Текст книги "Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов"

Автор книги: Владимир Пызин

Соавторы: Д. Засосов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

КРОНШТАДТ

Хотя Кронштадт находится за пределами города, его судьба тесно связана с Петербургом. Связан он был со столицей и кое-каким транспортом. Мы не можем не рассказать о нем, тем более что быт и поведение его жителей во многом отличались от уклада жизни петербуржцев, хотя бы потому, что он на острове.

Приезжая в Кронштадт, вы прежде всего поражены порядком, чистотой, тишиной и подтянутостью во всем. Город – крепость и военный порт, вот что сразу дает себя почувствовать, как только вы вступаете с парохода на пристань. Поэтому – масса моряков и крепостных артиллеристов.

Многие моряки бывали в заграничных плаваниях, видели иностранные города и порядки в них, и естественно, что они старались перенести в Кронштадт то, что им приглянулось.

Во многом порядок выгодно отличался в наше время от петербургского. В то время как в столице ни в садах, ни на улицах не было урн для мусора, в Кронштадте вы могли видеть на улицах мусорные ящики. Мы уже рассказывали, что в столице сады и бульвары были в запущенном состоянии, цветов почти не было, в Кронштадте сады, парки и скверы содержались в идеальном состоянии – масса цветов, цветущих кустарников – сирени, жасмина. Если кирпичные стены и заборы придают унылый вид в столице, то здесь все пустые стены украшены диким виноградом или хмелем. Пьяных можно было встретить крайне редко, скандалов почти совсем не наблюдалось, потому что полиция, военные патрули и дворники немедленно прекращали всякое нарушение порядка. Даже бродячих собак не было, – на обязанности пожарных команд лежало вылавливание всяких беспризорных животных.

Ни в одном городе мира не было таких мостовых, как в Кронштадте, правда не на всех улицах. Читатель с трудом поверит, что некоторые улицы были вымощены чугунными пустотелыми торцами, засыпанными щебнем и песком, что применялось в Лондоне и Петербурге в виде опыта, не получившего распространения. Такими же чугунными торцами были замощены заводские дворы и подъезды к складам и мастерским.

В этом небольшом городке-крепости поражало множество храмов различных культов. Прежде всего знаменитый Андреевский собор известного архитектора Захарова (не сохранился), Морской собор, изумительное сооружение по проекту академика Косякова, напоминающее храм Святой Софии в Константинополе, не говоря о многочисленных других церквах, каменных и деревянных. Была даже отдельная деревянная церковь Общества трезвости с открытой звонницей. По утрам эти небольшие деревянные церквушки весело звонили. Был костел прекрасной архитектуры, кирхи с высочайшими шпилями, даже была мечеть – деревянная постройка с забавным минаретом на крыше. Религиозные чувства поощрялись как среди военнослужащих, так и среди гражданского населения. Около Морского собора был врыт в землю гранитный столб с бронзовой доской, на которой было написано, что на этом месте при закладке собора стояла царская фамилия.

Знаменитостью на всю Россию был настоятель Андреевского собора протоиерей Иоанн Сергиев, попросту, как называл народ, Иоанн Кронштадтский. В чем заключались его сила и влияние на верующих, мы не знаем, так как авторы далеко стояли от церкви и религии, но из наблюдений и полученных сведений можем сказать, что много народу верило, что он способен творить чудеса, что молитва его доходчива и т. д. Приверженцы его составили какую-то отдельную секту иоаннитов. Когда он служил, народ ломился, слушая его проповеди. Приглашали его отслужить молебен в разные дома, народ запруживал всю улицу близ этого дома. Популярность его возросла после того, как он создал дом призрения для престарелых и неимущих. Наряду с истинно верующими вокруг него группировались, как это часто бывает при чрезмерном распространении культа, много фанатиков, доходивших в своем преклонении перед ним до неистовства. Ходило много легенд об излечении больных после молебствия с его участием. Возможно, какая-то сила в нем была, рассказов было много, и широко распространялись образки, освященные им, и книжечки о нем.

