Текст книги "Золотое дно(изд.1952)"

Автор книги: Владимир Немцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава двадцатая
ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ ПОДВИГОМ?

Васильев чувствовал, что задыхается. Он слышал грохот падающих камней, словно лавина неслась с горы…

Темнота. Тускло светит лампочка электрического фонарика, словно и ей не хватает воздуха. Неумолчный грохот и плеск… Неужели все еще заполняется водой буровая?..

Он помнит, что повернул рычаги и сам открыл краны, для того, чтобы впустить воду. Это было необходимо, так как в буровой взорвались новые баллоны с кислородом и начавший уже постепенно затухать пожар стал разрастаться еще сильнее.

Помнит он, как зашипел выпускаемый воздух, заклокотал пар, вода с ревом ворвалась в изолированный отсек буровой.

Теперь отрезаны все пути, дом не сможет всплыть наверх…

Тусклый луч фонарика осветил почерневшую от огня стену буровой. На ней дымилась краска. Васильев приложил руку.

«Постепенно остывает», подумал он и пошел по коридору, освещая путь желтоватым лучом.

Это последнее прощанье… Через несколько минут он откроет все кингстоны. Ворвется вода, и все будет кончено… Васильеву казалось, что лучше встретить смерть мужественно, сразу, не мучаясь, не задыхаясь, как суслик в заваленной норе. Но в сознании еще теплилась далекая, неясная надежда.

Инженер вошел в комнату с зеркальным окном черного иллюминатора, потушил фонарик и стал смотреть, как светится фосфоресцирующими огнями подводный мир.

Проплывали, словно призраки, диковинные глубоководные рыбы; чешуя их светилась… Одна подплыла к окну и уставилась на Васильева немигающими глазами, похожими на зеленоватые виноградины.

Васильев поднялся вверх по винтовой лестнице и зашел в штурманскую рубку.

Здесь было все, как и прежде. Стояли приборы, покрытые чехлами, светилась в темноте стрелка большого компаса… Инженер поймал себя на невольном движении: ему захотелось поправить завернувшийся край чехла у локатора.

Он по привычке проверил, выключены ли все приборы, провел пальцем по стеклу компаса – нет ли пыли… Не верилось, что через несколько минут подводный дом станет склепом в морских глубинах…

Дышать становилось тяжелее. На сколько же времени хватит воздуха?

Васильев боялся об этом думать.

Вот он снова у себя в кабинете. Сел за стол, положил фонарик.

Развернул тетрадь на последней странице, посмотрел дату: «30 сентября», взял карандаш.

«Что можно сейчас написать?.. Кто это прочитает? – мелькнула мысль. – Однако тетрадь с записями найдут, если когда-нибудь поднимут подводный дом. Записи, наверное, пригодятся тому, кто станет восстанавливать его. Здесь указаны все недостатки конструкции…»

Можно, не задумываясь, отдать всю свою жизнь только затем, чтобы на один день придти в институт и сказать: «Дорогие друзья, вот здесь ошибки, здесь я не додумал, здесь я не учел. Надо их исправить, и тогда подводный дом станет тем, чем он должен быть…»

«Пусть моя тетрадь хоть в какой-то мере этому поможет», подумал Васильев и встал.

Он знал, почти был уверен, что тетрадь обязательно найдут… его тоже. Что при нем останется? Он осмотрел карманы своего костюма, выбросил ненужные записки, застрявшие в уголках билеты московского метро, пригласительный билет на праздник в институт…

Бледный луч, отраженный от раскрытой тетради, слабо освещал экран видеотелефона.

Совсем недавно на этом стекле Васильев видел живую и, как теперь ему стало ясно, бесконечно близкую Мариам…

Может быть, только сейчас, когда Васильев один на один остался со всей прожитой им жизнью, он мог признаться самому себе, что в жизнь эту неожиданно и властно вошла Мариам. Он не слышал ее ответа, когда спросил, ждет ли она его, но, кажется, прочел этот ответ на смущенном девичьем лице.

