Текст книги "Разноцветная история"

Автор книги: Владимир Железников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Владимир Карпович Железников
Разноцветная история

УЛИЦА БЕЛОГО ЛОСЯ

Здравствуй. Вот я и добрался. Теперь не страшны дальние расстояния. От Москвы до Петрозаводска летел всего три часа. А от Петрозаводска до места назначения ещё два, уже на вертолёте. Здесь вертолёты в большом ходу – посёлки от города расположены далеко, и женщины по воскресеньям даже на базар летают на вертолётах…

Летел я, летел и залетел в лесные края. Завод стоит на лесной вырубке, а дома – прямо в лесу, тесным кольцом. Улицы – лесные тропинки. Электрические лампочки висят на деревьях.

Людей мало, a-снегу много. Поэтому все ходят на лыжах. Мальчишки и девчонки.

Учителя и строители. Школьные нянечки тоже на лыжах. И я хожу на лыжах. А если без лыж, можно провалиться в снег по самую макушку.

Всё. На первый раз достаточно. Передай привет маме.

Твой папка.

Сегодня я злой. Узнал, что рабочий посёлок решили строить на старом месте, вокруг завода. Раньше тут завод был небольшой, но теперь неподалёку открыли новые залежи железной руды и начали строить завод-гигант. И получится, что заводские корпуса подойдут вплотную к жилым домам.

Я, как узнал, сразу пошёл к начальнику строительства.

Начальник тоже человек новый. Его прислали из Петрозаводска. Он там работал в тресте. Я вошёл к нему и сказал, что строить рабочий посёлок на старом месте нельзя.

– Ну, знаете, это сложнейшее дело, сложнейшее. – Начальник был важный и усталый.

От усталости-он часто закрывал глаза. – Мы, прежде чем решить этот вопрос, комиссию создавали. Я сам был во главе этой комиссии. На новом месте нужно всё заново осваивать, а здесь всё готово. Дешевле.

– Нет. Здесь строить нельзя, – сказал я. – Жить в лесу, а дышать заводским дымом. Смешно.

– Но план жилых домов составили, и точка. Переделывать его мы не собираемся.

Начальник снова закрыл глаза, и я еле удержался, чтобы не толкнуть его ногой под столом.

– Нужно переделать, – сказал я.

– Что вы! – Начальник даже улыбнулся. – Это несерьёзно, план строительства экономный – и вдруг переделывать.

– Экономия? Во вред человеку!

– Не понимаю, чего вы так горячитесь? Вам-то здесь не вечно жить.

– А вам здесь жить? – спросил я.

– Нет.

– Ах, нет, – сказал я. – Ну, тогда я постараюсь, чтобы вы отсюда уехали раньше меня. Можете не посылать свой план на утверждение, всё равно не утвердят.

Я не слышал, что мне ответил этот сонуля. Я повернулся и так хлопнул дверью, чуть с петель не сорвал.

Я был злой и сказал вслух, чтобы все, кто сидел в приёмной, слышали:

– Где его нашли, такого начальника? Ископаемое! Бюрократ!

После тёплого кабинета начальника на улице я чертовски замёрз. Пока я возился с лыжными креплениями, у меня пальцы на руках заледенели и перестали гнуться. Но, несмотря на холод, на пустыре, где будут строить новые заводские цеха, работали проектировщики. Они измеряли поле, чтобы спроектировать его на чертежах.

Проектировщики работали в толстых варежках, и поэтому рулетка часто выпадала у них из рук. Для того чтобы её достать, им каждый раз приходилось снимать варежку и опускать руку в снег.

«Пальцы у них, вероятно, превратились в деревяшки, хуже, чем у меня, – подумал я. А они работают!»

Разозлился я и решил: утром выйду, наплюю на мороз и на начальника и поеду искать новое место для посёлка. А там повоюем!

Твой «морозостойкий» отец.

Здравствуй. Давно тебе не писал. И два первых письма не успел отправить, потому что у меня неудача. Ну, а если говорить прямо, то лежит твой папка пластом на больничной койке, да ещё на редкость в неудобной позе.

Сам-то я лежу, а моя левая нога висит – в пяточной кости провёрнута дырочка, сквозь неё протянута железная спица, на спице груз.

Всё это придумали доктора затем, чтобы сломанная нога, когда будет срастаться, не стала короче правой.

