Текст книги "Огненный шар. Повести и рассказы"
Автор книги: Владимир Немцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)
– Болты могли лопнуть на полном ходу, – будто угадывая мои мысли, сказал Андрей. – Тогда нам бы пришлось продолжать испытания «в царстве теней». Стоит ли после этого думать о каждом впервые встретившемся человеке так уж восторженно, как это рекомендуете вы, дорогой Виктор Сергеевич?
Как я уже говорил, Андрей никогда не упускал случая, чтобы съязвить. Правда, это он делал по-дружески, однако в тот момент я был не на шутку раздосадован и его иронию счел неуместной.
Нашему технику не терпелось как следует освоить аппарат. Он переключал его на разные индексы, ходил с ним возле машины, обнаруживая то нефть, то каучук, то хром, то свинец, десятки разных органических и неорганических соединений, из которых был создан автомобиль.
– Рубидий! – вдруг изумленно проговорил Сандро. – Здесь где-то есть рубидий… Я поставил на него индекс.
Андрей подбежал к тому месту, куда указывал синий луч, наклонился и поднял осколок какой-то породы.
– Да это лепидолит! – воскликнул он, протягивая мне розоватый камень.
Я был ошеломлен. Рубидиевая руда у нас в лагере? Мы ведь тысячи раз проверяли здесь свои аппараты и ничего не находили.
– Кто мог принести сюда этот осколок? – спросил я у друзей.
Сандро удивленно взглянул на меня и снова занялся аппаратом. Он наклонился над экраном и вдруг увидел в траве кусочек яркого шелка.
– Еще одна новость, – сказал он вполголоса, разворачивая перед нами красный платок. – Ай, как хорошо пахнет!
Я вспомнил светлый экран палатки, взмах прозрачного платка в руках незнакомки. Не она ли обронила кусок рубидиевой руды? Кроме нее и Омегина, в лагере никого не было.
Опустившись на колени, Сандро разглядывал следы на примятой траве.
– Здесь проезжала другая машина, – растерянно заметил он. – Но почему я вижу следы только одной пары колес?… Скажи, пожалуйста!
– Не ищи, Сандро. У нее всего два колеса, – пояснил я, – это просто мотоцикл.
– Мотоцикл и был, – подтвердил шофер. – Тут барышня одна проезжала, останавливалась, камеру подкачивала.
– А какая она собой? – спросил Сандро, поднимаясь.
– А такая, – ответил шофер, – обыкновенная.
Сандро с восторгом и завистью взглянул на аппарат. Мне показалось, что он потрясен его неожиданными возможностями. В. самом деле, почему ему, Сандро, не поручают испытать «СЛ-1»? Не месторождения лепидолита отыскать, не минерал, а просто-напросто найти человека, который знает, где скрывается эта рубидиевая руда.
Он повернул ручку индексов, на минуту задумался и с живостью обратился к Ярцеву:
– Андрей! Скажи, пожалуйста, духи «Тубероза» – это какая цифра? Наверное, у нас в книжке есть. Я помню, Валя записывала.
Ярцев посмотрел на меня с улыбкой, пожал плечами и, заглянув в книгу, сообщил индекс туберозы.
Сандро поставил ручки прибора, как требуется по инструкции, настроил на индекс, подсказанный Андреем и несколько раз обошел с аппаратом вокруг машины.
– Так и знал, – объявил он, с укоризной глядя на шофера, – ваша «обыкновенная» всю машину захватала своими лапками, надушенными «Туберозой». Я этот запах на всю жизнь запомнил. Не ошибусь. Пока мотоциклистка тут возилась, водитель, я так думаю, дремал под деревом.
– А я что? Я ей и не препятствовал, – с обидой сказал шофер. – Пусть интересуется. Машина наша новой марки, сибирского завода, здесь еще таких не видали. А девушка ничего, обходительная: все расспрашивала, зачем мы приехали, да сколько нас, да как фамилия начальника, да что делаем…
Нас удивил рассказ шофера. Даже Сандро возмутился.
– Ну, а ты рад стараться. Все подробности выложил?
Шофер рассердился.