Васильеву захотелось написать ей несколько строк. Это будут его последние слова… Последние?.. Ему показалось невероятным, что он сам, собственной рукой расписывается в своем бессилии. Как будто он добровольно прощается с жизнью… Она недаром прожита. И если погиб его подводный дом и сам он скоро задохнется в этой стальной коробке, то останется «золотое дно» открытое инженером Васильевым и его друзьями. Скоро с плавучих островов опустятся вниз гибкие трубы высасывать нефть из подводных недр…

«Что же написать в последней записке?» думал капитан подводного дома.

Он скользнул по столу рукой, чтобы найти карандаш и неожиданно нащупал пластмассовую коробочку. «От куда она здесь?» подумал инженер и поднес ее к свету. Это оказался магнитофон Синицкого. Васильев повернул рычажок. Послышалось легкое жужжанье, затем шипенье…

– …Итак, продолжаю свой дневник…

Инженер узнал голос Синицкого. Из крохотного репродуктора слышались слова, записанные в дневнике студента:

– …Теперь мне кажется, что я узнал Васильева. Что мне в нем особенно нравится?..

Из-за спины инженера просунулась рука и потянулась к аппарату.

«Нет, это мне только чудится, – решил Васильев. – А может быть, это конец? Уже галлюцинации?»

Рука спокойно повернула рычажок. Магнитофон замолчал.

Инженер схватил фонарик и вскочил с кресла. В дрожащем, мигающем свете, словно на экране старого кино, он увидел улыбающееся лицо Синицкого. Васильев зажмурился и снова открыл глаза.

– Простите, пожалуйста, – робко проговорил студент. – Я бы не хотел, чтобы вы слушали дальше…

– Как вы сюда попали? – не помня себя от изумления, закричал Васильев. – Вы же были в цистерне!

– Не пришлось. Нури завернул люк и отправил вверх только мою шляпу… Я сначала вылез из шара, а потом уже постучал… Чуть было не застрял в шлюзе!

– Зачем вы остались? – негодовал Васильев. – Уж не думаете ли вы, что мне доставит удовольствие смотреть на вас, как вы будете здесь задыхаться?..

– Да что вы, Александр Петрович! Я вовсе не хотел этого, возразил Синицкий, машинально вынимая гребенку из бокового кармана.

Руки его дрожали. Заметив гребенку, он хотел было положить ее обратно, но смущенно улыбнулся и стал быстро причесываться. Ему казалось, что этим он сможет скрыть волнение… Он здесь вдвоем с Васильевым. Неужели инженер опять будет упорствовать?

– Александр Петрович, шары еще остались, – умоляюще прошептал студент. – Я прошу вас… Очень прошу!

«Ну что сделаешь с этим парнем? – с чувством горечи и невольной теплоты подумал Васильев. – Ради меня он обманул Нури, хотя тот всегда говорил, что человек, который его обманет, дня не проживет… А может быть, он и прав? Сколько времени этот юноша может прожить без воздуха?.. Как назвать его поступок? – спрашивал себя инженер. Подвиг? Нет. Не таким мы привыкли представлять его, вспоминая светлые образы людей, отдавших жизнь за счастье Родины…»

Так думал Васильев. А перед ним стоял простой парень со взъерошенными волосами, стоял, приглаживая непослушные вихры, и улыбался… Он никогда не видел ни бомбежки Севастополя, ни битвы под Орлом. Он не жил во время блокады в Ленинграде и не был комсомольцем Краснодона. В те суровые годы в далекой деревушке на Урале, сидя на полу в заснеженной избе, он складывал из кубиков слово «Родина»… но слова «подвиг» он еще не знал. И только позже о значении этого слова ему рассказали люди и книги.

Васильев смотрел на юношу, думал о нем и почему-то вспоминал о сыне, который сейчас дышит чужим воздухом, запертый в стальную клетку, тоже пленник, как и Синицкий в затонувшем подводном доме. Студент же считал, что задумчивость конструктора объясняется просто: Васильев сейчас сообщит свое решение. Возможно, и согласится на то, чтобы все-таки он, Синицкий, замкнул рубильник.