Ну конечно, сейчас мама скажет, что я зря поехал сюда. Но в Москве я рассматривал чужие проекты новых городов и заводов, а здесь я буду строить сам.

Теперь я всю жизнь буду ездить по новым местам и строить дома для людей. А когда состарюсь, вернусь в Москву и каждое утро буду открывать географическую карту и искать те места, где я строил.

Буду жить воспоминаниями. Потому что у всех в жизни надежды, мечты, работа, а у стариков только воспоминания. И, если им нечего вспоминать, значит, они плохо прожили свою жизнь. Скучно.

Значит, я поехал не зря. И, если бы заранее знал, что сломаю ногу, всё равно бы поехал.

Зато какое место я нашёл для заводского посёлка! На берегу озера, среди могучих столетних деревьев. Придётся начальнику строительства отказаться от старого места.

Идёт доктор. Она запретила мне писать. В следующий раз я расскажу тебе, что со мной произошло.

Папа.

По утрам к нам в палату входит доктор. Она останавливается у каждого больного и внимательно выслушивает его. Когда подходит моя очередь, я медленно начинаю расстёгивать рубашку на груди. Я не тороплюсь, мне некуда торопиться. Доктор слушает моё сердце и говорит ровным голосом: «Не дышите… Вдохните глубоко…

Задержите дыхание».

У доктора чёрные волосы и серые, немного печальные глаза, как у нашей мамки и у тебя. Хорошо, что около меня серые глаза. Они напоминают далёкий дом. И тишину наших комнат. На секунду мне даже кажется, что у меня не болят ноги. Я хочу, чтобы доктор посидела со мной побольше, рассказала про жизнь за окнами больницы. Но я не решаюсь просить у неё об этом и говорю одни и те же слова:

– Как мои дела?

– Пока по-старому, – отвечает доктор.

Она поворачивается и идёт дальше, и её белый, туго накрахмаленный халат шуршит на ходу.

А сегодня я узнал, нянечка Ефимовна сказала, что нашему доктору всего двадцать три года. Неужели через десять лет ты будешь тоже такая серьёзная?

Ночь. В палате все спят. Дежурит Ефимовна, и она разрешила мне зажечь ночничок у кровати.

Итак, сейчас я расскажу тебе, что случилось со мной…

Я взял лыжи и пошёл искать новое место для посёлка. Шёл долго, час или два, сворачивал вправо и влево, петлял, как заяц. Но никак не мог найти то, что искал. Кругом лес, деревья старые, высоченные, глубоко, видно, ушли в землю корнями. Чтобы такое место под посёлок расчистить, много надо труда и денег затратить.

Мне стало жарко. Я расстегнул куртку и сдвинул шапку со лба. И тут я впервые пожалел, что не взял с собой проводника. «Трудно, – подумал, – будет возвращаться». Но всё равно пошёл дальше. И задвигал ногами: левая вперёд, правая вперёд, левая, правая. А лес всё бежал и бежал, и не видно было ему конца.

Вдруг он совсем неожиданно кончился. Сразу.

Я вышел на большую поляну. Она тянулась с километр, а потом падала куда-то вниз.

Это было как раз то, что я искал. Никто не-мог разделить со мной радость, но всё равно я закричал: «Ура! Ура!» – и замахал руками.

Белка охладила мой пыл. Она уронила с ели ком снега, и он попал мне за воротник. Я оттолкнулся палками и медленно покатил вперёд. На краю поляны увидел лесное озеро,подо льдом. Только в одном месте виднелась широкая полынья. Это быстрая порожистая речка несла свои воды в озеро.

«Вот какая удача, – подумал я: – и вода для водопровода, и быстрая речка для электростанции». Я повернулся спиной к озеру и стал изучать свою снежную пустыню. Но она для меня уже не была пустыней. Нет. Дома стояли один к одному, красивые улицы пролегли, и уже люди шли, ребята бегали… И тут я увидел, что действительно кто-то неведомый приближался ко мне.

Это был лось. Тяжёлый, могучий, сохатый. Он шёл, низко опустив голову, весь серебристо-белый от мороза. Из его ноздрей вырывались струйки пара.

«Вот он, мой первый горожанин», – подумал я и решил даже в его честь назвать одну улицу посёлка улицей Белого Лося.

Белый Лось увидел меня, задрал голову с широкими, крепкими рогами, пошевелил ноздрями и нехотя, важно свернул в сторону. Сухой валежник щёлкнул у него под копытом…

Тушу свет: кто-то идёт по коридору.

