Текст книги "Василий Теркин после войны"

Автор книги: Владимир Юрасов

КОЛХОЗНЫЙ СТОРОЖ

 
Ходит сторож, носит грозно
Дулом книзу ружьецо.
Ночью на земле колхозной
Сторож – главное лицо.
 
 
Осторожно, однотонно
У столба отбил часы,
Ночь давно. Армяк суконный
Тяжелеет от росы.
 
 
И по звездам знает сторож, —
По приметам, как всегда,
Тень двойная станет скоро
Проходить туда-сюда.
 
 
Молодым – любовь да счастье,
Хороша соседа дочь!
Провожает Тёркин Настю,
Провожаются всю ночь.
 
 
Проведет он до порога:
– Ну, прощай, стучись домой…
– Нет, и я тебя немного
Провожу, хороший мой…
 
 
И доводит до окошка:
– Ну, прощай, хороший мой…
– Дай и я тебя немножко
Провожу теперь домой…
 
 
Дело близится к рассвету,
Ночь свежеет – не беда,
– Дай и я тебя за это…
– Дай и я тебя тогда…
 
 
Под мостом курлычет речка,
Днем неслышная совсем.
На остывшее крылечко
Отдохнуть старик присел:
 
 
– Что мне шляться влево-вправо?
Что я буду сторожить?
От кого? И кто дал право
Не давать народу жить?
 
 
Чудаки! Голодным детям
Мать картошки накрадет…
Это ли зовут на свете
Воровством? – Свое берет.
 
 
Вор один – в Кремле удавом
Озирается кругом,
Воровство назвал он правом,
Справедливость – воровством.
 
 
Сторожить меня поставил,
Самому чтоб больше взять —
Займов, взносов да поставок, —
А народу голодать.
 
 
В небе звезды, словно свечки,
Тихо светят. Тишина.
На остывшем на крылечке
Деда тень едва видна.
 
 
Свесил голову, как птица,
Ружьецо у ног, как кол.
– Что-то, дед, и мне не спится, —
Тёркин к деду подошел.
 
 
– Ну, садись. А мне привычно.
Тем и должность хороша:
Ночью обо всем отлично
Можно думать не спеша.
 
 
О земле, забытом Боге,
О скитаниях людей,
О своей, твоей дороге,
О судьбе твоей, моей.
 
 
Позабыт порядок древний,
Жизнь, конечно… Да не та…
Правят нынче на деревне
Суета да маята…
 
 
Посох вырезать бы крепкий,
Сто рублей в пиджак зашить,
И пойти, как наши предки,
По Руси, покуда жив.
 
 
По окольным по дорогам
Обойти Россию всю,
За народ просить у Бога
На молитве где в лесу.
 
 
Горе всякое сносили —
Завещал терпеть Иисус…
Не один же я в России
Верен Богу остаюсь.
 
 
Где-нибудь тропой ночною
Старец с посохом бредет.
Мы вот здесь сидим с тобою,
Говорим, а он идет.
 
 
А дорог на свете много,
Пролегли и впрямь и вкось,
Ходят люди по дорогам,
Жаль одно, что ходят врозь.
 
 
В небе вспыхнула зарница.
– По весне слыхал о том,
Как пошел через границу
Человек один пешком.
 
 
И идет, поди, далече,
Без куска, один, как перст,
На войне был искалечен,
А обижен властью здесь.
 
 
По лесам идет, по тропам,
По долинам древних рек,
Пробирается в Европу,
Как из плена, человек.
 
 
Он идет тропой глухою,
Смерть повсюду стережет.
Мы вот здесь сидим с тобою,
Говорим, а он идет.
 
 
Мало всякое начало —
К большаку ведет тропа…
Говорят еще – с канала
Пробирается Степан.
 
 
Он идет, жилье минуя, —
Для чего ему канал?
Потерял семью родную,
Дом и двор свой потерял.
 
 
Придавив тоску зубами,
Знает, с кем свести расчет,
Днями спит, идет ночами…
Мы сидим, а он идет…
 
 
В небе звезды поредели,
Поседело всё вокруг,
Где-то первые пропели
Петухи спросонья вдруг.
 
