Текст книги "Томится душенька на зоне"

Автор книги: Владимир Колычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Это неправда!.. Он сказал, что заплатил вам…

– Заплатил?! Да у него шаром в кармане покати!

– Вы все врете!

Она не верила паскудному лейтенанту, но в ее голосе уже звучало сомнение. Она хорошо знала Никиту. Может, он и неплохой парень, но в его душе всегда билась авантюрная жилка. Он любил экспериментировать – с уличной толпой, со случайными девушками. И до нее самой добрался, тогда, у себя дома, когда довел ее до точки кипения, чтобы доказать себе, как легко ее совратить…

– Да нет, не вру… Если бы врал, я бы сказал, что Никита тебя проспорил… А ведь я ему предлагал и на тебя поспорить. Если у него выгорит с тобой, то, значит, ты моя…

– Он не мог на меня спорить, – она потрясенно мотнула головой.

– Нет, он на тебя спорил, но не проспорил. То есть, поимел тебя, чем спас свою шкуру. Но сказал, что если я хочу тебя, то сам должен был с тобой договариваться…

– Да он бы тебе морду набил!

Евгения вспомнила, за что Никита попал за решетку. За то, что за нее вступился… Да, он бы не стал расплачиваться ею. Не пошел бы на это. Но ведь он действительно мог договориться с лейтенантом на спор. Без денег, но на спор. Возможно, это была хитрость с его стороны, чтобы пробиться к ней… Но все равно подло… А может, все-таки офицер врет? Но почему же тогда он не соврал ей, что Никита ее проспорил и теперь он может с ней спать?..

– Мне морду набить? – вскинув голову, мерзко ухмыльнулся надсмотрщик. – Да мы б его потом насмерть забуцкали. Он это знает, он жить хочет… Нет, он мне в морду не дал. И права на тебя не дал… Но разрешил подсматривать за вами. Я же видел, как ты одеяло на себя натягивала, а он стягивал, чтобы все было видно…

И это походило на правду. Она помнила, как Никита срывал с нее одеяло…

Евгения уронила голову на грудь, сокрушенно обхватила ее руками. И лейтенант тут же подсел к ней, легонько провел ладонью по спине. Ей стало противно, но почему-то лень было стряхивать с себя его руку.

– Он сказал, что я могу с тобой, если ты захочешь…

– Мне плевать, что он сказал.

– Вот и я думаю, какие права может иметь на тебя этот проходимец… Мне тоже наплевать, разрешает он или нет… Ты же хочешь меня.

– Нет.

– А я хочу… Ты с ним так зажигала, что и мне захотелось…

– У нас и раньше было… У нас любовь… была…

– Не знаю, он не говорил. Он сказал, что все бабы шлюхи. А ты тем более… Сказал, что баб у него валом было. Сказал, что и тебя на раз-два раскрутит, если ты за блуд здесь… Мы же знаем, за что ты здесь. Будь умницей, не зли меня… Ведь мне же обидно, всем даешь, а милицией брезгуешь. А ведь от нас зависит, как тебе дальше жить… Давай так, ты мне, а я завтра тебе кого-нибудь из уголовничков приведу, если ты их так любишь…

– Отстань!

Евгения перебралась на свой топчан. Но лейтенант тут же подсел к ней.

– Извини, я не хотел тебя обидеть…

И снова его рука поползла по ее спине.

– Уйди! – потребовала она.

– Может, я чем-то могу тебе помочь?..

– Чем ты можешь мне помочь?

– За что ты здесь?

– Как будто ты не знаешь…

– Ну, может, тебя оговорили… Ты не бойся меня, можешь по имени обращаться. Меня Саша зовут…

– Да, меня оговорили… Меня изнасиловали сынки богатых родителей. Но меня же и сделали крайней.

– Так бывает… Хочешь, я поговорю со следователем? Скажу, что ты ни в чем не виновата. Мы же коллеги, он мне поверит… И с этими сынками поговорю…

Евгения задумалась. А ведь если Адамом всерьез и с пристрастием займутся представители закона, возможно, он дрогнет и повернет назад. И на следователя перестанет давить. Тогда ее уголовное дело развалится само по себе… Погруженная в раздумья, она не сразу поняла, что лейтенант уже запустил руку под ее олимпийку, его пальцы забрались на самую вершину правой груди…

– Ты что вытворяешь, гад?

Она попыталась пересесть, но лейтенант схватил ее двумя руками за талию, притянул к себе, повалил на топчан.

– Ну, чем я хуже, чем этот молодой козел! – спросил он, стягивая с нее штаны.

– Пусти!

– Молчи, тварь!

Одной рукой он закрыл ей рот, другой продолжил снимать с нее одежду. Но ему не хватило сил и сноровки, чтобы справиться с Евгенией.

Никита считал, что все бабы шлюхи. Но и она теперь точно знала, что все мужики – похотливые козлы. И она больше никогда и никому не позволит втаптывать себя в грязь. Злость и отчаяние вызвали прилив сил. Извернувшись, она пальцами ткнула насильника в глаза, да с такой силой, что он взвыл от боли…

* * *

Следователь Рыбин не скрывал своего торжества. Похоже, он и сам осознавал, что слишком уж слабо прижал ее к стенке статьей о развратных действиях. А у него заказ от господ Потаповых; чтобы отработать свои деньги, ему нужно было посадить ее всерьез и надолго. А тут такая удача…

– Да, крепко вы влипли, Евгения Павловна, – мысленно потирая руки, сказал он. – Статья сто восьмая, умышленное телесное повреждение, повлекшее за собой потерю зрения. Лишение свободы на срок до восьми лет. Да, в вашем случае присутствуют отягчающие обстоятельства. Вы причинили телесное повреждение лицу в связи с выполнением им служебного долга…

– Не знала я, что насилие над заключенными есть выполнение служебного долга, – презрительно усмехнулась она.

