355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Фирсов » Два солнца » Текст книги (страница 2)
Два солнца
  • Текст добавлен: 16 марта 2017, 17:30

Текст книги "Два солнца"


Автор книги: Владимир Фирсов


Жанр:

   

Поэзия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

МОНАСТЫРЬ В ДАХАУ

 
Еще живет войны дыханье,
Еще стоят, крича, кресты...
А в бывшем лагере
В Дахау
Возводят женский монастырь.
Расчетливо и пунктуально...
Во искупление грехов
Здесь
Вместо камер
Будут спальни
Невест, не знавших женихов.
Здесь будут истово молиться
Над кровью проклятой земли.
Здесь будут прощены
Убийцы,
Что от возмездия ушли.
И будет
Тень креста
Качаться
Над страшным криком мертвых плит,
И будет многое прощаться
В елейном шепоте молитв...
Все станет буднично, законно —
Не то что много лет назад.
Туристы
Будут умиленно
Глядеть монахиням в глаза,
Читать на лицах состраданье,
О гуманизме говоря,
И жертвовать
На содержанье
Модерного монастыря.
Лампады,
Крестики,
Иконы...

Но стоны мертвых
Будут жить.
Елейным словом,
Сладким звоном
Их не удастся заглушить.
Они, как птицы, будут биться
Над сталью вздыбленных ракет,
Напоминая,
Что убийцам
Прощенья не было и нет!
 

1965

* * *

 
Для нас
Давным-давно привычны
И безупречные часы,
И огонек,
Сокрытый в спичке,
И снег,
И серебро росы,
И синь озер в лесных оправах,
И новый свет в таежной мгле,
И правда Ленина,
И слава
Людей, живущих на земле...
Сквозь все утраты и потери
Мы веру в разум берегли.
И вот
Согласно нашей вере
Стартуют в космос корабли.
Эпоха, стало быть, такая,
Что в городе или в селе
К полетам в космос привыкают,
Привыкнув к чуду на земле.
И, услыхав о приземленье,
Толкуют город и село:
– Ну что ж, обычное явленье.
Иначе быть и не могло.
 

1965

* * *

 
Зря не ревнуй.
Не надо мучиться,
Ведь ревность жизнь не облегчит.
Еще не родилась разлучница,
Что нас с тобою разлучит.

Ты знай
И помни эту истину:
Мы не разлучимся,
Пока
Друг друга согревают искренне
Два сердца – два материка.

Ты знай о том,
Что понапрасну я
Не тратил нежности запас,
И хорошо,
Что есть неясное,
Невысказанное у нас.

Еще не высказано многое.
Еще все беды впереди.
И не ясна еще дорога та,
Которой нам с тобой идти.

А впереди —
То зори светлые,
То грозовые облака.
И наши думы заповедные
Земле ясны наверняка.

Земле понятно птичье пение
И ранний шорох тростников.
Понятно ей
Сердцебиение
Двух крошечных материков.

На ней влюбленные встречаются.
По ней идут,
Как мы теперь.
На ней, бывает, разлучаются,
Да только ты тому не верь.

Зачем тебе сомненьем мучиться,
От ревности сходить с ума?

Земля
Не вынесет разлучницы,
Пока не разлучит
Сама.
 

1965

ЧУЖАЯ МУЗЫКА

Василию Федорову

 
Осколок месяца в окне
Дымит лучиною слепою.

С самим собой наедине
Я плачу
Над самим собою.

И сам не знаю,
Почему
Молчу и слез не вытираю.
Как будто я
В родном дому
Чужую музыку играю...

Больному сердцу все больней,
И боль не передать другому.
В бессоннице родного дома
Чужая музыка
Слышней.

И как-то странно, что не сон,
Что это наяву со мною,
Что дом в раздумье погружен
И дышит звездной тишиною.

И в самом деле – тишина...
Но все отчетливей,
Яснее
Чужая
Музыка
Слышна.
Что делать, как расстаться с нею?!

И я по снежной целине,
Под равнодушно звездным небом
Иду туда,
Где свет в окне
Зимой и летом – до рассвета.

Шагаю к другу своему,
Чтоб рассказать,
Как я сгораю
От мысли,
Что в родном дому
Чужую музыку играю.
 

1965

* * *

 
Ты знаешь, дорогая,
Каждый вечер,
Пока еще не выпала роса,
Мне солнце опускается на плечи
И в путь зовет —
За дальние леса.
Я знаю,
Что за дальними лесами,
За синими морями, далеко
Есть женщины с нездешними глазами,
Но мне
С тобою рядом быть легко.
Известно мне,
Что за морями где-то
Есть в райских кущах чудо-города,
В них много блеска и чужого света,
Но я туда не рвался никогда.
Моя душа – в душе березы белой,
Ее заморским светом не согреть.
И память,
Что Россией заболела,
Не вытравить из сердца, не стереть.
Я болен этой памятью навеки.
А солнцу что!
Ему-то все равно —
Чьи океаны,
Чьи моря и реки...
Великое – оно на всех одно...
Что значу я
В сравнении с великим
Светилом всех народов и веков,
Когда мне дорог запах повилики,
И дым костра,
И тени от стогов,
Когда молчат покинуто березы,
Как будто слыша стуки топора.
В такие ночи вызревают грозы.
Ты спи, родная, спать давно пора...
А я не сплю,
А я бреду бессонно
По некогда исхоженной тропе
На грани тени и на грани солнца,
Принадлежа России
И тебе.
 