 
– Скоро день. Уже недолго
Будет день и на Руси.
Ночь еще крадется волком,
Только свет не погасить!
 
 
И до отчего порога,
До родимого села,
До восхода та дорога
Через муку пролегла.
 
 
Что поделаешь – иному
И еще кружнее путь,
И идет иной до дому
То ли степью незнакомой,
То ль горами где-нибудь.
 
 
Дед встает. Светло и строго
Утомленное лицо.
Где-то рядом за дорогой
Тихо звякнуло кольцо.
 
 
И невольно вздрогнул Тёркин:
В самом деле – кто идет?
Тихо-тихо. Только зорьке
Где-то вновь петух поет.
 
 
Ветерок с полей повеял
И донес, донес, донес
Звук тальянки: плакал, млея,
Затихал и снова рос.
 
 
И брела гармонь куда-то,
Только слышалось едва:
«В саду мята
Не примята,
Да не скошена
Трава…»
 

НОЧЬЮ В ПОЛЕВОЙ БРИГАДЕ

 
– Дельный, что и говорить,
Был тот предок самый,
Что придумал суп варить
Да еще с грибами.
 
 
Суп во-первых, во-вторых
Гречневую кашу.
Нет, тот предок был старик,
Видно, русским, нашим.
 
 
По полям пополз туман,
И в ночной прохладе
Полевой колхозный стан
Спать ложиться ладил.
 
 
Привалясь на тяжкий сноп,
Не щадя махорки,
Чтоб комар не жалил лоб, —
Вел беседу Тёркин:
 
 
– Вам, ребята, с серединки
Начинать, а я скажу:
Я не первые ботинки
В этой жизни без починки
Износил и всё хожу.
 
 
Подавай скорей заявки,
Всё равно от мошкары
Не уснуть… Возьмем козявки
Или эти комары.
 
 
Это ведь хитрее пули:
Не дают, хоть лопни, спать,
Жалят, чтоб не отдохнули,
Чтоб уборки срок сорвать.
 
 
Расчесал, а утром – ранки,
А к обеду – разнесло!
Не иначе, братцы, янки
Это выдумали зло.
 
 
Комара еще пристукнешь,
Иль залезешь под снопы.
Ну, а дома? – В хату вступишь,
А со всех сторон клопы!
 
 
Мухи жалят днем, нет спасу,
Тараканы, блохи, вошь!
Ведь в Америке заразы
Этой столько не найдешь.
 
 
Это как понять? Смотрите,
То не муха, то не клоп,
Это агент Уолл-Стрита
Загоняет, братцы, в гроб!
 
 
Не читали в «Правде» разве,
Что в Америке пятьсот
Фабрик выстроили разных
И еще гигант-завод?
 
 
Сто по выделке мушиной,
Сто по выделке блошиной,
Триста делают клопов,
Тараканов, комаров,
А завод еще скорей
Заготавливает вшей.
 
 
И всё выделки машинной,
Заграничной, на все сто!
Если «Правда», то чин-чином
Разузнали как и что.
 
 
Хохот катится по стану:
– Ну, и Тёркин!
– Врёт, как ест!
– Я причем здесь? Врать не стану:
«Правда» пишет – вот те крест.
 
 
– Там напишут, только слушай…
– Вот бумага не трава —
Для махорки нету лучшей…
– Ай да Тёркин! Оторвал!
 
 
Хорошо в степи, не тесно,
Все свои, на всё наплюй.
– А кому из вас известно,
Что такое сабантуй?
 
 
– Сабантуй – какой-то праздник?
Или что там – сабантуй?
– Сабантуй бывает разный,
А не знаешь – не толкуй.
 
 
Вот когда берут корову,
Лошадь, землю и когда
Начинаешь в хлеб полову
Досыпать, то не беда:
Жив остался – не бунтуй,
Это малый сабантуй.
 
 
Привыкай, забудь о грусти,
Раз колхозник – в ус не дуй,
Хуже, брат, когда припустит
Укрупненный сабантуй.
 
 
Тот проймет тебя поглубже, —
Укрупнен, но не бунтуй,
Потому, пойми, голубчик,
Это средний сабантуй.
 