«Да, комсомольцу Синицкому было у кого учиться, – продолжал размышлять Васильев. – Но если бы я ему сейчас сказал, что его поступок, правда по-юношески сумасбродный, можно назвать подвигом, он бы со мной не согласился. Ему кажется, что все это очень просто… Какой же это подвиг?..»

– Александр Петрович, – услышал он голос Синицкого, – о чем вы задумались? Честное слово, лучше всего будет, если я замкну рубильник… А там, наверху, вы что-нибудь придумаете, как меня отсюда вытащить.

– Послушайте, мой друг… – Инженер крепко обнял его. – Я понимаю ваше благородство, но и вы понимаете, что я не покину дом, если вы останетесь здесь. А погибать вместе, когда один из нас может спастись, по меньшей мере, глупо.

– Александр Петрович, но так тоже нельзя! – запальчиво возразил Синицкий и предупредительно протянул руку, чтобы его не перебили. – Вы меня простите, только капитаны из приключенческих романов вот уж сотни лет гибнут вместе с кораблем. А ведь вы… – Он хотел что-то сказать, но не нашелся и смущенно замолчал.

Васильев сел в кресло и закрыл глаза. По его лицу бежали тяжелые капли пота. Уже совсем было трудно дышать.

Синицкий, опустившись на стул рядом с инженером, старался рассмотреть выражение его лица.

– Не теряйте времени, Синицкий, – стараясь вздохнуть возможно глубже, проговорил Васильев. – Идемте!

– Очень прошу подождать, – умоляюще прошептал студент. – Мы должны выбраться отсюда вместе…

Держась за стены, он вышел из кабинета.

* * *

…Жадно глотая воздух, Васильев пытался не думать о том, что будет с ним через несколько часов.

Он стал перебирать последнюю почту, газеты и письма, которые по его просьбе вынули из ящика на двери его квартиры. Много дней он там не был.

В газетах были напечатаны фотографии с мест, где сейчас строились каналы и плотины. Васильев влажными глазами смотрел на радостные лица молодежи, на человека в рабочем костюме, который, видимо, что-то объяснял им, склонившись возле машины.

Писем было немного. Инженера заинтересовал плотный белый конверт без марки.

Он вскрыл его, и на тетрадь упала фотография. На ней был снят молодой человек в форме солдата американских войск. Лицо его показалось Васильеву очень знакомым.

Он развернул письмо и стал читать:

«Дорогой сэр!

По предложению Ваших коллег, виднейших американских инженеров, работающих в области подводной нефтеразведки, мы заранее обращаемся к Вам с просьбой опубликовать в нашем вновь создаваемом журнале Вашу последнюю работу, касающуюся нового метода нефтеразведки.

Мы надеемся, что Ваше сотрудничество в новом журнале будет способствовать укреплению дружеских связей между учеными всех стран. Мы хотели бы получить Вашу работу через нашего представителя, который в ближайшие дни постарается связаться с вами лично.

Только искреннее стремление внести свой скромный вклад в развитие мировой науки заставляет нас, дорогой сэр, просить Вас поддержать новый журнал своим благосклонным вниманием.

Пользуемся также случаем сообщить Вам радостную весть, что сын Ваш, фотографию которого мы посылаем, жив. Он высказал желание вступить в ряды американских войск. Сейчас храбрый мальчик проходит специалькую подготовку и будет рад сражаться под флагом Объединенных наций.

Мы понимаем это благородное стремление, но также разделяем и Вашу тревогу. Мы будем счастливы помочь Вам и приложим все усилия, чтобы уговорить Вашего сына прислушаться к голосу благоразумия, и, если Вы того пожелаете, сын возвратится в родной дом.

Еще раз примите уверение в искренности наших чувств…»

Васильеву вдруг показалось, что все рушится: трещат перегородки подводного дома, потолок стремительно опускается вниз, морское дно уходит в пустоту, и ноги уже не чувствуют опоры…

Он схватил фотографию и жадно впился в нее глазами. Да, это Алешка… сын! На него смотрело худенькое мальчишечье лицо с чуть приподнятой верхней губой. Из широкого воротника торчала тонкая, будто цыплячья, шея.