Здравствуй ещё раз! Пишу тебе письма в толстую тетрадь, но пока не отправляю.

Складываю до лучших времён.

Продолжаю свой рассказ…

Попрощался я с Белым Лосем и отправился в обратный путь. Плавно скользили лыжи по сыпучему, мёрзлому снегу…

Больше я ничего пока вспомнить не могу. Очнулся в палате. Белые стены, белые лица у больных, белые халаты на врачах и сёстрах. За окном белый снег. И лежать как-то неудобно. Только на спине. День, два, три. И, говорят, ещё неизвестно, сколько времени. Посмотрел на ноги – одна, вижу, висит. Пошевелил другой – вроде не шевелится.

– Что у меня с ногой?

– Сильно обморожена, – ответила Ефимовна.

Закрыл глаза… Вижу Белого Лося, прямо на меня идёт. Открыл – доктор.

Обмороженную ногу смотрит и качает головой. Ушла.

Стал я припоминать. Помню поляну, Белого Лося. А дальше, что было дальше? А тут ещё нога «висячая» болит. В горле пересохло. Протянул руку к лицу – зарос, борода колючая. «Эх, – думаю, – давно лежу, если успел так обрасти. Как бы там без меня не начали посёлок строить на старом месте».

Задремал. И вдруг слышу голос: «Дяденька, что с вами случилось? И валенок один потеряли. Вы же замёрзнете».

Открыл глаза – снова никого. Нянечка Ефимовна около меня сидит и так жалобно смотрит. И даже это мне вспоминать мешает.

Пришла медицинская сестра. Будет делать мне укол. Витамин с новокаином. А потом глюкозу. Это всё для восстановления моего здоровья. А потом – пенициллин, чтобы обмороженная нога перестала болеть.

Я смотрю на сестру. Она берёт ампулы с лекарством и стукает их об руку – проверяет, нет ли трещины. Если в стекле трещина, значит, лекарство испортилось.

Потом она надпиливает ампулы и ловко обламывает. Набирает лекарство в шприц, выпускает из шприца воздух. Воздух опасен для жизни человека.

Бросаю писать, буду колоться. Целую тебя и маму.

Ваш папка.

Меня перевели в отдельную палату. Лежу, как сыч, один. Сегодня попросил, чтобы побрили. Лежал, лежал, и вдруг, представь себе, всё вспомнил…

Вспомнил, как упал со всего ходу в снежную яму и острую боль в ноге. Очнулся, посмотрел: одна лыжа разлетелась пополам, другая целая. Попробовал встать, но тут же упал от боли. В глазах потемнело: снег стал тёмным, деревья чёрными.

Тогда, чтобы не потерять сознания, я закричал. На мой крик никто не ответил.

Думаю: если не вылезу из ямы, то замёрзну. Снял уцелевшую лыжу с ноги, повернулся на живот и пополз. Трудно было ползти. Снег набивался в рукава куртки и холодил лицо. А потом появился мальчик. У него были узкие глаза и крепко сжатые губы. Рядом с ним стоял лось. Он склонил ко мне морду, шлёпал большими толстыми губами, и струйки пара из его ноздрей грели мне лицо.

– Вам нельзя спать, – сказал мальчик. – А я сейчас.

Он скоро вернулся, в руках у него был валенок.

– Это ваш. Я вам его надену, а то помёрзнете. Я знаю вас, вы со стройки.

Он снял свои лыжи, связал с моей и осторожно перевернул меня на них. Пробирались мы медленно.

Мальчик всё время проваливался глубоко в снег. Он был весь белый от снега: от ног до шапки. Снег примёрз к нему. Около воротника от дыхания у него выросли сосульки, и, когда он делал резкое движение, сосульки отрывались и неслышно падали.

– Ты иди, – сказал я ему, – а я подожду.

Мальчик мне ничего не ответил или я просто не слышал, что он ответил…

Я спросил у Ефимовны, кто меня привёз в больницу. Она мне ответила – рабочий на санях. И стал я подумывать, что про мальчика мне приснилось. Ну как мог, на самом деле, мальчик протащить дядю в восемьдесят килограммов столько километров!

– Чего ты там строчишь? – перебила меня Ефимовна. – Ты лучше о себе подумай.