 
Сабантуй – тебе наука,
Привыкай, терпи, лютуй,
Но совсем иная штука
Это – главный сабантуй.
 
 
Тёркин смолкнул на минутку,
Чтоб прочистить мундштучок,
Словно исподволь кому-то
Подмигнул: держись, браток…
 
 
– Раз проснешься ты во мраке,
Глянул – в пот тебя и дрожь:
Вышки, проволка, бараки —
Лагерь!
 
 
– Ну, брат, это врешь…
– Ас чего мне врать? Мне враки
Не к лицу, и не толкуй…
Лагерь, проволка, бараки,
А порядок, как в полку!
 
 
День – с «подъема» по команде,
Строем к завтраку, потом
Строем в поле по-бригадно,
И в работе и во всём.
 
 
Если что не так ты сделал,
Отлучился или воз
Завернул к куме за делом —
Сразу суд и в штраф-колхоз.
 
 
Если ты женат и надо
Срочно жинку повидать,
То и тут нужна команда,
А команду долго ждать.
 
 
Сабантуй тот главный, словом,
Весь в команде – сверху вниз,
Он другим зовется словом,
Иностранным: коммунизм.
 
 
Повторить согласен снова:
Что не знаешь – не толкуй,
Сабантуй – одно лишь слово —
Сабантуй, но сабантуй
Может так тебя ударить —
Срежет начисто башку.
Вот у нас один был парень…
Дайте, что ли, табачку…
 
 
Ночь глуха, костер дымится,
Приумолкли у костра.
– Что ж, братва, давай стелиться…
– Хватит страхов, спать пора…
 
 
И к снопу припав лицом,
На пригретом взгорке,
Не горюя ни о чём,
Лег Василий Тёркин.
 
 
И приник к земле родной,
Одолен истомой,
И лежит он, мой герой,
Спит себе, как дома.
 
 
Спит, забыв о трудном лете,
Сон, забота, не бунтуй,
Может завтра на рассвете
Будет новый сабантуй.
 
 
Зги не видно. Ночь вокруг.
Кто не спит – взгрустнется,
Только вспомнит что-то вдруг,
Вспомнит – усмехнется.
 
 
Ничего, что сон пропал,
Случай дал отраду:
– Хорошо, что он попал,
Тёркин, к нам в бригаду!
 

ТЁРКИН НА СТРОИТЕЛЬСТВЕ КАНАЛА ВОЛГА-ДОН

 
Казака донского хата
Переделана в барак,
Со строительства ребята
Разместились кое-как.
 
 
Понагнали из колхозов,
С разных мест и областей…
За лопатой от морозов
Промерзают до костей.
 
 
Чья здесь печка, чья здесь хата? —
На дрова распилен хлев,
Кто назябся – дело свято —
Тому надо обогрев.
 
 
Где казак – хозяин хаты?
Кто же нынче разберет.
Грейся, радуйся, ребята,
Сборный, смешанный народ!
 
 
Нары, грязная солома,
Задремалось, так ложись,
Жизнь советская знакома:
Жизни нет, но всё же жизнь.
 
 
Тот сидит, разувши ногу,
Приподняв, глядит на свет,
Всю прощупывает строго, —
Отморозил или нет?
 
 
Телогрейку сняв без страху,
Высоко задрав рубаху,
Прямо в печку хочет влезть..
– Не один ты, братец, здесь.
 
 
– Отслонитесь, хлопцы…
– Стой-ка!
– Вот те сталинская стройка!
– Будто фронт войны какой…
Воевал, а нынче строй…
 
 
– Власть народом не скупится.
– Всё же с фронтом не сравниться..
– Тот порядочек, ребятки…
– А ты думал. Вот чудак!..
– Лучше нет – чайку в достатке,
Хмель, он греет, да не так…
 
 
– Это чья же установка
Греться чаем? Вот и врешь…
– Дело знаешь, в обстановке…
– А еще кулеш хорош…
 
 
Опрокинутый истомой,
Тёркин дремлет на спине,
От беседы в стороне.
Дело ясное – не дома,
И не то, чтоб на войне.
 