Отчаяние, гнев и ненависть горячим клубком подкатывались к горлу. Воздух казался раскаленным, как в топке… В эти последние минуты, когда в сознании человека проносится вся его жизнь, Васильев видел только плачущие ребячьи лица: ребенка на улице немецкого городка, сирот из детского дома и, наконец, вот оно – последнее лицо – его он видит на фотографии…

Этот юноша не плачет, но кто знает, сколько слез им было пролито, когда вдали от родной земли, с побоями и унижениями из него постепенно делали солдата американской армии. Может быть, через несколько дней его повезут в далекую страну, где снова будут плакать дети…

Ненависть сжимала сердце. Васильев никак не мог поверить столь чудовищной подлости: там, за морем, люди, потерявшие человеческий облик, готовят из советских детей убийц по своему образу и подобию!

Он понимал, что стал жертвой привычного для этих людей шантажа. Никакого нового журнала не будет, это только предлог. В обмен на сына они хотят получить описание подводного танка… Письмо составлено осторожно и не может вызвать дипломатического скандала. Кроме того, «представители журнала» надеются, что оно останется известным только инженеру Васильеву, который ради сына пойдет на их предложение…

Инженер заметался по кабинету. О, если бы он сейчас был наверху! Надо все рассказать… Может быть, еще удастся вырвать сына из этих грязных, окровавленных рук?.. Алешка, мой Алешка!..

Остановившись возле стола, Васильев вновь схватил фотографию и долго смотрел на родное лицо.

– Александр Петрович, – сказал Синицкий, входя в кабинет, цистерна готова, а я… – Он протянул руку, пытаясь удержаться за кресло, и соскользнул на пол.

* * *

Две одинокие фигуры стояли на палубе танкера. За кормой метался луч прожектора. Вот он осветил плавучий остров, где краны изогнули свои гусиные шеи, затем спущенные шлюпки у борта, и побежал дальше…

– Нельзя больше ждать, – сказал, вздохнув, Агаев стоявшему рядом Гасанову. – Придется возвращаться… Может, все-таки удастся спуститься водолазам? – продолжал он, как бы говоря с самим собой. Конечно, в глубоководных скафандрах… Сейчас же запросим Ленинград.

– Если не будет поздно… – сказал Гасанов и отвернулся.

Откуда-то сквозь шум волн донесся крик. Гасанов прислушался. Крик повторился. На палубу выбежали Нури и матросы.

Луч прожектора перекинулся через левый борт, побежал по волнам и вдруг замер.

В ярком, ослепительном свете прыгал рыбачий баркас. На палубе лежал человек, размахивая рукой. Он что-то кричал.

Казалось, еще немного – и волны, перекатывающиеся через палубу баркаса, утащат за собой рыбака.

«Может быть, остальные уже погибли?» – подумал директор и быстро скомандовал:

– Шлюпку!

Баркас уносило в сторону. Нури и матросы отчаянно работали веслами. Волны ударяли в борт и окатывали гребцов с ног до головы.

Крики становились громче… Наконец шлюпка поравнялась с баркасом. Около него, судорожно уцепившись за руль, болтался человек с искаженным от страха лицом. Другой остервенело отрывал его скрюченные пальцы от руля. О борт бился бинокль, висевший на шее рыбака.

Баркас, потерявший управление, мог перевернуться каждую минуту.

Нури никак не мог понять, что же тут происходит. Почему человек на палубе не спасает своего товарища? Нет, это невероятно: он ударил его ногой!

Странный блестящий цилиндр со стальными крючками, похожими на крючки «кошки», которой достают ведра из колодца, зацепившись за одежду тонущего, тянул его на дно. Человек всеми силами старался освободиться от цилиндра, но ему нельзя было отпустить руки, бросить руль.

Матрос ловко метнул утопающему спасательный круг. Тот мгновенно вцепился в него, разорвал на себе одежду и тем самым освободился от тяжелого груза. Цилиндр блеснул в волнах и скрылся под водой.

