Текст книги "Саракш: Кольцо ненависти"

Автор книги: Владимир Контровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Владимир Контровский
Саракш: Кольцо ненависти

Глава 1
ЭХО ВЗРЫВА

– Какого дьявола, массаракш!

Рыжая борода Аллу Зефа полыхала тревожным аварийным сигналом. Продравшись сквозь живую заросль, он подошел, нет, подбежал к машине, остановившейся у самых ворот Департамента. Видно было, что за полтора часа ожидания, прерванного к тому же внезапным лучевым ударом, у Зефа накопилось в адрес Мака большое количество слов, причем все они были очень далеки от образчиков изящной словесности, и словосочетание «какого дьявола» – это всего лишь легкий ветерок, предвестник большой бури.

Однако ожидаемый ураган не состоялся. Зеф увидел Странника, спокойно сидевшего за рулем рядом со спокойно сидевшим Маком, и замер на полушаге, поперхнувшись на полуслове. Пятерня Зефа дернулась было к автомату, висевшему у него на плече, но на полдороге изменила траекторию, нырнула в рыжие заросли на подбородке бывшего светила науки психиатрии, бывшего воспитуемого и бывшего штрафника-танкиста и закопошилась там, как будто силясь отыскать ответ на вопрос: «И что бы все это значило?».

– В машину, – процедил Странник, глядя на запертые ворота. Зеф, полуобернувшись к своим товарищам, ждавшим его у павильончика, сделал замысловатый жест рукой и молча открыл заднюю дверцу. Дверца испустила жалобный скрип. Странник нетерпеливо нажал на клаксон. Ворота распахнулись, медленно и даже как-то нехотя, словно пасть чудовища, крайне раздосадованного тем, что его потревожили.

Однако чудовище это отнюдь не спало и уже навострило уши, чутко прислушиваясь ко всему происходящему. В амбразурах каменной ограды Максим заметил вороненый блеск металла, а у ворот вместо легионера, час назад выпустившего с территории института Мака, якобы вывозившего рефрактометр, стоял какой-то молодой парень в цивильном платье. У него не было военной выправки и стати, но автомат он держал уверенно, и по его позе Мак понял, что стрелять этот паренек умеет. У входа в главный корпус расположилась мощная пятнистая туша бронетранспортера (и откуда он взялся, мельком подумал Максим, не видел я в гараже этого чуда истребительной техники), которую пришлось объезжать (орудийная башенка транспортера при этом шевельнулась – правда, тут же успокоилась); в холле стоял крупнокалиберный пулемет на треноге и сновали вооруженные люди в гражданской одежде. «А Странник-то ой как непрост, – подумал Мак, когда они втроем вошли в холл, – у него тут, оказывается, многое подготовлено и много чего припасено».

– Так, – сказал Сикорски, не обращая внимания на деловитую и целеустремленную суету. – Надо продержаться несколько часов, пока лучевое голодание не сделает девяносто девять процентов населения небоеспособным и малоподвижным. И не просто продержаться, но и кое-что сделать, пока нас не опередили… энергичные люди с несколько иными целями и задачами. Вы, Мак, быстренько введите господина профессора в курс дела, объясните ему, откуда выросли ноги, а то он у нас пока еще ничего не понимает, и действуйте.

– А… а что мне надо делать? – спросил Максим, чувствуя себя мальком, в поисках приключений сбежавшим из интерната в мир взрослых людей и растерявшимся, когда эти приключения обступили его со всех сторон. – С чего начать?

– С самого начала, – пояснил Странник: сухо и без тени насмешки.

* * *

– Папа? Это Умник.

– Слушаю тебя. Говори, если тебе есть что сказать.

– Папа, это Странник.

– Что Странник?

– Это его рук дело. Он взорвал Центр! Есть у него один человек или, вернее, мутант, невосприимчивый ко всему спектру излучения. Странник рвется в диктаторы, а мы все – мы ему не нужны.

– Все?