Одна нога переломана, другая обморожена. Докторша из-за тебя совсем извелась, она ведь неопытная.

В крепкую переделку я попал, как видно, и скоро мне не подняться. Болеть плохо и всегда не вовремя.

Не писал четыре дня. Но сегодня у меня радость, и я после этого на свои несчастные ноги не обращаю внимания.

Пришла Ефимовна и сказала:

– Гость к вам. Разрешили на десять минут.

«Ну, – думаю, – кто-нибудь со строительства приехал». Обрадовался.

Дверь тихонько открылась, а никого нет. Медленно так, просто обидно. И вдруг в дверной щели появилась мальчишеская голова, коротко остриженная, с узким разрезом глаз.

Мальчик остановился и не знает, что делать. Я ему руку протянул и крепко сжал.

Ладошка у него маленькая, но крепкая и мозолистая.

– Спасибо, что выручил из беды.

Он ничего не ответил, покраснел и подал мне письма, мамины и твои. Мне даже жарко стало, так я обрадовался, когда увидел ваши письма. Но я отложил их.

– Прости, – сказал я. – Как тебя зовут?

– Петя.

– А меня Алексеем Павловичем. – Я ему это говорю, а он встал и к дверям. – Ты куда?

– Сейчас, – ответил Петя.

Высунулся за дверь и вернулся с небольшим ведёрком:

– Это вам от нашего отряда. – И открыл бумагу, которой было прикрыто ведёрко.

В ведёрке лежала брусника. Свежая. Крепкая. Похожая на сорочий глаз. На меня лесом пахнуло.

– Под снегом собирали, – сказал Петя. – Врач велел, она для больных полезна. Я ведь к вам уже не первый раз, но меня не пускали.

– А как же вы её нашли?

– Силач помог. Лось. Он чует, где она. Разгребёт снег копытом, поест немного и уходит дальше. А мы остатки собираем.

– Лось?

– Да. Мы его Силачом зовём. Вы разве не помните? Когда я вас тащил, он рядом шёл. Он ручной, я его подкармливаю. Людей совсем не боится. И умный-умный. Всё понимает. Он меня провожал до больницы. Сахар любит, сладкоежка.

Дверь открылась, и появилась доктор. Она внимательно посмотрела на Петю и сказала:

– Гостю пора уходить. Ты можешь прийти, мальчик, через два дня.

– Доктор, ещё пять минут, – попросил я. – Мне надо написать несколько слов на работу.

– Хорошо, – ответила она. – Я вам пока помассирую ногу. Это вам не помешает?

Длинные мягкие пальцы доктора забегали по моей ноге, сначала нежно-нежно, еле прикасаясь. Потом сильнее, сильнее, и затёкшие места стали оживать, и тысячи мелких иголок вонзились в мою ногу.

– Готово ваше письмо?

– Готово, – ответил я. – Вот, Петя, передай на строительство. Выручи ещё разок.

Доктор и Петя ушли. А у меня в комнате ещё несколько минуту пахло брусникой, морозным воздухом и какими-то незнакомыми духами доктора. А потом пришла медицинская сестра делать мне уколы, и сразу снова запахло лекарствами.

Папа.

Сегодня опять приходил Петя. Отличный он парень! Чтобы прийти ко мне, ему надо отмахать десять километров. Петя принёс хорошие новости.

Во-первых, начальника строительства со всеми планами вызвали в Петрозаводск. Все ждали, когда же он вернётся, а он не вернулся. Вместо него приехал новый.

Во-вторых, Петин отец, он работает прорабом на строительстве, передал моё письмо о рабочем посёлке новому начальнику. И тот уже назначил группу разведчиков. Они поедут осматривать участок, который я нашёл в лесу. Ясно тебе?

Теперь всё будет нормально. Только начнут без меня. Скоро весна, и нужно начинать строить.

Здравствуйте, мои дорогие и далёкие! Мне стало хуже. Обмороженная нога всё время болит. Ночь и день. Кашляну – отдаётся в ногу, пошевельну рукой – отдаётся в ногу. Кто-нибудь хлопнет дверью посильнее – тоже отдаётся в ногу.

Только что у меня была доктор. Она сказала, что завтра меня будут оперировать:

Операция несложная, я её сама хорошо сделаю. Нечего вызывать хирурга из города.

Я посмотрел в окно. На улице был снежный буран. Третий день я не вижу неба. «Вот почему операция простая и можно не вызывать хирурга, – подумал я. – Разве в такую погоду прилетишь!»