– Да что вы за дурака меня считаете? Я этих любопытных страсть как не терплю. Я ей прямо сказал, что нас семь охотников, а нашего начальника зовут Кузьмой. А она все не унимается, спрашивает, а чья, дескать, эта машина? А сама так и норовит в нее залезть. Тут уж я ей такое сказал, что она вскочила на свой мотоцикл и мигом ускакала.
На нашем небольшом совете мы наметили план дальнейших действий.
Испытания откладывались до тех пор, пока не будет отремонтирована машина. Я предложил выяснить с помощью «СЛ-1», кто оставил у нас в лагере кусок породы, которую мы безуспешно искали. Мы с Андреем решили воспользоваться любезным приглашением Омегина и отправиться к нему в гости. Ведь лепидолит мог обронить и он. Сандро должен был попробовать найти мотоциклистку. Несомненно, кто-то из них знал, где находится месторождение рубидиевой руды. Правда, я сомневался, чтобы по запаху на дороге можно было отыскать человека. Для этого «СЛ-1» не предназначался. Мы никогда об этом не думали.
Андрей инструктировал Сандро.
– Тщательно учитывай интенсивность запаха, направление ветра, характер почвы. Помни, – говорил он, – что это научные испытания, а не веселая прогулка.
У Сандро блестели глаза от радостного волнения.
– Ай, спасибо! – воскликнул он. – Сейчас будем пробовать. Ну, Сандро, везет тебе… Давайте скорее чемодан! Надо торопиться, иначе я эту рассеянную девушку, теряющую платочки, тоже потеряю.
Попрощавшись с нами, он взял аппарат и, наклонившись над экраном, быстро зашагал по дороге к мосту.
– Не увлекайся, Сандро! – крикнул я вслед. – Возвращайся скорее!
Но он уже не слышал меня.
Андрей приготовил свой мотоцикл и к заднему щитку пристегнул ремнями второй аппарат. Этим нехитрым приспособлением мы пользовались для ближних разведок.
Я вскочил на багажник. Мотор затрещал, и мотоцикл вынес нас на дорогу.
Мчались мы в облаке пыли. До боли чесалась шея от колючих песчинок, точно обдували ее из пескоструйного аппарата. Я не мог даже на секунду отнять руку, чтобы поправить воротник и защитить себя от песка, так как нужно было крепко держаться.
Вдруг мотоцикл резко затормозил, – я чуть было не перелетел через голову Андрея.
Он соскочил с седла. Я увидел идущую в сторону от дороги тропинку.
– «Наш сосед», вероятно, живет в том леске, куда ведет тропинка, – заметил Андрей, поворачивая мотоцикл. – Как этот медведь называл свою берлогу? «Опытная станция Главхимпрома»?
Я не совсем понимал цели нашего визита. Узнать о месторождении рубидиевой руды? Но ведь Омегин и сам бы сказал об этом. Ведь ему известно, зачем мы сюда приехали. Если же мы хотим полюбопытствовать насчет странной коррозии болтов, то это неудобно и щекотливо. Он может обидеться.
– Ты хоть подумал о том, что мы будем говорить хозяину? – спросил я Андрея. – Глупо подозревать его в странных шуточках. Дескать, не вы ли, товарищ Омегин, проводили опыты с болтами нашей машины?
Андрей виновато посмотрел на меня.
– Нет, надо полагать, что подобные вопросы выясняются несколько иначе.
– А все-таки? Не искушен я в дипломатических тонкостях. Научи, пожалуйста.
– Ну… прежде всего выясним некоторые детали путем наводящих вопросов.
– А дальше?
– Там видно будет. Разве можно в таких случаях составлять подробный план действий?
– Ну, смотри, как бы нам не испортить все дело. Здесь нужен народ поопытнее, чем мы с тобой.
Андрей ничего не сказал, видимо соглашаясь со мной.
Мы снова заняли свои места на мотоцикле и помчались по тропинке. Начинался редкий лес.