Другой популярной личностью Кронштадта был вице-адмирал Вирен, главный командир портов и генерал-губернатор. Это был отличный моряк, герой Порт-Артура, получивший орден Георгия, вывезший на миноносце из блокированного Порт-Артура все знамена, прорвав японское кольцо. Став главным командиром, он сделался грозой офицеров и матросов, требуя строжайшего выполнения устава и соблюдения всяких правил, формы одежды и пр. В случае нарушения наказание было неотвратимо, невзирая на чин, звание и служебное положение. Приведем несколько случаев: матрос бежит, чтобы получить увольнение в Петербург за отличную службу на корабле. Несвоевременно встал во фронт перед проезжавшим в коляске Виреном. Увольнение пропало, наказание обеспечено. Прогуливаясь по парку, адмирал заметил перешитые брюки на матросе. Опять «губа» и дисциплинарное взыскание офицеру, в ведении которого находится этот матрос.

Матросы носили ленточки на бескозырке с названием корабля или части. Можно было поэтому всегда узнать, какой корабль пришел в Кронштадт или другой порт. Это было удобно для взыскательного начальства, можно было всегда разыскать нарушителя, если он попытается убежать при задержании, но вряд ли это оправдывало себя, особенно в военное время. Между матросами и солдатами существовал нездоровый антагонизм, и даже в строгом Кронштадте, правда редко, бывали драки между ними, которые быстро и беспощадно прекращались, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

В Петровском парке стоит памятник Петру I. Петр изображен с обнаженной шпагой, наступившим одной ногой на повергнутое шведское знамя. На гранитном постаменте памятника золотыми буквами начертаны слова царя Петра: «Место сие хранить до последнего живота».

Матросская служба на флоте до 1905 года длилась семь лет, после – пять, в общем, длительная по сравнению с другими родами войск. Старые матросы в шутку говорили молодым: «Служить тебе еще долго, пока царь Петр другой ножкой,,вступит»", имея в виду этот памятник.

Был в Кронштадте трактир под названием «Мыс Доброй Надежды». Тайком заходили туда выпить и матросики. Бывали случаи, что и подерутся там, получат синяк под глазом. На вопрос, где его так разделали, находчивый моряк отвечал: «Потерпел аварию под „Мысом Доброй Надежды“». Название этого трактира длинное, поэтому военные и обыватели называли этот трактир попросту «Мыска».

Главная улица в Кронштадте – Николаевская, ранее называлась Господская. Старое название отвечало характеру улицы: на ней стояли хорошие дома, жили господа, тогда как рабочие жили, на какой-нибудь Галкиной (в шутку называемой Галкин-стрит), Песчаной, Гусевой, на Осокиной площади и т. д. На Николаевской улице были лучшие магазины, и в хорошую погоду господа прогуливались по солнечной, или так называемой «бархатной», стороне.

По этой стороне нижние чины воздерживались ходить, так как там надо было все время быть начеку и отдавать честь офицерам.

Второй по значимости улицей была Екатерининская, расположенная вдоль канала. На ней были офицерские флигеля и береговая кают-компания, или Морское собрание. Во флигелях проживали семейные моряки. Дом, который занимало Морское собрание, ранее был дворцом какого-то великого князя. Архитектура и внутренняя отделка дома подтверждали это. В нижнем этаже помещалась военно-морская библиотека с замечательным собранием книг, среди которых было много уникальных. Из вестибюля на верхний этаж вела великолепная деревянная, действительно дворцовой отделки, лестница, на площадке которой стояли старинные бронзовые пушки с какого-то корвета или клипера. В верхнем этаже находились большой зал со сценой, буфетные комнаты, бильярдные и гостиная. В аванзале, посредине, стояла бронзовая скульптура Жанны д'Арк на коне – подарок от французской эскадры. По стенам аванзала и по стенам прохода в зрительный зал висели картины кисти Айвазовского, отмечавшие славные эпизоды из истории русского флота. Гостиные были в разных стилях – китайская, индийская и т. д. Многие моряки дарили из своих коллекций разные предметы, вывезенные из заграничных плаваний. Так постепенно обставлялись эти гостиные.

