Текст книги "Фантастика 1984"

Автор книги: Владимир Щербаков

Соавторы: Михаил Грешнов,Юрий Медведев,Юрий Моисеев,Эрнест Маринин,Людмила Овсянникова,Игорь Мартьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Профессор заглянул в аквариум, и лицо его разочарованно вытянулось.

– Да это же головастик, только огромных размеров. Если присмотреться, и впрямь есть что-то от женской фигуры, но не настолько, чтобы визжать от восторга, как одна моя знакомая…

Я остался доволен. Немного покрутившись у аквариума, профессор осмотрел комнату, видимо, чуя пкакой-то подвох, но, не увидев ничего подозрительного, вышел, недовольно бормоча: – И выдумают же… Русалочка…

– Но если вы биолог, должны заинтересоваться величиной головастика, – поддел я.

– Мало ли в природе аномалий, – пожал он плечами.

Этот визит еще более насторожил меня. Я предупредил Людмилу, что мы можем лишиться Берегини – приедут из какого-нибудь центрального научно-исследовательского института и заберут ее.

– А тебе не кажется, что скрывать ее антиобщественно? – неожиданно сказала она.

– Мне кажется, куда антиобщественней извлекать из ее существования корысть, – отрезал я. Это было намеком на то, что жена в последнее время стала отсеивать любопытствующих, приглашая в дом тех, кто мог быть ей чем-то полезен.

Натолкнула ее на это базарно-мудрая Благушина, ее давняя приятельница, умеющая извлекать пользу даже из фонарного столба под своим окном: разбив на нем лампочку, заколотила в него гвоздь и протянула между ним и стеной дома бельевую веревку.

Словом, Людмила научилась использовать Берегиню для облегчения нашего быта и уже не представляла себе жизнь без нее. Надо было теперь видеть, как она ухаживала за аквариумом, чистила его, меняла отмирающие растения, следила за тем, чтобы рыбы не мешали русалочке.

– Наша золотая рыбка, – нежно бормотала она, затеняя гротик валлиснериями или устраивая открытые лужайки, чтобы русалочке было где порезвиться. Я даже сердился на нее за то, что так долго возится в воде. Еще бы не дорожить Берегиней: при желании можно было достать любой дефицит, стоило лишь пообещать кому-нибудь показать русалочку.

Если бы жена знала, что русалочка разумное существо, она, вероятно, устроила бы на дому цирковые представления, и я не раз предупреждал русалочку не выдавать себя. Она, кажется, поняла, в чем дело, и теперь, когда кто-нибудь приходил к нам, ограничивалась лишь тем, что пару раз всплывала на поверхность воды, а затем пряталась в гротик. При неугодных мне, однако неизбежных демонстрациях она по условленному знаку – я трижды стучал ногтями по стенке аквариума – выплывала из гротика в облике безобразного головастика и тем самым сбивала интерес к себе.

Однажды, вернувшись домой раньше обычного – после совещания уже не пошел на работу, – я не застал дома никого.

Подошел к аквариуму и стукнул в стекло, вызывая Берегиню.

Она не выплыла, и я решил, что она спит. Вскоре меня охватила тревога, я опять постучал по стеклу. Обычно Берегиня сразу узнавала мой стук и радостно подплывала к стенке аквариума. Но сейчас что-то случилось. Пришлось лезть в воду рукой, я не люблю, это делать и своим запрещаю без надобности соваться туда, но сейчас не выдержал, обшарил гротик.

Он оказался пуст. Берегиня исчезла!

Я бросился к телефону, позвонил в школу, попросил на перемене срочно позвонить домой преподавательницу русского языка Людмилу Семеновну Белову. Через пятнадцать минут раздался звонок. Людмила, оказывается, уже знала обо всем: учительница младших классов доложила ей, что ее сын, Валерий Белов, умудрился принести в школу какую-то чудную рыбку, Игрался с ней, а потом стал неизвестно от чего плакать. Словом, я понял, что с Берегиней что-то случилось. Людмила сказала, чтобы я никуда не уходил, она сейчас придет домой.

