Текст книги "Сорок два свидания с русской речью"

Автор книги: Владимир Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Ветер западный, сильный

Когда-то в наше языковое пространство дул южный ветер, принося с собой арабские слова: «халат», «халва». Бывало, и с Дальнего Востока прибывали к нам такие новинки, как «гейша» и «камикадзе». Сейчас наш лексический фонд формируется под воздействием западного ветра. Причем меняется не просто словарь, а языковой менталитет.

Скажем, слово «карьера» раньше употреблялось с осторожностью. Его применяли к дипломатам и артистам, а люди непубличных профессий считали, что надо хорошо делать свое дело, не думая о продвижении по служебной лестнице. Если другие заметят, оценят, выдвинут, – то тогда пожалуйста, можно и согласиться, но самому карабкаться наверх неприлично. Теперь «делать карьеру» стало незазорно, а ругательное слово «карьерист» почти ушло из речи.

Не любили у нас людей амбициозных, то есть чересчур честолюбивых. Тех, кто ради продвижения готов на все. А теперь само слово «амбициозный» под воздействием английского «ambitious» приобрело новое значение: «претендующий на высокую оценку, на успех». Чаще всего говорят и пишут об «амбициозных проектах». Гигантские здания, фантастические башни… Или линия метро от «Киевской» до «Международной». Ездить по ней некому, некуда и незачем, зато амбициозно в высшей степени.

Даже исконно русское слово «успешный» зазвучало с английским акцентом. Прежде оно сочеталось только с названиями дел, мероприятий: успешная акция, успешный матч. Теперь у нас по аналогии с английским «successful!» появились успешные люди, прежде всего бизнесмены и шоумены. А вот про «успешных» ученых мы слышим редко. Не звучит и сочетание «успешный писатель»: если речь о коммерческом эффекте книг, то это чаще всего мнимый, сиюминутный успех. Говорить же об «успешных» врачах или учителях было бы просто издевательством при их зарплатах.

Самое же грустное – то, что обилие сверхуспешных богатеев никак не ведет к успехам в социальной сфере. Нас убеждали: не завидуйте их виллам и яхтам, эти энергичные ребята так раскрутят экономический прогресс, что он коснется и беднейших слоев. Будет как на Западе. Но… на чужой манер хлеб русский не родится, как об англомане Муромском говорил Пушкин в «Барышне-крестьянке».

На общественное лицемерие и фальшь язык отзывается появлением лексических мутантов, слов-уродов с искривленным смысловым позвоночником. Что сделалось, например, со словом «пафосный»! Раньше оно было довольно книжным, означало «проникнутый пафосом», то есть то же, что «патетический». Теперь этот эпитет означает «престижный, эффектный». Пафосные лица на пафосных автомобилях ездят в пафосные клубы. Противно. Обидно и за русский язык, и за греческий, откуда к нам «пафос» пришел.

В старину образованные люди иногда шутливо называли подарок «презентом». Глагол «презентовать» до сих пор в словарях трактуется как «дарить, преподносить в подарок». А значит оно теперь: проводить презентацию. «Певец презентует новый альбом…» Не надейтесь, что он вам его подарит – разве что при условии, что вы поможете в раскрутке. Бескорыстие и щедрость не в моде.

Хорошо, когда у человека есть четкая и внятная позиция. Тогда не надо ему суетиться, вилять, приспосабливаться. Не надо себя «позиционировать» – вот еще словечко-мутант. Согласен с теми, кого оно бесит. Писатель Петр Вайль даже предложил за его употребление давать пятнадцать суток. Может, и получится, пока сей глагол еще не попал в словари.

В очередной раз подчеркну: и Пушкин, и я – мы не против иностранных заимствований. Без них язык развиваться не может. Беда же в том, что мы меры не знаем в эксплуатации импортных товаров. Когда-то Россия раскрутила, например, Маркса и Энгельса так, как они и в Германии не были раскручены. Однажды около метро «Кропоткинская» останавливает меня группа немецких туристов и, указывая на бородатый монумент Энгельса, вопрошает: «Дас ист Кропоткин?» Не признали, стало быть, Фридриха своего…

Сегодня вместо Маркса и Энгельса у нас два новых истукана – Гламур и Пиар. Диктатура этих двух слов оказалась не слабее диктатуры пролетариата. Поначалу «гламур» был связан с дамскими журналами, бельем, косметикой – действительно, есть такая сфера материальной культуры. Но потом появились гламурные романы, гламурные фильмы. «Гламуром» стали называть всякое благополучие. И, конечно, появился лицемерный «антигламур», когда шустрые «бизнюки» на телешоу призывают простых женщин не читать глянцевых журналов и жить «духовной жизнью». А мы уж за вас помучаемся на заморских курортах.

