Текст книги "Здравствуй, Мурка, и прощай!"

Автор книги: Владимир Колычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 4

Мусорок смотрел на Капрона так, как будто вошь перед ним, а не человек. Никакой жалости во взгляде. Как будто сейчас возьмет да раздавит его сапогом.

– Что будем делать, Стасов? Чистосердечное писать или в молчанку играть? – нехотя спросил он.

Хату они выставили влет. Анисим и Кнут постарались. Отогнули дверь «фомкой», и никаких проблем. Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь... А брать было что. Магнитофон кассетный – заморское чудо, рыжья немного, барахла куча.

«Шарп» и шмотье решено было снести знакомому барахольщику. Хату выставляли Кнут и Анисим. Капрон стоял на шухере – из-за своей сломанной руки. Стоять на стреме – дело важное, не вопрос. Но все же этого было явно недостаточно, чтобы чувствовать себя основной фигурой в деле. Именно поэтому к барыге отправился он.

Товар Капрон сбагрил, срубил бабла. А через день, утром, за ним пришли. Вытащили из теплой постели, захомутали – и в «канарейку». Отвезли в ментовку, пару часов промариновали в «трюме», и на допрос.

– А что вы посоветуете, гражданин начальник? – неприязненно спросил Капрон.

– Я бы посоветовал во всем признаться. Пока я добрый.

– А если разозлитесь?

– Тогда худо. Знаешь, сколько у нас висяков? Мно-ого! И все на тебя повесим. Давай, рисуй, как квартиру брал, и я от тебя отстану. Настроение у меня сегодня хорошее. Свадьба у друга. А в понедельник на службу выйду – злой-презлой буду. Угадай, на ком злость срывать буду?

Капрон угадал с первого раза. На нем красноперый отыграется. А ведь от предъявы не отвертеться. Мусора повязали барыгу вместе с товаром. Через него и вышли на Капрона. Сброшенное им барахло привяжут к выставленной хате, тогда хана. А менты это сделают. Они хоть и козлы, но работают справно.

– Ладно, давайте бумагу, – обреченно махнул рукой Капрон.

Чистосердечное признание, как известно, смягчает вину. В теории, а иногда и на практике. К тому же покушался Капрон на частную, а не на государственную собственность. Еще одно смягчающее обстоятельство.

Он написал, как приметил квартиру, как вскрыл дверь, как проник внутрь. Все написал, только корешей своих не упомянул.

Опер читал признание с кислым видом.

– Врешь ты все, Стасов, не мог ты с гипсом на руке хату выставить, – покачал он головой. – Не хочешь подельщиков сдавать?

– Да не было никого, гражданин начальник. Я сам!

На этом Капрон будет стоять твердо. Западло корешей своих сдавать. Косяк на всю жизнь. Да и кража в составе группы – отягчающее обстоятельство. Так что по-любому нужно канать паровозом – брать всю вину на себя.

– Ну тебя к черту, Стасов. Сам так сам! Увести!

Разговор был закончен. Не было времени у ментов, чтобы возиться с ним. Спалившийся барыга сдал все коны – всех своих поставщиков. Не только один Капрон в их сети попался. Менты вязали братву снопами. Так что сейчас у них работы выше крыши.

Его определили в КПЗ. Суббота, воскресенье – выходной для ментов. Понедельник – на раскачку. А во вторник Капрону предъявили обвинение и этапом отправили в следственный изолятор.

Правильный пацан не должен бояться тюрьмы. Правильный пацан должен считать ее домом, знать про нее все, готовиться к житию-бытию в застенках. Такого пацана камерная братва будет держать за своего.

Капрону еще в прошлом году исполнилось восемнадцать лет. Поэтому его определили во взрослую камеру. Туда он вошел с таким видом, будто был убеленным сединами дяханом.

Смотрящий по хате – прожженный со всех сторон мазурик – опытным взглядом определил его статус. Подозвал к себе.

– Кого в этой жизни знаешь, пацан? – хриплым прокуренным голосом спросил он.

Капрон назвал имена четырех уважаемых жульманов из лукарской общины. Их всех он знал лично. И по меньшей мере двое из них могли подписаться за него – выставить его перед смотрящим в правильном свете.

– Хорошо... Правила наши знаешь? – продолжал смотрящий.

– Знаю. Три года на малолетке парился.

– Какой масти?

– Черной. Вешать сук, резать актив. Только так.