Вернулась она с Валерой. Лицо сына была заревано, в руках литровая банка. Я бросился к нему, выхватил банку. В ней живая-здоровая плавала Берегиня, но глаза ее были грустны.

В этой тесной посудине русалочке было явно не по себе. Мальчишки наверняка брали ее в руки, и она выскальзывала на пол.

Я даже вздрогнул от воображаемой картины. Первым моим побуждением было дать Валерке хорошую оплеуху, но, увидев его побитый вид, я сдержался.

– Папочка, честное слово, больше никогда-никогда не вынесу ее из дому! Прости меня! Так хотелось показать ее в классе! Они ведь не верили мне. – Валерка разрыдался. – Марыничев как схватит ее, – стал рассказывать он, всхлипывая, – а она как вырвется, как упадет, я поднял ее, опустил в банку, смотрю, а там уже и не русалочка вовсе, а чудовище какое-то. Ребята стали смеяться надо мной, а потом чуть не отлупили, говорили, что надул всех, хотели отобрать у меня банку, но я схватил ее и скорей к маме в учительскую. А по дороге домой она опять в Берегиню превратилась! – Глаза его сияли.

– Виктор, что за чушь он говорит, а? Неужели она умеет превращаться? – Людмила вопросительно смотрела на меня.

Я ничего не сказал, осторожно опустил Берегиню в аквариум и вышел на балкон покурить.

– Папа, она как царевна-лягушка? – наступал на меня Валера, все еще виновато моргая.

– Тебе, вероятно, показалось, – сказал я как можно спокойнее.

– Да нет же, все ребята видели!

– Показалось, – твердо сказал я. – Видимо, такое было освещение, что вам кто знает что почудилось.

Валерка от моего неверия сразу потускнел. Но я не сдавался, стал убеждать, что такое бывает – вдруг померещится всем сразу не то, что есть на самом деле. И в конце концов, кажется, убедил его.

А через день, придя домой, услышал из гостиной восторженные вопли. Валера с Аленкой сидели у аквариума, хлопали в ладоши и визжали.

– Что здесь происходит? – спросил я как можно строже, уже чуя нечто неладное.

Дети схватили меня за руки и потянули к аквариуму. Вначале я не понял, в чем дело: Берегиня металась в воде, а за ней волочился какой-то предмет. Не в силах избавиться от него, русалочка в отчаянии оглядывалась назад.

– Валера сделал Берегине карету, как у царевны-лягушки! – восторженно объяснила Алена. – А Берегиня – представляешь! – вдруг сказала человечьим голосом: “Осторожней, не сделай мне больно!” Я опешил.

– Валера, скажи, что она выдумывает, – с надеждой произнес я.

– Нет, правда! – блестя глазами, торжественно заявил он. – Берегиня умеет разговаривать! Вот расскажу в классе, опять не поверят.

Я стиснул зубы. Неужели Берегиня научилась контактировать с людьми напрямую? Это грозило ей большими неприятностями. Молча я отцепил от нее вожжики-леску, привязанные к карете из спичечных коробков и тетрадных скрепок.

Вечером Людмила спросила меня:

– Что там дети болтают, будто Берегиня разговаривает?

– Именно болтают, – успокоил я жену. – Все им что-то чудится: то ее превращения, то разговор. Впрочем, это оправданно – для них она сказочное существо.

Наконец-то вернулся Дроботов. Из Средней Азии он принес ворох впечатлений, коллекцию камней и фотографию окаменевшего следа динозавра. Мы сидели на кухне за бутылкой “Старинного нектара”. Слушая его сбивчивый рассказ о красотах ониксовой пещеры, о таинственных звуках, раздававшихся по ночам возле стоянки геологов, я предвкушал впечатление, какое произведу на него Берегиней, о которой пока умалчивал.

Дроботов был так захвачен собственным рассказом, что долго не видел моей улыбки, а когда наконец заметил, спохватился и подозрительно замолчал.

– Ты чего? – сказал после некоторого молчания. – Впрочем, совсем забыл: тебе рассказывать о чудесах бесполезно – все равно не поверишь. Но вот перед тобой фото. Или думаешь, что этот великанский след я сам выдолбил в камне?