Английский «PR» у нас обрусел до неприличия. «Пиаром» называют всю сферу рекламы и даже информации. Сколько производных слов: «пиарный» и «пиаровый», «пиарить» и «распиаривать». Стерта граница между представлением о необходимой честной рекламе и «втюхивании» заведомой дряни, между публичной декларацией своей общественной позиции и спекулятивным мельканием «випа» или «звезды» на экране. Главная хитрость вовремя сказануть: все кругом занимаются пиаром, но не я. А то, что я участвую в бессмысленно-занудной дискуссии о народной нравственности или улыбаюсь легко одетым девицам, так это не пиар. А что же еще, бессовестный вы наш?

Русский язык рано или поздно очистится от вульгарно-рекламной лексики, выведет яды из своего организма. Будем заботиться каждый о собственном речевом здоровье. Для этого лучше поменьше держать нос по ветру – чтобы не продуло.

Гениальный дилетант

Без профессионалов, конечно, ни в каком деле не обойтись. Они тащат на себе воз, продолжают традицию, обеспечивают стабильность. Но иногда требуется прорыв в неизвестное, выход из системы. И тогда приходит дерзкий дилетант с незамыленным взглядом и совершает то, что опытным специалистам в голову прийти не могло.

Именно так работал литератор-многостаночник Корней Иванович Чуковский. На каждом из творческих «станков» он вытачивал нестандартные, ни на что не похожие изделия. Детский писатель, критик, литературовед, исследователь языка, переводчик, мемуарист – во всякой роли он действовал вопреки привычному сценарию, везде выходил за рамки «формата». Семьдесят лет проведя за письменным столом, умудрялся до последних дней оставаться страстным любителем словесности, а не потным тружеником.

Вспоминается, как в 1960 году в «Литературной газете» был опубликован, говоря современным словечком, «наезд» на сказку «Муха-цокотуха». Мол, нельзя воспевать вредное насекомое, полностью уничтоженное в Китайской Народной Республике. К тому же муха никак не может выйти замуж за комара. Подписан этот бред был именем некоего Колпакова, кандидата исторических наук. Вскоре появился язвительный и неотразимо аргументированный ответ, за подписью «К. И. Чуковский, доктор филологических наук». Кажется, это единственный случай, когда писатель щегольнул своей ученой степенью, полученной за монографию о Некрасове.

Да, Чуковский – филолог, и притом особенный. «Филолог» значит «любящий слово». А есть еще редкие удачники, которым язык отвечает взаимностью. Чуковский был таким счастливым филологом, когда писал в дореволюционные годы острые и пристрастные критические статьи. Оставался филологом, когда по совету Горького принялся в 1916 году сочинять первую детскую сказку. Это потом уже возник имидж «дедушки Корнее», пишущего «для детишек», а ведь и «Крокодил», и «Мойдодыр», и «Тараканище» написаны совсем не старым человеком. И в сказках этих квалифицированные читатели находили бездну «взрослых» подтекстов, культурных и даже политических. Это намного больше, чем «детская литература». Стих Чуковского перекликается и с фольклором, и с классикой, и с авангардом. Юрий Тынянов, даря Корнею Ивановичу свою серьезную научную книгу, надписал:

 
Пока
Я изучал проблему языка,
Ее вы разрешили
В «Крокодиле».
 

Изучать язык и в то же самое время творить его – что может быть интереснее! К этому Чуковский был расположен с отроческих лет, о чем с юмором рассказывал в воспоминаниях. Вот показательный случай. Директор гимназии Юнгмейстер, преподававший русский язык, заявил на уроке, что слово «отнюдь» устарело и вот-вот сгинет. Юный Чуковский (тогда еще – Коля Корнейчуков) решил спасти умирающее слово и подговорил своих товарищей как можно чаще его употреблять. Почти на все вопросы педагога гимназисты дружно отвечали: «Отнюдь!» За что потом зачинщик лингвистического бунта был оставлен в классе на два часа без обеда. Умора! Но если мы сейчас, более чем сто лет после описанного эпизода заглянем в современные толковые словари, то увидим, что «отнюдь» там присутствует в лучшем виде! Причем без пометы «устарелое». Чуковский и его команда победили!