– Все, – торопливо повторил господин государственный прокурор, уловив в голосе Папы еле заметную тень подозрительности (не подумай плохого, Папа, я ваш, я с вами, это все Странник, упырь ушастый, а я с вами – весь, душой и телом).

– Откуда у тебя такие сведения?

– Я ведь Умник…

На том конце провода помолчали, и господин государственный прокурор, обливаясь холодным потом, все эти бесконечно длинные секунды ждал, что ответит Папа.

– Хорошо, – услышал он наконец. – Приезжай. Соберемся, обсудим.

В наушнике раздались писклявые гудки отбоя.

Приезжай, как же! Спешу и припадаю к стопам! Ты, Папа, возомнил себя новым императором? Как бы не так! Никуда я не поеду, то есть поеду, но только не к вам. А тебе я позвонил только для того, чтобы вы там зашевелились и вцепились друг другу в холки. А я постою в сторонке и понаблюдаю – послушаю, как будут хрустеть ваши загривки. Нет, Папа, теперь каждый за себя… Но прежде всего – Странник, этого дьявола надо убрать любой ценой. Знать бы еще, чем он купил Мака… Хотя – ясно чем: Рада. Эта глупая самочка у него, у Странника, и Мак, честный и прямодушный Мак, принял предложение Странника, лишь бы с головы этой, как ее там, Рады Гаал, не упал ни один волосок. Да, Странник, тут ты меня переиграл… Но ничего, партия еще не кончена – наоборот, она только входит в решающую стадию. Вот только голыми руками Странника не взять, да, не взять. Он, Странник, колючий – нужны перчатки, и желательно латные.

Вопрос: где взять такую перчатку (и желательно нужного размера, и желательно не своенравную, а то ведь она может превратиться в пыточное приспособление и поломать все кости руки). Лике Шекагу, генерал Легиона, или генерал Аахи Оду, командующий полевой армией? Или, может быть, Орсо Анипсу? Этот экс-полковник может быть полезен: люди, у которых ничего нет (особенно если у них когда-то что-то было, а потом вдруг они этого лишились), всегда полезнее тех, кто что-то имеет в настоящее время и боится это потерять. Генерал Шекагу наверняка сейчас прячется за щетиной легионерских штыков и выжидает, а вот генерал Оду – этот недоумок, потеряв на Стальном Плацдарме лучшие танковые части, очень боится мести хонтийцев. Он кинется в ласковые объятья Папы, и Папа по-отечески нежно сломает ему хребет. Полковник Анипсу, «Рыкающий Ветеран»… Неплох (пригодится как инструмент), но его еще надо найти – есть у бравого экс-полковника идиотская привычка уходить в разгул в самый неподходящий момент, причем неважно, с горя или с радости (поэтому, собственно, и стал полковник Анипсу бывшим полковником). Но в армии (и в Легионе) Анипсу все еще весьма популярен – как этакий образец истинного имперского офицера, не знающего удержу ни в бою, ни на пиру, ни в любовных утехах, – и его нужно привлечь на свою сторону (если он, конечно, не погиб в атомной мясорубке на хонтийской границе).

Стоп, а ведь есть человек, у которого с Маком свои счеты! Как же я мог забыть – ну, да, конечно, есть такой человек, и он пойдет против Странника, потому что у Странника – Мак Сим, недострелянный выродок, покусившийся на основы. Лучшие борцы – это идейные борцы, а если идеи приправлены еще и личными мотивами…

Господин государственный прокурор выдвинул ящик стола, оросил беснующийся мозг глотком алкоголя и взвесил в руке тяжелый автоматический пистолет – давненько я не стрелял, да. А потом вызвал дневного референта и распорядился:

– Мою бронированную машину. И личную стражу – всю, до последнего человека, на трех транспортерах. И еще: охранной бригадой Легиона, расположенной здесь, в столице, командует бригадир Чачу. Вызвать его ко мне и доставить – немедленно.