– Почему бы и нет? – поддел я его, и Дроботов готов уже был взорваться, когда я встал и пригласил его в комнату с аквариумом.

– Что, новое приобретение? – кисло спросил он на ходу, явно расстроенный тем, что даже сейчас, когда явился с таким грузом диковинных новостей, не нашел во мне должного отклика.

– Крепче держись за стул, – предупредил я и трижды постучал по стенке аквариума.

Как и следовало ожидать, Берегиня выплыла из гротика в облике лигуха, но и в таком виде очень удивила моего друга:

– Ну и уродинка! – воскликнул он. – Впервые вижу такого огромного головастика. Где ты его откопал?

– Уродинка, говоришь? – усмехнулся я.

– А то нет? Ни у одного аквариумиста я не видел ничего подобного.

– Это верно, – согласился я и торжественно стукнул по стеклу один раз, давая Берегине понять, что пора обрести свою красоту.

Каково же было мое недоумение, когда русалка ни на этот знак, ни на несколько последующих никак не отреагировала, продолжая оставаться в облике безобразного головастика. Вот так номер! Это была явная забастовка. Я виновато взглянул на друга и, не теряя надежды, еще раз щелкнул по стеклу. Лигуха скрылся в зарослях.

– Да, забавная живность, – скучновато сказал Дроботов.

Я хотел было рассказать, что за чудо на самом деле этот головастик, но потом раздумал: пусть лучше Берегиня, когда захочет, сама увидит моего друга.

Заметив мое огорчение, Дроботов хлопнул меня по плечу и великодушно сказал: – А вдруг это какая-нибудь жаба-мутанка?

– Приходи завтра, – сказал я, решив как можно быстрее узнать у Берегини, в чем тут дело. – Покажу тебе незто, чего не увидеть ни в Азии, ни в Африке.

Дроботов ушел заинтригованным, а я тут же бросился к аквариуму.

– Эй, – гневно сказал я, обхватывая стеклянные стенки. – Выходи, у меня есть о чем поговорить с тобой.

Берегиня тут же выплыла из гротика, показалась мне еще прекрасней. Правда, личико ее было хмуроватым.

– Что случилось? Я ведь стучал, как условились.

– Надоело.

– Что надоело? – опешил я.

– Когда тебя постоянно осматривают. Это неприятно и даже болезненно,я устала.

– Хорошо, отдохни, – согласился я, подумав о том, что мы и в самом деле замордовали это удивительное существо постоянными демонстрациями гостям, знакомым и незнакомым.

– Не обижайся, – сказала Берегиня, усевшись на обросшую мхом рапану. – Хочешь, расскажу о своей жизни в речке?

Я молча кивнул. Она явно чувствовала себя виноватой, и меня тронуло это.

– Крепче обними мою стеклянную клетку.

Я плотнее прижал ладони к стенке аквариума, и в тот же миг очутился в диковинном царстве, не сразу сообразив, где я и что со мной. Лишь значительно позже понял, что Берегиня на какое-то время дала мне свое видение прошлого и превратила В некое мелкое водоплавающее. Настолько мелкое, что придонные рыбы, важно лежащие на дне речки, казались огромными подводными лодками, а в цветке белой кувшинки можно было оборудовать себе дом. В этом великанском царстве Берегиня приобрела величину девочки, я посматривал на нее с некоторым страхом.

– Не бойся, – проговорила она, поймав меня в ладонь, и я на себе испытал, как неприятно, когда тебя разглядывают. – Вот здесь я жила, пока ты меня не выловил. Смотри, как тут красиво и просторно, не то что в твоем аквариуме. И вода чистая. А вон то клубящееся облачко – рачки дафнии. Не узнаешь? Да-да, те самые, трупиками которых ты кормишь своих рыб. Посмотри, какие они прекрасные на воле, живые. Хочешь, покатаю тебя на водяном ослике? Нет, давай лучше проведаем моего приятеля жука-водолюба. Он сорвет тебя водяной орех чилим, и ты будешь жить долго и счастливо. Поплыли. Осторожней, это вовсе не сухой лист, а морской скорпион. Если его не трогать, он безобиден, но коль заденешь, пеняй на себя. Впрочем, тебе ничего не угрожает – ведь все это лишь в нашем воображении.