1965

* * *

Люсе

 
Как уголек сожженной спички,
Как дым ромашек на лугу,
Любовь становится привычной.
Но я привыкнуть не могу.

И как привыкнуть, я не знаю.
С годами
Любится сильней.
Ты для меня всегда – иная,
Но не привычней, а ясней.

Ясней глаза,
Что отражают
Небес весеннюю красу.
Ясней любовь,
Что отражает
Любую страшную грозу.

Ясней терпение,
С которым
Ты, бесшабашного, меня,
Зовешь в грядущие просторы
Тобой увиденного дня.

Люблю, как заново рождаюсь.
И в новорожденной тиши
Живу, изменой не касаясь
Твоей доверчивой души.

Как от добра добра не ищут,
Любви не ищут от любви.
Я тот же, только сердцем чище,
И жарче жар в моей крови.

Я словно к тайне причастился
Прошедших и грядущих дней.
Гляди! Я заново родился,
Как в первый день любви моей.
 

1966

ЛИСТОПАД

 
Осенние кустарники красны.
И желтизна берез
Дрожит над ними.
И я бреду
И повторяю имя
Той самой,
С кем расстался до весны.

Я не грущу,
Хотя грустят леса, —
Их тоже до весны покинут скоро
Тетеревов любовные раздоры,
Листы берез
И птичьи голоса.

Что сделаешь!
Листву не удержать,
И журавли не могут оставаться.
Им надо – ввысь,
Им надо – оторваться,
А лесу нужно молча провожать
И не грустить в рябиновом огне
И в пламени берез,
Что тихо гаснут...

Тогда зачем тревожиться напрасно,
Зачем грустить, когда не грустно мне?
Мне весело от мысли,
Что назад
Вернутся птицы
И листва вернется.

И не беда,
Что сердце грустно бьется,
Что на душе
Осенний листопад.
 

1966

В КРАЮ СКАЗОК

 
Я верю белизне берез,
Заре,
Малиновкой летящей,
Когда молчу,
Под скрип колес
Вплывая в утреннюю чащу.

И конь,
Уздечкою звеня,
Бредет, за ветки задевая...
И от росинок, как бывает,
Намокнул рыжий круп коня.

Гляжу,
Под жалобу колес
Дремотою объятый вроде,
Как солнце медленно
С берез
На землю грешную нисходит.

И вот уже
Сквозь синь росы,
Сквозь проглянувшее оконце
Возникли рыжие усы
Веселого, как бубен, солнца.
Оно касается меня
И словно делает счастливым.
И грива рыжего коня
Горит, как золотая грива.
Ударил дрозд.
Защелкал клест.
Забился, пламенея, дятел.

И смолк дремотный скрип колес,
И замер конь,
Как будто спятил.

Оторопелый, он молчит.
И, бессловесный, онемело
Копытом о землю стучит.
И снова трогает
Несмело.

И – наступает новый день
В краю,
Где сказки не забыты,
Где смотрят в окна деревень
Все те же грустные ракиты,
Где на печи,
Под потолком,
Гутарит кот, сощуря око,
С Иванушкою-дурачком,
Что ходит в дураках
До срока...

Я тоже там,
На печке,
Рос.
И сказкам тем же
Крепко верил,
Поверя белизне берез,
Что отворяет
Солнцу двери.
 

1966

* * *

 
Я нынче слишком одинок.
Мне слишком грустно
И обидно,
Что никого вокруг не видно
Из тех, кто бы в беде помог.
Наверно, сердце неспроста
Болит невысказанной болью
Перед извечною любовью,
Где бесконечна красота.
Я одинок...
А ты ушла
В свои заботы и тревоги.
Остановись на полдороге,
Вернись, забудь свои дела.
Приди, прошу тебя, приди!
Я расскажу, как это было,
Как сердце занялось в груди
И как потом оно остыло.
Приди в мерцающую стынь.
Я расскажу,
Как сердце бьется
В песках неназванных пустынь,
В глубинах брошенных колодцев.
Приди!
Уйми мою печаль,
Сними беду своей рукою.
Неужто же тебе не жаль
Меня, не знавшего покоя?..
Я сам не знаю,
Что со мной.
Уж больно сердце одиноко...
Остановись оно до срока —
Не знаю, кто тому виной.

Я просто буду молча спать,
Принадлежа корням и травам.
И одиночества отрава
Меня не сможет напугать.
Я буду вечен,
Как и та,
Которую искал годами,
Совсем забыв,
Что красота
Была, как пропасть, между нами.
 

1966

ЦВЕТ ЗЕМЛИ

 
Земля в масштабе мирозданья.
Я не о ней хочу сказать.

Я все о той,
С кем на свиданье
Явился тридцать лет назад.

Явился к роднику,
Откуда
Носили воду сотни лет
Поклонники земного чуда,
Веками сеявшие хлеб.

Явился я звонкоголосо
Туда,
Где, как и в старину,
Стозвучно
Косы на прокосах
Озвучивали тишину.

По клеверам шмели сновали,
Гудели липы у реки,
И голуби
Зерно клевали
Доверчиво с моей руки.

Дорога.
Тропка полевая.
Поющий перепел во ржи...
Явился я,
Не понимая,
Что это – мне принадлежит.