Я раздумывал об испорченной машине и сильно досадовал. Мы не могли ехать дальше продолжать испытания. Я укорял себя, что не послушал Валю. Может быть, она была права, предлагая нам ждать окончания монтажа «СЛ-3» и только тогда выехать на испытания. Она считала, что именно этим «карманным» прибором, работающим контактным способом, можно найти рубидий. Мне не совсем нравился «СЛ-3». При поисках ископаемых его обязательно нужно прикладывать к земле или к породе, которую хочешь обследовать. Кроме того, «СЛ-3» настраивался заранее только на один запах. В данном случае на запах одного из соединений рубидия, часто встречающегося в породах. Маленький, буквально карманный «Усилитель запаха», который так нравился Вале, отличался сравнительной простотой. В нем не было всасывающего компрессора – его мы заменили электрическим подогревателем для активизации запаха, – не было диска анализатора и других сложных элементов. Поэтому и чувствительность этого прибора была меньше, чем у «СЛ-1».
В тот день, когда мы с Андреем ехали к дому Омегина, я особенно много думал об этом приборе, живо представляя себе его небольшую коробку с дырочками. Тут же я мысленно дорабатывал указатель интенсивности запаха, напоминающий термометр. В то время он не совсем точно отмечал процент содержания металла в руде, что меня очень беспокоило. Однако прежде всего нужно было что-то придумать для увеличения чувствительности аппарата. Помню, что тогда я решил попробовать добавить еще одну лампу в усилителе. Я, как и многие конструкторы, думаю над своими приборами не только в лаборатории, но часто и в дороге, стараясь использовать бесцельно пропадающее время.
Мне не пришлось тогда как следует обдумать новые усовершенствования в «СЛ-3».
Андрей сделал крутой разворот, и наш мотоцикл остановился около небольшой усадьбы, обнесенной белой узорчатой изгородью, вырезанной, точно из слоновой кости.
Ярцев толкнул меня в бок. На воротах висела прозрачная табличка: «Опытная станция Главхимпрома». Стараясь не показать в данном случае неприличного любопытства, Андрей подошел к ограде, осторожно потрогал ее завитки и одобрительно заметил, что сделать решетку столь тонкого рисунка, пожалуй, нельзя ни из какого другого материала, кроме как из пластмассы.
Мир без металла
Не знаю, насколько был прав Омегин, доказывая, что можно обойтись без металла чуть ли не во всех отраслях нашего хозяйства, но во всяком случае после посещения «Опытной станции Главхимпрома» я убедился, что «век пластмассы» действительно не за горами.
Думаю, что об этом надо рассказать подробно.
Не успели мы с Андреем войти в ворота, как хозяин уже спешил нам навстречу. Он с любопытством взглянул на аппарат и широким жестом пригласил нас в дом.
Мы поднимались по лестнице, сложенной, как я подумал, из прозрачного розового мрамора. Хозяин стукнул по ступени каблуком:
– Вот если бы древние греки строили свои храмы не из недолговечного мрамора, а из того материала, что у вас под ногами, до нас дошли бы их архитектурные творения, не тронутые временем.
– Ну, еще неизвестно, что будет с вашей пластмассой, скажем, через сотню лет, – возразил Андрей.
– Вот для этого и выстроен опытный домик. Нам надо знать, как переносят новые материалы жару, холод, дожди, не старятся ли они от времени. Вы, наверное, спросите, почему, мол, поставили дом в этом районе? А вот почему. Климат здесь резкий. Морозы бывают приличные, да и солнышко поджаривает. Испытывать пластмассы надо как следует, без всяких скидок на особенности этих новых материалов. Тут у меня их десятки сортов. Я за ними наблюдаю и произвожу различные опыты. Внизу у меня большая лаборатория.
Я обратил внимание на стены вестибюля. Они были сделаны из знакомой мне пористой пенопластмассы. Этот новый материал не пропускает ни жары, ни холода, совершенно звуконепроницаем, очень легок, в два раза легче пробки. Из него можно делать не только стены, но и лодки, которые никогда не потонут, обувь необычайной легкости, даже одежду.
Плитки из разноцветных пластмасс служили как бы облицовкой нижней части дома Омегина. Они были пронумерованы и, видимо, тоже испытывались, как и все другие элементы этого сооружения.