В этом собрании шли спектакли силами артистов петербургских театров, устраивались балы, вечера и разного рода приемы заморских гостей.

Вирен ввел хороший порядок: чтобы не стеснять моряков и их семей и себя не связывать с разного рода визитами, например на Новый год и другие праздники, он собирал всех свободных от службы офицеров, поздравлял их, и этим все заканчивалось, без особых формальностей.

Вход в собрание для офицеров и их семей был свободным, а для других – по приглашению. В буфете столовались холостые офицеры и жившие в Кронштадте офицеры без семей из частей береговой службы, а вечером собирались поболтать, поужинать, послушать лекцию, доклад, посидеть за рюмкой доброго вина, встретиться с товарищами по кораблям. В ходу был так называемый «собранский» квас, хорошо приготовленный хлебный квас с изюмом, подававшийся в больших. стеклянных кувшинах. Стоил он дешево, а стаканами можно было чокаться на праздниках, не тратя деньги на дорогое вино. В описываемое время состав офицеров был уже иной, чем во времена Нахимова, большинство их жило только на жалованье.

Около западного вала крепости находилось Артиллерийское собрание, а на Николаевской улице – Благородное и Купеческое собрания, где собиралась остальная кронштадтская публика.

Мы много говорили о моряках, это и понятно – они были самые главные лица в городе, они делали погоду, сам город существовал ради флота и крепости. Второй значимой частью населения были рабочие и служащие пароходного завода, доков, разных мастерских и складов. Большинство рабочих были великолепные мастера, военное дело требовало высокого качества работы. Эти постоянные рабочие были народ серьезный, положительный, знавший себе цену и умевший постоять за свои права. Начальство завода и мастерских понимало, что таких отличных мастеров по военно-морскому делу сразу найти и заменить нельзя. Умный адмирал С. О. Макаров, отправляясь в Порт-Артур на войну, забрал с собой из Кронштадта около 500 человек рабочих, говоря, что он везет золото и что без них воевать нельзя.

Кадровые кронштадтские рабочие зарабатывали хорошо, некоторые жили в своих домиках на отдаленных улицах. Под словом «кадровые» мы имели в виду постоянных рабочих, но были и сезонные, положение которых было совсем иное. Они приезжали на строительный сезон, т. е. на лето, но были и такие сезонные рабочие, которые приезжали на зиму, когда флот становился на зимовку и на ремонт. Естественно, что тогда резко увеличивалась потребность в котельщиках, корпусниках и всяких рабочих по металлу. Положение этих рабочих было незавидное – заработки у них были ниже, жили они в общежитиях, в тесных квартирах, да и вели себя эти рабочие по-другому. Оторванные от семей, некоторые из них пьянствовали, сидели по трактирам и пивным, иногда затевали драки. Начальство их не ценило, зная, что заменить их можно легко. В случае нарушений и невыполнения требований их немедленно увольняли. Это возмущало рабочих, но всякое неудовольствие с их стороны погашалось немедленно властью генерал-губернатора.

Остальную массу населения Кронштадта составляли торговцы, ремесленники, служащие гражданских учреждений, купечество и духовенство.

Въезд в город был свободный, но мало кто стремился сюда, разве только поклонники Иоанна Кронштадтского в определенные дни его службы. Наоборот, все стремились побывать в столице, навестить родных, знакомых, побывать в театрах. Ведь в Кронштадте развлечений было мало.