 
– Пацанам и то известно:
Раз советский человек,
Значит строй! Отсюда – тесно,
Человеку нету места:
Стройка – всё: жена, невеста,
Дом родной на весь твой век.
 
 
А кого ты там оставил:
Мать, жену, семью, детей —
Это знает, братцы, Сталин, —
Стройки строй, а жить не смей.
 
 
– Что с того, что жить ты хочешь,
Что с того, что – человек?
– Власть, она сильна…
– Не очень!
– Не хватает силы рек…
 
 
– Помню – полк наш инженерный
Днепрострой рвал в сорок первом…
– Так всю жизнь: то строй, то рой,
Потом рви и снова строй.
 
 
Разговоры. Дым махорки.
Рассужденья. Мысли вслух.
– Где-то наш Василий Тёркин? —
Это слышит Тёркин вдруг.
 
 
Привстает, шурша соломой,
Что там дальше – подстеречь.
Никому он не знакомый,
А о нем как будто речь.
 
 
Но сквозь шум и гам веселый,
Что кипел вокруг огня,
Вдруг он слышит новый голос:
– Это кто там про меня?
– Про тебя?
 
 
Без оговорки
Тот опять:
– Само собой,
– Почему?
– Так я же Тёркин. —
Это слышит Тёркин мой.
 
 
Что-то странное творится,
Непонятное уму.
Повернулись тотчас лица
Молча к Тёркину. К тому.
 
 
Люди вроде оробели:
– Тёркин – лично?
– Я и есть.
– В самом деле?
– В самом деле.
– Хлопцы, хлопцы, Тёркин здесь!
 
 
– Не хотите ли махорки? —
Кто-то тянет свой кисет.
И не мой, а тот уж Тёркин
Говорит:
– Махорки? Нет.
 
 
Не курю.
А мой поближе,
Отгибает воротник,
Поглядел, а он-то рыжий —
Тёркин тот, его двойник.
 
 
Если б попросту махорки
Тёркин выкурил второй,
То не встрял бы, может, Тёркин,
Промолчал бы мой герой.
 
 
Не любил людей спесивых,
И, обиду затая,
Он сказал, вздохнув лениво:
– Врешь, приятель, Тёркин я…
 
 
Смех, волненье.
– Новый Тёркин!
– Братцы, двое…
– Вот беда…
– Как дойдет их до пятерки,
Разбуди меня тогда.
 
 
– Нет, брат, шутишь, – отвечает
Тёркин тот, поджав губу, —
Тёркин – я.
– Да кто их знает, —
Не написано на лбу.
 
 
Из кармана гимнастерки
Рыжий – книжку:
– Что ж я вам…
– Точно: Тёркин.,.
– Только Тёркин
Не Василий, а Иван.
 
 
Но, уже с насмешкой глядя,
Тот ответил моему:
– Ты пойми, что рифмы ради
Можно сделать и Фому.
 
 
Тёркин будто бы растерян,
Грустно щурится в огонь.
– Я бы мог тебя проверить,
Будь бы здесь у нас гармонь.
 
 
Все кругом:
– Гармонь найдется!
У прораба есть.
– Не тронь.
– Что не тронь?
– Смотри, проснется.
– Ничего! Держи гармонь.
 
 
Только парень взял трехрядку,
Сразу видно гармонист.
Для началу, для порядку
Кинул пальцы сверху вниз.
 
 
И к мехам припав щекою,
Строг и важен, хоть не брит,
И про вечер над рекою
Завернул, завел навзрыд…
Тёркин мой махнул рукою:
 
 
– Ладно, можешь, – говорит.
– Но одно тебя, брат, губит:
Рыжесть Тёркину нейдет.
– Рыжих девки больше любят,
Отвечает Тёркин тот.
 
 
Тёркин сам уже хохочет, —
Сердцем щедрым наделен, —
И не так уже хлопочет
За себя – что Тёркин он.
 
 
Чуть обидно, да приятно,
Что такой же рядом с ним.
Непонятно, да занятно
Всем ребятам остальным.
 
 
Молвит Тёркин:
– Сделай милость,
Будь ты Тёркин насовсем.
И пускай однофамилец
Буду я…
А тот:
– Зачем?
 