Мне захотелось сказать доктору, что я всё понимаю. Понимаю, что у меня гангрена и мне отнимут ступню на правой ноге. Понимаю, что операция сложная. Понимаю, что она ещё никогда не делала такой операции и нечего ей меня обманывать.

Я взглянул на доктора. Она стояла, крепко сжав кулаки. Костяшки пальцев у неё от этого побелели. •'.Совсем девочка, – подумал я. – А как далеко она заехала!

Уехала из дому, и никто ей сейчас не поможет. Как же она будет делать операцию?»

«Спокойно, – сказал я себе. – Спокойно. Держись, как в бою» А вслух ответил:

– Хорошо, доктор, оперируйте. А то мне надоела боль и я хочу быть здоровым.

Писать больше не о чем.

Меня привезли в операционную и положили на стол. Белый и высокий. По сторонам мне смотреть было неудобно – я лежал на столе без подушки н я смотрел в потолок.

Прямо над столом висела большая электрическая лампа с блестящим абажуром. Потом я увидел доктора. Я не сразу узнал её в марлевой повязке на лице, из-под которой видны были лишь глаза, в резиновых перчатках и в длинном, не по росту, клеёнчатом переднике. Она была здесь самая маленькая и самая худенькая среди всех.

– Маску больному, – сказала она.

Мне поднесли ко pтy какую-то трубку и попросили:

– Вдохните, смелее.

Я потянул и почувствовал во рту сладковатый привкус.

«Сейчас начнётся», – подумал я. И больше ничего не услышал, заснул от наркоза.

Проснулся уже после операции. Меня сильно тошнило и кружилась голова. Я открыл глаза и увидел доктора.

– Как вы себя чувствуете?

– Почти здоров.

А теперь я действительно здоров, потому что то, о чём я только что писал тебе, было десять дней назад. Вчера восстановилась лётная погода, и ко мне прилетел хирург из города. Посмотрел мою ногу, сказал, что скоро я смогу танцевать, и похвалил доктора за хорошую операцию. А сегодня ко мне пришла доктор. Смотрю, а она какая-то не такая. Не могу понять, в чём дело.

Она засмеялась и говорит:

– Я себе чёлку выстригла. Вчера, когда хирург похвалил меня за операцию, я от счастья прямо не знала, что делать. Вот взяла и выстригла чёлку. Ничего? Идёт мне? – спросила она. – Ох, если бы увидел папа, он бы мне такой нагоняй дал!

– Хорошая чёлка, – сказал я. – Очень хорошая чёлка.

– Правда? Ефимовна говорит, что я всю строгость своего лица нарушила. А я ей сказала, что мне строгость совсем не нужна.

Вошла Ефимовна и позвала доктора. Снова я остался один, но теперь уже ненадолго.

Добрый день, москвичи! Мне осталось написать в тетрадь всего две странички, и она закончится. Но эти две странички долго ждали своего часа – несколько месяцев. А сейчас я могу их написать, потому что история со строительством нового посёлка подходит к концу.

Я живу в городке строителей, на берегу озера. Мы здесь живём в палатках. Рядом со мной разместились Петя с отцом.

Петю хотели отправить на лето в пионерский лагерь, но он отпросился на строительство. Он мой главный помощник – мои глаза и ноги. Я ещё плохо хожу, а он целыми днями носится по стройке с моими поручениями.

Каждое утро я просыпаюсь раньше всех в городке. Меня будит первый наш горожанин – Белый Лось. Делает он это по простой причине: я кормлю его сахаром. Он просовывает морду в палатку, я просыпаюсь, выхожу из палатки. Тихо. Только в лесу поют птицы. Да ещё над кухней-палаткой вьётся дым.

Белый Лось берёт у меня с ладони сахар, и ладонь становится влажной. Морда у лося мокрая, он уже успел умыться утренней холодной росой.

В мглистом предутреннем воздухе фундаменты будущих домов кажутся мне крепостными стенами, а котлованы – рвами, наполненными водой. Но тут выходит повар и начинает изо всех сил колотить палкой в старый таз. Он зовёт строителей завтракать.

Белый Лось вздрагивает, крутит мордой, чтобы отделаться от назойливого трезвона, убегает в лес. День начался…

Пришёл Петя и сказал:

– Алексей Павлович, вертолёт прилетел.