– Покорнейше прошу взглянуть на дверные петли, – сказал Омегин, останавливаясь у входа. – Наверное, думаете, железные? Смотрите внимательнее. это тоже пластмасса.
Мы вошли в вестибюль, где нас встретил приятный полумрак, подчеркивавший необычайную голубизну стоявших вдоль стен прозрачных колонн. Дневной свет проникал в самую их толщу, поэтому они казались светящимися, как бы повисшими в воздухе.
Прозрачная лестница вела на второй этаж. Поднимаясь вверх, мы испытывали необыкновенное ощущение: под нами была твердая, но почти невидимая опора.
Открылась дверь, темно-синяя, как вечернее небо. Мне представилось, что мы входим в какой-то сказочный замок. Но мы вошли… в столовую.
Снопы солнечного света падали сквозь прозрачный огромный купол. В круглом зале не было ничего прямолинейного, острого. Мягкими округлыми линиями, совершенством спокойных форм здесь отличалось все: мебель, окна, рамы картин.
Я приподнял стул из белой пластмассы, он оказался удивительно легким.
Хозяин дома постучал по его ножке.
– Совсем недавно мы научились делать тонкие и прочные трубки из пластмассы, – говорил он. – Причем они так же хорошо изгибаются, как и металл. Теперь смотрите, встречали вы когда-нибудь такую прочную мебель? – Он с размаху бросил стул на пол.
Стул высоко подпрыгнул, но остался цел.
Мы осматривали диваны, кресла, какие-то тумбочки, своими очертаниями повторяющие плавные линии самой комнаты. Все они были светлыми и создавали неповторимую гамму голубых, зеленоватых и бледно-желтых тонов.
Я видел кресла очень легкие и удобные, из мягкой пористой пластмассы, похожей на губку. На ножках мебели я заметил номера: видимо, каждая вещь в этом пластмассовом доме тоже проходила длительные испытания.
– А почему окна прорезаны в виде иллюминаторов, как на корабле? – спросил Андрей.
– Материал определяет архитектуру. Мы пока еще строим наши дома из дерева или камня, поэтому изготовление круглых окон и рам требует довольно большого труда в обработке столь прямолинейного, если можно так выразиться, материала. А для пластмассы это самая выгодная форма. Легче всего сделать именно круглую прессформу, так как ее можно выточить на токарном станке. Вы представляете будущее подобного строительства? – с увлечением продолжал Омегин. – Если нам удастся найти надежную пластмассу, которая бы стоила так же дешево, как строительные материалы, вроде пенобетона, то мы можем буквально прессовать, штамповать такую «массовую продукцию», как маленькие дачи, железнодорожные будки и так далее. Уже сейчас выгодно делать из пластмассы кузова автомашин и даже вагоны.
Мы прошли в кабинет. Пользуясь гостеприимством хозяина, заглядывали в каждый шкафчик, на каждую полочку. Всюду лежали вещи только из пластмассы.
– Когда я проектировал этот дом, – говорил Омегин, – то поставил себе задачу: ни одного куска металла для бытовых надобностей. Металл нужен только технике, да и то лишь там, где он действительно незаменим.
– Например?
– Ну, скажем, в электрическом моторе, в осветительных проводах, в электролампочках, холодильниках, утюгах, пылесосах и другой домашней технике. Здесь этого ничего нет.
– Одну минуту, я вас сейчас уличу в некоторой неточности, – сказал Андрей улыбаясь. – Вы утверждаете, что в этой комнате нет ни одной металлической вещи?
– Готов держать пари!
– Хорошо, – Андрей подошел к письменному столу, взял ручку с пером и поднес ее хозяину.
– Ну и что же? – спокойно спросил тот.
– А перо?
– Из пластмассы. Очень прочное и к тому же нержавеющее. Писали же раньше гусиными перьями. Правда, мы здесь придумали специальное перо, трубчатое, по мере его стирания о бумагу оно выходит из корпуса ручки. Смотрите, как хорошо пишет, мягко, не царапает.
Широким росчерком Омегин поставил свою фамилию на листке блокнота, сделанном тоже из пластмассы.
