда, может быть, всё это сделал я?

– Папочка, – пробормотала я, – честное слово, это сделала не я.

– А кто же? – озабоченно спросил папа.

– Не знаю.

Вдруг папа перешёл на зловещий шёпот:

– Люда, здесь кто-то был. Проверь время.

Я набрала по телефону номер и ахнула. Было девять часов утра.

Папа на цыпочках, стараясь не шуметь, направился в кухню, я за ним. Никого.

Потом открыл дверь в мою комнату, остановился, замахал руками и попятился назад.

– Что такое? – У меня от страха зуб на зуб не попадал.

– Там, там… – только и смог ответить папа.

Я осторожно заглянула в свою комнату и увидела в углу мамин чемодан.

Несколько минут мы стояли молча, потом снова заглянули в комнату. Нет, чемодан не пропал.

– Так, так, – сказал папа, – не унывать, не унывать.

Но в это время щёлкнул замок и в дверях появилась мама. Она бросилась нас успокаивать. А папа от волнения вытер лицо платком, которым мы протирали стены, отчего у него по щеке пролегла чёрная борозда.

Мама вздохнула и сказала:

– Наконец я чувствую себя дома!

– Ну вот видишь, как всё хорошо кончилось, – сказал папа.

И я подумала про себя: «Может, мы на самом деле стали самостоятельными?!»

Во всяком случае, я теперь свободно могу вымыть пол, поджарить картошку до хрустения и добраться без приключений в школу.