Вертолёт прилетел за мной. Я лечу в город по делам строительства.

Петя волнуется, поэтому его узкие глаза становятся ещё уже, а губы сжимаются ещё крепче. Я знаю, почему волнуется Петя. Он хочет, чтобы я взял его в город. А просить не хочет. Он никогда ничего не просит. Мужчина.

Обычно я хожу, опираясь на две палки. А когда со мной Петя, я беру одну палку, а второй рукой опираюсь на его плечо. Сейчас я ему скажу, чтобы он мне подал одну палку. И мы пойдём к вертолету. Удивительно крепкое плечо у этого мальчика, на него можно спокойно опереться.

Мы сели в вертолёт. Машина поднялась ввысь и со звоном разрезала голубое летнее небо. А внизу, под нами, пролегала моя трудная дорога сюда.

ОСЛИК И ПЯТЫЙ ОКЕАН

Мы ехали автобусом в аэропорт. Я и мама. Мама сидела на первом сиденье, я – на втором. Мы так устроились потому, что мама сказала, что я слишком ёрзаю и обязательно помну ей платье.

Рядом с мамой разместился толстый и большой лётчик. Он занимал много места, и мама оказалась у самой стенки. Я смотрел, как погибает новое, замечательно отглаженное мамино платье, и наконец сказал лётчику:

– Может быть, вы пересядете ко мне, а то вам тесно.

Мама покраснела, а лётчик стал извиняться.

– Простите, – говорит, – действительно, вам неудобно.

– Ничего, ничего, – ответила мама. – Это я должна перед вами извиниться за своего сына.

«Вот здорово! Я же ещё оказался виноватым! – подумал я. – Удивительно, до чего взрослые любят извиняться!»

Все пассажиры в автобусе посмотрели на нас. Им очень, конечно, хотелось узнать, почему покраснела мама, и они с нетерпением ждали, что будет дальше. Но лётчик просто пересел ко мне.

Наше сиденье покривилось, и я начал скатываться на лётчика.

– Ты, я вижу, легче пуха, – заметил он.

Теперь покраснел я, взглянул на него и подумал:

«Ну как я могу перевесить такую гору?» А вслух ответил:

– Я не самый лёгкий, у нас в классе есть полегче меня. Например… – Но кого назвать, я не знал и ловко перевёл разговор: – Погода нелётная, сплошная облачность.

– Облачность есть. Ты верно заметил. – Лётчик сощурил глаза и посмотрел на небо.

– Но это не опасно? – спросила мама.

– Какая же опасность? – ответил лётчик. – Пока облачность низкая, ваш самолёт никуда не полетит.

Я промолчал. Мне очень хотелось, чтобы лётчик подумал, что мы тоже летим. А мама взяла и сказала:

Что вы, мы не летим! Разве можно с детьми летать? Муж возвращается из командировки. Иркутским самолётом.

Я прилип к оконному стеклу и сделал вид, что не слышу маминых слов про детей.

– Иркутским? – переспросил лётчик. – Можете не волноваться. Там пилот – мой старый друг. Надёжный товарищ.

Автобус остановился у здания аэропорта. Мы попрощались с лётчиком и пошли к справочному бюро.

– Скажите, – спросила мама как можно вежливее, – иркутский прибывает вовремя?

– Опаздывает, – ответили из окошка. – Подойдите через полчасика.

У мамы сразу испортилось настроение. Я стал смотреть по сторонам, чтобы придумать, как её развлечь, и увидел лётчика – нашего автобусного попутчика.

«Сейчас я всё узнаю», – подумал я и пустился догонять лётчика. По он шёл очень быстро и ни на кого не налетал, а я всё время с кем-нибудь сталкивался.

Лётчик открыл какую-то дверь и скрылся. Я прошмыгнул следом за ним и попал в длинный пустой коридор. Где искать теперь лётчика, я не знал, потому что дверей было много и все плотно прикрыты. Только в одной в узенькую щель пробивалась полоска света.

Я медленно подошёл и услышал знакомый голос:

– И давно потеряна связь?

– Больше часа, – ответила женщина.

Я слышал, как лётчик стал ходить по комнате.

В дверную щель мне видна была карта, вдоль и поперёк пересечённая разноцветным пунктиром. И по каждому пунктиру двигалась маленькая фигурка самолёта.

– Позвони-ка ещё разок, – сказал лётчик.