И после,
В грохоте орудий,
Который слышал не в кино,
Я думал,
У меня не будет
Всего того,
Что мне дано:

Ни клевера,
Ни речки синей.
Ни трепета перепелов.
Была со мною боль России —
Без ярких красок, ярких слов.
Все было серое.
Шинели
И грозовые облака.
И серые ветра шумели
Над серым отблеском штыка.

Холстами серыми
Проселок
За серым лесом пропадал.
И серый дым
Кружил по селам,
И серый пепел оседал.

Тонуло солнце дымным шаром.
Не слыша птичьих голосов,
В огне рябиновых пожаров,
Во мглистом сумраке лесов...

И вот теперь,
Когда мне снова
Дано все то, что надлежит,
Я не могу уйти от слова,
Что рядом с памятью лежит.

Я не могу уйти от сердца.
И даже в радости
Нет-нет
Да промелькнет тот самый,
Серый
И монотонно-горький цвет.

И прозвучит рассветной ранью
Навеки близкая земля,
Что не в масштабе мирозданья,
А в грустной песенке шмеля.
 

1966

* * *

 
Я рассветной дорогою
Мимо речки иду.
И последнюю
Трогаю
В белом небе звезду.

Скоро солнце проклюнется
Из скорлупки зари.
Над рекой,
Как над улицей,
Пролетят сизари.

Входит облако в облако
И плывет надо мной,
Отражается в омуте
Заревой стороной.

Прячет белые лилии
Тростниковая дрожь.
Я не жду тебя, милая,
Знаю – ты не придешь.

Что поделать!
Невесело...
И, встречая зарю,
Одеянье невестино
Я березе дарю.

А колечко,
Что милая
Подарила в саду,
Я на чашечку лилии
Осторожно кладу.

Пусть играет,
Качается
На рассветной волне.
Речка с небом венчается,
Благодарная мне.

И уйду я далече.
Но и там,
Вдалеке,
Будет видеться речка
С кольцом на руке.
 

1966

ЧУВСТВО РОДИНЫ

 
Родина, суровая и милая,
Помнит все жестокие бои...
Вырастают рощи над могилами,
Славят жизнь по рощам соловьи.

Что грозы железная мелодия,
Радость или горькая нужда?!
Все проходит.
Остается – Родина,
То, что не изменит никогда.

С ней живут,
Любя, страдая, радуясь,
Падая и поднимаясь ввысь.
Над грозою
Торжествует радуга,
А над смертью
Торжествует жизнь!

Медленно история листается,
Летописный тяжелеет слог.
Все стареет.
Родина – не старится,
Не пускает старость на порог.

Мы прошли столетия с Россиею
От сохи до звездного крыла.
А взгляни —
Все то же небо синее,
И над Волгой та же тень орла.
Те же травы к солнцу поднимаются,
Так же розов неотцветший сад,
Так же любят, и с любовью маются,
И страдают, как века назад.

И еще немало будет пройдено,
Коль зовут в грядущее пути.
Но светлей и чище чувства Родины
Людям никогда не обрести.

С этим чувством человек рождается,
С ним живет и умирает с ним.
Все пройдет.
А Родина – останется.
Если мы то чувство сохраним.
 

1967

8 СЕНТЯБРЯ НА КУЛИКОВОМ ПОЛЕ

А. Софронову

 
Последнего татарника огонь
В тот миг погас на Куликовом поле,
Когда от боли озверевший конь
Его прибил железною подковой.

Закат угрюмо трогал высоту.
Стихала битва.
Пахло тенью росной.

Был страшен конь:
Мундштук горел во рту,
Ломая зубы,
Обжигая десны.

Был страшен конь, окрашенный зарей:
В его крестце с утра стрела торчала,
И он весь день метался одичало
Над трупами, над влажною землей.

Века...
Века с того минули дня.
Минули Освенцим и Хиросима.

А я все слышу
Крик невыносимый,
А я все вижу
Этого коня.

Все вижу я,
Как с кровью пополам —
Не рьяно, а устало, постепенно —
Еще зарей окрашенная пена
В два ручейка течет по удилам.

Погасни же, кровавая заря!
Яви прохладу, тишину на раны...

Из векового древнего тумана
Глядит на мир восьмое сентября.

Я все понять бы в том тумане мог,
Я все коню безгласному прощаю,
Но как он боль, скажите, превозмог,
Когда ушел,
Погасший,
Из-под ног
Татарника неяркий огонек,
Гореть и жить уже не обещая?!

Кто был хозяин этого коня —
Не мне судить!
Да и не важно это.
Коня, не увидавшего рассвета,
Мне жаль с высот сегодняшнего дня.

Он умирал,
Не ведая о том,
Что я спустя века
О нем припомню,
Что я приду на Куликово поле,
Сорву татарник бережно, с трудом.
С трудом...

И он горит в моих руках
Среди степной и обнаженной сини,
Напоминая жизнь мою в веках,
И смерть мою,
И воскрешенье ныне.

Легли колюче на мою ладонь
Четырнадцатый век с двадцатым веком.

А там,
Над Доном,
Бродит мирный конь
И слепо доверяет человеку.
 

1967

* * *

И. Стаднюку

 
Когда душа перерастает в слово
И это слово
Начинает жить,
Не будьте же к нему весьма суровы
И не спешите
Скорый суд вершить.

Пускай звучит не так, как бы хотелось!
Вам надобно понять его суметь.
У слова есть
Рождение
И зрелость,
Бессмертие
И подлинная смерть.