Сколько ни шарил я среди десятков безделушек, расставленных на письменном столе, я не нашел ни одного металлического предмета. Даже замки на ящиках стола, которыми заинтересовался Андрей, были тоже из пластмассы.
Я водил рукой по стенам, украшенным тисненым цветным рисунком, рассчитывая найти хотя бы гвоздь, но безрезультатно. В стенах кое-где торчали заранее вделанные крючки из белого материала, похожего на фарфор.
Вдруг Андрей поднял голову и рассмеялся.
– А часы?
– Тоже штампованные из пластмассы.
– И шестеренки?
– Совершенно верно.
– Вы проиграли пари, – торжественно заявил Андрей. – Не будете же вы всерьез утверждать, что в ваших часах даже пружина не металлическая?
– Буду и совершенно серьезно.
– Ну, это уж просто из упрямства! – Андрей снисходительно улыбнулся.
Хозяин быстро повернулся к стене, снял большие круглые часы и, открыв заднюю крышку, сказал:
– Смотрите, Фома неверующий!
Мы во все глаза глядели на необыкновенную белую пружину, свернутую в тонкую спираль. Она была видна сквозь прозрачные шестеренки.
– Неужели из пластмассы? – Андрей удивленно покачал головой.
– Нет, до этого мы еще не дошли, – с сожалением сказал Омегин. – Это керамическая пружина, иначе говоря – фарфоровая. Сравнительно давно наши ученые открыли в некоторых сортах керамики замечательные свойства упругости.
– А знаешь что? – обратился ко мне Андрей. – Не так уж плох будущий мир без железа.
Омегин подсмеивался над нами, доказывая, что наш чудесный аппарат, о котором он уже слышал, мы используем не по назначению.
– Подумаешь, какая великая ценность – рубидий, – говорил он. – Этот металл имеет крайне ограниченное применение, вроде какого-нибудь таллия, его солями травят мышей.
Ярцев не стерпел такой несправедливости. Он прежде всего упрекнул энтузиаста «пластмассового века» в необъективности и сказал, что нам нужны все металлы, в том числе и таллий, который применяется в разных сплавах, в некоторых специальных фотоэлементах, медицине и так далее. Затем мой друг стал доказывать, причем не без оснований, что рубидий чрезвычайно ценный металл. Так же, как и цезий, он применяется в фотоэлементах. А фотоэлементы, как известно уважаемому товарищу Омегину, совершенно необходимы для нашего хозяйства, говорил он. Они автоматически сортируют изделия по цвету и по объему, сами включают уличные фонари. Применяются в автоблокировке, станкостроении, химической и текстильной промышленности. Без фотоэлементов невозможно звуковое кино, телевидение, многие оптические приборы, даже в нашем аппарате «СЛ-1» стоят два фотоэлемента. Невозможно обойтись без этих зеркальных колбочек. Кроме того, рубидий и цезий – металлы, которым принадлежит будущее в открытии новых путей использования внутриатомной энергии.
– Поверьте, что только ради этого можно заниматься поисками рубидия, закончил Андрей.
– Сдаюсь! – воскликнул Омегин и комично взмахнул руками. – Когда мне говорят об атомной энергии, реактивных двигателях, радиолокации, телевидении и ультразвуке, то есть о самых модных и самых интересных достижениях техники, то я покорно поднимаю лапы вверх. Тут уж мои скромные пластмассы пасуют, хотя их и считают чудом современной химии. Мне однажды довелось приобщиться к весьма занятным делам. Познал всю прелесть буквально фантастической техники мощного ультразвука.
– Оказывается, у вас разносторонние интересы, – заметил Андрей.
– Ерунда, – отмахнулся Омегин. – Дальше способа изготовления пластмасс дело не пошло.
Он рассказал, что ему приходилось иметь дело с мощными ультразвуковыми колебаниями, которые он применял для молекулярного размельчения пластмасс в жидком состоянии. Этот метод позволил ему получить особенно стойкие и прочные материалы. Их мы видели в «доме без металла».
Я спросил у Омегина, в каком институте он занимался подобными опытами, так как мне были известны многие работы в области ультразвука.