* * *

На улицах столицы трепетала дымка боязливого непонимания. Люди чувствовали – что-то произошло, что-то случилось, но что именно, никто понять не мог. Официальных сообщений не было – никаких, – и поэтому люди жадно ловили слухи, претендовавшие на достоверность (а как же иначе?). Одни говорили, что на радиотелецентр упал хонтийский баллистический снаряд, другие муссировали версию о пандейской смертнице, врезавшейся в здание на летающей платформе, начиненной взрывчаткой, третьи обвиняли в случившемся проклятых террористов-выродков (а кого же еще?). Из уст в уста передавались сведения о десятках тысяч жертв, и это в какой-то мере соответствовало действительности – погибших при взрыве и в самом деле было много, очень много. Но гораздо большее число смертей наступило от лучевого голодания: сердечная недостаточность, суицид, инсульт. Больницы были переполнены, и обитатели огромного города ждали, не понимая даже, чего именно они ждут.

Но самое главное: почти всеми подспудно ощущалось, что событие это из ряда вон выходящее и что за ним последуют серьезные перемены. И нельзя сказать, что мысль об этих переменах приводила в безудержный восторг всех от мала до велика. Да, монотонная серая жизнь в замкнутом (в искусственно замкнутом) пространстве, именуемом Страной Неизвестных Отцов, у очень многих вызывала неосознанное (трудно что-то осознавать под воздействием поля башен) глухое раздражение, однако и перспектива неясных перемен не порождала неуемной радости. Да, незримая длань Отцов давила, однако она же играла роль кровли, защищавшей от непогоды, пусть даже с кровли этой капало за шиворот и туда же падали иногда срывавшиеся с нее скользкие мокрицы. Взрыв телецентра смерчем сорвал эту крышу, но что будет дальше? Что прольется с неба над головой – тепло Мирового Света или струи ядовитого дождя? Конечно, мало кто из жителей столицы способен был мыслить такими философско-поэтическими категориями, но неопределенность будущего вызывала смутную тревогу у всех (и даже у тех, кто это будущее примерно себе представлял и пытался сделать его настоящим).

Растревоженный муравейник, думал Максим, наблюдая, как по встрепанным улицам перебегают редкие (большинство людей попрятались по домам, ошеломленные невиданной силы ударом депрессии) прохожие. Пришел большой дядя, ткнул палкой, сломал купол муравейника, и что теперь делать муравьям? Прятаться (а вдруг большой дядя придет снова и на это раз не порушит, а подожжет муравейник?) или дружно восстанавливать свое жилище по старой привычной архитектуре? А в роли большого дяди – я, и чувствую я себя не очень уютно, особенно после того ушата холодной воды, который вылил на меня Странник. Стоит исчезнуть липкой паутине отупляющего излучения, доказывал я, и все они тут же все поймут, воспрянут, сметут застенки, порвут оковы и так далее. И что же мы видим в городе? Ликующих толп, потрясающих воздух криками «Свобода! Свобода!», не наблюдается, и вряд ли можно ожидать появления этих толп. Практика сильно отличается от теории, тем более от теории восторженно-романтической, имеющей с реальностью очень мало общего. Нет, не зря Странник обозвал меня дураком и сопляком – прав он был, ой как прав…

Подобные мысли не способствовали уверенности в себе и в своих силах, и Максим постарался их задавить. Ничего, не боги горшки обжигают, сказал он себе, главное – Центра больше нет, а люди – они еще просто не проснулись, не вышли из дремотного состояния, но они обязательно проснутся, и я им в этом помогу. А сейчас надо как можно быстрее сделать то, ради чего мы едем в город.

Бронированный транспортер с эмблемой Департамента специальных исследований с урчанием прокладывал себе дорогу – зачастую в буквальном смысле слова. Удар депрессионного поля оставил после себя хаос и мусор, в том числе множество брошенных автомобилей. Их приходилось то и дело объезжать, а иногда, поднатужившись, сдвигать с дороги к обочине – во многих случаях водителей разбитых и покалеченных машин и след простыл. Один из перекрестков оказался заблокирован опрокинувшимся автобусом, в который воткнулось еще несколько машин, и эту сюрреалистическую композицию из мятого металла и раскрошенного стекла пришлось объезжать по соседним улицам – для растаскивания такого завала понадобился бы бульдозер или мощный тягач. И, конечно, время, которое у Максима было в обрез.