Ментов и красноповязочников Капрон ненавидел. Опять же, как подобает правильному воровскому пацану.

– Ну что ж, давай дерзай дальше, паря! – по-отцовски похлопал его по плечу смотрящий.

«Пропиской» Капрона унижать не стали – поскольку он не был первоходом. Смотрящий разослал малявы, чтобы узнать, тот ли он на самом деле, за кого себя выдает. Отзывы не заставили себя долго ждать. Воровской пацан, живет по закону, косяков нет.

Этап становления прошел без особых напрягов. Капрона приняли в блатованную семью. Косяков он не допускал, всегда держал нос по ветру, короче, все было путем.

Через полгода начался судебный процесс. Чистосердечное признание, покушение на частную собственность, статус вора-одиночки – все это привело к минимальному сроку наказания. Три года колонии. Но не общего, а строгого режима, поскольку он уже мотал срок на малолетке.

Вор-рецидивист – и это в каких-то восемнадцать лет. Что ни говори, а Капрону было чем гордиться.

* * *

За спиной с грохотом закрылась железная дверь, и Капрон оказался в темной камере штрафного изолятора.

В хате шесть шконок. И все пустые. За исключением одной – под крохотным окошком. Человек на ней какой-то лежит. Курит.

На дворе лето, тепло, а в камере холодно. И сыро так, что кости мокнут. А табачный дым создавал легкую иллюзию тепла.

Капрон бы и сам закурил. Но нет сигарет. «Рексы» все забрали. Ну да ладно, ему не привыкать – перетопчется как-нибудь.

Человек нехотя поднялся с койки. Закряхтел, закашлялся. Наконец спросил:

– Кто такой?

– Капрон погоняло.

– Кто крестил?

– Да еще на малолетке.

– Молодой, а уже по второму. Сюда за что откомандировали?

Сиделец снова закашлялся. Тяжелый кашель, надрывный. Чахоточный. Глаза привыкли к темноте. И Капрон мог уже видеть вывеску арестанта. Словно тесанные из камня надбровные дуги, глубоко вдавленные глаза, впалые щеки, нездоровый цвет лица. Точно, туберкулезник. Уж не спецом ли кум зачалил его именно в эту камеру.

– Да как всегда. На работу забил. ШИЗО – дом родной. Юбилей у меня. Десятый раз уже...

– Давно мотаешь?

– Да полгода уже будет... Еще столько же на крытом...

– Полгода здесь, и уже первый юбилей. Далеко пойдешь, пацан. Если мусора не сломают. Меня не сломали. Но сгноили. Недолго мне осталось. Знаешь, кто я такой?

– Врать не буду, не знаю.

– Молодой потому что. Клим я.

– Клим?!

От удивления в одном вихре с восторгом Капрон присел. Но тут же подорвался. Снова встал на ноги.

Клим – легенда воровского мира. Клим – вор в законе, смотрящий зоны.

Зона – красная. Краснотой как плесенью поросла со всех сторон. Бал здесь кумовья правят и козлы косячные. Не дают житья воровской братве. Для отрицалова – карцеры, штрафные изоляторы, строгий тюремный режим с голодной пайкой. Где это видано, чтобы смотрящий света белого не видел. В «трюме» как последнюю падлу гноят.

Да и самого Капрона со свету сживают. То карцер, то штрафной. И все потому, что намертво держится за воровской закон. Честный вор не должен работать. Он и не работает.

– Что, удивлен? – болезненно усмехнулся Клим.

– Да не то слово. К вам же никого не подселяют.

– В том-то и дело. Может, ты наседка?

– Гадом буду, нет!

– Да ладно, не менжуйся. Слышал я про тебя. Ты хоть и молодой, а слух про тебя уже ходит. Крепкий, говорят, пацан. Не гнется перед барином. Уважаю. Но все-таки объясни, как это тебя ко мне зачалили?

– Сам не знаю. Может, вертух что-то перепутал? Загужеванный он какой-то. Перегар такой, что я сам как забуханный.

– Ну, может, попкарь попутал. Ладно, коны набьем, узнаем.

Капрон задергался. Неужели Клим всерьез за наседку его принял? Вот облом...

– Да не, со мной все чисто... – начал было он, но осекся под гнетуще-пронизывающим взглядом.

– Я же сказал, коны наведем.

Вор тоже осекся, но под приступом жестокого кашля. Рядом с койкой стояло ведро. Туда он и харкал. Кровью. Да, похоже, ему в самом деле недолго осталось.

Климу нельзя было курить. Но он смолил, как паровоз. Прокашлялся, снова сунул в рот папиросу. Немного подумал и протянул один «смоляк» Капрону. И «чирки» подал.

– Благодарю!

Курить хотелось нещадно. Но он не торопился сунуть папиросу в рот. Неторопливо размял ее в руках, смял пальцами мундштук. И только затем подцепил ее губами. Прикурил, блаженно затянулся.

– Сам откуда будешь? – спросил Клим.

– Из Лукарска. Город такой под Москвой есть.

– Лукарск?! – подозрительно покосился на него вор.

– А что, знакомый город?! – занервничал Капрон.

– Да не то чтобы знакомый. Знакомая одна у меня там живет. Девчонка совсем.

Взгляд Клима смягчился и растекся как воск на жарком солнце. Или Капрону показалось, или на самом деле на глаза навернулись слезы. Как о чем-то родном и страшно драгоценном вспомнил. Знакомая, девчонка совсем. Уж не дочь ли? Законные воры должны быть свободным от семьи и от детей. Но в то же время они люди, и ничто человеческое им не чуждо. И сожительницы у них есть, и дети случаются.

– Лет ей сколько? – спросил Капрон.

– Шестнадцать уже исполнилось. Совсем девчонка. Мать умерла, отец в тюрьме. Тетка ее воспитывает. Марина ее зовут.

– Кого, тетку?

– Какую, к дьяволу, тетку? Дочку мою... Дочку... Ну, вот, проговорился... Старый стал, совсем плохой... Да ладно, кум это все равно знает. Да и братва, кому нужно, в курсах. Дочка у меня есть, последняя радость.

– Марина, значит.

– Марина. А ты что, ее знаешь? – встрепенулся вор.

– Да нет, откуда. Хотя...

– Что, хотя?

– Да прошлой весной у нас девчонка одна объявилась. Мать вроде бы умерла. Тетка ее откуда-то из-под Тамбова привезла. Марина зовут.

– Правильно, из-под Тамбова. Тетка забрала. Марина зовут. Так, погоди...

Клим полез под матрац в изголовье шконаря, достал оттуда фотографию. Показал Капрону. Ну, точно Маринка! Только на фото она совсем молодая. Лет двенадцать-тринадцать. Но те же черные глаза, темные волосы. Тот же проникающе-озорной взгляд.

– Она?

– Она.

Вот так номер! Маринка – дочь вора в законе! Охренеть не встать! А они с пацанами ее на посмешище выставили. Утку пустили, что всем колхозом драли. Если Клим об этом узнает – страшно подумать, что тогда будет.

– А чего так невесело? – пристально всматривался в него вор.

Он все видит. И лучше сознаться в малом, чем нажить большой геморрой.

– Так это, косяк за нами... – выдавил из себя Капрон.

– Та-ак! – угрожающе протянул Клим.

– Да нет, ничего такого! Это, не разобрались. Кнут накосячил. Увидел Марину. А она девка красивая, жуть! Ну, Кнут в непонятках был. Давай, говорит, забалуем. А она ему – давай! Мы так и припухли. А она – только сначала давай в стиры раскинем. Игру под очко предложила.

Вор смотрел на него круглыми глазами. Но Капрон старался не обращать на него внимания.

– Ну а мы повелись. Девка она хоть и молодая, но огонь! Я еще думаю, откуда она такая крутая. Короче, повезло ей. В «триньку» играли. Кнут трех тузов взял. А Марина три «девятки» ему предъявила. Повезло.

– Повезло?! А болтяру твоему Кнуту в одно место! Укатала его Марина. У нее по этой части талант. С ней по шансу играть нельзя. У нее восемь тузов в одной колоде. Я тебе, пацан, больше скажу. Она меня укатывала. Знаю, что кляуза у нее, но ничего не вижу. Не вижу, как карта из рукава к ней прыгает. Так-то вот! А ты – повезло! Опустили Кнута?

– Не, Марина его простила.

– А жаль. Надо было этого козла наказать. Забаловать он с Маринкой хотел. Что дальше было?

– Не знаю. Меня менты повязали. Мы хату выставили... Я своих кентов мусорам не сдал. Сам паровозом пошел. А они вслед за мной. Сами, без меня погорели. На бакланке. Черта одного замесили. Полпятилетки на рыло. По полгода, считай, уже отмотали. Через два года выйдут. Вместе со мной. Если барин меня не сожрет.

– Может, и сожрет... Марина меня не забывает. Письма шлет, грев. Дачки жирные, вот что плохо. Деньги, значит, водятся. А откуда деньги?

– Может, тетка дает?

– Нет, она с мужиком своим небогато живет. Говоришь, через два года на волю выйдешь?

– Ну, если не довесят.

– Ты уж постарайся, чтобы не довесили. Откинешься, езжай в свой Лукарск. За Маринкой присмотреть надо. Хотя какой с тебя присмотр? Такой же бродяга. А ей воровать нельзя. Не для того я ее растил, чтобы ее потом по этапам гоняли. Не для того. А ремеслу обучил... Да, неувязочка...

Клим хотел сказать что-то еще, но появился вертухай.

– Стасов, на выход!

Точно, нестыковочка вышла. Не в ту хату его запарили. В другую перевели. От Клима подальше.

* * *

В хату к смотрящему Капрона зачалили по недосмотру. Но ведь зачалили. Камера по винту – закрытая – а он там побывал. И с бродягой базар держал. А Клим, по ходу, словечко за него замолвил.

Да он бы и без воровского слова мог бы подняться. Как ни ломали его менты, а удержался он на ногах. В трюме гнил, но на работу так ни разу и не вышел.

После встречи с вором он еще десять раз побывал в ШИЗО. А там администрация в зоне сменилась. Передел сфер влияния, борьба за власть. Бардак, одним словом. Пошатнулась ментовская масть. Братва подняла голову – красноповязочников загнали в угол. Клим в этих делах играл первую скрипку. Разморозил зону. Но это была его лебединая песня. Умер бродяга. Менты сгноили, чахотка добила...

Капрону тоже досталось. К тому времени, когда на зоне установилась воровская власть, он и сам превратился в доходягу. Но затем оклемался. Братва поставила его смотрящим. Оказали доверие. Еще бы два-три года, и положенцем бы объявили. Но прозвенел звонок, и его с вещами выставили за ворота зоны.

Впрочем, рано или поздно он сюда вернется. Настоящие воры надолго на свободе не задерживаются. Рано или поздно Капрон станет вором в законе.

Через два дня он прибыл в Лукарск. Дома его встретили без особого восторга. Мать обняла для приличия, отец вяло пожал руку. Не рады они сыну-рецидивисту. Понять их можно. Перед людьми стыдно. Но самому Капрону стыдиться нечего. Он с честью прошел очередное испытание зоной. Поднялся в глазах братвы. И здесь, на воле, его будут уважать. Потому что он уже не «воровской пацан», а признанный «жулик».

Кнута и Анисима он нашел на блатованной хате на Пятом километре. Пьяные в дымину. Рожи красные, глаза воспаленные. Телки размалеванные к ним жмутся.

– Капрон!!! – как резаный заорал Кнут.

Он был голый по пояс, на голой груди «синяк» – одномачтовый парусник. По второму разу сядет – вторая мачта появится. На плече длинноволосая фурия с обнаженной грудью. Раньше ничего такого у него не было. Видать, на зоне облагородили.

– Братан, ты хоть бы маляву скинул, что приезжаешь! – заголосил Анисим. – С приездом, братуха!

Девки смотрели на Капрона молча, но с интересом.

– Гудим? – спросил он.

– Да уже не помним, какой день, – ощерился Кнут. – Как Анисим откинулся, так и гудим. А я раньше на целый месяц отмотался. Одному скучно было, с пацаном одним скентовался. Это его хата. Он за бухлом дернул, скоро будет.

– А это что такое? – Капрон показал на голую бабу на его плече. – Месть за измену? Мстить кому собираешься?

– А хрен его знает кому. Кому-нибудь. Может, Маринке!

– Маринке?! – нахмурился Капрон. – Ты чо, с катушек съехал? Она чо, рога тебе ставила?

– Ну да. Я ж ее первый надыбал. А кто первым ей вставил, а? Ты и вставил. Получается, изменила.

– Не было ничего, понял?

– Как это не было? – вытянулся в лице Кнут. – Так чо, получается, я первым был...

– Гонишь ты! – хохотнул Анисим. – И у тебя, братан, ничего не было! Не было Маринки за гаражами. Капрон прикололся, типа, там ее оставил. А ее не было. Кружева ты нам наплел. Не было у тебя ничего.

– А у тебя?

– Да я чо, лысый! Тоже чепуху скинул. И у меня ничего не было. Ха! Во байда была, пацаны! Прикололись, да!

Капрон чувствовал себя полным идиотом. Ушла Марина от него, чтобы затем вернуться и отдаться Кнуту. Надо же было в такой бред поверить. Маринка не шлюха. Она всего лишь динамо. Манит, зазывает, а в руки не дается. В общем-то он предполагал, что Кнут и Анисим заливали. Но червь сомнения грыз душу все последние три года.

– Так это ж еще обидней, братва! – пьяно возмутился Кнут. – Нам она не давала. А каким-то козлам дает.

– Каким козлам? – недовольно покосился на него Капрон.

– Так это, помните, хорь был на «шохе». Увез, привез. Она чо, в крестики-нолики, бля, с ним играла?

– Не было с ним ничего, – покачал головой Капрон. – Она его на нож чуть не поставила. Сама говорила.

– Она?! На нож?! – загоготал Кнут. – Ну ты хохмач, в натуре!

– Я тебя насмешил?! А когда тебя на очко ставили, тебе тоже смешно было?

– Не, тогда не смешно было. Потом смешно стало. Маху вы тогда, пацаны, дали. Кореша под бабу подставили. Под какую-то жучку. Простила она меня, ха! Да она сама очканулась! Робик, он жулик правильный, он бы меня портить не стал. У него все по понятиям. А баба, она сама по себе вне нашего закона.

– Значит, Робик по понятиям живет. А мы так себе, да? – возмутился Капрон.

– Кнут, ты, братуха, не прав! – встрял в разговор Анисим. – И ты, братан, чего быкуешь? Ханку жрать нужно, встречу обмывать, а он из-за какой-то мочалки кипишует.

– Из-за мочалки?! – вместо того чтобы успокоиться, еще больше завелся Капрон.

– А чо, ты думаешь, она пай-девочка? Мочалится баба. Сам лично видел, как ее на новой «Волге» к дому подвозили. Клевая телка, не вопрос. Вся в фильдеперсах. Но ведь стелет кому-то.

– Разбор сначала надо сделать, а потом уже ярлыки клеить.

– Да какой там разбор! – отмахнулся Кнут. – Шалавая она.

– Шалавым ты был бы, если бы она твое очко не закрыла!

– Капрон, я чет тебя не пойму! Ты чо, бочку на меня катишь? Я же тебе сказал, никто бы меня не тронул. Еще бы и вас на правилку поставили.

– На правилку бы ты сам попал. На киче. Робик бы тебя не тронул. А Клим бы тебя достал.

– Клим?! Кто такой Клим?

– Бродяга знатный.

– А-а, что-то слыхал. Он-то здесь при чем?

– А то, что Маринка – его дочь.

– Дочь?! – очумело протянул Кнут.

– Она копилку свою на кон ставила. А ты свое очко. Ты бы ее сделал, если бы укатал ее. И тебя бы сделали, если бы она с тебя долг не списала. Поверь, Клим бы с тебя спросил. А у него руки длинные. Были.

– Почему были?

– Потому что нет его больше. Чахотка сожрала.

– Да, дела! – почесал затылок Кнут. – А я еще думал, зубастая баба, откуда такая. А оно вот что. Давай выпьем. Это, за упокой Клима. Ну и за нашу встречу тоже! Расслабься, братан, все ништяк!

Капрон расслабился не по-детски. Плеснул под жабры так, что к ночи на ногах едва держался. В конце концов его свалила в койку пышногрудая бареха. Девка сама довела его до кондиции, сама накрутилась на вертел. Хотел бы Капрон, чтобы на ее месте оказалась Маринка. Но даже в пьяном бреду она казалась такой недоступной.

Глава 5

«Россия», «Космос» и «Континенталь»... Все как в той песне. Марина обожала рестораны, обожала мужское общество и пьяное веселье. Но путаной она не была. И как рыбу, ее к столу не подавали. Если она и подавалась, то только сама. Но далеко не всем удавалось съесть ее целиком.

Сегодня она ужинала в «Праге». С богатым папиком-цеховиком. Мужик две недели крутил вола вокруг нее. По кабакам шикарным возил. И только сегодня он смог заманить ее к себе на хату.

Квартира у него навороченная. Антиквариат, мебель забугорная, техника японская.

– Ну и как тебе у меня, нравится, Мариночка? – восторженно спросил он.

Павлик откровенно тащился от самого себя.

– Неплохо.

Но Марина и не собиралась впадать в телячий экстаз.

– Неплохо? Да у меня все в шоколаде!

– В шоколаде?! Странно, вроде бы не воняет.

– Не понял!

– Вот если не понимаешь, то никогда не говори про шоколад. А то подумают, что у тебя все в говне. Да, не шаришь ты по фене, Павлик. А то бы знал, что такое шоколад.

– А ты что, ботаешь? – растерянно посмотрел на нее мужик.

– Да, но только когда очень-очень пьяная. А я редко напиваюсь, Павлик. Очень редко. Ты зачем меня к себе привез? Трахнуть хочешь?

– А можно?

– Ну, конечно, можно! Такому мужчине, да нельзя! Павлик, да я твоя навеки! Но, извини, только не с сегодняшнего дня.

– А с какого?

– С первого дня после нашей свадьбы! Я буду такая счастливая, что исполню любое твое желание.

– Погоди, какая свадьба? – опешил кавалер. – Разговора же не было.

– Да? А я так надеялась, что ты возьмешь меня замуж, – обиженно надулась Марина.

– Но ты же знаешь, у меня есть жена.

– И где она? На курорте, хахалей развлекает?

– Да кто на нее позарится?

– Не любишь ты свою жену. А меня-то хоть любишь?

– Тебя люблю.

– Тогда женись!

– А без этого нельзя?

– Можно, но не всем.

– Марина, ты очень плохо себя ведешь.

– И в чем, разрешите узнать, это выражается?

– Ты с Парцелем крутила, с Игнатовским. И все они в восторге. Говорят, что в постели ты настоящая королева.

– Ты можешь сказать им то же самое. Я не обижусь.

– Чтобы это сказать, я должен в этом убедиться.

– А я тебе расскажу, как это может быть. Ты нежно берешь меня за грудь. – Марина взяла Павлика за руку, приложила ее к своей груди.

Голос у нее томный, волнующий.

– Я млею, я вся горю! Ты медленно снимаешь с меня кофточку. Лифчика нет. Трусиков тоже... – Она отшвырнула от себя мужскую руку. Но усилила страстную энергию голоса. – Я лежу перед тобой голая. Каждая клеточка моего тела трепещет в ожидании чуда... Павлик, ты такой мужчина!.. Ты такой сильный... Я не могу... Я больше не могу!.. Все!.. Знал бы ты, как мне было хорошо... Я бы осталась у тебя до утра. Но мне уже пора. Я одеваюсь. И ухожу...

– Но ты же даже не раздевалась! – Павлик задыхался под тяжестью нахлынувших чувств.

– Да? Может быть... Но то, что я ухожу, в этом ты не сомневайся! Извини, мне пора! До новых встреч!

Павлик нагнал ее в коридоре. Схватил за плечи, прижал к стене. Глаза горят, морда красная, на губах пена...

– Ты что, издеваешься? Я тебя кормил, я тебя поил! И что, все зря?

– Хочешь, я тебя поцелую? – мило улыбнулась она.

– Хочу! Становись на колени, сука, и целуй!

– Павлик, ты шутишь! Я же не француженка, чтобы так извращаться. Я русская баба. В горящую избу войти? Пожалуйста! Я уже здесь. Коня на скаку остановить? Без проблем. Но предупреждаю, коню будет больно.

– Какому коню-ю-ю? У-йе-е!

Павлик схватился руками за отбитые коки и медленно опустился на колени.

– А у меня целовать совсем не обязательно! – хихикнула Марина.

Она ловко расправилась с дверными замками. И была такова.

Ну не виновата она, что у нее не все ладно по женской части. Флирт она обожает. Нравится, когда интересные мужчины целуют ее и обнимают. Под настроение она и раздеться может. Тело-то у нее роскошное, а красоту скрывать преступно. Перед одним счастливчиком даже ноги раздвинула. Девственность ему свою отдала. Но ложилась под него без особого желания. И удовольствия никакого не получила – ни в первый раз, ни в следующий. Ну не чешется у нее, хоть плачь! Медицина эту болезнь называет фригидностью. Говорят, что беде может помочь только любовь. Но нет любви. Есть только безумная карусель, которая на свой страх и риск крутит Марина. Она и сама безумная. Но ничего не может с собой поделать.

Такси с шашечками она остановила одним движением руки. Мужик за рулем доставлял по адресу пассажира. И не должен был останавливаться. Но как устоять перед эффектной красоткой в модном облегающем платье?

– Куда едем? – игриво посмотрел на нее таксист.

Похоже, он принял ее за проститутку. Но Марина так посмотрела на него, что похабные мысли тут же вылетели из его головы. Она знала, когда и для кого казаться мягкой пушистой кошечкой, а для кого хищной опасной пантерой.

– В Лукарск.

– Это не по пути, – буркнул водитель.

– А если по двойному счетчику?

– Тогда поехали.

Сначала он отвез пассажира, а затем доставил ее в Лукарск. По двойной цене. Марина расплатилась с ним сполна.

Денег у нее хватало. Но состоятельные ухажеры здесь ни при чем. Нет-нет да выходила она на свободную охоту за чужими кошельками. Это же плохо, когда в собственном кармане бегают одни только тараканы. Золотой телец там должен жить. Но воровским промыслом она не злоупотребляла. Боялась попасть в поле зрения милиции. Да и не так уж весело это, кошельки таскать. Да и с мужиками волынку крутить тоже надоело. Душа требовала большого дела. Какого именно – Марина еще не знала.

Лето. День долгий. Полночь через час, а на улице еще светло.

– Марина! – услышала она мужской голос.

Оглянулась, увидела Капрона. Сколько лет, сколько зим... Изменился он. Не то чтобы возмужал. Но заматерел. Прикид у него не фонтан, да и помятый, как будто на нем кто-то выспался. Походка твердая, уверенная, взгляд не злой, но жесткий и властный.

– Тебе чего? – неприязненно спросила Марина.

Она привыкла, что мужчины, по рукам которых она ходила, рассказывают про нее небылицы. И даже не обижалась. Но Капрон другое дело. Она к нему, можно сказать, серьезно относилась. Хотя он этого и не заслуживал. И она даже боль испытала, когда с его подачи какая-то Снегурка плюнула ей в лицо. Такое не забывается.

– Да вот, посмотреть на тебя хотел.

– Посмотрел? А теперь гуляй вальсом.

– Марин, ты это, извини меня, – повинился Капрон. – Глупо все вышло.

– Что глупо вышло? То, что вы втроем со мной были, по очереди? Так ты не извиняйся. Ты здесь ни при чем. Со мной только Кнут был и Анисим. А ты в пролете!

– Язва ты. Не было ничего.

– Знаешь, есть просто уважаемые товарищи, а есть глубокоуважаемые. У одних маленькие, а у других большие – глубоко достают. Так вот, у вас большие. Языки... Метете метлами, как бакланы дешевые.

– Я не баклан, Марина. Я жулик.

– Сейчас захлопаю в ладоши!

– Марин, я на зоне был.

– Ой, уже уписалась. От восторга.

– Вместе с твоим батей.

– С моим батей, ха! С моим батей?! Ты что, на понт меня берешь?

– Да нет, реально с твоим батей встречался. Он мне про тебя рассказывал.

– Тебе, про меня?! А кто ты такой, чтобы он тебе про меня рассказывал?

– Да вышло так. Спросил, откуда я. В общем, завертелось. Марин, твой батя был настоящим вором...

– Почему был?

– Ну, в нашей памяти он и сейчас вором остается.

– В вашей памяти?! Ша! Ты чо несешь? В какой памяти? Он что, умер?

– А разве нет? Э-э, так ты что, не в курсах? – сошел с лица Капрон.

И Марине стало не по себе. Как будто в груди что-то лопнуло и растеклось по крови замораживающим холодом.

Каким бы ни был ее отец, она любила его. Так же, как и мать. Ни матери нет, ни отца. Больно...

– Извини, я думал, ты знаешь. Полгода прошло.

– Никто не сообщил. Он перестал писать. Я думала, его куда-то перевели. А оно вот как. Умер...

– Туберкулез. Надо бы помянуть батю твоего...

– Да, надо бы, – кивнула она.

– Можно в кабак сходить.

– Да, наверное... Только не сегодня... Давай завтра... Извини...

Марина рассеянно помахала Капрону рукой на прощание. И, спотыкаясь, побрела к дому.

С порога нарвалась на тетушку. Настроение у той самое решительное.

– Марина, нам нужно поговорить!

– Может, завтра... Плохо мне...

– Ты не беременна? – с плохо скрытым сарказмом спросила тетка.

– Слишком грешна я для непорочного зачатия.

– При чем здесь непорочное зачатие?

– Притом... Короче, я не беременна. И венерических заболеваний не имею. Да, с мужчинами гуляю. Но держу их на коротком поводке. Пока получается...

– Марина, да о тебе весь двор говорит! Пальцем показывают.

– Показывают, – кивнула она. – Вона, глядите, шалава пошла. А мне поровну, что про меня говорят.

– А я со стыда готова сгореть, когда мне про тебя говорят...

– Потому что я на виду, потому и говорят. А с глаз долой – с языка вон. Я квартиру сниму, отдельно жить буду. Решено.

– Как это отдельно?! – опешила тетушка.

– Я уже совершеннолетняя. Деньги есть.

– Откуда у тебя деньги?

– Я же тебе говорила, ко мне сватается директор одного очень крупного универмага. Одевает, на карманные расходы дает. А я ему не даю... Кто мне поверит?! А мне все равно, верят мне или нет. Лишь бы я сама себе верила.

– Марина, остановись. Ни до чего хорошего тебя твои «женихи» не доведут.

– Я понимаю тебя, тетя. Соседи пальцами на меня тыкают. Тебе стыдно. Но я перееду.

– Марина, так нельзя. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Непутевая ты. Такая же, как твой отец. Как твоя мать. Но я тебя люблю. Как дочь ты мне...

– А ты мне как мать...

Марина не выдержала. Дала волю чувствам. Всхлипнула, подошла к тетке, обняла ее.

– Отец умер, – сквозь слезы сказала она.

И разрыдалась.

* * *

А утром она отправилась в Лукарск... Тетка у нее хоть и вредная, но хорошая. Но жить им лучше по отдельности. Но поблизости друг от друга.

Лукарск – не Москва и не Ленинград. Но новый микрорайон, где Марина нашла квартиру, поразительно напоминал многоэтажные застройки из «Иронии судьбы...». Типовые дома, рынки, магазины...

Квартира двухкомнатная. С мебелью. Хозяева на пять лет на Север завербовались. Семьдесят рублей в месяц, и за год вперед. Марина такие деньги за час-два могла заработать, если охота удачная.

Она могла бы жить и в Москве. «Добрые дяденьки» предлагали ей съемные квартиры. Как уж бы! Не будет она ни от кого зависеть! Никогда! Мурка гуляет сама по себе.

* * *

Трель электрического соловья из прихожей действовала на нервы. Марина накрыла голову подушкой, чтобы не слышать ее. Но из этого ничего не вышло. Пришлось подниматься, идти в прихожую.

Она поднялась с постели, набросила халат, запахнулась, сунула ноги в тапочки. По пути оправила рукой растрепанные за ночь волосы. Глянула на часы. Половина шестого вечера. Что называется, прилегла отдохнуть после обеда на пять минут.

Прежде чем открыть дверь, глянула в глазок. Капрон. «Твою мать!»

Он производил гораздо более приятное впечатление, чем в прошлый раз. Тогда он выглядел как бродяга в плохом смысле этого слова. А сейчас прилизанный, гладко выбрит, спрыснут одеколоном, рубаха с коротким рукавом, черные брюки – все с иголочки, отутюженное. И туфли тоже новые – похоже, импортные, из натуральной кожи. Уж не кассу ли сорвал жулик? Впрочем, это его проблемы. И уж не Марине его судить.

– Как ты меня нашел? – спросила она, не без интереса рассматривая его.

– От меня не скроешься!

Он уверенно переступил через порог. Движения четкие, энергичные.

– Нужен ты мне, чтобы от тебя скрываться.

– Не нужен? – ничуть не смутился он.

– Нужен. Диван хочу передвинуть. Поможешь?

– Если хорошо попросишь.

– И попрошу.

Она легонько прижалась к нему бедром, обвила рукой его шею и поцеловала в щеку. Одеколон дешевый, но сквозь него пробивался терпкий запах сильного мужчины. Приятное ощущение. Даже чуточку возбуждающее.

Капрон не растерялся. Ухватил ее за талию, чтобы крепче прижать к себе. Но не учел того, что Марина умела превращаться в змею. Ядовито шикнула на него и змейкой выскользнула из его рук.

– Хорошего понемногу.

– Нельзя так. Ты могла разбудить во мне зверя.

– И что бы ты тогда сделал? Рассказал бы своим корешкам, как мы весело с тобой кувыркались?