Хозяину дома не хотелось вспоминать о прошлом, это я почувствовал по тону его разговора, однако он назвал мне один из крупнейших исследовательских институтов, где проводилось комплексное изучение новых строительных и поделочных материалов, необходимых для нашего хозяйства.
– Эх, молодежь! – со вздохом сказал Омегин. – Позавидуешь вашей любознательности, оптимизму. И жизнь хороша, и наука светла и безоблачна, и все в ней вы видите, будто на ладони. Как говорится, не клевал вас жареный петух. – Он поморщился, словно не желая вспоминать о каких-то неприятностях, но ему все же хотелось высказаться, и он продолжал, тяжело опускаясь на тонкий стул: – Бывают иной раз в нашей, так сказать, строго научной жизни весьма забавные конфликты. Года три сидишь над решением наисложнейшей задачи, ночами не выходишь из лаборатории, можно сказать, высохнешь, как вобла…
Тут Андрей с усмешкой взглянул на меня, видимо не совсем принимая это сравнение.
– Начинает что-то получаться, – продолжал Омегин. – Ты, конечно, на седьмом небе, к тебе уже ходят с цветами и поздравлениями. Ты глупо ухмыляешься, дескать спасибо, пустяки, мол, мы еще не на то способны. В общем. пребываешь в райском блаженстве. Вдруг в одно прекрасное голубое утро разворачиваешь технический бюллетень, где печатаются аннотации на изобретения, и видишь, что какой-то щуплый паренек-техник, скажем, из Тьмутаракани, предложил наипростейший способ решения задачи, над которой ты пыхтел три года. После этого твое изобретение кажется бездарной чепухой вроде зонтика для собак. Беспокойное дело – изобретательство. Лучше уж служить сторожем пластмассового дома, – и Омегин криво усмехнулся.
Ярцеву не понравился этот разговор. Он запальчиво возразил:
– Вы опровергаете законы развития советской науки. В нашей стране редко встретится такой ученый, который бы не радовался успеху молодого изобретателя, даже если этот смелый новатор, пусть из Тьмутаракани, полностью опровергает устаревшие труды своего учителя. Иначе и быть не может.
Омегин, вытирая лоб, с усмешкой смотрел на моего друга.
– А я разве этого не понимаю? Слова-то, они очень хорошие, да и выводы тоже. Ну, а если по-человечески? – иронически спросил он. – Поверьте, что я сделан не из железа и даже не из пластмассы. Врачи утверждают, что у инженера Омегина есть, правда, расширенное, но вполне человеческое сердце. Природа довольно щедро наградила меня такими неприятными свойствами людского характера, как злость… зависть, наконец чувство обиды… К сожалению, я испытываю его до сих пор.
– Почему? – удивился Андрей.
– Вопрос поставлен прямо, – сухо сказал Омегин. – Но, извините меня, очень наивно. Идемте завтракать.
Он распахнул дверь в столовую.
Зеленоватый, словно лунный, свет падал на белоснежный стол.
Взглянув вверх, я увидел, что, пока мы отсутствовали, купол изменил свой цвет. Из белого стал ярко-зеленым, как абажур настольной лампы.
– Будьте столь любезны, объясните нам эти чудеса светотехники, – с подчеркнутой вежливостью обратился Андрей к хозяину дома.
Я почувствовал, что задето самолюбие моего друга. Он не хотел простить Омегину его ответа на вполне естественный вопрос, который, по мнению не совсем вежливого хозяина дома, выглядел наивным.
Однако тот, наверное, уже позабыл об этом и стал с увлечением рассказывать:
– Пластмасса, из которой сделан купол, пропускает ультрафиолетовые и инфракрасные лучи. Сейчас слишком жарко. Вот и понадобился зеленый экран.
Самодовольно улыбнувшись, Омегин вытер шею платком и подошел к стене, где повернул какую-то ручку.
Купол постепенно начал светлеть, сначала внизу, потом все выше и выше, пока в комнату не ворвались яркие солнечные лучи.
Он снова повернул ручку. По куполу снизу вверх побежала прозрачная синева. Над нами засияло ночное небо.
Омегин действовал, будто осветитель в театре. Он демонстрировал всю свою светотехнику. Помню, как оранжевым парашютом повис купол над головой, чтобы через минуту расцвести бледной сиренью.