Вепрь знал, где искать Мака Сима, и воспользовался своим знанием через полчаса после того, как Мак вернулся в институт. Тик Феску позвонил и сказал всего три слова «Нам нужно оружие», пояснив, куда это оружие требуется доставить. Мак сам вызвался взяться за это дело – дело было предельно конкретным, как раз таким, которое ему требовалось, и Сикорски, немного поколебавшись, согласился.

Дело оказалось рискованным. В отличие от гражданских лиц силы безопасности и легионеры не впали в растерянность, а быстро и слаженно взяли под контроль всю столицу. От задержания или от затяжной перестрелки с вполне предсказуемым исходом Максима и его группу спасла маркировка на борту транспортера – эмблему Департамента специальных исследований знали, и знали хорошо. Бронетранспортер, набитый ящиками с оружием и боеприпасами, трижды (и без всякого досмотра) миновал блок-посты, и Максим понял, что «институт» Странника являлся очень серьезной структурой, своего рода государством в государстве, что сотрудник Галактической безопасности Рудольф Сикорски за пять лет очень многое сумел сделать для спасения Саракша и что, не будь Странника, приключения Максима Каммерера на обитаемом острове, вероятнее всего, давно бы закончились.

До указанного места встречи они добрались без помех. Вепрь уже ждал, спокойный и невозмутимый, – как всегда. Такими же спокойными выглядели и его люди – немолодые, с жесткими лицами, и только по холодным взглядам Максим понял, что на самом деле эти люди представляют собой взведенные боевые пружины, готовые сработать в любую секунду.

– Спасибо, – просто и буднично сказал Вепрь, когда последний ящик был принят и унесен куда-то проходными дворами, – вы нам очень помогли, Мак. Сколько, по-вашему, должно еще пройти времени до наступления лучевого похмелья?

– Думаю… – начал Максим и не договорил: его прервало мяуканье коммуникатора.

– Мак, это Странник, – услышал он, нажав кнопку приема. – Где ты сейчас?

Максим объяснил, добавив, что оружие доставлено по назначению.

– Очень хорошо, – подвел итог Сикорски. – Тогда возвращайся, только осторожно.

– А что случилось? – спросил Максим, уловив в голосе Рудольфа что-то необычное.

– У нас тут визит вежливости непрошеных гостей. Департамент атакован. Думаю, мы с ними справимся, но ты постарайся разминуться с нашими визитерами, когда они поедут к себе домой после оказанного им теплого приема. Тут уже наш опознавательный знак тебе не поможет – наоборот, он привлечет к твоей машине нежелательное внимание.

– Я еду к вам, Рудольф! – выкрикнул Мак и отключился, не желая слушать очередные ценные указания, переходящие в нравоучения.

– Вам нужна помощь? – спокойно осведомился Вепрь. – Время у нас еще есть – мы не начнем активных действий, пока солдаты не утратят боеспособность, нас слишком мало. Арифметика – наука точная: десять стволов больше одного. А в нашем с вами случае – ваша группа плюс моя в сумме будут сильнее, чем любая из них поодиночке.

Максим не стал вдаваться в подробности прикладной математики – он молча кивнул.