Человек на палубе внимательно следил за всем, что происходит. Увидев, что груз затонул, он повернулся спиной к борту и, держась за поручни, пробрался на нос баркаса, где, придавленный связкой каната, скулил мокрый, взъерошенный пес…

А в это время с другой стороны танкера, всего лишь в сотне метров от него, вылетела из-под воды светящаяся точка.

Вахтенный матрос наблюдал за спасением рыбаков и не видел цистерны. Подскакивая на волнах, она уплывала в сторону. Уже совсем далеко в последний раз блеснул ее красный огонек и пропал.

…Спасенных рыбаков принесли в каюту. Их положили на диваны и стали приводить в чувство. После всего пережитого они не могли говорить. Видимо, им дорого далась штормовая погода.

Приподняв голову одного из них, Саида влила ему в рот рюмку коньяку.

Человек открыл глаза, привстал, вынул из мокрого кармана очки, надел их и огляделся по сторонам.

Саида с удивлением узнала в нем пассажира, с которым летела из Москвы.

В каюту быстро вошел морской офицер в дождевом плаще. Он только что прибыл на сторожевом пограничном катере.

Сняв плащ и аккуратно повесив его у двери, офицер мельком взглянул на рыбаков и, потирая руки от холода, проговорил:

– Хороший ход у вашей «яхты»! Нам пришлось поторопиться.

* * *

Танкер направлялся к берегу. Шторм постепенно стихал. Гасанов стоял среди цистерн, закрепленных на палубе, и в сотый раз пересчитывал их.

Там, где затонул подводный дом, оставили плавучий остров. Люди ждали: а вдруг еще один шар поднимется из глубины?.. Нет, исчезла всякая надежда… Некому замкнуть рубильник, чтобы освободить капитана подводного дома.

Разве знал Гасанов, что Синицкий не утонул, когда перевернулась цистерна, а остался внизу вместе с конструктором, остался с трепетной надеждой, что ценой своей жизни он спасет его. Никто об этом ничего не знал…

Плыл танкер к берегу… Торопились теплоходы вовремя прийти в свои порты.

На палубе теплохода «Азербайджан» под парусиновым тентом светились желтые абажуры, как цветы огромных подсолнечников, склонившиеся на изогнутых никелированных стеблях. За столами оживленно беседовали и смеялись люди.

А в темноте, у самого борта теплохода, проплывал белый шар с потухшим фонарем…

Глава двадцать первая
ЧАСЫ ОТСЧИТЫВАЮТ СЕКУНДЫ

Был воскресный день. Из репродуктора неслась веселая музыка. После тяжелой штормовой ночи настало утро, безоблачное и радостное. На улицах слышались звонкие голоса, смех, возгласы. Люди торопились на поезда и автобусы: они направлялись к морю.

В кабинете директора института все окна были затянуты тяжелыми темными портьерами.

Агаев взволнованно ходил по кабинету.

Вот он остановился у магнитофона, включил кнопку и стал говорить в микрофон, укрепленный на блестящем изгибающемся шланге:

– Ленинград. Эпрон. Вторично прошу. Немедленно сообщить возможность доставки скафандров… – Он замолчал. По невидимым строчкам коричневого целлулоидового квадратика бегал блестящий рекордер. Директор продолжал: – …скафандров для глубины триста метров… Точка…

Он нажал кнопку. Рекордер мгновенно остановился, словно действительно поставил точку.

– Немедленно отправьте! – сказал директор, передавая секретарше блестящий листок.

Маленькая темноволосая девушка в ослепительно красном платье мгновенно исчезла, словно погасший огонек.

Подойдя к окну, директор откинул портьеру. У причала стоял «Калтыш». Вновь в воображении Агаева промелькнули белые шары, освещенные прожектором, – отвинчивающиеся люки… последний, пустой шар.

Он пошарил на столе спички и закурил свою трубку. Дым медленно полз по стеклу, словно обволакивая туманом силуэт танкера.

Резко загудел сигнал вызова видеотелефона. Агаев быстро подошел к столу и включил этот опытный прибор.

На экране постепенно проявлялось лицо человека средних лет, с седой блестящей прядью волос, спадающей на лоб.

– Слушаю, товарищ министр, – сказал директор.

– Что ответил Севастополь?