Казалось бы, чистое развлечение – записывать детские перлы типа «я никовойная», «папа самее мамы». А когда Чуковский собрал из них книгу «От двух до пяти» – лингвисты ахнули: это же открытие особого детского языка, в котором присутствуют и вековая народная мудрость, и творческая стихия.

Чуковский диагностировал главную речевую болезнь двадцатого века – канцелярит, которому посвящена глава в темпераментной книге «Живой как жизнь». Некто спрашивает у девочки: «Ты по какому вопросу плачешь?» Этот пример стал хрестоматийным. И там же Чуковский с тревогой отмечал, что многие считают мертвый канцелярит принадлежностью «подлинно научного стиля». «Ученый, пишущий ясным, простым языком, кажется им плоховатым ученым», – горестно отмечал писатель-филолог. Ох, заглянул бы он в сегодняшний филологический журнал и прочел что-нибудь вроде: «В современной России налицо социально продвинутые группы, которым при этом явно недостает культурной легитимации»… Умения писать по-человечески вам недостает, продвинутые вы наши!

Ладно, не будем о грустном. Подумаем лучше о том, что такое жить «по-чуковски». Ведь его способ обращения с родным языком доступен каждому. Возьмите лист бумаги и выпишите «трудные» слова с правильными ударениями – не для кого-то, а для преодоления собственных речевых недостатков. Именно такой личный перечень составлял молодой Чуковский, а потом он это сделал уже для читателей книги «Живой как жизнь».

Неплохо завести семейный альманах по типу «Чукоккалы» – с шуточными экспромтами, эпиграммами, афоризмами. Туда же можно вписывать языковые шалости детей и внуков «от двух до пяти». Попробуйте не только читать им известные сказки, но и посочинять собственные, пусть не в стихах, а в прозе. Импровизация – великая вещь, а «развитие речи» может продолжаться до глубокой старости.

Не отдавайте свой язык на откуп профессионалам, которые якобы должны вами командовать. Участвуйте сами в формировании речевых обычаев и норм. Язык, он… Как говорил Чуковский, подхватив словечко двухлетней девочки: «Всехный, всехный! Подходи, не бойся!»

О дамах и тетках

Вас не напрягают фанаты и фанатки мобильной связи? Галдят повсюду: на улице, в магазинах, в метро. Не считаясь с окружающими. Столько приходится выслушивать ненужных подробностей о чужой жизни! Филологу, впрочем, это дает некоторый материал на тему речевой культуры. Или отсутствия оной.

«Это был конец света. С утра клиент попер. А я, как дура, рот раззявила…», – извещает кого-то энергичная дама, стоя в очереди к кассе супермаркета и прижимая мобильник к щеке. На всякий случай отодвигаю свою тележку подальше, а то столкнешься ненароком – и услышишь: «Куда прешь? Чего рот раззявил!». Присмотревшись, однако, вижу, что передо мной нестарая, в общем, особа вполне благопристойной наружности. И одета прилично. Просто она, как многие сегодня, придерживается грубоватого речевого стиля и даже о себе самой предпочитает говорить некрасивыми, заниженными словами.

Нужно ли ругать себя? Стоит ли нарочито упрощать свой язык для непринужденного контакта с собеседниками? С ходу на эти вопросы не ответишь. В былые времена классический русский интеллигент мог для разнообразия щегольнуть приземленным словечком, мог подшутить над самим собой, чтобы сбить пафос, создать атмосферу раскованности и доверительности.

Вспоминаю, как в студенческие годы в тесной филфаковской библиотеке на Моховой я увидел пожилого профессора, зашедшего перед лекцией за книгой. Попросив том Жуковского, он вдруг сам себе сделал замечание: «Ой, тут же написано: „Соблюдайте тишину!“ А я, дурак, кричу!» Библиотекарша улыбнулась, вложила формуляр в бумажный кармашек и написала на нем: «Бонди». Да, это был тот самый знаменитый пушкинист, собеседник Блока и Ахматовой. И не нужна ему была солидная поза. Не чета он был пузатым авторам макулатурных монографий о социалистическом реализме.