* * *

Черный дым над комплексом института они заметили издалека, а вскоре услышали и треск частой пальбы, прерываемый тяжелыми вздохами взрывов. У стен Департамента (и за ними) шел настоящий бой, не хватало только дальнобойной артиллерии и танков высокой радиационной защиты. Максим передал управление машиной одному из «молодогвардейцев» Странника, а сам перелез в орудийную башенку и приник к визиру прицела спаренной автоматической пушки, ощущая нарастающую бойцовскую злость. И откуда это у меня, подумал он, память воинственных предков? Что по этому поводу говорит наука? Но вскоре ему стало не до отвлеченных рассуждений о природе генной памяти – по броне защелкали первые пули. Перед машиной встала стена ревущего пламени, транспортер дернулся и взвыл ушибленной собакой. Термический заряд, промелькнуло в сознании Мака, вот ведь пакость какая…

Массивные ворота Департамента были выбиты – похоже, направленным взрывом, – у догоравших остатков проходной, на ступеньках, лежал лицом вниз один из защитников, так и не выпустивший из рук автомат; рядом валялись двое в черных комбинезонах легионеров. Такие же черные тела виднелись вдоль всего основания стены, оказавшегося в поле зрения, – непрошеным гостям действительно оказали очень теплый прием.

Максим не знал, что Умник не смог бросить на Департамент всю охранную бригаду – личного авторитета господина бригадира Чачу хватило только на то, чтобы снять две роты с патрулирования улиц и послать их на штурм института. Остальные ротмистры продолжали выполнять никем не отмененный приказ командования, к тому же господам офицерам очень не хотелось связываться со Странником – с личностью загадочной, таинственной и даже, как поговаривали, всемогущей. Возможно, Чачу удалось бы их убедить, но на это требовалось время, которого у господина государственного прокурора уже не было. А двух рот Легиона и личных охранников Умника, как выяснилось уже в ходе атаки, оказалось недостаточно для осуществления авантюрного замысла загнанного в угол Прокурора.

Ничего этого Максим Каммерер не знал, зато он знал, что идет бой, в котором гибнут его товарищи и единомышленники, и что под угрозой дело, ради которого пролито столько крови и ради которого он, Максим, взорвал проклятье страны – Центр. И еще он знал, что в институте – Рада.

Прорваться во двор Департамента специальных исследований на броне не получилось – проем ворот загораживал сгоревший транспортер с едва различимым знаком Департамента юстиции на облизанном огнем борту. Тяжелая машина наполовину утонула в растопленном асфальте, как в трясине, и чем ее так приласкали, Мак не знал – похоже, его знания о саракшианской военной технике были далеко не полными.

Не дожидаясь команды и не спрашивая разрешения Максима, Вепрь с удивительной для однорукого ловкостью выскочил из заднего люка; за ним последовали его люди. И Мак понимал этих людей: они столько лет ждали возможности встретиться с врагами лицом к лицу, на равных, с оружием в руках, а не сидя на скамье подсудимых и не корчась от боли под лучевыми ударами, и теперь наконец-то получили такую возможность. Легионеров вне стен Департамента видно не было, но внутри каменной ограды стреляли, стреляли часто и безостановочно, и Максим махнул своим – вперед.

Бой уже затухал – Странник не ошибся, сказав Маку «думаю, мы с ними справимся». Яростные рукопашные схватки еще вспыхивали тут и там – в проходах между корпусами, на аллеях парка, у гаражей, – однако итог был уже ясен: легионеры проигрывали. Мак старался держать в фокусе всю картину боя, стараясь определить, где его появление будет нужнее всего, и мимоходом отметил, что «молодая гвардия» Странника не уступает по своей боевой подготовке – как стрелковой, так и рукопашной – лучшим солдатам Легиона. Сикорски знал что делал: отобранные им юноши и девушки не только были освобождены от отупляющего пресса государственной пропаганды, но и развивались физически – примерно по тем же комплексным методикам, что и молодежь Земли. Рудольф не планировал решить дело одним ударом – он готовился, и готовился очень тщательно. И его «молодогвардейцам» помощь в бою не требовалась – они справлялись сами.

Максим бежал-скользил между деревьями, направляясь к главному корпусу института. Его вело туда труднообъяснимое чутье – спроси его кто-нибудь в этот момент, почему он бежит именно туда, он не смог бы ответить. По стволам изредка щелкали пули, но Максим о них не думал – он бежал, потому что знал: ему непременно нужно быть в холле главного корпуса, и чем скорее, тем лучше. И когда он добежал и влетел в холл, то столкнулся там нос к носу с темнолицым коренастым офицером с пистолетом в руке.