Я и впрямь чувствовал себя в безопасности, будто находился в защитной камере. С любопытством, изумлением рассматривал мир речной заводи с островками лилий на воде, подводными травами и цветами. Надо мной вдруг завис огромный колокол из пузырьков воздуха.

– Его соорудил паук-серебрянка, – мимоходом объяснила Берегиня, и мы поплыли дальше. По дну речки расхаживала какая-то птица.

– Это моя подружка оляпка. Люди считают, что среды птиц и рыб – две несовместимости, а вот оляпка соединила их: она живет и в воде, и на суше, на деревьях. Но что-то я не вижу водолюба. Сейчас заход солнца, и он, должно быть, любуется им. Поплыли наверх!

Мы всплыли на поверхность заводи, и сердце мое восторженно заколотилось. Над водой бушевала снежная метель, подсвеченная розоватыми лучами заката. Зрелище было настолько романтическим, что я замер. Вышел из оцепенения, лишь когда ощутил, что кто-то теребит меня за плечо.

– А? Что?! – вскрикнул я.

Обхватив меня за плечи, рядом стояла Людмила, в слезах, и пыталась оттащить меня от аквариума.

Я стер со лба испарину, подошел к дивану и лег.

Людмила плакала.

– Ну чего ты? – стал я грубовато утешать ее. – Засмотрелся, задумался, а ты уже в панике.

– Витя. – Людмила всхлипнула. – Она изведет тебя. Почитай в энциклопедии… За русалками водятся такие особенности. И Благушина сказала мне…

– Глупости, – отмахнулся я, вспоминая только что виденное. – После работы хочется отдохнуть. И тебе рекомендую медитации у аквариума.

– Нет, Витя, ты как-то нехорошо наклонился над аквариумом. У тебя вид отрешенного, ты живешь в нереальности…

Теперь я стал осторожней. Выбирал время, когда Людмилы не было дома, и путешествовал в мир Берегини. С каждым разом это остановилось все необходимее. В конце концов я и впрямь научился отдыхать у аквариума, как на лоне природы.

Обычно я возвращался с работы домой в душном, битком набитом автобусе, и каким это было удовольствием – очутиться в лесу, на берегу речки или прямо в ее прохладной воде. До сих пор я представлял духовную жизнь как нечто состоящее из чтения, походов в театр, кино, дружеских бесед. И вот оказалось, что есть иные, до сих пор неведомые мне формы духовности. В мире Берегини не было книг, но была способность проникать в суть другого существа. Берегиня не знала, что такое телевизор, зато умела с помощью воображения так перемещаться в пространстве и времени, прихватив с собой и меня, что создавалась полная иллюзия истинного путешествия.

Я глубоко ошибался, полагая, что мир ее ограничен лишь заводью подмосковной речки. Была ли это память предков или что-то иное, но в каких только местах мы не побывали! Плавали в холодных пространствах Печоры и Юкона, в голубых водах Ориноко и Байкала, я узнал вкус воды горных озер и артезианских колодцев. Леса, прерии, долины и холмы – все бугры и выемки нашей планеты я почувствовал, пропустил сквозь себя. Встречались водоемы, где я задыхался, дергался в судорогах от удушья – настолько они были отравлены человеком.

А Берегиня, вероятно, не без умысла перемещала меня из прозрачных источников в испорченные, мутные лужицы, а оттуда вновь в кристально чистые воды.

Однажды я уехал в месячную командировку в Сибирь. Мне довелось побывать на Алтае, в горах. И там, в свободные часы, я вспоминал о Берегине.