Это был совершенно необычайный калейдоскоп красок.
– Прозрачный купол, как вы понимаете, вещь приятная, – рассказывал хозяин. Солнышко светит прямо на лысину, хоть загорай. Но иной раз хочется посидеть в холодке. Делать шторы, – он поморщился, – значит пыль собирать, да и хлопотно закрывать ими купол. Прямо скажу, не конструктивное решение. К тому же тряпки плохо защищают нас от тепловых лучей. Вот я и придумал устроить в толще прозрачной пластмассы капиллярные каналы, в них под давлением сжатого воздуха нагнетается цветная жидкость. В зависимости от положения ручки, вверх поднимается то зеленая, то синяя, то оранжевая жидкая «штора»… Впрочем, прошу к столу.
По-видимому, Омегин жил в своем пластмассовом доме не один. В наше отсутствие кто-то накрыл стол и все приготовил к завтраку.
Украдкой я наблюдал за Андреем, который придирчиво рассматривал сервировку в надежде отыскать на столе какой-либо металлический предмет. Но его усилия оказались тщетными: ложки, вилки, даже ножи были сделаны из совершенно особого материала зеленоватого цвета, очень твердого и чем-то напоминающего нефрит.
Андрей уже попробовал остроту ножа, после чего смущенно разглядывал порезанный палец.
Граненые графины, бокалы, похожие на хрустальные стаканы с опаловым блеском, тарелки, сделанные словно из перламутра, – все это было из пластмассы.
Омегин набил табаком трубку и не спеша вытащил из кармана плоскую цветную коробочку. Андрей оживился, я тоже: колесико у зажигалки могло быть только стальное…
Хозяин нажал кнопку – вспыхнуло голубое пламя. Выпустив кольцо дыма, Омегин подшутил:
– Я заметил, как вы сейчас насторожились, думали: «Вот поймаем!» И все же наш спор выигрываю я, потому что эта зажигалка без камня и колесика, она химического действия: соединение двух капель разных жидкостей вызывает вспышку. Теперь-то вы, надеюсь, убедились, что у меня в доме ни кусочка металла?
– Не знаю, – недоверчиво заметил Андрей. – Может быть, в толще пластмассы скрыт железный каркас. Я хоть и не строитель, но мне трудно представить себе междуэтажное перекрытие, – он постучал по полу каблуком, – без балок. Я знаю, что бывает армированная пластмасса с железной сеткой внутри. Может быть, и здесь…
– Смею вас уверить… – начал Омегин, но Андрей его перебил:
– Выходит, что у вас и в лаборатории нет металла?
– Ну, это совсем другое дело, – недовольно сказал Омегин, видимо не желая говорить о своих работах, но потом, как бы извиняясь, заметил: – Знаете, скучно человеку моего склада быть только хранителем этого дома-музея, вот я понемногу и вожусь с кое-какими опытами.
– Значит, все-таки не бросили изобретать? – не без ехидства спросил Ярцев.
– Куда мне! – Омегин застучал по столу короткими толстыми пальцами. Укатали сивку крутые горки. Я уж лучше погляжу на вас, молодых. Завидно, конечно, но что поделаешь? Каждому свое. Один строит дом, а другой его сторожит.
Все это Омегин говорил с чувством горечи и сожаления. Создавалось впечатление, что ему тяжело было вспоминать о своих прежних работах.
Я не понимал Омегина. Меня раздражала его манера разговаривать, подчеркнутая снисходительность к молодым, плохо скрытая зависть и в то же время стремление как-то принизить себя.
Чувства мои были противоречивы. Я не мог не заметить в Омегине вдумчивого и страстного ученого, преданного своей научной идее, человека знающего и талантливого. Несмотря на свой скептицизм, он горел желанием найти «горную смолу» и создать новые виды пластмасс.
Мне хотелось узнать Омегина поближе, поэтому я осторожно спросил его о характере опытов, которые могут производиться в лаборатории пластмассового дома.
Он ответил уклончиво, говоря только об испытаниях стойкости пластических масс, где многое решает время.