И я живу, понять его стараясь,
И постигаю слова торжество,
К его бессмертью не питая зависть
И не глумясь над смертностью его.
И, поклоняясь
Неподвластным тленью
Словам всепотрясения основ,
Я вижу душ высокое горенье
В звучанье
Даже самых смертных слов.
 

1967

ЖУРАВЛИ

М. А. Шолохову

 
Лед на реках растает,
Прилетят журавли.
А пока
Далеки от родимой земли
Журавлиные стаи.

Горделивые птицы,
Мне без вас нелегко,
Я устал от разлуки,
Будто сам далеко,
Будто сам за границей.

Будто мне до России
Не дойти никогда,
Не услышать,
Как тихо поют провода
В бесконечности синей.

Не увидеть весною
Пробужденья земли...
Но не вы виноваты во всем,
Журавли,
Что случилось со мною.

А случилось такое,
Что и осень прошла,
И зима
Распластала два белых крыла
Над российским покоем.

И метель загуляла
На могилах ребят,
Что в бессмертной земле,
Как в бессмертии, спят,
Хоть и пожили мало.

Вы над ними, живыми,
Пролетали века.
И шептали их губы
Наверняка
Ваше трубное имя.

С вами парни прощались,
И за землю свою
Умирали они
В справедливом бою,
Чтобы вы возвращались.

Чтобы вы, прилетая,
Знали, как я живу.
Ведь за них
Я обязан глядеть в синеву,
Ваш прилет ожидая.

Ведь за них я обязан
Домечтать, долюбить.
Я поклялся ребятам,
Что мне не забыть
Все, чем с Родиной связан.

Вот и грустно: а может,
Я живу – да не так.
Может, жизнь моя стоит
Пустяшный пятак,
Никого не тревожит?

Может, я не осилю,
Может, не устою?
Может, дрогну – случись —
В справедливом бою
За свободу России?

Прочь, сомненье слепое!
Все еще впереди:
И бои, и утраты,
И снега, и дожди —
В жизни нету покоя!

Боль России со мною...
Не беда, что сейчас
Журавли далеко улетели
От нас —
Возвратятся весною.

Не навеки в разлуке...
А наступит весна,
Журавлиная клинопись
Станет ясна —
К ней потянутся руки.

К ней потянутся руки —
Сотни, тысячи рук!..

Журавли,
Человек устает от разлук,
Значит,
Помнит разлуки!
 

1967

РАССВЕТ НАД МОРЕМ

 
Одиноко над морем стою...
Постоял.
И в часу предрассветном,
Как ни странно,
Припомнил деревню свою,
И родимым повеяло ветром.

Кипарисы ушли в облака.
Улетели.
Истаяли где-то.
И туманно возникла река
И над нею – полоска рассвета.
Зашуршала в оврагах ольха,
Потянулся дымок над деревней.
Золотым гребешком петуха
Солнце выглянуло из-за деревьев.

И над сонью дымящей реки,
В заревом и безбрежном просторе
Потянулись в поля мужики,
Что ни разу не видели моря.

А быть может, и видели,
Но...
Это было в войну.
Это было давно...
Вот идут они молча,
Махоркой дымят.
Щуря очи,
О чем-то толкуют.
Никому не перечат,
Никого не бранят
И о море, представьте себе,
Не тоскуют.
А тоскуют они иногда,
С одинокою старостью споря,
О сынах, что ушли в города —
Будто канули в синее море.

Волны моря безбрежно тихи.
Солнце всходит,
И звездочки тают.
Но по-прежнему входит в стихи
Шум листвы, дымится
Что сейчас опадает
С пожелтевшей смоленской ольхи.
 

1968

ОСЕННИЙ ВЕЧЕР

 
Ко мне приходит месяц погостить,
Качаясь, как в бадье студеной
льдинка.
И рад бы я
Сегодня не грустить.
Да вот с души не стаяла грустинка.
И грустно мне
С грустинкою моей,
С моим обычным,
Столь понятным словом —
Таким далеким
От чужих морей
И близким
От родной земли основы.
А грусть моя
По скошенной траве,
По радуге
Над соловьиным бором,
По русской песне.
Что звучит в Москве
С каким-то очень грустным
перебором.
О грусть моя по веку мужика,
По тем спокойным деревенским
селам,
Где все-таки
Звучит моя строка,
Понятная в застолье невеселом.
О грусть моя!
Могу, однако, я
Тобою пренебречь в стихотворенье.
Но мой усталый
Пятистопный ямб
С бодрячеством не жаждет
Примиренья.
И я иду
По молодому льду,
По месяцу,
Что под ногами тает.
А звезды набирают высоту
И нехотя на прорубь налетают.
И тихо тек
Над озером лесным,
Что грусть моя
Уходит незаметно
В сухой мороз,
В березовые сны,
В рябину над тропинкою заветной.
Рябиновые грозди на ветру
Позванивают медленно и глухо.
И я молчу,
И я слова беру,
Нерезкие и ясные для слуха.
Какие песни завтра запоем?..
И вот когда
Мне это станет ясным,
Вчерашний день, что прожит
понапрасну,
Покажется таким рабочим днем!
 

1968

* * *

 
Как давно не сидел я
За чистым листом.
Мимо жизни глядел,
Все спешил, все летел
И откладывал все на потом.
Все потом да потом...