– С такой глубины подъем невозможен.

– Одесса?

– Предлагают спустить батисферу. Но ее нельзя доставить самолетом.

По лицу человека на экране пробежала тень:

– На сколько ему хватит воздуха? Подсчитали?

– Не больше чем на сутки.

Экран потемнел. Вспыхнула красная лампочка и погасла.

Задребезжал звонок буквопечатающего телеграфного аппарата, установленного в кабинете. Агаев подошел к нему.

Медленно тянулась лента. Выскакивали буквы, группировались слова: «Ленинград… скафандры… испытываются…»

Директор машинально мял ленту, выползающую из аппарата. Трубка давно потухла. Надоедливо и монотонно стучали рычаги букв, ползла бесконечно длинная лента… Мысли тянулись вслед за ней, бесцветные и ненужные. В них не было ни малейшего проблеска, никакой надежды.

Остаются одни сутки… Может быть, даже меньше, часы… Как за это ничтожное время поднять затонувший дом? Как спасти Васильева?.. Снова он вспомнил пустой шар, шляпу, которую вытащил из люка Нури… Надо дать телеграмму о гибели Синицкого.

Знал бы этот юный изобретатель, как пригодились его опыты с маленьким магнитофоном и случайная запись на берегу! Она подкрепила подозрения, бывшие у Рустамова и у людей, призванных охранять нашу науку, наши изобретения, тайны, принадлежащие советскому государству, – охранять их от врага, который в любую минуту может использовать их как оружие, направленное против нас самих.

Сегодня рано утром Агаева вызвали к следователю, от которого он узнал, что «рыбаки» полностью отрицают какой бы то ни было практический интерес к испытаниям неизвестной им техники.

Да, действительно, один из них видел белые мины, о чем и беседовал со своей знакомой – преподавательницей курсов иностранных языков. Английским он занимается давно. Вот, пожалуйста, есть справка об окончании курсов. А вообще он работает под Москвой председателем артели, которая делает шпильки, заколки и тому подобную галантерею. «Кстати, не угодно ли ознакомиться с нашей продукцией? Она у меня в чемодане» – и «председатель» указал адрес квартиры, где он остановился. «Что такое «сигма»? Это мы между собой так называем особый вид дамской брошки из прозрачной пластмассы с блестящим наполнителем… Вы спрашиваете, кто такой Вильям? Ну, это шутка! Так мы прозвали нашего общего знакомого Васю. Обыкновенный перевод с русского на английский. Василий – значит, Вильям…»

Следствие продолжается, но особых улик против любопытных «рыбаков» пока еще не обнаружено.

«Странно! – подумал Агаев. – А что это за блестящий цилиндр, который исчез под водой? О нем вчера говорил Нури… Впрочем, сейчас не до этого…»

Лента кольцами спадала на пол. Агаев стоял с потухшей трубкой, и снова он видел: пустой шар, мечущийся луч прожектора, рыбачий баркас…

В комнату быстро вошел Рустамов. Он был одет в дорожный светлый плащ. В руках – чемодан, на ремне – охотничье ружье.

– Уф, жарко! – Рустамов снял фуражку, бросил ее на стол и упал в кресло. – Извини, я прямо с дороги. Что значит твоя телеграмма? От самого Кировабада мчался без остановки. Отчаянный шофер Мардан! Решил прокатить «с ветерком». На спидометре все время сто семьдесят… Он это любит!.. – Парторг перевел дух. – Испытания скоростного электробура после усовершенствования его Мариам прошли, я тебе скажу, замечательно! Ну, а как здесь? Как васильевские испытания? Я же просил тебя вчера сообщить… Где он сам?

– Пока еще в… подводном танке… На глубине… трехсот метров, – с трудом проговорил Агаев и тяжело опустил голову.

После минутного молчания он рассказал все, что случилось этой страшной ночью.

Бесшумно вертелись лопасти вентилятора, дрожащего под потолком. Собеседники склонились друг к другу. Они сидели в мягких кожаных креслах, около письменного стола. Громко стучали большие настольные часы, отсчитывая секунды… Каждая секунда – глоток воздуха.