Кроме собраний и клубов, о которых мы уже сказали, были кино, два-три ресторана, трактиры. Был загородный ресторан на западной «стенке» с громким названием «Тиволи», который работал главным образом летом. Был Летний сад, а рядом с ним летняя дача морского собрания. Город был небольшой, все знали друг друга, развернуться было нельзя, поэтому при первой возможности и моряки, и обыватели отправлялись в Петербург. Веселые лица были у пассажиров и совсем другие, мрачные, при возвращении: деньги пропиты и прожиты, на ближайшее время предстоит жизнь в скучном и строгом городе. Кронштадтский пароход с запоздавшими гуляками последним рейсом возвращается в бурную темную осеннюю ночь. Ветер свищет, пассажиров, находящихся на палубе, обдает холодными брызгами, настроение плохое, побаливает голова, пусто в кармане; наконец и Кронштадт с мокрой пристанью. У кого остались деньги, бегут к извозчикам. Такса была единственная – 20 копеек, куда бы ни поехал. Некоторых выводят с парохода под руки, они добавляли в пароходном буфете. Бывали и другие настроения: когда приезжаешь в Кронштадт, тебя сразу обдает свежим морским воздухом, бьет волна, кричат чайки, пахнет смолой, встречаются настоящие «соленые» моряки, «марсофлоты», все как-то бодрит человека, и он рад, что покинул суетный Петербург.

Заканчивая описание Кронштадта, для полноты картины хотим рассказать о почте. Весной и осенью бывает такое время, когда и пароходы не могут ходить из-за подвижки льда, подводы и извозчики тоже не могут ездить. Тогда почта и «срочные» пассажиры перевозились в Ораниенбаум на так называемых каюках. Каюк – это широкая лодка, достаточно объемистая, на легких полозьях. Отчаянные кронштадтские «пасачи» брались перевозить на каюках почту и спешащих пассажиров, рискуя иногда жизнью.

Человека четыре «пасачей», с пешнями в руках, с веревочными лямками от каюка, бегут по льду, где он еще держит. Вот встретилась майна, они с ходу спускают каюк в воду, сами бросаются в него и переплывают чистую воду. Иногда ввалятся в нее по горло, но это их не смущает, в Ораниенбауме они выпьют водки, обсушатся и двинутся обратно.

По хорошему льду ходили буера любителей, которые брали иногда торопящихся пассажиров.

Описывая кронштадтскую жизнь, нельзя не упомянуть о наличии в этом городе Военно-морского инженерного училища, которое выпускало корабельных инженеров и инженеров-механиков. Конкурс при поступлении в это училище был труден, и поэтому в нем оказывались умные, серьезные юноши, в будущем хорошие инженеры с солидным материальным обеспечением.

Все это заставляло мамаш, имеющих дочерей «на выданье», расценивать этих гардемаринов как завидных женихов, поэтому их охотно приглашали в семейные дома запросто, а также на вечера и балы. Когда бал или иное торжество было в самом этом училище, туда стремились попасть мамаши со своими дочерьми.

Это училище, с обывательской точки зрения, считалось немаловажным фактором в обыденной жизни Кронштадта.

Говоря о развлечениях в Кронштадте, мы забыли упомянуть о катке на Итальянском пруду. Лед на пруду расчищался, в нужных случаях поливался из помпы, по периметру обставлялся елками, развешивались фонари, на берегу устраивался павильон с двумя отделениями (женским и мужским) для переодевания и обогрева. Этот каток по вечерам собирал много народу, по воскресеньям на катке играла музыка – военный оркестр. Было оживленно и весело, если не дул свирепый норд-вест. Здесь любила кататься на коньках жена адмирала С. О. Макарова, который до японской войны был главным командиром портов Балтийского моря. Она была по кронштадтскому масштабу высокой персоной, но эта веселая адмиральша не лишала себя удовольствия покататься на коньках среди кронштадтцев и не гнуть «глупый форс».

Также следует коснуться некоторого своеобразия торговли в Кронштадте. Были магазины, был «гостиный ряд», попросту «козяк», но вот свежую рыбу летом продавали прямо с судов и лодок, которые причаливали к рыбному ряду, расположенному между Итальянским прудом и Купеческой гаванью. Таким же манером, с судов и лодок, продавались овощи и грибы, доставляемые из прибрежных селений: Ковашо, Систо-Палкино, Пейпие, Курголовского Мыса. Судов приходило много, так что приходилось становиться в пять-шесть рядов, и хозяйки прыгали с одной лайбы на другую, отыскивая товар подешевле.