 
– Кто же Тёркин?
– Ну, и лихо!
Хохот, шум, неразбериха.
Вдруг какой-то бригадир
Встал и крикнул на задир:
 
 
– Что вы тут как-будто атом
Обнаружили какой!
По приказу всем бригадам
Будет придан Тёркин свой.
 
 
Слышно всем? Порядок ясен?
И чтоб тихо у меня…
Дисциплинка…, но согласен
С бригадиром этим я.
 
 
И замечу мимоходом,
К разговору вставлю я:
Всем колхозам и заводам
Дать по Тёркину в друзья.
 

Часть вторая. Тёркин-оккупант

ПОЯВЛЕНИЕ ТЁРКИНА

 
Рано утром вдоль по стежке,
Соблюдая свой черед,
Котелки забрав и ложки,
К кухне шел за взводом взвод.
 
 
Суп да каша, чай до пота,
Не ропщи, солдат, на жизнь,
Что с того, что есть охота,
Ничего, на то пехота,
– Становись!
 
 
Хорошо в полку, где повар
Парень тот, как говорят,
Когда повара такого
Уважает брат-солдат.
 
 
Хорошо, когда добавком
На двоих и на троих
Угощает, как подарком,
Парней верных и своих.
 
 
Чтобы числился недаром
По профессии своей,
Чтоб еда была с наваром,
Да была бы с пылу, с жару
Подобрей и горячей.
 
 
– Слышь, подкинь еще одну,
Ложечку, другую,
Говорят, опять войну
Сталин гнет втихую.
 
 
Подкрепи, пока есть срок…
Покосился повар:
– Ничего себе едок,
Ваш сержант-то новый!
 
 
Ложку лишнюю кладет,
Молвит не сердито:
– Вам бы, знаете, во флот
С вашим аппетитом.
Тот:
 
 
– Спасибо. Я как раз
Не бывал во флоте,
Мне бы лучше вроде вас,
Поваром в пехоте.
 
 
Мне б готовить кашу так,
Заправляя жирно,
Чтоб в котле стоял черпак
По команде «смирно».
 
 
И, усевшись под стеной,
Кашу ест, сутулясь.
«Свой?» – бойцы между собой,
«Свой!» – переглянулись.
 
 
Подзаправился, встает,
Поправляет ремень,
На часы глядит, на взвод,
Проверяя время.
 
 
Гимнастерочка, штаны,
И почти что новые,
С точки зренья старшины,
Сапоги керзовые.
 
 
И ребятам остальным,
Что еще возились,
Захотелось вместе с ним —
Все заторопились.
 
 
Не затем, что он стоял
Выше в смысле чина,
А затем, что жизни дал
За едой мужчина.
 
 
Любит русский человек
Праздник силы всякий,
Потому и хлеще всех
Он в еде и драке.
 
 
Взвод на двор выводит он,
Все бойцы в восторге:
Шепчут сзади:
– Ну, силен!
– Всё равно, что Тёркин!
 
 
– Это кто там про меня?
Подавясь махоркой,
Взвод присел:
– Как про тебя?
– Я – Василий Тёркин.
 
 
Окружил сержанта взвод —
Не бойцы, а рыбы,
Смотрит стриженый народ:
Кто к ним ночью прибыл.
 
 
– Тёркин – лично?
– Я и есть.
Люди оробели.
– Как же Тёркин и вдруг здесь?
– Тёркин – в самом деле?
 
 
Но признала вдруг братва,
Угадала с виду:
– Точно!
– Тёркин!
– Вот лафа!
– Он не даст в обиду…
 
 
Тут команду подает
Им сержант: – Отставить!
– Становись!
Но видит взвод:
Парня радость давит.
 

***

 
Хорошо, друзья, приятно,
Сделав дело, поутру
В батальон идти обратно
Из столовой по двору.
 
 
По двору шагать казармы,
Думать – мало ли о чём,
Взвод свой чувствовать по-парный,
Между прочим, за плечом.
 
 
Доложить потом по форме
Командиру не спеша,
Хоть солдата плохо кормят,
Зато бравая душа.
 