Вернувшись в город, я поехал домой, и первым моим желанием было увидеть русалочку. Ключ плясал в моей руке, пока я в нетерпении открывал дверь. Было лето, и в этот жаркий полдень комната должна быть залита солнцем. Сбросив в передней туфли, я с ходу толкнулся в гостиную. Быстрым шагом направился к аквариуму и замер… На стеклянной стенке, перевесившись через нее так, что “туловище” согнулось пополам, висел огромный желтый лигух. Вода в аквариуме была мутной и зловонной. Я смотрел на лигуха, в котором ничто не напоминало Берегиню.

В коридоре на журнальном столике белел конверт. Я машинально взял его, распечатал. Ко мне обращался известный биолог Абросимов с просьбой о встрече. До него дошли слухи о диковинном существе, выловленном в подмосковной речке и проживающем в одном из южных городов у некоего врача… Абросимов собирался приехать, как только я смогу его принять.

– Что тут без меня случилось? – спросил я Людмилу, когда она пришла с работы.

– И тебе непонятно? – засмеялась она.

ЮРИИ ЛИННИК СМОЛЕВКА

Цивилизацию мыслящих растений впервые описал Фламмарион. Впрочем, у него были предшественники. Разве травы и деревья в фольклоре не разговаривают с человеком? Когда Нарцисс превратился в цветок, то он не потерял самосознания.

Только оно как бы переключилось на другой уровень.

В современной фантастике люди часто встречаются с фитоморфными цивилизациями [Фитоморфный – буквально: подобный растению, растениеобразныи. Образовано по аналогии с выражением “антропоморфный”.]. Особенно блистательно эти контакты описаны у К. Саймака.

Идея фитоморфных цивилизаций интересна во многих аспектах. Прежде всего она свидетельствует о том, насколько далеко продвинулся человек в преодолении антропоцентризма! Это прекрасно. Ведь снятие шор и рамок расширяет сознание.

А узость антропоцентризма известна. Даже в пределах земной биосферы эта форма ограниченности привела к непоправимым ошибкам. Сколь же трагически неверной она может оказаться в масштабах космоса!

Материя неисчерпаема. И материя неизбежно приходит к разуму! Эти философские положения вдохновляют. Неисчерпаемая материя должна идти к разуму неисчислимыми путями.

Это логично, это естественно. Наше сознание должно адаптироваться к бесконечности мира. Эта бесконечность несводима к монотонной протяженности, к неограниченному повторению одного и того же. Тут предполагается и бесконечность в качественном разнообразии явлений. В мире много небывалого, непредсказуемого!

Цивилизация растений – это, конечно, фантастика. Но фантастика эвристичная! Она дает импульс для творческой мысли, для нетривиальных поисков. Строгость логики и воля воображения – вот два крыла, поднимающих мысль. Но не всегда они находятся в равновесии, иногда здесь нужен перепад, асимметрия. Крыло воображения дает резкий крен вверх – и мысль быстро набирает головокружительную высоту. Эти виражи нередко кончаются падением на трезвую почву фактов.

Науке нельзя без риска. Иначе ей суждено оставаться на плоскости, в замкнутом порочном кругу. Гипотеза фитоморфных цивилизаций тем и интересна, что ей присущ радикальный отрыв от привычного. Сейчас невозможно оценить степень вероятности этой гипотезы. Быть может, в космосе есть только антропоморфные цивилизации. Но вероятно, они встречаются редко, и преобладают фитоморфные или иные цивилизации. Все эти рассуждения пока очень и очень абстрактны. Конечно, проще всего смотреть на космос со своих позиций и считать, что закономерности земной биосферы являются универсальными. Этого ведь тоже нельзя исключить. Как нельзя исключить и того, что наша профессия – единственная в космосе. О эти неопределимые вероятья! Долго еще они будут искушать человеческий разум.

Материя устремлена к самопознанию, разуму. На земле этого рубежа достиг только человек. Есть ли шансы у других существ дойти до аналогичного уровня? Известна гипотеза о цивилизации дельфинов на.нашей планете. Независимо от своей состоятельности или. несостоятельности она принесла пользу, ибо тоже содействовала преодолению антропоцентризма. Иногда можно услышать рассуждения о коллективном разуме общественных насекомых. Это предположение кажется особенно фантастичным. Но его эвристическая ценность не вызывает сомнений.