Торговля этими продуктами производилась и в других местах, но здесь было главное сосредоточение. Заходили лайбы из Финляндии и из Эстляндской и Лифляндской губерний, особенно осенью с картофелем.

Зимой мороженую рыбу, результат подледного лова, возили в Кронштадт прямо на розвальнях, отдавали в магазины, продавали на рынке; было принято также разъезжать по дворам и предлагать мороженую рыбу. Чтобы как-то поскорее сбыть рыбу, применялся следующий способ: какой-нибудь рыбак из-под Ковашо высыпал на порог дома сетку корюшки, которая стоила копейки, а вечером, уезжая домой, собирал деньги по домам, где он оставлял рыбу. Знали друг друга из года в год, доверяли, недоразумений обычно не было; иной раз слышались такие разговоры. «На кой черт опять ты меня завалил рыбой!», а тот успокаивает: «Ничего, хозяюшка, замаринуешь», или: «Теперь морозы крепкие, полежит», а то и так: «Это последняя рыба, лед-то совсем плохой стал, теперь только весной уж дождешься!»

Также зимой привозили боровую мороженую дичь – рябчиков, тетеревов, куропаток, глухарей, набитых в лесах южного побережья. Но этот товар подороже, чем рыба, и покупателей его было меньше, да и самих предложений меньше. Торговля этим товаром приурочивалась к празднику Рождества и Новому году. Особенно много предлагали рябчиков, продававшихся парами – от 30 до 50 копеек. Перо и пух обыватели употребляли для подушек и перин, поэтому свежие перины пахли дичью.

ОКРЕСТНОСТИ ПЕТЕРБУРГА И ДАЧНАЯ ЖИЗНЬ

Наши записи о жизни и быте Петербурга тех времен имели бы существенный пробел, не познакомь мы читателя с пригородами и дачными местами. Ведь в пригородах жили люди, которые работали в столице, а в дачных местах летом отдыхало много петербуржцев. Ох, лето красное, любил бы я тебя, Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи, – так жаловался Пушкин. А мы были свидетелями того, как родители, ссылаясь на эти авторитетные строки, уговаривали своего сынка ехать с ними на дачу. И к этим пушкинским словам еще добавлялось: «А воздух-то в городе какой ужасный!» (Жили они возле Измайловского сада.) А мы предлагаем, дорогой читатель, заняться вопросом: уж так ли «ужасен» был воздух в Петербурге в начале нашего века. Чтобы создать себе представление, следует мысленно уменьшить территорию города в 5 раз; примерно во столько же раз уменьшить число фабрик и заводов с их трубами; убрать с улиц весь грузовой автотранспорт и, конечно, автобусы с их выхлопами; в несколько сот раз уменьшить число легковых машин; учесть, что город был с трех сторон окружен громадным массивом лесов и вода в Неве с ее рукавами была чиста (в нее не разрешалось сбрасывать снег). И тогда вам, наверно, покажется жалоба на «ужасный» воздух малообоснованной. Остаются, однако, сетования Пушкина на «пыль, да комары, да мухи». Вот мух, видимо, и через 100 лет после Пушкина было достаточно, санитария была не на высоте, хотя канализация и водопровод широко распространялись и на улицах и дворах (в центре!) поддерживалась чистота.

Словом, тянуло на просторы природы, как во все времена человечества. А традиция! «Все едут, как же мы не поедем!»

Поедем же и мы на дачу в Сиверскую по Варшавской железной дороге. Первая станция – Александровка. Место незатейливое, много зимогоров, рабочих и мелких служащих Петербурга устраивала близость города. Сюда выезжала беднота. Интерес представлял лишь Баболовский парк, расположенный в версте от селенья.

Следующая остановка – Гатчина (промежуточных станций не было). Поезд стоял здесь 10 минут ради буфета: каждый считал своим долгом обязательно выскочить и съесть знаменитый гатчинский пирожок.