 
Кормят плохо-маловато,
То, что каша – не беда,
Хороши зато ребята,
Уважают, как всегда.
 
 
А солдатам помоложе,
Что впервой с тобой идут,
Им теперь всего дороже —
Знать одно, что Тёркин тут.
 
 
Остальным – когда придется
Не мечтают об ином:
Не последним самым хлопцем
Показать себя при нем.
 
 
Свет пройти, нигде не сыщешь
Среди взрослых и ребят
Дружбы той святей и чище,
Что бывает меж солдат.
 

ПРО ПИСЬМО

 
Получил письмо солдат,
И совсем солдат не рад:
От начала и до точки —
Перечеркнутые строчки,
Цел поклон, привет и дата,
А по почерку – от брата.
 
 
Говорит солдат:
– Досадно.
Отписал домой привет.
Ждал два месяца. Ну, ладно.
Нет, так на тебе – ответ!
 
 
Для солдата нету кроме
Утешенья, как махра,
Примостился на соломе,
Перетертой, как костра,
Закурил, взглянул вокруг:
Спят бойцы, кому досуг.
 
 
А неспящие у койки
У сержантовой торчат:
Смех столбом… Опять, знать, Тёркин,
Что-то выдумал сержант.
 
 
Но глядит с тоской солдат,
Ничему солдат не рад,
И, вздохнув, горюет вслух:
– Без письма-то, как без руки!
 
 
Без письма и у махорки
Вкус уже не тот. Слаба.
Вот судьба, товарищ Тёркин…
Тёркин:
– Что там за судьба!
 
 
Так случиться может с каждым,
Цензор – там, а мы под ним.
Вот со мной какой однажды
Случай был, с письмом одним!
 
 
Получаю раз из дома —
Из деревни друг прислал:
О колхозе и знакомых
Всё, как было, отписал.
 
 
И не то, чтоб одной строчки
Цензор вычеркнул бы там,
Даже черточки и точки
Сам расставил по местам.
 
 
Замполиту же посланье
Так понравилося вдруг —
Приказал мне на собранье
Прочитать солдатам вслух.
 
 
А писал в письме мне Паша:
«Жизнь зажиточная наша,
Дружно трудится колхоз —
Урожай едва весь свез.
 
 
Все одеты и обуты,
Чаша полная всему.
Я оделся – фу-ты, ну-ты, —
Переплюнул и Фому!
 
 
А едим, что даже Зинке
Стало нравиться… А мать
Так поправилась, что к Димке
Хочет в гости уезжать!»
 
 
Только тот Фома был нищим —
Век в тряпье ходил одном,
Дядя Димка на кладбище
Был свезен давным-давно.
Что ж касается про Зинку —
Так в колхозе звали свинку.
 
 
Дальше было: «Ты смотри там,
Будь готов, как сын страны,
Разгромить из Уолл-Стрита
Поджигателей войны.
 
 
А за то, что малой кровью
Мы их тоже будем гнать,
Руку правую готов я
Про заклад мою отдать!»
 
 
Но начальство ведь не знало,
Что приятелю моему
Под Берлином оторвало
Руку правую ему!
 
 
Вот оно какое дело,
Мой товарищ и сосед:
Пишет брат твой неумело,
Потому такой ответ.
 
 
Потерять письмо обидно,
Не твоя на то вина,
Падать духом – вот что стыдно,
Здесь смекал очка нужна.
 
 
Ничего на атом свете
Не приходит к нам само,
Мы с тобой за всё в ответе.
То-то, брат! А ты – письмо.
 

ПРО ОТПУСК

 
– Был герой я – это точно,
Но и я войне не рад:
Вроде службы той бессрочной —
Изнывай и жди за кочкой
Скоро ль мина влепит в зад!
 
 
Обморозишь руки, ноги,
В снег зароешься лицом,
В ожидании подмоги
Землю греешь животом.
 
 
Про войну скорей расскажешь,
О солдатской о тоске,
Как недели кукиш кажет
В животе кишка кишке.
 
 
Посыпает дождик редкий,
Кашель злой терзает грудь,
Ни клочка какой газетки
Козью ножку завернуть.
 