Долгое время процессы мышления человек считал исключительно прерогативой своего мозга. Действительно, в нашей нервной системе материя обрела невероятную тонкость и сложность! Но все-таки мышление нельзя связывать с одним и только одним субстратом, хотя бы и таким высокосовершенным, как материя человеческого мозга. Мы уже построили мыслящие машины. Пусть их мышление не является таким гибким и творческим, как наше. Но это все же несомненно мышление!

Для его функционирования вовсе не нужна органическая нервная ткань. Она оказалась вполне заменимой техническими блоками. Между мозгом и машиной есть безусловный сущностный изоморфизм, однако и субстрат, и конструктивное построение здесь совершенно различные. Кибернетика тоже содействует преодолению антропоцентризма. Хотя в кибернетических устройствах моделируется человеческое мышление, но все-таки становится ясным, что это мышление может осуществляться на иной, не антропоморфной основе.

Могут ли быть какие-нибудь иные, не технические подобия наших нервных структур? Было бы странным услышать отрицательный ответ на этот вопрос. В принципе вполне мыслима биологическая кибернетика – технические узлы в ней будут заменены живыми системами. Представьте себе гигантский мозг, где вместо электронных ячеек используются особи растений или насекомых! Соединенные в одну сложнейшую схему, они станут работать как нечто целое. Мозг пчелы или завязь растения устроены сложнее любого диода. Поэтому их бионическое использование в будущих ЭВМ исключить нельзя. Конечно, до такой кибернетической бионики очень далеко. Но предсказывать ее некоторые узловые черты можно уже сегодня.

А теперь – фантастика. Представим себе, что растения гдето уже соединились в интегральную схему, и стали мыслить.

Как произошло соединение? Предположим, с помощью единой корневой системы. Или через биополевое взаимодействие.

Для нас это довольно частные детали. А главное – факт. Конечно же, факт фантастический, но предположим, что достоверный: в космосе родилась мыслящая фитосфера.

Как-то белой ночью я пришел на свои любимые скалы. Есть у меня там заветное место: валун на высоком плато, а возле него несколько цветущих смолевок. Это ночные травы. Благоухать они начинают после восхода солнца. В их белых ажурных лепестках сосредоточилось все волшебство белой ночи.

Я пристроился около смолевки, вынул блокнот для записей.

Но что-то меня насторожило в облике любимого растения.

Внимательно присмотревшись к нему, я понял, почему смолевка мне показалась необычной. Все ее венчики были обращены в одну сторону. И мне почудилось, что они медленно-медленно поворачиваются! Я был ошеломлен явной странностью в положении венчиков. Создавалось ощущение, будто они на что-то нацелены и стараются не упустить цели из виду. Но что могло привлечь их внимание?

Я направил бинокль на горизонт, как раз в том направлении, куда смотрели зачарованные смолевки. В поле моего зрения сразу же оказались Плеяды. Еле заметным серебряным ковшиком висели они в бледной синеве летней ночи.

Плеяды только-только взошли над горизонтом. Плавно они поднимались ввысь – по наклону своего вечного пути. И венчики смолевок словно повторяли эту наклонную траекторию!

Да, да, они явно следили за Плеядами. Каждый цветок был похож на телескопик с часовым механизмом. Узкая трубочка венчика-как тубус: надрезанные лепестки-какпротиворосник.

Но я понимал, что это чисто внешняя аналогия. Скорее даже метафорическое сближение. Если смолевка и впрямь наблюдает за Плеядами – а в этом было трудно усомниться! – то тут работают совсем не оптические каналы. Какие же тогда?

О, если бы хоть чуть-чуть приблизиться к ответу на этот вопрос! Венчики смолевок вели себя как телескопы. Уточним только: как радиотелескопы. В их действии была поразительная точность и синхронность. Будто кто-то управлял движением венчиков и делал это с безукоризненностью автомата.

Потрясенный своими наблюдениями, я лихорадочно пытался понять, что за явление представилось мне. В голову приходили самые разные соображения и гипотезы. Но в этом вихре догадок и предположений сразу означились две возможности.