В мемуарах о легендарном академике Ландау можно прочесть, как он, упомянув имя одного зарубежного коллеги, воскликнул: «Да я щенок в сравнении с ним!». Изысканное самоумаление. Но сдается мне, что такая утонченная речевая тактика немножко устарела. Нет сейчас бесспорных авторитетов, которые могут себе позволить не заботиться об имидже. Какой филолог сегодня обзовет себя дураком без риска быть понятым буквально? А если некий физик скажет, что он щенок, то я, чего доброго, ему поверю. И физикам, и лирикам стоит быть осторожнее. Незачем давать на себя лишний компромат.

Кстати, о лириках. Есть в арсенале поэзии такой прием – шуточный самооговор. Блестяще владел им знаменитый остроумец тридцатых годов Николай Олейников. Обращаясь в стихотворных экспромтах к дамам, он беззастенчиво восхвалял их прелести, а самого себя не прочь был обругать:

 
Я – мерзавец, негодяй,
Сцапал книжку невзначай.
Ах, простите вы меня,
Я воришка и свинья…
 

Это, конечно, донжуанская хитрость, основанная на глубоком понимании человеческой природы. Услышав подобное саморазоблачение, женщина подумает: «Да нет, не такой уж он мерзавец. Наоборот, симпатичный и любезный мужчина». А потом, если возникнет непродолжительный романчик, то, расставаясь с дамой, можно ей напомнить: разве я не предупреждал, что я негодяй? Какие претензии?

Но, повторяю, искусство изысканного самоумаления осталось в прошлом. Потерян секрет мастерства – как утрачен способ выпекания французских булок. Ежели современный литератор отзовется о себе нелестно, то закопает свою харизму навсегда. Помню, на одном «круглом столе», посвященном проблемам современной словесности, писательница с большим стажем жаловалась: мол, в одном журнале меня сначала публиковали, а потом – «под зад коленкой».

Чего она добилась этой неизящной откровенностью? Лично мне ее новые книги даже читать не хочется: зачем, если сам автор себя не уважает? Ну, умеет она копировать примитивно-бытовую речь замордованных жизнью женщин. Но нет в этой прозе даже представления о человеческом достоинстве, о высоте духа. А у реальных женщин, пусть самых простых, оно есть. Только живет оно в глубине, добраться до которой обыденный язык не может.

В нашем обществе, все еще далеком от истинной демократии, женщина – слабое звено. И этот печальный факт наглядно отражается в языке. Вот идет шумная передача «Пусть говорят». О чем там толкуют – мне не очень интересно, важнее – как говорят. И, к сожалению, самый низкий уровень речевой культуры обнаруживают не постоянно критикуемые нами девушки и юноши, а женщины среднего возраста. Бранный лексикон, скандально-базарный тон, срывающийся на крик и на визг… И так ведут себя не только «простые» дамы из публики, но и некоторые персонально приглашенные деятельницы искусства. Даже дама-депутат резким фальцетом выкрикивает непарламентские выражения. А ведь, помимо прочего, грубая речь старит женщин. И молодежь между собой таких несдержанных особ называет не «дамами», а «тетками» или «бабками».

Милые дамы! Уверяю вас, что добровольный отказ от бранной лексики – по отношению к себе и к окружающим – делает женщину в мужских глазах моложе примерно на пять-шесть лет. Выбросьте из речи даже такие слова, как «дура», «дурак», «скотина» (про мат не говорю – матерятся после сорока лет только тетки и бабки). Откажитесь от «ора», от командирского тона. А потом посмотрите, как изменится жизнь. Попробуйте этот простейший способ, при котором и пирожные можно есть, и за весом следить не нужно.

А мужики, как говорится, подтянутся. И тоже заговорят по-человечески.

Не уверен – не поправляй!

В выходных данных некоторых книг теперь можно прочесть: произведение печатается «в авторской редакции».

Увы, в большинстве случаев это означает, что книга вышла в безграмотном виде. Не проделана над ней необходимая редакторская и корректорская работа.

«Zамуж за миллионера или брак высшего сорта» – начертано на переплете одного из таких опусов (тоже в «авторской редакции»!). Латинское «Z» вместо русского «3» – обычный в наше время рекламный выпендреж, а вот отсутствие запятой перед «или» и написание слова «брак» со строчной буквы – элементарная ошибка. Второе название после союза «или» всегда пишется с прописной буквы, перед «или» ставится запятая. О систематическом нарушении этого правила мне уже доводилось писать. Но что делать – не дорожат современные издатели профессиональной честью. Изделие «Zамуж» назвать «книгой» можно только в кавычках, к его изготовителям едва ли применимо высокое слово «автор», но у любого печатного продукта должен быть корректор, имеющий абсолютное право на исправление явных ошибок.