Женщина, которую я не видел, спросила по телефону:

– Иркутский не появлялся?

И тут я догадался: «Иркутский! Это самолёт, на котором летит папа».

Я открыл дверь и просунул голову. За столом сидела женщина. Она была в синем форменном кителе с тремя золотыми нашивками на рукаве. Лётчик стоял спиной ко мне и смотрел в окно на аэродромное поле.

– Мальчик, ты откуда здесь? – строго спросила женщина.

Лётчик оглянулся. Он совсем не удивился, что увидел меня, а только сказал:

– Это мой знакомый. Тоже иркутский встречает. Ты что, всё слышал?

Я кивнул.

– Слышал и, может, даже испугался, хотя пугаться совсем нечего. Подумаешь, связь потеряли! Восстановят. Вон лучше посмотри, какая карта. Это, брат, хитрая карта.

Видишь, по ней игрушечные самолёты двигаются, они на наш аэродром летят. Можно сказать, говорящая карта. Посмотрел на неё – и сразу знаешь, где самолёт находится.

Лётчик говорил, но я плохо его слушал, а всё шарил глазами по карте.

– Скажите, а где иркутский самолёт?

– Иркутский? Вот он. – И лётчик показал на маленький самолётик, который неподвижно стоял на зелёной пунктирной линии.

– Ну, я пошёл. Мне к маме надо, – сказал я и вышел в зал ожидания.

Мама сидела в стороне от всех и читала газету.

– Ты где был? – спросила она.

– Да так, гулял, – соврал я.

Прошёл ещё час, а в справочной по-прежнему ничего не знали про иркутский самолёт. Какие-то самолёты прилетали и улетали, а нашего всё не было.

Мы сидели с мамой и не разговаривали. Тогда я незаметно сполз со стула и пошёл в диспетчерскую. Я тихонько приоткрыл её дверь и отыскал зелёную пунктирную линию.

Иркутский самолёт стоял на прежнем месте.

Я вернулся к маме. И тут снова появился лётчик, он шёл не торопясь.

– Товарищ, товарищ! – крикнула мама.

Он оглянулся и подошёл.

– Я очень волнуюсь и поэтому решилась вас окликнуть. Почему-то до сих пор нет нашего самолёта.

Лётчик посмотрел на меня, и я отвернулся. Я боялся, что он сейчас всё расскажет маме.

– Не волнуйтесь. Плохая погода. Где-нибудь сидит или сбился с курса. На нём, знаете, какой пилот бывалый! – Лётчик сел рядом с мамой. – Отличный парень! Я его ещё с войны знаю. Тогда он мальчишкой был. Если хотите, могу про него историю рассказан., всё равно ведь нам ждать.

* * *

Было это в 1941 году…

Пилот считал раненых, которые входили в самолёт. Одни опирались на автоматы, как на палку, некоторых несли на носилках. Он считал вслух: «Раз, два, три, четыре…» Все напряжённо прислушивались к размеренному счёту. «Пять, шесть, семь…»

Раненые стояли в очереди к самолёту молча, но каждый из них с трепетом ждал, когда этот счёт прекратится.

В очереди среди раненых был здоровый мужчина. Он держал за руку мальчика лет одиннадцати, бледненького, худенького, одетого в гражданское платье, неизвестно как сохранившееся в этих партизанских лесах.

Пилот считал: «Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать». Потом он замолчал, и в самолёт влезло ещё несколько раненых.

– Всё! – сказал он. – Больше нельзя!

Мальчик вырвался и отошёл в сторону. К нему подошёл его попутчик и начал что-то говорить. Мальчик слушал, опустив голову, потом снова вложил свою руку в его руку и стал в конец очереди.

В очереди, кроме них, осталось всего три человека. Двое совсем молодых парней, один с перебинтованными руками, другой с перевязанным лицом, на котором виднелись только удивительно голубые глаза. И третий постарше, бородатый.

Но пилот всё равно сказал:

– Всё, больше не могу! А то не взлетим.

Трое молчали. Они знали: раз нельзя, то нельзя, хотя если они останутся в лесу, без врача, то умрут от ран. Но они молчали. Их суровые лица, огрубелые от войны и невзгод, были мрачны.

И человек с мальчиком тоже молчал.

Пилот оглянулся. Эти трое поворачивались, чтобы уйти. Тогда он открыл люк самолёта и крикнул:

– Сдать всем оружие и лишние вещи! Быстро!