Первая: движение венчиков не имеет связи непосредственно с Плеядами. Многие цветы следят за солнцем. Но смолевка – полуночник. Однако ее пращуры могли быть солнцелюбивыми.

Потеря связи с солнцем произошла не в такую уж далекую пору, а тогда, когда точка весеннего равноденствия находилась в соседстве с Плеядами. Ритм когда-то целесообразного движения сейчас случайно воспроизводится смолевкой. Быть может, заблокированная в генах программа прорвалась наружу. И вот мы видим явление, которое можно назвать инерцией памяти.

Однако растение само устранит эту оплошность в генотипе.

Смолевка снова станет недвижной, поникшей, какой и положено быть ей, траве-ночнице.

Но меня смущала и другая возможность – странная, бесконечно фантастическая. А что, если смолевка находится к контакте с Плеядами? И работает как телескоп с приводом: управляется издалека – на безмерном расстоянии?

Не забыть мне эту ночь! Все в ней было каким-то удивительным, ирреальным. Серп розового месяца казался невероятно огромным – можно было провести рукой по его зазубринкам. В криках чаек угадывалась необыкновенная стройность, будто неведомый дирижер разучивал с ними прекрасный гимн.

Ночные бабочки-совки бесстрашно садились на мой блокнот и своими антеннками явно сканировали меня. Что вы хотите узнать, совки? Душа человека открыта и для самого малого существа.

В заре сиреневые тона сменились пунцовыми. Плеяды поднялись уже высоко, под ними сверкал Альдебаран. Венчики смолевки по-прежнему были обращены в сторону маленького семизвездия. Удивительная связь! Словно с Плеяд нечто передавали растению и оно не хотело пропустить и бита информации. Что-то лунатическое, заколдованное было в смолевке. Будто Плеяды ее загипнотизировали и держат в своей доброй власти. Я тоже ощутил этот звездный гипноз. Глядя внутрь глубокого венчика смолевки, я вдруг ощутил, что он втягивает меня с омутной силой. Путаясь в белых проводах тычинок, я падал и падал в какую-то бездну. Но сон овладел мной ненадолго. Вскоре он развеялся, и я огляделся вокруг.

Это была не Земля. Но какое-то неуловимое сходство с нею ощущалось в пейзаже. Освещение было такое же, как и в нашу белую ночь. Однако в тающей синеве звезд просматривалось больше. И были они заметно крупнее, ярче.

Меня окружали гигантские причудливые скалы. На них виднелись пятна лишайников. Они явно складывались в какую-то живопись. Да, в них можно было уловить тонкую композицию!

Но смысл этих наскальных фресок оставался мне непонятным.

Задумав подойти к ним поближе, я вдруг остановился, ощутив на себе чей-то взгляд. Обернувшись, я увидел растение. Это была смолевка, но только очень большая. Ее венчики находились на уровне моих глаз. И все они были повернуты в мою сторону.

И я услышал немой голос: он звучал во мне, и его интонации были явно моими. Но только слова были незнакомые. Словно я сам с собой разговаривал на неведомом языке. Собственно, это даже были не слова, а странно озвученные волны мыслей.

– Где я?

– В Плеядах. На одной из планет, вращающихся вокруг Альционы. Ты ведь любишь наше звездное скопление?

– Конечно. Это такая радость: глядеть на сверкучее гнездо Плеяд.

– Теперь ты их можешь увидеть Как бы изнутри.

– А в этой планете есть сходство с Землей?

– Наверно. Но угол оси у нашей планеты такой, что на этой широте всегда белые ночи. А у вас они преходящи.

– Вечная белая ночь! Это так поэтично.

– Мы любим поэзию, но она не похожа на вашу. Это поэзия запахов.

– И она может многое передать?

– Да, она способна воплотить самые тонкие и сложные чувства.

– Я хочу больше узнать о вашем мире.