Так называемые «авторские редакции» ведут к снижению культурного уровня книгоиздания. Вспоминаю «Книгу мертвых» Эдуарда Лимонова. Венедикт Ерофеев там многократно назван Вениамином, а английский город Кил, где проводятся конференции по творчеству Бродского, переименован в «немецкий город Киль». Да, как пел Высоцкий: «Они всё путают – и имя, и названья». По-моему, издательский редактор или корректор в данном случае и мог, и должен был исправить «имя и названье» недрогнувшей рукой.

Я против всех и всяческих диктатур, но диктатура корректуры может быть полезной. При условии, конечно, безупречного соблюдения корректорами орфографических и пунктуационных законов. Сам я представителей этой профессии уважаю и редко вступаю с ними в споры. По поводу знаков препинания дебатов вообще не припомню, поскольку стараюсь избегать синтаксических нагромождений. «Фраза у меня короткая, доступная бедным», – говорил Зощенко, и мне его позиция близка. Но ежели кто ощущает себя Львом Толстым и предпочитает фразу ветвистую – пожалуйста. Тогда, правда, придется разбираться с пунктуацией. Например, учитывать, что однородные придаточные предложения не разделяются запятой и что даже программа Word в этом вопросе может ошибаться. (Ну, так и есть! Запросил у компьютера «проверку правописания», и бездушная машина навязывает ненужную запятую после слово «запятой».)

Споры возникали иногда по поводу прописных и строчных букв. Скажем, сочетание «серебряный век» мне хотелось писать так, как оно выглядит в ахматовской «Поэме без героя»: «И серебряный месяц ярко над серебряным веком стыл». Но корректоры упорно «поднимали» букву «с», и я с ними согласился. Мы вправе гордиться нашим Серебряным веком и писать его с прописной буквы. Такую традицию можно считать устоявшейся нормой.

Не всякая норма однозначна, возможны варианты. Одно из модных сегодня слов – «апокалипсис». Таково название одной из книг Нового Завета, а в современной речи этим словом обозначают конец света, глобальную катастрофу. Много пишется апокалиптических книг… Опять программа Word подчеркивает «апокалиптических» и советует писать: «апокалипсических». Так же иногда пишут мне на полях «живые» корректоры. Но во всех солидных словарях эти варианты приводятся как равноценные. Тут у каждого носителя языка имеется право на свободный выбор, и навязывать другому свой вкусовой вариант неправомерно.

Нечто подобное наблюдается и в области орфоэпии. Рекомендуется произносить «творОг», но допустим и «твОрог». Ни малейшей разницы нет между «одноврЕменно» и «одновремЕнно». Если вас коробит от того, что собеседник произносит эти слова иначе, чем вы, – значит, уровень вашей культуры невысок. Здесь нужен плюрализм, то есть множественность мнений. Это слово утвердилось в нашей речи при президенте Горбачеве, а сейчас оно, к сожалению, выходит из моды. Опять нас несет в сторону осмеянного классиками «единомыслия».

Чрезмерная уверенность в собственной правоте иногда приводит к тому, что под видом «исправления» в текст вносятся ошибки. Например, процитировали мы с Ольгой Новиковой в одном из своих эссе известную формулу русских футуристов «бросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода современности». Открываем потом газету – и видим, что «бросить» заменено на «сбросить». Да, так небрежно и неточно иногда приводят призыв из «Пощечины общественному вкусу», но зачем же искажение превращать в обязательную норму?

А то еще начинают бороться с прилагательным «петербуржский», которое является такой же законной формой, как «петербургский». Или с пеной у рта доказывают, что «в этой связи» – неправильное выражение (Н. А. Еськова в своей книге «Популярная и занимательная филология» напоминает: оно узаконено академическим словарем еще в 1962 году!).

В этой связи вспоминается, как один писатель дружески пенял мне на то, что в моей книге героиня одета в зеленый костюм «в пандан» цвету глаз. Дескать, французское слово pendant должно по-русски передаваться «пандан» без всякого «в». Если бы коллега потрудился заглянуть в «Толковый словарь иноязычных слов» Л. П. Крысина, то прочел бы там: «ПАНДАН, в сочетании: в пандан чему-н.». И пример приводится: «Погода в пандан настроению». Никак нельзя без «в»!

Надо, надо исправлять ошибки. Но не совершая при этом новых.