Дни размеренно шли.
А потом
Гуси-лебеди вдруг улетели.
А потом
Улетели мои журавли,
Поднимая в лесах
Золотые метели.
И уже не случайно
Страница чиста.
И в душе,
Как в осеннем лесу,
Пустота.

Как давно я
Любимой цветов не дарил!
Все – потом,
Утешая себя, говорил.
По оврагам
Черемуха сыпала цвет,
Гас ночами
Сирени сиреневый свет,
Отцветал иван-чай,
Горицвет угасал.
Все – потом,
Все – потом,
Я себя утешал.

А потом
Все цветы до весны отошли.
Над поэзией цвета —
Осенняя проза.
Уж на что – хризантемы!
И те отцвели
До мороза.

Только грозди рябины
Закатно горят.
И уже не случайно
Печален твой взгляд...

О любимая!
Сила и слабость моя,
О любви слишком мало
Говаривал я.
Почему?
Не случайно.
Ты знаешь о том:
Я слова о любви
Отложил на потом.

Что – слова!
Если сердце любовью горит,
Если каждой кровинкой
С тобой говорит,
Если каждым привычным
Движеньем в груди
Сердце просит:
– Поверь, все еще впереди,
Белый снег впереди,
Белый сад впереди,
Белых лебедей стая
Еще впереди.

О любимая!
Полно грустить,
Погоди.
Все у нас впереди,
Все у нас впереди, —

Я не жил краснобаем.
Тихоней не жил.
Я о Родине
Честные песни сложил.
Я о птицах слагал,
Я слагал о цветах.
Имя только твое
Я носил на устах.
И бывало, бывало,
Жалею о том,
Что немало
Откладывал я на потом.

Тридцать весен и зим —
Серебром на висках.
Первый снег за окном —
На деревьях, на крышах.
Мне не важно,
Что будет потом.
А пока
Я люблю.
Я люблю тебя, слышишь?
 

1968

О ТЕБЕ

 
Я живу в ожидании слова,
Что приходит само по себе,
Потому что я снова и снова
С этим словом
Являюсь к тебе.

И мое появление свято,
И ясна этих слов чистота,
Потому что бывает крылатой
Только с ними
Твоя красота...

И когда я бываю бессилен,
И слова, что приходят – не те,
Ухожу я бродить по России,
Поклоняясь
Ее красоте.

Но в безмолвном, слепом поклоненье
Я тобою, как прежде, живу,
И в душе отмечаю волненье,
И высокое слово зову.

И приходит оно
На рассвете
Там, где молча встают зеленя,
Где уздечкою звякает ветер
Над разметанной гривой коня.

Там, где песни земли не забыты,
Там, где песни, как детство, чисты,
Где устало
Вздыхают ракиты
Под костром заревой высоты.

Там не встретишь людей некрасивых
И не верящих в эту зарю...
Если я говорю
О России,
Значит, я
О тебе говорю!
 

1968

СМОЛЕНСКИЙ РОЖОК

М. В. Исаковскому

 
Осеннею, раздумчивой порою
Опять ко мне плывет издалека
В тиши полей,
Окрашенных зарею,
Звучание смоленского рожка.
В нем свет печали и земли тоска.

Переливай бесхитростные звуки,
Звучи, рожок, на родине моей,
Чтоб знали наши сыновья и внуки
Тревогу улетевших журавлей
И опустевших до весны полей.

Играй, рожок!
В прощальной тишине
Как в тишине закрытого музея...
Играй, рожок!
Но лучше – о весне,
О той поре, когда мы зерна сеем
И журавли —
Над родиною всею.

Но голос твой
Под стать осенним краскам,
Под стать березам,
Плачущим в ночи...
Ну, что ж, и грусть по-своему
прекрасна,
Играй, что хочешь,
Только не молчи.
Учи любить, но и грустить учи.

У грусти есть особые слова,
Особая мелодия и звуки.
Вы видели,
Как падает листва,
Как к журавлям в предчувствии
Разлуки
Березы
Обнаженно тянут руки?
Вы слышали, как шепчется река
С плывущими над нею облаками?

Все это стало музыкой рожка,
Пронизанной осенними ветрами
И почему-то
Позабытой нами.

Звучи, рожок Смоленщины моей,
Пленяй своей свободною игрою.
Храни прощальный поклик журавлей
До встречи с ними
Вешнею порою
И верь,
Что та пора не за горою.

Когда она придет путем своим,
Не смей печалью беспокоить душу,
Звени скворцом или ручьем лесным,
Я сына позову
Тебя послушать,
Чтоб не был он к природе равнодушен.

Он должен верить
В правоту реки,
Раскованной и бешено летящей,
Он должен знать,
Что живы родники,
Что жизнь пришла в безжизненные
чащи,
Что будущее наше – в настоящем.

Ну, а пока
Грусти, рожок, грусти,
Я эту грусть взволнованно приемлю.
А то, что сына нет со мной,
Прости!
Зачем ему в печали видеть землю?

Все впереди у наших сыновей:
И грусть, и радость,
И печаль, и горе...
Звучит рожок Смоленщины моей
В осеннем вечереющем просторе.
И звуку грусти зябкий ветер вторит.
 

1969

СЕЛЬСКИЙ БЕТХОВЕН

 
У мельницы заброшенной,
Познав земной предел,
В галошах,
Редко ношенных,
Мой дедушка сидел.