– Ты узнаешь все. У нас нет тайн от мыслящих существ, даже если они совсем не похожи на нас. Тебя заинтересовали наши наскальные фрески? Это действительно живопись. Телепатически мы управляем ростом лишайников и таким образом воплощаем свои живописные замыслы. Ты воспринимаешь мир через оптический канал. Но наше зрение устроено иначе. Можно сказать, что это зрение-интуиция, роль световых лучей здесь играет биополе. Оно способно распространяться на космические расстояния, вот почему мы можем ощущать даже твою Землю.

Несмотря на столь глубокие различия в восприятии, мы одинаково судим об. одном и том же явлении. Скажем, о ландшафте или картине. Возникающие,у вас и у нас внутренние образы изоморфны друг другу.

Но вернемся к фреске. Сюжет ее фантастический. Здесь мы изобразили встречу землян с нашей цивилизацией. Почему выбраны именно земляне? Потому что других антропоморфных цивилизаций поблизости от нас нет, А контакт с разумом, возникшим на иной основе, так заманчив!

Откуда мы знаем о вас? Вот сейчас ты услышишь нечто совершенно новое для себя. Ваши ученые еще не знакомы с космической экологией. Понятие популяции имеет для них узко земной смысл. А между тем вид есть явление космическое! Да, да. Обычно соседние биосферы имеют одинаковый набор видов.

И это естественно: жизнь переносится в Космосе. Но иногда одинаковые виды возникают на разных планетах самостоятельно.

Это происходит по разным причинам: и благодаря единству законов эволюции, и в силу того, что видовые генотипы в образе биополей мигрируют по всей Вселенной, при благоприятных условиях они могут быть ассимилированы той или иной биосферой.

Видовое разнообразие Вселенной неисчерпаемо. Однако в распределении видов есть свои локальные закономерности. Насколько мы знаем, наша популяция охватывает лишь четыре планеты, одна из них и есть твоя Земля.

Нет, земные смолевки не пришли к разуму! Это вполне обычные растения. Но ты должен знать важнейший биокосмический закон: любая эволюционная линия имеет шанс придти к разуму. Пусть вероятности для этого часто очень малы, но принципиальная возможность есть всегда. И вот шанс нашей популяции реализовался здесь, в лучах Альционы. Как это произошло? Ты знаешь, для нас это трудный вопрос – точно так же, как и для тебя. Возникновение и становление разума на нашей планете остается загадкой во многих своих конкретных чертах. Но общая схема прорисовывается довольно отчетливо.

В ее основе лежат принципы соединения! Это знакомо и вам, землянам. У нас возникли сложные экологические условия, потребовавшие увеличения коммуникаций между особями. Наше биополе невероятно усилилось. Этот процесс привел к качественному скачку: биополя особей интегрировались в одно биополе. Это стало началом неосферы на нашей планете.

Преодоление разрозненности, изоляции – вот пафос нашей культуры. Теперь мы в состоянии генерировать сильнейшие биополя, способные уходить в глубь Космоса за несколько тысяч парсеков. У каждого вида есть своя биополевая волна, частота. По изменению в модуляциях нашего излучения мы можем обнаруживать представителей своего вида на других планетах.

Уже трижды нам довелось испытать великую радость! Мы не одни! Сознание этого всегда вдохновляет.

Теперь перед нами стоит задача: приобщить инопланетян к своей культуре, включить их в свое сообщество. Тут хватит работы на многие поколения. Однако первые успехи уже есть.

И в этом ты мог убедиться сам: наша земная сестра ответила на зов Плеяд. Конечно, этот ответ бессознательный. Но мы лишь в начале контакта! Представь себе, что наш опыт увенчается успехом. Тогда так любимая тобой смолевка поникшая станет первым представителем другой цивилизации на Земле.

Ты улыбаешься? Но я добавлю еще несколько фантастических красок к твоему сну. Представь, что наше общение станет устойчивым, а не таким зыбким и эфемерным, как сейчас.

Ведь я знаю: завтра ты все будешь считать сном, наваждением белых ночей. Но я пока не знаю другого доступа к твоему сознанию. Однако представь, что наше общение станет широким, открытым! Сколько взаимной радости мы способны доставить друг другу!