– Я помню, – рассказывал Омегин, – задолго до войны ученые придумали прекрасную пластмассу для радиодеталей – она называлась «полистирол». Ее электрические свойства и механическая прочность были идеальны. Многие американские и европейские фирмы выпустили приемники с деталями из полистирола. Из него были сделаны ламповые панельки, каркасы катушек, переходные изоляторы. Все было хорошо, приемники работали, но вдруг через два года лампы стали вываливаться из панелей, катушки лопаться. Новый материал не выдержал проверки временем. Теперь полистирол совсем другой.
– Вы не опасаетесь, что и ваш дом скоро рассыплется? – с улыбкой спросил Андрей и посмотрел себе под ноги.
– Не бойтесь, мой друг, – в тон ему ответил хозяин. – Мы теперь стали умнее. В наших лабораториях мы заставляем пластмассы искусственно стариться, причем за очень короткое время.
Андрей сказал о металле, который может жить века, если к нему относиться по-хозяйски.
Но Омегин рассердился.
– По-хозяйски, по-хозяйски, – повторял он. – Прежде всего надо навсегда уничтожить коррозию. Плохо мы этим делом занимаемся. Ходим вокруг да около. Тут нужны решительные меры… Широкий фронт работ.
С этим не мог не согласиться Андрей, но беспокойный дух противоречия заставил его вновь возражать.
– У нас есть прочные сплавы, многие из них совсем не окисляются, – сказал он. – Трудно представить себе даже мало изученный металлический сплав, который бы рассыпался в порошок, как ваш злополучный полистирол.
– Коротка память у моего молодого коллеги, – забасил Омегин, и его круглые щеки затряслись от негодования. – Точно такая же история, как и с полистиролом, произошла в свое время с магниевым сплавом, который назывался «электроном». Он был необыкновенно легок и прочен, из него даже собирались строить самолеты, наделали много разных аппаратов, но через некоторое время они также рассыпались в порошок, превратились в магнезию, которую врачи прописывают как слабительное. Вот вам и хваленый металл! Зато новые сорта специальных пластмасс, – их я вам уже показывал, – очень стойки. Они не подвержены действию щелочей и кислот, даже очень сильных. Не то что, например, железо. От капли кислоты оно мгновенно ржавеет и лопается.
Мы с Андреем переглянулись.
– Так вы и над металлами проводите свои опыты? – с подчеркнутым равнодушием спросил Андрей.
– Конечно. Я должен знать все достоинства и недостатки тех материалов, которые будут заменяться пластмассами.
– Значит, вам нужно проверять свойства металлов, например, в части их сопротивляемости коррозии? – допрашивал Андрей. – Думаю, что это вы делаете, не ограничиваясь пробирками, а детально исследуете ржавчину на поверхности готовых изделий, предположим, на железной ограде, на машинах?
– Вы прекрасно представляете себе мой творческий метод, – согласился хозяин, попыхивая трубкой.
Тут я не удержался и сказал, что на болтах нашей машины вдруг появилась странная коррозия, причем настолько сильная, что некоторые из болтов лопнули.
Омегин насмешливо взглянул на меня.
– Еще одно доказательство того, что мы не умеем пользоваться металлом.
– Простите, пожалуйста, – сказал Андрей, протягивая Омегину найденный в лагере кусок породы. – Вам никогда не попадался такой минерал?
– Что это?
– Рубидиевая руда – лепидолит.
Омегин взял камень, внимательно посмотрел на него, подкинул на руке и, отдавая его обратно Андрею, с улыбкой, проговорил:
– Как я люблю свой дом! Без железа и даже рубидия.
Андрею, видимо, показался несколько странным такой неожиданный поворот в разговоре.
– Да, но ничего не поделаешь, – с притворным сожалением заметил он. Совсем рядом с вашими владениями залегает пласт железной руды. Думаю, что через некоторое время вместо пластмассового дома здесь будет стоять… домна.
Омегин замахал на него руками:
– Да что вы в самом деле! Разве можно из-за этого переносить мою опытную станцию. Я так привык к здешним местам. – Он подошел к рычагу на стене и опустил его вниз. – Смотрите!