Глядел, как солнце пАрило,
Как ястреба парят.
Он знал,
Что птицы парами
Гнездовья мастерят.
Что тростники качаются
От щучьего пера,
Что нынче
Не кончается,
Что было с ним вчера.

Он чуял цвет орешника,
Ольховую пыльцу.
И блики солнца вешнего
Скользили по лицу.

Над столь знакомой греблею
В сиянии лучей
Шумели ивы древние
Гнездовьями грачей.
Заброшенная мельница.
На водосбросе – мох.

А мне никак не верится,
Что дедушка
Оглох,
Что к мельнице заброшенной
Тропинка чуть жива,
Что в пыль седую
Прошлое
Истерли жернова.

Глядят,
Как небо осенью,
Туманные глаза
На солнечное озеро,
На дальние леса.

Блестят галоши новые
На худеньких ногах,
И дудочка вишневая
Покоится в руках.

Но вот запела дудочка —
Неслыханный мотив!
И приумолкла
Уточка,
И селезень
Притих.
Леса, казалось, частые
Поближе подошли,
Умолкли перед властною
Мелодией земли.

В ней слышалось
Звучание
Давно забытых слов,
В ней слышалось
Ворчание
Потертых жерновов,
Скрип колеса веселого
И пение скворца,
Крик журавлей над селами
Без края и конца.

Над молодостью Родины,
Дожившей до тепла,
Пером,
С высот уроненным,
Мелодия текла.

Я потрясен был мужеством
Глухого старика,
Творца великой музыки,
Спокойной, как река.

– Мне жить осталось чуточку
И время помирать.
Держи, – сказал он, – дудочку,
Научишься играть...

Он умер поздним вечером
Спокойно и легко.
Ушел на встречу с вечностью
Далеко, далеко.

Прошли года.
Метелицы,
Метели отмели.
Заброшенную мельницу
По бревнам разнесли.
Под стаей пролетающей
Болотная вода.
На ивах умирающих
Грачи не вьют гнезда.

Но мне весною чудятся,
Когда растет трава,
Негромкие и чуткие
Далекие слова:

– Ты не молчи, не надобно,
Молчанье ни к чему.
Пускай искрится радуга
В отеческом дому.
Ты на вишневой дудочке,
Пожалуйста, сыграй
Про селезня,
Про уточку,
Про тот грачиный грай,
Про ту пыльцу ольховую,
Про иву, что цвела,
Про дедушку —
Бетховена
Из нашего села.

В молчанье неуверенном
Мне горько сознавать,
Что дудочка
Потеряна
И некому сыграть.
 

1969

ГЛАЗА ПАМЯТИ

Моим ровесникам, зверски расстрелянным фашистами

 
Лишь глаза закрою...
В русском поле —
Под Смоленском, Псковом
И Орлом —
Факелы отчаянья и боли
Полыхают неземным теплом.

Пар идет от стонущих деревьев.
Облака обожжены вдали.
Огненным снопом
Моя деревня
Медленно уходит от земли.

От земли,
Где в неземном тумане
На кроваво-пепельных снегах,
Словно в бронзе,
Замерли славяне.
Дети.
Дети плачут на руках.

Жарко.
Жарко.
Нестерпимо жарко,
Как в бреду или в кошмарном сне.
Жарко.
Шерсть дымится на овчарках.
Жадно псы хватают пастью снег.
Плачут дети.
Женщины рыдают.
Лишь молчат угрюмо старики
И на снег неслышно оседают,
Крупные раскинув кулаки.

Сквозь огонь нечеловечьей злобы
Чуждой песни слышится мотив.
Оседают снежные сугробы,
Человечью тяжесть ощутив.
Вот и все...
И мир загробный тесен.
Там уже не плачут,
Не кричат...

Пули,
Как напев забытых песен,
До сих пор в моих ушах звучат.
До сих пор черны мои деревья.
И хотя прошло немало лет,
Нет моих ровесников в деревне.
Нет ровесниц.
И деревни нет...

Я стою один над снежным полем,
Уцелевший чудом в том огне.
Горестью непроходящей болен —
Памятью о проклятой войне.
Время, время!
Как летишь ты быстро,
Словно ливень с вечной высоты.

В Мюнхене иль в Гамбурге
Нацисты
Носят, как при Гитлере, кресты.
Говорят о будущих сраженьях
И давно
Не прячут от людей
На крестах пожаров отраженье,
Кровь невинных женщин и детей.

Для убийц все так же солнце
светит,
Так же речка в тростниках
шуршит.
У детей убийц
Родятся дети.
Ну, а детям – мир принадлежит.

Мир – с его тропинками лесными,
С тишиной и песней соловья,
С облаками белыми, сквозными,
С синью незабудок у ручья.
Им принадлежат огни заката
С ветерком, что мирно
прошуршал...

Так моим ровесникам
Когда-то
Этот самый мир принадлежал.
Им принадлежали океаны
Луговых и перелесных трав...

Спят они в могилах безымянных,
Мир цветов и радуг не познав.

Сколько их,
Убитых по программе
Ненависти к Родине моей —
Девочек,
Не ставших матерями,
Не родивших миру сыновей.

Пепелища поросли лесами.
Под Смоленском, Псковом
и Орлом
Мальчики,
Не ставшие отцами,
Четверть века спят могильным
сном.

Их могилы редко кто укажет.
Потому-то сердцу тяжело.
Никакая перепись не скажет,
Сколько русских нынче
быть могло.