Обычно, когда самолёты летели из этих далёких партизанских лесов в Москву, то все раненые брали с собой оружие. Дорога была трудная, нередко случалось, что самолёт в пути сбивали фашисты и раненым приходилось сражаться, чтобы не сдаваться в плен.

Скоро у самолёта выросла горка автоматов, запасных обойм, гранат, пистолетов разных марок.

Пилот посмотрел на эту горку оружия, потом перевёл взгляд на раненых. Они стояли теперь рядом, и мальчика из-за них не было видно. И крикнул:

– Ещё!

Из самолёта полетели шинели, вещевые мешки, фляги с водой, чья-то рука выбросила несколько пар сапог. Тогда двое из этих, голубоглазый парень и бородатый, сели на землю и тоже скинули сапоги. Потом бородатый помог присесть третьему, у которого обе руки были перевязаны, и стащил с него сапоги.

– Ну, входите, – сказал пилот.

И трое, ступая босыми ногами по железным ступеням лесенки, скрылись в самолёте.

Пилот уже хотел убрать лесенку, но мужчина с мальчиком сказал:

– Товарищ, паренька ещё захвати. Необходимо… – Он что-то хотел добавить, но посмотрел на мальчика и не стал.

Пилот нехотя отстегнул кобуру с пистолетом, сбросил кожаное пальто и кивнул мальчику:

– Входи.

Самолёт дрогнул. Рёв мотора разорвал ночную напряжённую тишину. Машина медленно побежала, переваливаясь на кочках, но всё же набрала положенную скорость и взлетела.

Была осенняя ночь. Тихая и звёздная. В самолёте сидели и лежали люди.

Прислушивались к шуму мотора. Они летели в тёмном небе, как слепые, ничего не видя, а где-то далеко-далеко под ними лежала земля. II вдруг они точно прозрели: самолёт попал в луч вражеского прожектора. Все ждали, что в следующий момент прожектор погаснет, но он горел неярким светом, точно кто-то повесил в самолёте обыкновенную электрическую лампочку.

Пассажиры самолёта, и молодые и старые, поняли, что стоят на краю страшной пропасти. Они могли каждую секунду погибнуть, но никто не шелохнулся, потому что, если бы у них под ногами была земля, то они кричали бы и дрались, а тут они были в небе. Их привязывал к земле только острый луч прожектора, который готовил им гибель.

А мальчик думал об отце и плакал. Отец его погиб несколько дней назад. Он ничего не боялся, он только плакал.

Пилот попытался уйти от прожектора, но тот ухватил его крепко. Пушки не стреляли. Фашисты ждали: снизится самолёт или нет? Снизится – значит, свой, нет – значит, советский. А пилот тем временем старался набрать высоту, чтобы уйти. И тут раздался первый залп, потом второй. Самолёт сильно тряхнуло. Но он упрямо летел вперёд, делая крутые виражи, бросаясь вниз так, что едва выходил на прямую. Люди в самолёте падали друг на друга и от боли теряли сознание.

Потом прожектор пропал. Разрывы стали глуше. Пилот ввёл самолёт в облако и ушёл от фашистов.

Прошло ещё минут пятнадцать. В чёткую работу мотора стали врываться непонятные звуки, будто птица на лету хлопала крыльями. Мотор зачихал и умолк.

Может быть, на время, может быть, мотор снова заговорит, закрутится винт и сильно потянет машину вперёд. Но самолёт скользил вниз, точно по хорошо укатанной плоскости. Он скользил легко и плавно, и никакая сила уже не могла удержать его на высоте.

Теперь летел не самолёт, летела земля – она была большая, больше неба.

Самолёт норовил клюнуть носом и сорваться в пике, а пилот удерживал его. Он планировал из последних сил и вглядывался в предутреннюю мглу, пытаясь найти в бесконечном лесном пространстве подходящую полянку. Наконец он увидел то, что искал: круглое отверстие среди леса, и пошёл на посадку.

Самолёт ударился о землю, но пилоту всё же удалось выровнять машину. Она пробежала метров четыреста, подмяла редкий кустарник и у самых деревьев замерла.

Пилот вышел из кабины. Он снял шлем и молча обвёл всех взглядом. Он смотрел в лица – – старые, заросшие, усталые, и в молодые, ещё безусые, тоже усталые.