Затем поезд останавливался в Суйде, где все деревни заселялись скромными дачниками. В ту пору по речке Суйде, петляющей по полям, дачники умудрялись кататься на лодках. Возле живописной деревни Мельница речка была запружена, при плотине была действительно мельница с наливным деревянным колесом, удивительно поэтичное место, которое потеряло свое очарование, когда мельник построил каменную мельницу, спрятав весь механизм в корпус здания.

И уже следующая станция была Сиверская, – ни Прибыткова, ни Карташевки не было, шли сплошные леса вдоль полотна дороги. (Платформа Прибытково появилась лишь в 1910 году.)

Сиверская была дачным местом, которое могло удовлетворить требованиям и скромных тружеников, и богатых съемщиков, и художников, поэтов, аристократов – словом, на все вкусы. По обо стороны станции был лес, от которого низкой оградой отделялась роскошная дача министра двора Фредерикса. К ней шла от станции аллея. Слева от аллеи, вдоль железной дороги, были служебные постройки: контора, конюшни, коровники, сараи и пр.

По реке Оредеж начали строиться на громадных участках дачи богатейших людей: издателя Маркса, в обширном парке – дача Дернова, несколько десятин имела дача Елисеева. А с правой стороны от станции дачи строили крестьяне. Все они лепились по берегу реки и сдавались по дешевой цене.

Живописная местность с рекой, девственными лесами. полями издавна привлекала владетельных людей. В радиусе 5-7 верст расположились поместья Витгенштейна и Фредерикса, который имел, кроме того, участки на противоположном берегу, недалеко от мельницы (ныне плотина). Там стояли его дачи, сдаваемые богатым людям. Часть из них сохранилась, теперь там дом отдыха ВЦСПС.

Наем дач был своеобразный процесс. Обычно он приурочивался к масленице, когда погода помягче и время праздничное. На станции дачников ожидало много крестьян-извозчиков на лошаденках в узких саночках. По пути пассажиры расспрашивают возчика о дачах, ценах, возчик расхваливает ту, куда везет: «Не сумлевайтесь, все будет в аккурате!» Обычно на окошках дач наклеены бумажки о сдаче внаем, но у возчика свой адрес, и, если дачник просит остановиться у дачки, приглянувшейся ему, извозчик говорит: «Здесь плохо: хозяйка сварлива и клопов много». И везет к себе или к куму, от которого получит магарыч. Наконец подъехали к даче. Начинается осмотр. Хозяева приводят такие положительные стороны своих угодий, которых просто не бывает, но съемщик относится скептически и старается сбить цену, а иной раз уезжает к другой даче, где разговоры те же. Наконец дача оказывается подходящей, цена тоже. Дается расписка, что дан задаток, а хозяин, бывало, ставит три креста вместо подписи. После этого идут в избу хозяина, развертывают закуску, а хозяйка подает на стол самовар, молоко, душистый хлеб. Съемщик угощает водочкой. За закуской каждая сторона как можно лучше себя представляет – словом, знакомятся. Угощают и извозчика, который ждет отвезти дачника обратно на станцию. Перед прощанием договариваются о сроке приезда, о встрече с тележкой для вещей. На станции извозчик просит на чаек, поскольку он очень старался и дачу сняли «самлучшую».

В зале ожидания, в буфете (поезда ходили редко, было время посидеть за перекусом) и в поезде дачники знакомятся между собой и говорят, что дачи ныне стали дороги, мужики дерут. После Гатчины разговоры затихают, и усталых от воздуха людей одолевает дремота.

Съезжаться дачники начинали в мае. Помимо багажа, который приходил этим же поездом, у всех на руках было много разных пакетов, коробок, корзинок, кошек, собак, сеток с мячиком и даже клетки с птицами. По приезде вся толпа дачников опять устремлялась к извозчикам. Куда бы ни ехали, приходилось переезжать реку, подниматься в гору, лошадь идет, нагруженная, медленно. И вот при подъеме на мост на задок вашего экипажа прицепляется незнакомый субъект, который представляется: «Я булочник, дайте ваш адресок, буду доставлять вам булки свежие». Устный договор заключен. Булочник соскакивает и дожидается другого дачника. Дело в том, что эту местность обслуживали три-четыре булочника, и все они сидели на этом пригорке – у въезда на берег с моста – и по очереди подбегали к проезжающим мимо дачникам.