Лишь глаза закрою...
В зимнем поле – Под Смоленском, Псковом
и Орлом —
Факелы отчаянья и боли
Полыхают неземным теплом.

Тает снег в печальном редколесье.
И хотя леса мои молчат,
Пули,
Как напев забытых песен,
До сих пор в моих ушах звучат.
 

1969

* * *

 
Сколько речек,
Речушек,
Речонок,
Никому не известных притом,
Стало Волгою, Доном, Печорой,
Иртышем, Енисеем, Днепром!

Реки, реки, во славе и силе,
Напитавшие воды морей,
Безымянным речушкам России
Вы обязаны славой своей.

Ваша слава, она безупречна.
Безмятежно ясна и чиста,
Как сама родниковая вечность,
Как извечных небес высота.

Родничок
Наполняет колодцы,
Безымянные речки поит...

И величье земли полководцев
У народных истоков стоит.

Мы проходим
Истории версты
Сквозь огонь героических дат,
Различая на маршальских звездах
Отсвет славы советских солдат.

У солдата
Солдатское право
На тебя, дорогая земля,
На забвенье,
На подвиг и славу
И на Вечный огонь у Кремля.

Полководцы во славе и силе
Легендарных и нынешних дней,
Безымянным солдатам России
Вы обязаны славой своей.

Ваша слава, она безупречна,
Безмятежно ясна и чиста,
Как солдатского подвига вечность,
Как бессмертных небес высота.

Берегите ее, полководцы,
Как огонь
У подножья Кремля...

Родничок
Наполняет колодцы
И бежит в твои реки, Земля!
 

1969

МЫС КАЛИАКРИ

Георгию Джагарову

 
Метеорит легко сгорел...
Не так ли
И я сгорю когда-нибудь дотла?

Не спит маяк на мысе Калиакри,
Бесшумные
Вращая
Зеркала.

Прибой спокоен.
Ровен звон цикады.
Чуть видимый, мерцает пароход.
И до того чистя,
Легка прохлада,
Что на душе ни грусти,
Ни забот.

Вот так бы и стоял
Над звездным морем,
Глядел бы вдаль, не видя ничего,
Навек забыв,
Что есть на свете горе,
Печаль земли
И жизни торжество.

Вот так бы и молчал,
Дыша покоем...
А там вдали,
В краю моих отцов,
Стоит изба над малою рекою
Лицом к закату
И к заре лицом.

Она спокойна
Мудростью крестьянской.
Неторопливой жизнью на земле,
Привыкшая
К былому постоянству.
Рожденному в доверчивом тепле.

А постоянство —
В беспокойной речке,
В колодезном привычном журавле
И в том сверчке
За теплой русской печкой,
За самой доброй печкой
На земле...

И стала тишина невыносима.
И сердце
Стало биться тяжело:
Ведь той избе
Я не успел спасибо
Сказать за то привычное тепло.

Видения проходят дорогие —
Мостки, телеги, избы и плетни.
Берет за сердце
Приступ ностальгии,
Неизлечимой даже в наши дни.

Болгария!
Прости тоску по дому,
По тем речным, неярким берегам,
Где рвутся крыши,
Крытые соломой,
Навстречу золоченым облакам.

Уеду я,
Коль сердце бьется нА крик,
И буду помнить:
Тишина была,
Горел маяк на мысе Калиакри,
Бесшумные
Вращая
Зеркала.
 

1969

НА ЧУЖБИНЕ

 
Ты успокойся, сердце,
Погоди,
Еще не все мои дороги пройдены...
Идут на Родине холодные дожди.
Холодные дожди идут
На Родине.

Там от дороги мокрой в стороне
Пестреет стадо
В черном редколесье.
Тетерева чернеют на стерне,
Грустны их незатейливые песни.

Молчит стожок.
Сорока на шестке
Унылым треском оглашает осень.
Забытой краской лета
Вдалеке
Сквозь синь дождя
Проглядывает озимь.

В пустых скворешнях
Ветерки гудят.
Идут дожди, по крышам барабаня.
И окна запотевшие
Глядят
На мир унылой зеленью герани.

Машинам не проехать, не пройти.
Надежда на коня да на телегу.
Идут дожди.
Холодные дожди.
На мокрый грунт легко ложиться снегу.

Он выпадет однажды поутру
И, новым светом озарив просторы,
Сверкнет
Под стать гусиному перу
И ляжет
На поля и косогоры.

Снежки, салазки, легкие коньки,
И розвальни, и сани замелькают.
И задымят под снегом родники,
Теплом земли родимой истекая.

О сердце!
Не боли в моей груди,
Веди себя спокойнее и тише.

За тыщи верст
Я чутким сердцем слышу:
Идут на Родине холодные дожди.
 

1969

СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ

Анатолию Иванову

 
До школы еще, давно,
Я помню, открытие сделал —
Простое, как дважды два.
И был им тогда потрясен.

Бесхитростно я решил.
Что если растут деревья,
Картошка и лен рожают,
То это от солнца все.

От солнца и день встает,
И лен зацветает в поле,
И в речке вода теплей
Становится от него.

Как видите, я свершил
Открытье невесть какое.
И властно меня поля
К себе поманили вдруг.

Куда ни посмотришь – рожь
Свободно ветра качают.
И жаворонки дрожат,
Невидимые глазам.

А я, потрясенный, гляжу
До боли, до слез на солнце.
И сердце мое к нему
Переполняет любовь...