 
И ни спички, ни махорки —
Всё раскиснет от воды…
Так что раз и я – ваш Тёркин
Запросился из беды.
 
 
Надоела мне винтовка,
Надоело грязь месить,
И, хоть было мне неловко,
Отпуск я решил просить.
 
 
Я явился к командиру:
– Разрешите доложить:
Так и так – хочу квартиру
На деревне навестить.
 
 
Капитан был парень свой,
За солдат стоял горой,
Покумекал, покумекал —
Стало жалко человека.
 
 
– Вот что, Тёркин, наш герой,
Комиссар-то надо мной!
Хоть пиши, хоть не пиши —
Еще подвиг соверши!
 
 
«Языка» ли приведешь,
Пулемет ли принесешь,
Или что еще от немца —
Будет некуда нам деться.
 
 
Знаю – отпуска достоин,
Отличался много раз,
Знаю сам, что лучший воин
Ты в дивизии у нас.
 
 
– Награжу поездкой в гости
Есть на то такой приказ.
Комиссаровой я злости
Не боюся в этот раз.
 
 
Я ответил капитану:
– Есть, товарищ капитан!
Всё в порядке – я достану
И трофей немецкий дам.
 
 
Через день при комиссаре
Капитану пулемет
Я немецкий сдал и с жаром
Рапортую:
– Так что вот…
Разрешите доложить…
И когда могу отбыть?
 
 
Делать нечего начальству:
Пишут – отпуск пару дней,
Я ж возьми и бац с нахальством:
– Еще стопочку бы мне?
 
 
Комиссар от злости вышел,
Я сто грамм скорее в рот,
Капитан ко мне – чуть слышно:
– Расскажи про пулемет.
 
 
– Очень просто: выполз к фрицу,
Будто в плен, а сам:
– Камрад!
Так и так, мол, – объяснился,
Немец понял – тоже рад.
Пулемет я наш получше
Дал ему, а он мне свой:
Отпуск фриц теперь получит,
Получу и я впервой.
 

БЕСЕДА О ВОЙНЕ

 
И хотя, пригревшись, спал
Крепко полк усталый,
В первом взводе сон пропал,
Вопреки уставу.
 
 
Привалясь к углу стены,
Не щадя махорки,
Для бойцов насчет войны
Вел беседу Тёркин.
 
 
– Разрешите доложить
Коротко и просто:
Я большой охотник жить
Лет до девяносто.
 
 
Потому хочу сказать —
Сердцем, братцы, чую:
Сталин строит за глаза
Нам судьбу иную.
 
 
Я пять лет отвоевал,
Защищал отчизну,
Но, воюя, я мечтал
Про другое в жизни.
 
 
И не вышло ни хрена
Из надежды этой —
Снова Сталину нужна
Нам ненужная война,
Чтоб владеть планетой.
 
 
Вспоминаю по ночам,
Понимаю больше:
Он и прошлую начал
С Гитлером ведь в Польше.
 
 
Что ему, что та война
Унесла милльоны!
Что ему, что вся страна
Гнется, плачет, стонет!
 
 
Сколько нас тогда легло…
Сколько нас убито…
Потому и тяжело —
Тяжела обида.
 
 
Если б знали наперед
Сталина науку —
Обманул усатый чорт
Родину-старуху!
 
 
Потому солдатский путь
Мне забыть нет силы,
Шепчут: «Тёркин, не забудь» —
Братские могилы.
 
 
Тридцать лет нам Сталин врет,
Потому в ответе:
За солдат и за народ,
И за всё на свете.
 
 
От Ивана до Фомы,
Где б нас ни носило,
Все мы вместе – это мы:
И народ, и сила.
 
 
А поскольку это мы,
То скажу вам, братцы,
Нам из этой кутермы
Некуда деваться.
 
 
Тут не скажешь: я – не я,
Ничего не знаю,
Не докажешь, что твоя
Нынче хата с краю.
 
 
Не велик тебе расчет
Думать в одиночку,
Потому-то он и врет
Тридцать лет, как в бочку.
 
 
Сталин новую войну
Нам готовит, чтобы
Перед смертью всю страну
До конца угробить.
 