Хозяева уже извещены письмом, ждут дачников. На столе крынка молока и черный хлеб. Хозяйка, перегибаясь в низком поклоне, сладким голосом говорит: «Пожалуйте, пожалуйте, с приездом!» Ведутся хозяйственные разговоры: сколько давать молока, нужны ли яйца и пр. При выходе из вагона вы передали багажную квитанцию хозяину, и вот уже он сам подъезжает с багажом. Вытаскиваются перины, у которых «каждая пушина по три аршина», или пустые сенники, набиваемые сеном, если дачники не привозят с собой матрацы. И то, и другое вы будете уминать собственными боками. Воз разгружается, наскоро ужинают по-походному и пораньше ложатся спать. Опьяненные свежим воздухом, вы должны были бы быстро заснуть, но не всем это удается: комары – эти кровопийцы в буквальном смысле слова – победоносно трубят у вас над головой и нещадно жалят свеженького петербуржца.

С утра начинается дачная жизнь. Приносят молоко, свежие булки, до самого вечера вам приносят и привозят все необходимое. Еще до обеда приезжает мясник, предлагает мясо, кур, зелень. Обычно мальчишка правит лошадью, а сам мясник рубит мясо, вешает, получает деньги. Торговля идет со специальной телеги с низким большим ящиком, обитым изнутри луженой жестью. Поперек ящика лежит большая доска, на ней мясник рубит мясо, здесь же стоят весы и ящик с гирями. Ступицы колес обернуты бумагой, чтобы дачники не вымазались колесной мазью.

Так же до обеда идет торговля с разносчиком рыбы. У него кадушка на голове, там во льду лежит разная рыба. Сгибаясь под тяжестью своей ноши, он оповещает: «Окуни, сиги, лососина, судаки!», стараясь рифмовать.

За ним на телеге с большим ящиком на колесах купец торгует гастрономией – сыром, маслом, колбасой, консервами. Фамилия его была Долгасов, но для рекламы и рифмы он кричал: «Сыр, колбас – Иван Долгас!»

А вот издали слышится голос: «Пивник приехал!» Если вы закажете ему полдюжины пива, он норовит всучить целый ящик.

После обеда приезжал мороженщик со своей двуколкой, на ней синий ящик. К нему выбегали с тарелкой, он навертывал специальной ложкой, да так ловко, что внутри шарика была пустота. Продавал он мороженое и «на марше», клал шарик на бумажку и втыкал в него деревянную ложечку, используемую в дальнейшем девочками в игре в куклы. Мороженое у него было четырех сортов.

К пяти часам, когда дачники пили чай, появлялся разносчик с корзиной на голове и возглашал в отличие от других «коллег» мрачным басом: «Выбoргские крендели!», делая почему-то ударение на "о". Вкусные же, были эти крендели, и почему их теперь не выпекают? Стоили они 15-20 копеек, в зависимости от размера. Разнося в лотках на голове, торговали всякими сластями – конфетами, шоколадом. Когда появлялись ягоды и фрукты, их продавали тоже вразнос. Были и коробейники с галантереей – мылом, гребенками, ленточками. Местные крестьянские девушки приносили в чистых кадушечках сметану и творог, а к осени – лесные ягоды и грибы.

На местные продукты цены были, естественно, дешевле (бутылка молока 5-6 копеек, фунт лесной земляники тоже 5 копеек), на привозные продукты цены были дороже, чем в городе.

Во всех деревнях и селах Сиверской были лавочки, где торговали всем, начиная с хлеба, соли, керосина и кончая хомутами и колесной мазью. Запах в них был соответственный – не продохнуть. В некоторых продавались ружья, порох, дробь и фейерверки, что любила покупать дачная молодежь.

«Солидным» дачникам продавали лавочники в кредит. Бывало и так, что кто-то, не рассчитав свои силенки, ранней осенью тайком съезжал с дачи, оставшись должником, и торговцы слали ему вдогонку запоздалые проклятия.