Сколько их осталось, этих глотков, там, внизу, в подводном доме?..

– Нет, Джафар, ты не прав, – сказал Рустамов вставая. – Я не верю, что мы бессильны! – Он энергично зашагал по комнате.

– Пойми, что сейчас никакая техника не поможет… Мне стыдно в этом сознаться, но это так… – тихо, с какой-то затаенной обидой заговорил Агаев. – Я глаз не могу закрыть… Все вижу, как крутится воронка и лопаются пузыри там, где был подводный дом… Я как неживой… Режь мне руку – кровь не выступит…

Он замолчал, словно прислушиваясь к голосам за окном; затем, не глядя на стол, раздраженно похлопал по нему рукой, отыскивая коробку с табаком, быстро набил трубку, закурил… Вдруг он отбросил ее – трубка ударилась о бронзовую пепельницу.

Агаев вскочил с кресла и заговорил хрипло и отрывисто:

– Не могу об этом думать!.. Я брата в бою потерял… Но давно уже закончилась война на нашей земле… – Он подошел к окну, прислушался к веселым голосам, доносившимся с набережной, и продолжал: – Слышишь, Али, они смеются… Они счастливы! Все давно осталось позади… Кто из них может подумать, что сейчас, в дни мира, командир Агаев потерял самого лучшего из своих людей и единственную машину, стоящую не один десяток миллионов…

– Неправда, Джафар, борьба пока еще продолжается… За этот мир и самое большое счастье на земле: за то, что мы, большевики, называем коммунизмом.

Рустамов замолчал, подошел к Джафару, по-дружески обнял его и спросил:

– Что ответил Ленинград?

– Для такой глубины скафандров, как правило, не существует. Однако ленинградцы будут испытывать новую конструкцию специальных скафандров, рассчитанных на очень большое давление… Но время… понимаешь, время!

Рустамов уже ходил по комнате и, казалось, не слушал директора. Вот он остановился у стола, повернул к себе часы и, медленно шевеля губами, словно что-то высчитывая, взглянул на Агаева.

Директор бесцельно смотрел на стрелки часов и думал только об одном: как решить задачу, которая ему казалась невероятно сложной, почти невозможной. Триста метров глубины… Тысячи тонн нагрузки…

– Сложнейшее оборудование… Глубоководные скафандры… – как бы дополняя свои мысли, уже вслух проговорил он. – Ничего похожего не существует нигде… Нельзя подвести понтоны… Водолазов, имеющих опыт работы на такой глубине, нет… Я помню одного из таких, еще до войны: он спускался в специальном скафандре на девяносто метров… Но ведь это редкость… Я не знаю, что покажут испытания в Ленинграде… Батисферу из Одессы, даже если бы мы и сумели срочно ее доставить, все равно нужно специально переоборудовать, иначе ничего не получится… Нет, Али, я не вижу выхода.

– Не согласен! – резко сказал Рустамов. – Почему ты думаешь, что только Эпрон или какая-нибудь другая мощная организация может поднять танк, спасти Васильева?.. Вот камень, кусок породы… – Парторг взял со стола черную, обточенную волнами гальку и продолжил: – Каждый смотрит на этот камень по-разному… Мариам видит в нем осколок твердой породы, которую не скоро пройдешь даже ее сверхскоростным электробуром. Саида думает, насколько прозрачен он для ее локаторов. Гасанов смотрит, как крепко будет держаться его труба в такой породе… И в то же время они смотрят на него одинаково – глазами людей-новаторов. – Он со стуком положил камень на стол и опять взволнованно зашагал по комнате. – Можно ли надеяться на другие организации, когда времени осталось так мало! Ты прав, Джафар: у нас нет выхода… Только дерзкая, смелая мысль может решить эту задачу… совсем иным путем – без скафандров и батисферы. Я верю в наш коллектив. Верю, что именно здесь родится эта мысль…

– Что же ты хочешь?

– Посоветоваться с нашими инженерами, больше ничего… Они уже, конечно, думали над этим вопросом… Надо их собрать вместе… Понимаешь, вместе!

Агаев молча нажал кнопку звонка.