 
Нам же, хлопцы, наплевать
На его делишки,
Можем только пожелать
Ни дна, ни покрышки, —
Дорога отчизна-мать,
Дом, семья, детишки.
 
 
Но признать не премину,
Дам свою оценку:
Тут не то, что в старину,
Не пробьешь лбом стенку.
 
 
Тут не то, что на кулак:
Поглядим, чей дюже, —
Я сказал бы даже так:
Тут гораздо хуже.
 
 
Со смекалочкой во всем
Действуй осторожно,
Перетерпим, перетрем,
Выждем, когда можно…
 
 
Ну, да что там толковать,
Ясно, как на смотре:
Сталин хочет воевать,
Ну, а мы посмотрим.
 
 
Хочешь жить – не забывай,
Забывать не вправе:
Он нам скажет: умирай!
Мы ему: – Отставить!
 
 
Вот тогда перед страной
Выполнишь задачу,
А к тому еще живой
Будешь сам в придачу.
 
 
Потому и доложить
Захотел вам просто,
Что большой охотник жить
Лет до девяносто.
 

ПИКОВОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

 
Год назад, а может ныне,
По дороге на Берлин
Ехал Тёркин на машине
За нарядом на бензин.
 
 
С ним была его команда:
Полковой шофер-сержант.
Газовали два сержанта
Получить скорей наряд.
 
 
Не подумайте худого —
Запланировали путь:
На обратном рейсе снова
В гости к немкам завернуть.
 
 
Час назад свою подружку
Каждый коротко обнял,
Потому на всю катушку
Жал шофер и газовал.
 
 
Жизнь в казарме всем знакома —
Жить живи, дышать не смей:
Ни подруги, ни знакомой,
Ни чужой и ни своей.
 
 
Потому и сердце бьется,
Если выйдет из ворот:
Будет случай, подвернется —
Чью-то долю ущипнет.
 
 
А сержантам в полк вернуться
По приказу надо в срок,
Если ж раньше обернуться —
Ущипнут еще кусок.
 
 
Потому неслась машина,
Лес мелькал по сторонам…
Но вдруг – бац! – и к чорту шина
Разорвалась пополам!
 
 
Тёркин вылез и с опаской
На запаску поглядел,
И была она запаска
Лишь для виду, не у дел.
 
 
Красной армии привычно
Без запасных ездить шин,
Выручал всегда обычный
Способ хитростный один:
 
 
Наш шофер большой искусник
Всё на свете починять:
Плюнет, дунет, латку пустит —
И порядочек опять.
 
 
В этот раз – иное дело:
Клеить – значит опоздать,
И сказал шофер несмело:
– Неужели загорать?!
 
 
Но, как будто отвечая
Им на это, где-то вдруг
Появился, наростая,
Сзади их моторный звук.
 
 
Много нужно ли солдату,
Услыхав такой ответ:
Тёркин сразу к автомату,
А шофер за пистолет.
 
 
Подъезжают. Вроде немцы.
Один толстый и седой.
Тёркин, взяв на мушку дверцы,
Подает команду: – Стой!
 
 
Толстый в ярости выходит,
Красный, злющий, что твой бык,
И такое вдруг заводит,
Что аж страшное выходит —
Оказался Вильгельм Пик!
 
 
Тёркин – новую команду:
– Хоть ты Пик, а не пищи!
А потом уже сержанту:
– Шевелись! Давай ключи!
 
 
Пик попятился в машину,
С перепугу замолчал,
А шофер тотчас резину
И колеса даже снял.
 
 
Заменил свое чин-чином,
Погрузился, а потом
Говорит с лицом невинным:
– А кого мы, Вася, ждем?..
 
 
И как-будто с сожаленьем,
Головой сержант поник:
– В пиковое положенье
Влип геноссе Вильгельм Пик.
 
 
А потом – с другой заходит;
Призадумавшись на миг,
Говорит с поклоном вроде:
– Загорай, товарищ Пик.
 
 
Власть советскую ты, шкура,
Устанавливаешь здесь,
Так вот это, знай, в натуре
Власть советская и есть!