Помимо торговцев одолевали дачников цыгане, которые останавливались около деревень целыми таборами. Цыгане-мужчины промышляли лошадьми, покупая, продавая и меняя коняг у крестьян, а цыганки целыми днями шлялись по дачам, предлагая погадать и выпрашивая старые вещи. Частенько случались и кражи. Считалось, что, если цыгане табором стоят поблизости, надо «ухо держать востро».

Некоторые дачники, любители дешевой экзотики, ходили в табор посмотреть, как живут цыгане, просили их спеть, станцевать. Те просили деньги вперед – «позолоти ручку». Случалось, что пение и пляски были отменные, и табор был всегда с деньгами.

Много ходило по дачам и шарманщиков, обычно пожилых, болезненных людей. Среди них были и шарлатаны, не желавшие работать. Все они носили незатейливый органчик, который играл пять-шесть пьесок тягучим, гнусавым голосом. Нес шарманщик его на ремне за плечами, а во время игры ставил на ножку, вертел ручку, а для смены пьес переставлял рычажок, и дутье в трубках и мотив изменялись. Иногда с ним ходила девочка, которая пела несложные песенки.

Был в ходу и Петрушка в разных вариантах, общей сценкой во всех было избиение городовых и гибель Петрушки от какого-то мифического существа. Ходила по Сиверской и целая семья уличных артистов: отец играл на скрипке, дочь – на маленькой арфе, толстая мама – на кларнете, а малыш – на губной гармошке.

Появлялись и музыканты, играющие на духовых инструментах, как правило, труба, баритон и бас. Это были здоровые молодые парни, выдававшие себя за колонистов или эстонцев. Если остальные уличные музыканты были скромны, стояли по своему положению близко к нищим, то духовые музыканты вели себя вольно, иногда нахально. Они обычно играли «Мой милый Августин» или незатейливые вальсики. На отмахивания дачников они не обращали никакого внимания, бесцеремонно требуя денег.

С выездом горожан на дачи туда же переезжали и нищие. В большинстве случаев они перестраивались на сельский лад: все оказывались погорельцами, причем очень картинно рассказывали об истребительном пожаре. Жалостливые дачники давали им денег, старую одежду, кормили. Тот же народ – и артисты, и нищие, и цыгане – появлялся и в вагонах дачных поездов.

День дачников среднего достатка проходил примерно так. Матери целый день хлопотали, чтобы накормить, обстирать, заштопать одежду своих детей. Забота, как свести концы с концами, их на даче не покидала. И вот она с прислугой вертится как белка в колесе, присмотр за детьми сложнее, чем в городе: близость реки, леса и вообще приволье местности тревожили родителей. Если дети взрослые – другие заботы: чтобы дочь была одета не хуже других, чтобы компания была подходящая – веселая, но и не слишком разудалая. Огорчение и иногда отчаяние обеспечивали родителям сынки с переэкзаменовками. Их надо было буквально за волосы тащить к столу, чтобы они занимались, из скромных средств надо было выделить деньги на репетитора, обычно студента-дачника. Найти такого было нетрудно – все столбы были заклеены объявлениями: «Репетирую по всем предметам, готовлю к экзаменам». Реклама не всегда совпадала с действительностью: всех предметов, конечно, студент знать не мог и, не желая ронять своего студенческого достоинства, краснея и потея, но с «умным» лицом часто «плавал» за переводом латинского текста или решением трудных задач. А иметь свои деньжонки всякому студенту хотелось. Обыкновенно сам студент ходил к репетируемому ученику, невзирая на погоду и расстояние. Редко у кого из студентов был велосипед, чтобы ездить по урокам. Велосипеды стоили дорого, 100-150 рублей. Смотришь – хлюпает такой студентик по грязи в клеенчатом плаще версты две. А иной раз выслушивает замечание от родителей ученика: «Вы не требовательны, позволяете шалить во время занятий». Были случаи, что репетитора меняли среди лета, это был страшный позор для студента.