Они узнали друг друга мгновенно. В следующую секунду господин бригадир с очень похвальной быстротой выстрелил, но время уже замедлилось. Пуля ушла в потолок, расколов плафон, осыпавшийся вниз стеклянным дождем, а пистолет господина бригадира волчком завертелся на полу, по замысловатой траектории направляясь в дальний угол холла.

– Массаракш, – хрипло каркнул Чачу. – Проклятый выродок… Жаль, что тогда мне не хватило патрона…

Он болезненно морщился, прижимая к груди правую руку, вывихнутую Маком, он был уже не опасен и даже, как показалось Маку, жалок; и ненависть Мака уходила водой в песок, и тут вдруг в левой руке господина бригадира появилась граната.

Но господин бригадир не успел отщелкнуть кольцо – Максим выстрелил раньше.

А потом все кончилось. В холле появились люди, они уносили раненых и собирали оружие, и убитых они уносили тоже, и своих, и чужих, а Максим словно бы отключился: он наблюдал за собой со стороны и недоумевал, почему это Мак Сим стоит столбом, когда все вокруг заняты делом.

Из оцепенения его вывел Странник. Он появился непонятно откуда – вынырнул как из-под земли – и довольно ощутимо ткнул Максима в бок.

– Психика у вас, молодой человек, конечно, здоровая, однако запас ее прочности не безграничен. Я приказываю вам отдохнуть – немедленно. Вас проводят.

С этим словами он качнул своим лысым черепом в сторону лестницы, ведущей на второй этаж; Максим машинально проследил направление его взгляда, и…

На лестничной площадке стояла Рада – тоненькая, легкая, в темном платье, – стояла, прижав к груди руки и упершись кулачками в подбородок. Она стояла и смотрела на Мака, и в серых глазах ее тонула в слезах робкая улыбка.

Максим покачнулся и пошел к ней. Мир свернулся в кокон, и в коконе этом не было больше ни крови на полу, ни копоти на потолке, ни пулевых выбоин на стенах, ни стонущих раненых, ни мертвых тел, ни оружия, еще вонявшего смертью. И не было ни столицы страны еще не добитых Неизвестных Отцов, ни даже полумертвой планеты Саракаш – была только Рада и ее серые глаза, смеющиеся и плачущие одновременно…

А в проломленных воротах Департамента специальных исследований, в сожженном бронированном транспортере, налетевшем на термическую мину-ловушку, догорал труп господина государственного прокурора, так и не узнавшего, чем же все-таки ушастый упырь Странник купил честного и прямодушного Мака Сима.

* * *

Рада лежала неподвижно. Лицо ее было восковым; она то едва слышно дышала, то затихала, и Максим холодел от мысли, что все, что ее больше нет. Какая гадость, говорил он себе, какая гадость. Бедняга Гай, солдат, тренированный крепкий парень, и тот очень тяжело переносил лучевое похмелье – Мак помнил, как это было, – а тут хрупкая девочка. Если она умрет, я никогда себе этого не прощу: если это цена свободы, я не готов платить такую цену.

Максим прижимал ей пальцами виски, чувствуя, как еле-еле, затихая, бьется у него под рукой тоненькая жилка, силясь протолкнуть засыпающую кровь, и держал девушку психо-массажем, настроившись на нее, переливая в себя ее боль и подпитывая Раду своей энергией. Сумасшедший день, начавшийся со звонка господина государственного прокурора – как давно это было, прошла целая вечность, – и закончившийся перестрелкой в Департаменте, обернулся вечером, уже превращавшимся в глухую беспросветную ночь. Да, в беспросветную, потому что если Рада умрет… Максим стиснул зубы. Работай, приказал он себе, работай, массаракш, это тебе не под пулями скакать. Ты взялся спасать целую планету, так спаси для начала одного-единственного человека этой планеты, девушку, брата которой ты спасти не сумел. Если она умрет или повредится рассудком… Как там сказал Странник? «Ты знаешь, что это твое лучевое голодание в двадцати процентах случаев приводит к шизофрении?». А если Рада, моя маленькая Рада, как раз и попадет в эти проклятые двадцать процентов, массаракш-и-массаракш?

Он потерял счет времени, удерживая Раду, ускользавшую из его рук за ту грань, откуда не возвращаются, и не сразу заметил (а когда заметил, то не сразу поверил), что лицо ее порозовело, а дыхание наконец-то выровнялось. На Максима навалилась опустошающая чудовищная усталость, словно он голыми руками свернул шею тахоргу. Мак осторожно прилег рядом с Радой, взял ее за руку и уснул – мгновенно, как застреленный.

А проснулся он от ощущения тепла и света, хотя была глубокая ночь и темноту за окном разгоняли только отблески ламп наружного освещения. Максим чуть повернул голову и встретил мерцающий взгляд Рады: приподнявшись на локте, девушка смотрела на него, и глаза ее были глазами бездны, в которую нестерпимо хочется упасть, не спрашивая ни о чем. Он притянул к себе ее послушно прильнувшее к нему тоненькое тело и забыл обо всем, что происходило за пределами их ложа, их комнаты, за стенами Департамента и дальше, по всей встревоженной стране, до самого океана и до восточных гор, до северных границ с Хонти и Пандеей, до Голубой Змеи и до радиоактивных пустынь выжженного юга…

Раду он удержал, не дал ей соскользнуть в черное никуда и не позволил превратиться в полуразумное существо, блуждающее в сумерках сознания, но у Максима Каммерера была всего лишь одна пара рук, а в Стране Неизвестных Отцов (теперь уже в бывшей стране Отцов) страдали и мучались миллионы людей и каждый пятый из них был обречен на безумие.

…Выходящие из долгого ментального морока дорого платили за свое пробуждение. По улицам столицы бесцельно и бессмысленно бродили тысячи людей с потухшими взглядами; они падали и лежали неподвижно или, дергаясь в судорогах, вываливались из окон, гибли под колесами автомашин, на водительских местах которых сидели такие же, как они, плохо ориентирующиеся в перевернутом мире. Они кончали жизнь самоубийством или тихо умирали по закуткам и закоулкам – не было рядом с каждым из них своего Мака Сима, чтобы удержать и спасти. Психиатрические клиники были переполнены, страну захлестнула эпидемия шизофрении. А выродки у власти – им было не до своих безумных сограждан: выродки у власти делили власть.

* * *

– Народ, – стоявший на трибуне человек в добротном костюме театрально взмахнул рукой, – получил свободу! Тирания Неизвестных Отцов низложена, – человек переждал, пока стихнут положенные овации, – и власть перешла в руки Временного Совета. В истории нашей многострадальной державы открыта новая страница, на которой золотыми буквами будет вписано наше будущее!

Театр какой-то, подумал Максим. Слова, слова, красивые слова, но что скрывается за этими словами? Он знал человека, стоявшего на трибуне, – Тогу Говорун был ближайшим сподвижником небезызвестного Калу Мошенника, возглавлявшего фракцию вождистов до того, как Мошеннику удалось пролезть на официальный пост в Департаменте пропаганды (после чего Калу благополучно расстался с революционными идеалами). Говорун занял его место, стал лидером вождистов и теперь активно рвался к власти, не брезгуя ничем. Максим ничуть не сомневался в том, что вождисты возьмутся за оружие, если парламентские методы борьбы не принесут им желаемого успеха – по сути своей эти люди нисколько не отличались от офицеров-заговорщиков, ставших в свое время Неизвестными Отцами.

– В настоящее время конституционная комиссия занята разработкой текста нашей новой Конституции, – продолжал оратор, явно наслаждаясь самим собой и своей ролью. – Во главе государства будет стоять Исполнитель Решений – Исполреш, – избираемый всеобщим тайным и прямым голосованием сроком… сроком на… ну, это мы еще обсудим. Главное – не может быть и речи о возврате ни к монархии времен Старой Империи, ни тем более к диктатуре наподобие диктатуры военных путчистов, неуемных властолюбцев, именовавших себя Неизвестными Отцами! Страной должны управлять энергичные и грамотные люди, озабоченные ее процветанием и доказавшие свою состоятельность!

Состоятельность, мысленно усмехнулся Мак. В понимании вождистов – это от слова «состояние», выраженное в деньгах. Все повторяется – крайне правые взяли курс на блок с крупными финансистами: точно так же, как сделали когда-то путчисты. А энергичность для них тождественна неразборчивости: победителей не судят, цель оправдывает средства и так далее. И еще – вождисты с восторгом приняли бы известие о том, что башни снова работают, а они, правящая партия, получают доступ к пультам управления излучателей. Но это вряд ли – подобных людей и на пушечный выстрел нельзя подпускать к управлению психотронными генераторами (даже если допустить невероятное и предположить, что эти генераторы когда-нибудь снова будут включены). Во всяком случае, он, Максим Каммерер, сделает все от него зависящее, чтобы эти чертовы башни никогда больше не разинули свои незримые смрадные пасти, не говоря уже о том, чтобы какой-нибудь царь-король-исполреш получил бы возможность поиграть с их помощью с чужим сознанием. Однако с вождистами нельзя не считаться: они многочисленны, сильны и нахраписты – с ними не тягаться ни биологистам, для которых достаточно того, что излучения башен больше нет, ни аристократам, играющим в монархические бирюльки, ни пассивным либералам, ни горстке уцелевших коммунистов.

К удивлению Мака, крах диктатуры Отцов не сопровождался ни потоками крови, ни массовыми побоищами. А причина была простой: лучевое похмелье превратило армию, Легион и вообще всю сложную государственную машину в труху, в мякину, в аморфную массу еле передвигавшихся людей, не способных не только на активные самостоятельные действия, но даже на выполнение простейших приказов. В полусонной стране бодрствовали только немногочисленные выродки, причем в выигрышном положении оказались Вепрь и его люди, знавшие, что произойдет. Бывшие Неизвестные Отцы, перестав быть спаянной правящей группировкой и единым целым, рассыпались высохшим песком и вцепились друг другу в глотки (по примеру покойного Умника, решившего быть умнее всех), опираясь на свои личные дружины выродков-приближенных. На улицах сталкивались вооруженные группы, косили друг друга свинцом, подрывали машины, а люди (в том числе армейцы и легионеры) равнодушно смотрели на все происходящее, даже не пытаясь вмешиваться, – большинству из них хотелось просто лечь и умереть, чтобы избавиться от ноющей головной боли и слабости, превращающей тело в студень. В этой беспорядочной грызне скорпионов, высыпанных из их бронированной банки, шансов не было почти ни у кого – за исключением бывших подпольщиков и, конечно, Странника.

Сикорски действовал рассчитано и жестко. Первым делом его «молодогвардейцы», накачанные стимуляторами, помогавшими им справиться с синдромом лучевого голодания, взяли под контроль все передвижные излучатели и вывели из строя те, которые не удалось перегнать своим ходом или отбуксировать в институт. Это было сделано своевременно: кто-то из бывших правителей страны догадался попробовать восстановить боеспособность армии и полиции сеансами излучения, однако исправных излучателей под рукой у догадливых уже не было. Отчаянная попытка небольшой вооруженной банды прорваться к институтским гаражам была легко отражена – атакующим не удалось даже перелезть через стены. Почти все нападавшие полегли под плотным пулеметным огнем из бойниц периметра, немногие уцелевшие торопливо отступили. А «молодая гвардия» Странника захватила ключевые точки города, в том числе и все средства массовой информации: в отличие от Максима Каммерера Рудольф Сикорски знал, что и как надо делать.