* * *

В этот воскресный день все были в институте. Никто отсюда не уходил с тех пор, как к причалу подошел «Калтыш». Каждый ожидал, что он будет нужен в любую минуту, чтобы плыть к тому месту, где качается поплавок с антенной.

Гасанов стоял около гранитного барьера и смотрел на море. Казалось, что оно течет спокойно, как река. Тупорылые баржи замерли на якорях.

Он вынул из кармана кусок мела и сразу вспомнил… утро, набережную и исчерченную формулами стену.

Неподалеку, тоже у барьера, остановился Нури. Его окружали мастера из подводного дома. Разговор шел о возможности спасения Васильева.

– Только в стальной броне может спуститься человек на такую глубину, иначе вода его раздавит, – объяснял Нури, – Там на тело человека давят десятки тонн воды. – Он взглянул на напряженные лица слушателей и замолчал.

– А если стальными канатами… зацепить?.. – нервно потирая лоб, спросил Керимов.

– Невозможно…

Тут же, у скамейки, разговаривали Саида и Мариам.

– Невозможно, – упавшим голосом сказала Саида, словно соглашаясь с замечанием Нури. – Невозможно подвести понтоны… Триста метров…

– Не верю, Саида!.. Не верю! – со слезами на глазах возразила Мариам. – Смотри, сколько нас! – Она резким движением указала на работников института, одинокими группками бродивших по дорожкам, стоявших у барьера, на лестнице. – И не только здесь, – продолжала она. – Везде, всюду…

За решетчатой изгородью территории института проносились вереницы машин. Скользили в небе самолеты. На морском горизонте таяли в молочной дымке суда…

Да, не только здесь, как говорила Мариам, люди пришли бы на помощь человеку, оставшемуся в морской глубине…

В институтах Ленинграда, Одессы, Севастополя инженеры и ученые уже начали решать эту сложную задачу.

Все можно сделать! Нет для нас неразрешимых проблем! Но как остановить время?..

…Саида и Мариам ходили по пустынным дорожкам институтского парка.

«Сегодня праздничный день, – слышался веселый голос из репродуктора, установленного на крыше института. – С самого раннего утра тысячи людей направляются к морю…»

– К морю, – словно эхо, повторила Мариам. – Знали бы они, Саида-джан! – вдруг неожиданно заплакала Мариам и спрятала лицо у нее на груди. – Нет-нет, не обращай на меня внимания! – Она быстро вытерла слезы. – Так просто… Я не о том… Когда я в последний раз видела Александра Петровича, – стараясь быть спокойной, продолжала Мариам, держа Саиду за руку, – он просил обязательно проверить электробур с долотом конструкции Зейналова. Он очень ценил это предложение и хотел сам пробовать его при следующих испытаниях… Я должна это сделать!

– Подожди, – остановила ее Саида.

– Нет, это для него, – упрямо сказала девушка и направилась к воротам.

* * *

В кабинете директора собрались инженеры, изобретатели, опытные мастера – весь творческий коллектив большого института. Сегодня им нужно срочно, буквально считая минуты, изобрести, да, именно изобрести, технический способ спасения человека…

Каждый знает, что изобретения так не делаются. Они долго вынашиваются в тиши кабинетов и лабораторий… Разве можно выдумывать или изобретать вместе, всем институтом, смотря на часы и считая про себя, сколько еще глотков воздуха осталось человеку, которого завтра может не быть в живых, потому что ты – именно ты! – как инженер не мог решить техническую задачу?!

Но Рустамов верил и знал, что даже подчас капризную и своевольную изобретательскую мысль можно заставить решить любую задачу, если этого требует священный долг советского человека.

Не выдавая своего волнения, парторг подошел к столу и рассказал о сложной задаче, которую предстоит решить.

Агаев сообщил о том, что в других организациях сейчас предпринимается для спасения Васильева.

Все слушали с затаенным дыханием. Казалось, что и часы на столе директора, слегка поскрипывая, учащенно и жадно дышат.

– Теперь скажите: можем ли мы что-нибудь сделать? – спросил Рустамов, подчеркивая слово «мы».