«Спасибо за хлеб! – шепчу, —
О солнышко золотое.
Не дай сироту в обиду,
Будь матерью и отцом.

Я буду верить в тебя,
Как бабушка верит в бога,
Ты только нам хлеб роди
И в холод обогревай».

И тихо моим словам
Внимало оно.
И в мире
Светлей, чем обычно, было
От солнечной доброты.

Куда ни посмотришь – рожь.
Куда ни посмотришь – солнце,
От слез на моих ладонях
До странствующих облаков...

И ночью, когда оно
Дремало за темным лесом,
Я все еще с ним говорил,
Как с самым живым существом.

И долго не мог уснуть:
Опять поднималось солнце
От слез на моих ладонях
До странствующих облаков.

Шли годы...
И день за днем
Скользило по небу
Солнце!
И в пасмурную погоду
Я слышал его тепло.

Однажды, уже в Москве,
Учитель сказал,
Что скоро
Затмение солнца будет
И можно
Увидеть его.

– Такое бывает редко! —
Добавил.
И, чиркнув спичкой,
До черноты закоптил он
Обычный осколок стекла.

Затмение я пережил.
Но было, однако, больно
На солнце глядеть
Сквозь копоть,
Сквозь грязный осколок стекла.

Потом я из книг узнал,
Что солнце
Имеет пятна.
Чем дальше,
Тем больше пятен
И тем холоднее оно.

И грустно мне оттого,
Что мир объяснен
Торопливо,
Что внуков моих с колыбели
Лишат удивленья,
А мне
Уже не вернут глаза,
Которыми я впервые
На солнце глядел, не зная,
Что пятна на нем видны!
 

1969

* * *

Л. М. Леонову

 
Что делать!
Так уж повелось издревле,
Что мы, за неименьем своего,
Всю жизнь
Берем дыханье у деревьев,
Взамен им не давая ничего.

Мы жалобу родных берез не слышим,
Не слышим даже стука топора.
Мы просто дышим,
Дышим,
Дышим,
Дышим!
Сегодня – тяжелее, чем вчера.

Нам суждено
Всю жизнь страдать одышкой.
Природа мстит за панибратство с ней...

А в чем, скажите, виноват сынишка?
Ему дышать
Во много раз трудней.

Над ним навис тяжелым камнем город,
Где воробьи как галька у ручья.
Он с детства знает
Кислородный голод,
С которым в детстве
Незнаком был я.

Сиротское, босое, озорное, —
Минуло детство, словно дождь косой.
Лишь радуга
Дугою расписною
Качнулась над ушедшею грозой.

Мелеют реки, умирают ели,
Березы скудно сеют семена.
Российские деревни поредели —
Тому виной война и не война.

Но все же к людям
Тянутся деревья,
Свои дары не пряча на засов.
И дышит город
Воздухом деревни,
Дыханием еще живых лесов.

Природа так же думает о сыне.
А сыновья,
Приняв ее дары,
В берестяную летопись России,
Не думая, вписали топоры.

И потому
Не голубые росы,
А горькие слезинки
На ветвях.
Ночами плачут белые березы
Не о себе,
О наших сыновьях.

Как будто знают,
Что сегодня людям
Вопрос,
Но и ответ необходим:
Чьим воздухом живем?
Чей хлеб едим?
Что с внуками и с правнуками будет?
 

1970

МОИ ПОЭТЫ

 
Сколько солнца и света,
Сколько чистой любви
У российских поэтов
Клокотало в крови.

Был любой неподсуден.

Что им времени суд,
Если нынче
Их судьбы
Правду века несут!

Как дожди золотые,
Как колосья в пыли,
Все поэты России
По России прошли.

Кто купался в рассветах,
Кто страдал от оков.
Всяко жили поэты —
Боль и радость веков.

Не кичились гусарством,
Кто – в нужде, кто – в борьбе.
Их заморские царства
Не манили к себе.

Не спешили набраться
За морями ума,
Славя вечное братство,
Славя правды грома.

Все земные невзгоды,
Все нелегкие дни
Неизменно
С народом
Разделяли они.

За напев величавый,
За размашистый стих
Кто величье,
Кто славу,
Как опалу, постиг.

Как бы ни было худо,
Но в конце-то концов
Не отыщешь иуду
Средь русских певцов.

Курбский не был воспетым.
(Не прощалось вины!)
Так и жили поэты —
Патриоты страны.

Что, казалось бы, проще:
Есть богатство, покой,
Но Сенатская площадь
Как набат над рекой.

Тень певцов – в казематах
И в глухих рудниках.
Кровь – на стылых закатах,
На холодных снегах.

Их земную дорогу
Охраняют века
Черной речки тревога
И печаль Машука.

Умирали рассветы,
Были ночи глухи.
Уходили поэты,
Оставляя стихи.

Строки, вечно живые,
Были с нами,
Когда
Над полями России
Нависала беда.

И тогда
Полновесней
Становились они.
Как булыжники Пресни
В незабвенные дни.

Стали песни сражаться,
Не прошли стороной
По дорогам гражданской
И Отечественной...

И в размахе работы
Настоящего дня
В бой идут патриоты,
Тем поэтам родня.

Не в погоне за славой,
Как и в давние дни,
Воспевают державу
Бескорыстно они.

Верят верою сильной,
Что с годами далась,
В вечный полдень России
И в Советскую власть!
 

1970


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю