Текст книги "Время наступает"

Автор книги: Владимир Свержин

Глава 9

Сколько факты наизнанку ни выворачивай, они все равно налицо!

Эркюль Пуаро

Всякого подвоха ожидал Намму в этот вечер, но такого – нет. Причем от кого – от Всевышнего, прародителя мудрости и ясного духа. Всю дорогу от дворца Валтасара к дому Иезекии он пытался вообразить себе, как Единый бог может без многочисленного семейства и помощников управиться с многообразием земной жизни?! Получалось, довольно плохо. Воображаемый им владыка мира сего мелко суетился, хватаясь за все одновременно и ничего не успевая. Здесь, в милом сердцу Междуречье, обрамленном, как ласковыми руками Иштар, благословенными Тигром и Евфратом, количество богов превышало полторы тысячи, и каждому из бессмертных находилось дело. И даже с божественным могуществом не все и не всегда выходило удачно. И тут вдруг на тебе – один Единый бог на все случаи жизни!

Ну, да ладно, эбореям виднее. У них с этим самым богом, если, конечно, верить тому, что они о себе говорят, кровный союз на вечные времена… И вдруг надо же такому статься: «Стал бог среди иных богов…»

Ну, совсем как записной краснобай, провозглашающий здравицу на свадьбе. Да что там свадьба! Ведь и Мардук известен как судья над богами. Тогда получается, что бог эбору и Мардук – одно и то же?!

Не в силах ощутить охватившую Намму растерянность, вдохновенный чтец, войдя в раж, самозабвенно продолжал возносить к небесам слова псалма:

 
…Доколе будете вы судить неправильно
и оказывать лицеприятие нечестивым?
Давайте суд бедному и сироте;
Угнетенному и нищему оказывайте справедливость;
Избавляйте бедного и нищего;
Исторгайте его из руки нечестивых.
Не знают, не разумеют, во тьме ходят;
Все основания земли колеблются.
Я сказал: вы – боги,
И сыны Всевышнего – все вы;
Но вы умрете, как человеки,
И падете, как всякий из князей.
 

Да уж, если дотоле Единый бог эбору просто обескуражил его своей неожиданной множественностью, то сейчас он решил доконать Намму окончательно. Сперва он ничтоже сумняшеся сообщил, что все прочие боги – дети Всевышнего. Так как он при этом не величал их своими детьми, то либо приходился им братом, либо и вовсе состоял в неком отдаленном родстве. Но если кроме всех этих богов, принимавших участие в судебных прениях, существовал еще и Всевышний, тогда кто же он сам? И где его искать?

Но с этим еще полбеды. А вот сообщение о том, что боги смертны, как все прочие князья, просто сбивало с ног. Не сиди сейчас Намму в удобной позе, слушая чтеца, наверняка бы рухнул наземь от такого сообщения.

– …Восстань, Боже, суди землю, ибо Ты наследуешь все народы, – торжественно провозгласил седобородый, заканчивая псалом. Взгляды присутствующих обратились к Даниилу.

– Что могу я сказать вам, преисполненные мудрости? – стараясь выиграть хоть немного времени, вздохнул Намму, исподволь разглядывая лица собравшихся. Надежда на то, что сейчас все они загалдят наперебой, спеша продемонстрировать познания в трактовании священных текстов, умирала в муках неотвратимо и безвозвратно. Все молча ждали слов пророка.

Что ж, поскольку прямого и ясного ответа на незаданный вопрос в глазах учителей мудрости и старейшин не было, Намму перешел в атаку.

– Спрошу я у вас, овеянные благословением, что есть бог?

– Эйах Ашер Эйах, – наперебой загалдели отцы народа эбору так, будто строгий учитель спрашивал их давно и надежно выученный урок.

«Эйах Ашер Эйах. – Намму ухватился за эту фразу, как утопающий за соломинку. – „Эйа есть Эйа“ или „Эйа есть Бог“, или же, наоборот, „Бог есть Эйа“. – Шальная мысль искрой проскочила в его мозгу, точно воришка, стащивший с прилавка спелое яблоко: „Эйах – ведь это же Эа, то есть Энки – так называли между Тигром и Евфратом великого бога, владыку божественных сил и мудрости. Именно он спас человеческий род от потопа. Он научил людей разводить сады, исчислять ход звезд, использовать лекарственные травы, и многому другому. Но он, как другие боги, был лишь сыном великого Энлиля – повелителя земли, владыки стихий, посылающего бури и ураганы, чтобы покарать усомнившихся в грозной силе его“.

Когда-то от одного заезжего мудреца на рынке в Ниневии он слышал, что в незапамятные времена бог Энлиль, его отец Анну и сын Энки разделили весь мир между собой. Анну оставил себе небеса, Энлиль получил землю, Энки – воду. Однако у Энки тоже был сын, и у этого юного бога, очень скоро вставшего во главе шайки молодых богов, были свои соображения на этот счет. И звали этого бога – Мардук. Отца он решил не трогать, оставив ему в удел огромный пресноводный океан под землей. Но деда и прадеда от дел отстранил. Какая уж там судьба ожидала богов, ушедших на покой, неведомо. Зато смысл псалма становился более или менее понятным. Эа (Энки), собрав юных богов-озорников, примерно отчитал их, призывая творить правый суд и помогать людям. Сделано это было весьма своевременно, потому как боги предвечного океана, бывшие в силе и славе еще тогда, когда не были названы имена прочих властителей изначального мира, уже собирались погубить сорванцов, не дававших им спокойно отдыхать. Тогда Эа смог обуздать их гнев, но время его ушло. Во главе богов уже встал Мардук с секирой в руках и драконом у ног.

Должно быть, именно тогда Эа явился верным народа своего, назвавшись им «Богом, который есть Эа». Тогда получается, что эбору – «перешедшие реку» – не просто так уходили за Евфрат в поисках иной доли. Их вел спасительный Энки – радетель за судьбы людские! У Намму отлегло от сердца. О чем бы там дальше ни говорили мудрецы и учителя этого народа, суть Единого бога, которому они поклонялись, была ему ясна и понятна.

– Истинно вам говорю, велика сокровенная мудрость Господня. Ибо если суд неправый и алкание крови ближнего своего превращает человека в зверя, то и бога они делают смертным, ибо в справедливом воздаянии – высшая суть…

Нидинту-Бел мерил шагами анфиладу дворца, издревле принадлежавшего Верховным жрецам Мардука. Короткие, тяжеловесные колонны, поддерживающие свод, были увиты зеленью, радующей глаз среди многочисленных оттенков желтого и белого камня. Впрочем, листва уже давно была покрыта слоем пыли, а дожди, которым надлежало освежить ее, ожидались еще не скоро. Нидинту-Бел раздраженно морщился, сжимая и разжимая тяжелые кулаки. Никогда прежде ни одна женщина в Вавилоне не смела отказать ему. Да и как такое могло прийти в голову нормальной девице: он знатен, богат, хорош собой, строен и силен – чего еще нужно этой вздорной девчонке? Перед глазами царедворца предстало тонкое лицо девушки, ее испуганные глаза и этот короткий, но решительный отрицательный ответ. Ну уж, нет! Этому не бывать!

– Ты хотел видеть меня? – раздался откуда-то сбоку негромкий, но властный голос. Начальник стражи вздрогнул. Его двоюродный брат всегда умудрялся появиться неслышно и незаметно, точно вдруг возникал из окрестной пыли.

– Приветствую тебя, Гаумата! – коротко произнес Нидинту-Бел. – Или теперь лучше звать тебя Верховным жрецом?

– Именно так, – величаво кивнул его собеседник. – Ты же знаешь. Тот, кто становится у трона Мардука, не имеет больше собственного имени. Только ему, Судье богов, ведомо имя вернейшего из слуг его.

Вельможа поморщился. Не то чтобы он совсем не верил в Мардука, но для успокоения души его вполне достаточно было тех щедрых жертв, которые, по обычаю, возлагались им на алтарь бога.

– А что стало с тем, старым, который был до тебя?

– Мардуку ведомо, где он, – неспешно, но уклончиво ответил Гаумата. – Но ты ведь пришел сюда не за тем, чтобы справиться о его судьбе?

– Вовсе нет, – скривил губы Нидинту-Бел. – Мне нужна женщина. Я надеюсь, ты поможешь мне добыть ее.

Верховный жрец равнодушно пожал плечами.

– За этим тебе следовало идти в храм Иштар.

– Я бы так и сделал, если бы сегодня на площади старый плут не проиграл состязание этому недоеденному львами мошеннику. Правда ли, что теперь народ эбору может безнаказанно славить лишь своего непонятного бога?

– Да, – с нескрываемой грустью подтвердил Гаумата. – Это во всеуслышание провозгласил Валтасар, и пока он будет оставаться у власти, или же, пока Даниил будет стоять по правую руку царя, это, несомненно, будет так.

– В таком случае мне не удастся заманить ее в храм Иштар, – жестко отрезал Нидинту-Бел. – Но ведь есть еще ложе Мардука. Я видел его, оно стоит в храме, там, наверху. – Начальник стражи неопределенно махнул рукой в сторону, где возвышалась над городом семицветная громада Этеменанки. – И Мардуку нет разницы в том, нубийка перед ним, эборейка или же персиянка, если она красавица и рождена в Вавилоне. По закону она должна взойти на ложе.

– Не забывайся, Нидинту! – сурово нахмурился Верховный жрец. – Это ложе Бога!

– На котором усердствуют его жрецы, – раздраженно отмахнулся побочный отпрыск Набонида. – Я думаю, дорогой братец, по старой дружбе ты не откажешься на одну ночь уступить ложе мне.

– Твоя похоть доведет нас до беды, дорогой братец! – гневно проговорил Гаумата. – Кир ждет от нас действий, а ты, вместо того чтобы сбросить Валтасара, добиваешься какой-то эборейки.

– Гаумата! – едва сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, выдавил Нидинту-Бел. – Я желаю иметь эту девушку, и ты поможешь мне овладеть ею!

– Неужто она и впрямь так хороша, что заставляет тебя забыть о вавилонском троне? – Верховный жрец отступил на полшага назад, отстраняя руку взбеленившегося родственника.

– Хороша! Но не о том речь! – несколько успокаиваясь, бросил вельможа. – Ты бы видел, какими глазами смотрел на нее вчера Даниил там, во дворце…

– Вот, значит, как? – медленно произнес служитель Мардука.

– Да, я хочу обладать ею! А кроме того, хочу сделать больно этому грязному выскочке!

– Ты сделаешь ему больно. Очень больно. И очень скоро.

Даниил приближался к покоям Валтасара той неспешной, исполненной внутреннего достоинства поступью, какой, по мнению Намму, должен был ходить признанный всеми пророк. Огромный полудикий скиф – и тот глядел на него с нескрываемым почтением. Конечно, законоучитель народа эбору и представить себе не мог, что сейчас тот повторяет слова, которыми закончил Даниил свою речь в доме лавочника Иезекии: «Любовь и правый суд – вот ключи, пред которыми открыты души человечьи. Если же нет любви, то и боги, точно путники в ночи, не сыщут себе тепла и ответа в душах людских. Если ж нет в мире правого суда, то и богам в таком мире места нет».

Слова эти, переданные Кархану одним из неусыпных стражей новоиспеченного царского советника, звучали столь ново и необычно для этого мира, что Руслана Караханова неудержимо тянуло спросить у проходящего мимо пророка, как ему пришли в голову такие мысли. Впрочем, к стыду своему, Намму и сам не знал, как до них додумался. Он просто начал говорить о любви, искоса поглядывая на Сусанну, подливающую ему вино, а далее фразу надо было чем-нибудь заканчивать.

Даниил прошествовал мимо угрюмого скифа, удостоив того любезным кивком, и вошел в устланную коврами просторную комнату, где на подушках, набитых лебяжьим пухом, в задумчивости возлежал царь Вавилона.

– Ты звал меня, мой государь? – Намму поклонился, но Валтасар лишь отмахнулся, давая понять, что не желает продолжения протокольных церемоний, указывая на место около себя.

– Вчера на площади, Даниил, – начал он, – ты говорил, что боги, вернее, твой Бог, послали тебе знамение, и ты узрел льва, зовущего прочих зверей на охоту, дабы затем пожрать их. Полагаешь ли ты, что речь в этом знамении шла о персах, и царь Кир есть тот, кто был назван львом?

– Я лишь довел до тебя, государь, то, что было угодно богу, – скромно опустил глаза пророк. – Но если, о повелитель, ты желаешь узнать, что видно мне сокровенным взором, я готов поведать тебе о том.

– Да, желаю, – жестко проговорил Валтасар. – И не лукавь со мной. Оставь Мардуку оценивать мою лучезарность и величие и говори искренне то, что сочтешь верным.

Даниил склонил голову в знак согласия.

– Ведомо ли тебе, государь, что заставило Кира-завоевателя искать мира с тобой?

– Он утверждает, что доблесть защитников Вавилона. Но, полагаю, его больше обеспокоило восстание в Лидии, и он всерьез опасается, что мы ударим ему в спину, лишь только он повернет свои войска от наших стен.

– Мудрость государя безмерна…

– Я же просил тебя, Даниил, – поморщился царь. – Оставь церемонии моим блюдолизам.

– Но это верно, – покачал головой Намму. – Ничем иным не объяснить столь внезапную перемену в планах Кира, нежели тем, о чем сказал ты. Однако верно и другое: царь персов зовет тебя идти с ним, обещает великую добычу золотом и рабами. Но ответь, если не мне, то себе, зачем ему твое войско?

– Чем больше сил, тем легче победить врага, – предположил Валтасар, не слишком настаивая, впрочем, на своей версии.

– Войско Кира несметно. Оно стоит вокруг стен Вавилона, как тучи вкруг заснеженных вершин Северных гор. Что великому Киру шайки повстанцев, пусть даже и собравшиеся вместе? Ему нет никакой нужды звать тебя с собою. Он и сам без труда разобьет лидийцев.

Более того, поскольку нынешняя дружба ваша не скреплена годами, как может он верить тебе? Как может знать он, что не вступишь ты в заговор против него, к примеру, с теми же лидийцами? Дорога в Лидию идет через горы, где мало еды и много камней. Неужто ты думаешь, царь, что Кир пожелает делиться мясом и вином с теми, в ком не испытывает нужды?

– Ты полагаешь, он заманит нас в какое-либо ущелье и перебьет?

– А ты бы, царь, поступил по-другому?

На губах Валтасара ядовитой змеею скользнула ухмылка.

– Значит, ты осуждаешь мир, заключенный мною с персами?

– Мир лучше войны. – Намму пожал плечами. – Всякий здравый человек знает о том. Да и не мое дело осуждать царей. Но поход в Лидию, который замыслил царь персов, ничего не принесет Вавилону, кроме слез и рабства.

– Тогда подскажи, – нахмурился Валтасар, – как мне быть. Ведь пока Кир здесь, город под угрозой.

– Когда разбойники ломятся в двери ваших домов, – вспоминая прошлое житье, начал царский советник, – они страшатся и доблести живущего в доме, и оружия его соседей. Ты как-то сказывал, о великий, что отец твой, Набонид, ныне собирает армию где-то на севере.

– Кто знает? – погрустнел Валтасар. – Набонид пропал после сражения, проигранного им. Я велел говорить, что он собирает войско, дабы Вавилон не охватила паника. Но вот уже несколько месяцев у меня нет никаких вестей от него. Те, кого я послал искать моего отца, доселе не вернулись. Могу точно сказать лишь одно: Набонида и многих, кто был с ним, не сыскали на поле боя среди мертвых.

– Вот и хорошо, – кивнул Намму. – Кир не может стоять под стенами Вавилона сколь-нибудь долго. Без золота Лидии ему не обойтись. Объяви ему, что готов выступить вместе с ним. Но в последний момент, когда его войско уже начнет сниматься с лагеря, пусть по секрету сообщат ему, что Набонид с новыми силами движется сюда, и если ты не сможешь его перехватить, твой отец, горя жаждой мщения, наверняка ударит по отступающим из Вавилона людям Кира. Вряд ли царь персов пожелает ждать, пока Набонид придет собственной персоной. Скорее всего он попробует разгромить лидийцев, не дожидаясь твоего прихода. Тебе же это даст возможность следовать за Киром на расстоянии одного-двух дневных переходов и принимать решения с божьей помощью и по зрелом размышлении.

– Совет твой мудр, Даниил, – неспешно подтвердил обрадованный Валтасар. – Что ж, будь по-твоему.

Армия Кира уходила из-под Вавилона. Никогда еще соратники не видели своего царя и полководца таким разъяренным.

Здесь, под стенами, повелитель огромной империи персов утратил славу непобедимого, потерял людей, огромные богатства и время. И все из-за какого-то мелкого ничтожного проходимца, какого-то эборея, утверждающего, что бог говорит с ним. Но что поделать? В словах Валтасара был резон. Сведения, доставленные Киру из дворца Верховного жреца Мардука, гласили, что некий торговец, прибывший в Вавилон, доставил царю адресованное тому послание Набонида. Царь зачитал его перед своим двором, повелев держать сведения в секрете. Письмо гласило, что Набонид, взяв в союзники царя хиндов, с несметным воинством спешит на помощь сыну. В его войске две тысячи колесниц, оснащенных косами, и две сотни слонов. Набонид просил своего отпрыска продержаться еще дней десять, чтобы зажать Кира между молотом и наковальней.

Сам Валтасар слона не видел никогда. Даниилу же случилось поглазеть на него лишь единожды, и то лишь мельком. На него это чудовище произвело такое впечатление, что он описал Валтасару гигантского зверя, подобного дракону. По словам советника, зверь этот был величиною с холм, ноги его были подобны стволам многолетних кедров, из пасти торчали рога, а во лбу красовалась лапа, коей чудовище вырывало из земли деревья или, схватив человека, легко перебрасывало его через голову.

На радостях Валтасар хотел сообщить в письме о наличии в армии тысячи слонов, однако Даниил резонно заметил, что такое огромное количество этих огромных страшилищ вряд ли можно сыскать даже в стране Хинд. Вообще-то об этой стране, находящейся за Эламом, Парфией и Бактрией, ходили разные легенды, но все же разумного полководца чувство реальности не должно было покидать. Особенно если ставилась задача ввести в заблуждение противника. Или союзника.

Сообщение, составленное Киру Гауматой, в прах развеивало замысел царя персов, но делать было нечего. Каждый день вынужденной задержки усиливал лидийских мятежников. Благо еще, что легковерный Валтасар не прознал об уготованной ему Киром западне. Стоило лишь вавилонянам покинуть неприступные стены и отойти подальше в сторону лидийских гор – им предстояло на себе узнать, что у непобедимого владыки персов могут быть лишь слуги и рабы, но уж никак не союзники!

Оставив царя Вавилона самого разбираться с отцом и велев Гаумате во что бы то ни стало расправиться с мерзким эбореем, Кир приказал сворачивать лагерь. Поход на Вавилон незаживающей язвой бередил его сердце.

Субботний день прошел тихо. Купцы спешили получить барыш, продавая уходящей армии персов продовольствие, фураж, коней и все, что нужно для нелегкого похода через пустыни и горы. Эбореи взирали на это со смешанным чувством радости, ибо Господь даровал им субботу, и скорби, ибо среди торговцев, получивших на этом немалую прибыль, не было их имен. Но среди торгующих и зевак, вышедших провожать армию, в этот день обнаруживалось неожиданно большое количество молодых жрецов и служек храма Мардука. Впрочем, и всех прочих вавилонских богов также. У человека наблюдательного этот факт мог вызвать удивление, возможно, даже насторожил бы всякого, держащего глаза открытыми. А уж если бы тот мог слышать разговоры, которые велись этим днем на улицах, в лавках, на базарах и в домах за закрытыми дверьми, он бы понял, что дело тут вовсе не в чудесном спасении города от персов. Вавилон гудел, точно клок бури, упрятанный в пустой горшок.

«Эбореи навлекли беды на великий город, – твердили жрецы. – Они призвали персов и открыли ворота. Их бог выжег урожаи в позапрошлом году. Они посягают на величие Мардука. Их хваленый пророк прибрал к рукам царя и вертит им, будто тряпичной куклой!»

Жрецов можно было понять. Семь седмин назад, когда плененный грозным Навуходоносором народ эбору понуро брел с берегов теплого Закатного моря в Междуречье, уже было ясно, что любой из них скорее безропотно даст себя убить, чем склонится перед «идолом Мардука». Сначала это забавляло местных жителей, и немало сотен эбореев сложило голову, отказавшись кланяться истукану. Но потом кто-то смекнул, что куда полезнее для храма будет взимать с общины ежемесячную дань. Как полагали эбору, они платят, чтобы не возносить славу Мардуку. Как утверждали жрецы, золото шло на дополнительные жертвы от лица «этих кичливых жестоковыйных чужестранцев».

В пятницу, когда Валтасар прилюдно объявил о том, что эбору могут без помех молиться своему богу, устоявшееся положение рухнуло в один миг. Эбореи не желали более расставаться с золотом и презрительно глядели на храмовых служек, глумливо напоминая, что их бог оказался сильнее Мардука. Об этом судачили весь субботний день, и не только об этом. Еще и о том, что ныне всякий житель Вавилона обязан отдавать одну монету из заработанных двадцати на приношение богам, а эбору – нет. То, что ныне чужестранный народ вольно тратился на жертвы для своего бога, не интересовало никого. Они и раньше это делали, но тайно. Теперь же всякий житель столицы, от богатого торговца до последнего нищего, почувствовал, что у него коварно из-за пазухи похитили едва ли не последнюю монету.

Народ заволновался и возроптал. А вскоре после этого по городу пополз новый слух: в храме Мардука дракон, покоящийся у ног великого Бога, открыл глаза и требует кровавой жертвы. Это известие было горящей соломинкой, воспламенившей целый воз.

Взбудораженный народ, кто с кинжалом, кто с палкой, кто просто с каменьями, вывалил на улицы, спеша ворваться в дома эбореев и пролить требуемую зубастым служителем Мардука кровь.

Любому мальцу в Вавилоне было ведомо, что Мардук повелел охранять Врата Бога своему ручному дракону Мушхушу, порожденному когда-то злобной Тиамат, но пощаженному милостивым победителем чудовищ. Когда город жил спокойной размеренной жизнью, грозный Мушхуш дремал в пещере неподалеку от Вавилона, просыпаясь лишь для того, чтобы вкусить принесенные жрецами яства. Но если городу, а уж тем паче храму Мардука угрожала опасность, дракон спешил продемонстрировать свирепый нрав и сокрушить любого врага.

Судя по тому, что приход Кира не потревожил Мушхуша, опасность столице не угрожала. Зато теперь рубиново-алые глаза золотого изваяния дракона у ног Мардука широко распахнулись, а стало быть, он чуял врага. Слух об этом ширился по городу, наполняя души холодным липким ужасом. Стража у царского дворца поспешила закрыть ворота, а лучники, правда, не менее испуганные, чем прочие горожане – занять места у бойниц. Оставался еще шанс, что, разгромив дома и лавки эбореев, городской люд успокоится и разойдется по домам. А потому почти все царские советники наперебой рекомендовали Валтасару не вмешиваться в проявление божьей воли и лучше выдать разбушевавшейся толпе виновника беспорядков, Даниила.

Намму присутствовал на этом военном совете. Он слушал речи Гауматы, твердившего, что Мардук разгневался на предавшего его царя; Нидинту-Бела, утверждавшего, что в такой обстановке большая часть гарнизона не поднимет оружие против единоверцев в защиту чужаков. Он видел, как за окном на крепостной стене переминаются с ноги на ногу лучники, совершенно не горя желанием пускать стрелы в земляков, а быть может, и родственников. Он понимал, что больше его, пожалуй, ничего не спасет, и, точно камень, подброшенный к небу, он так или иначе обречен упасть вниз. Лишь раз он с благодарностью поглядел на великана-скифа, которого царь тоже почтил вопросом, держать ли оборону или отдать мятежным горожанам то, что они требуют. Кархан лишь покачал головой и ответил коротко: «Меч и плети – сегодня, вино – завтра. Ни с кем не говорить, ничего не давать». Намму был ему благодарен, но мысли его сейчас были далеко от царского дворца, в доме у ворот Иштар. Он понимал, что ни стены, ни вооруженные рабы-нубийцы не смогут остановить разбушевавшихся мародеров. «Лишь бог всесилен, – твердил он себе. – Он – начало жизни, и он – ее конец, и никто не в силах преступить незримого предела, им положенного. Если суждено выжить…»

– А что ты скажешь, Даниил? – Валтасар обратил к пророку усталый взгляд. Намму усмехнулся или, вернее, скривил уголки губ, точно удивляясь страхам царедворцев.

– Велите открыть ворота, мой государь, я пойду.