– Ну, право же, сколько можно прикидываться невинной овечкой. Все вас насилуют, ну просто спасу нет… Скажите, я вас домогаюсь?

– Вы – нет.

– И другие – тоже нет. Вы сами источник непотребства. А лейтенант Середа исполнял свои служебные обязанности. Находясь на дежурстве, осматривал камеры. Зашел к вам, вы на него набросились…

– Я написала жалобу, я требую приложить ее к делу!

Она могла бы написать и заявление с требованием привлечь насильника к ответственности. Но тогда бы ей снова пришлось подвергнуться унизительной процедуре в лаборатории судебной экспертизы. К тому же после сравнительного анализа Середа выпал бы из списка подозреваемых в изнасиловании. Он бы сам и показал на Никиту. Повинился бы в том, что подпустил его к заключенной, но сам бы и обвинил его в половом контакте с ней… Никиту не жаль, но Евгения не хотела в очередной раз попасть впросак. Поэтому всего лишь написала жалобу на имя милицейского начальника.

– Обязательно приложим. К новому уголовному делу по факту причинения тяжких телесных повреждений, которым будет заниматься ваш покорный слуга…

– Вы слуга дьявола. Сколько заплатили вам Потаповы?

– Завтра вам будет предъявлено новое обвинение, и завтра же вы отправитесь в следственный изолятор, – злорадствуя, сказал Рыбин. – Засиделись вы здесь, Евгения Павловна. Пора проветрить вам мозги, а то какая-то чертовщина у вас в голове… Не смею вас задерживать!

Ее сопроводили в камеру, но недолго она пребывала в одиночестве. Бодро щелкнул замок, но дверь открывалась медленно, как будто неуверенно. В камеру с повинной головой зашел лейтенант Середа. Он был в штатском и в солнцезащитных очках, чтобы скрыть марлевую накладку на левом глазу.

Евгения разволновалась, но вовсе не от страха. Она не боялась этого человека, но, как ни крути, от него зависела ее дальнейшая судьба.

– Мне с тобой поговорить надо, – усмиренно сказал он.

– Говори… Что с глазом?

– Да ничего, ушиб, но видеть буду.

– Сам во всем виноват.

– Ну, если по совести, то да.

– А если без совести?

– Ты это, извини меня, был не прав, все такое…

– Тебе от этого станет легче?

– Да, я же знаю, что сам виноват… Я уже объяснительную написал, что ты во сне на меня набросилась. Кошмар тебе какой-то приснился, вот ты и сорвалась…

– Кошмар… Кошмар в том, что на меня новое дело завели…

– Забудь: не будет ничего.

– Ты это серьезно?

– А ты думала, у меня совести нет?.. Есть у меня совесть… В общем, считай, что ничего не было…

– Спасибо тебе… Спасибо вам, – из благодарности к нему поправилась она.

– Ну, пойду я, – смущенно улыбнулся лейтенант и повернулся к двери.

– Да… Постойте!

Если он раскаивался в своем поведении, значит, он должен был признаться в том, что оговорил Никиту.

Евгения уже пыталась получить у Никиты объяснения, но на следующий день после ночного инцидента его перевели в следственный изолятор. И ее должны были этапировать в тюрьму вместе с ним, но на время предварительного расследования она была оставлена здесь.

– А это правда, что Никита спорил на меня?

– Никита? Спорил? – как будто удивился Середа.

Евгения уже было решила, что сейчас он покаянно улыбнется и скажет, что все это вранье.

– Да, спорил… Сказал, что в два счета с тобой… А чтобы отблагодарить, разрешил подсматривать… Не веришь? Не надо. Что было, то и сказал…

Лейтенант ушел, а Евгения обессиленно опустилась на топчан. Последние сомнения отпали – Никита действительно сволочь…

Глава 7

«Именем Российской Федерации… Районный суд… Приговорил: Володарцеву Евгению Павловну признать виновной в совершении преступления, предусмотренного статьей 120 УК РФ…»

Судья зачитывал текст приговора сухим, казенно-беспристрастным голосом. Казалось, он и сам не верил в то, что ему приходилось сейчас озвучивать. Да и как можно было поверить в то, что скромная девушка в длинном платье до пят и с платком на голове способна была совратить трех здоровенных лбов, нагло ухмыляющихся и бесцеремонно жующих жвачку в зале суда. И вообще, было удивительно, как это шитое белыми нитками дело не развалилось на стадии расследования, как могли начать судебный процесс…

Но дело дошло до суда. И судья уже принял решение. Евгения слушала его, но смотрела на своего заклятого врага, который, казалось, ничуть не сомневался в том, что ей светит зона. Адам стремился к тому, чтобы уничтожить ее, похоронить за колючей проволокой, но его усилия окажутся напрасными.

Евгения ничуть не удивилась, когда судья определил меру наказания.

«…и назначить ей наказание в виде лишения свободы сроком на три года…»

Даже сам Рыбин соглашался с тем, что наказание будет условным. И адвокат был на все сто процентов уверен в том, что судья постановит считать наказание условным с испытательным сроком. Два месяца держали ее в женском блоке Бутырской тюрьмы. Судья должен понимать, что это и без того чрезмерное наказание за то, чего она не совершала. Он прекрасно понимает, что Евгения стала жертвой обстоятельств… Все знают, что приговор будет условным…

«…сроком на три года с отбыванием наказания в колонии общего режима…»

Евгения почувствовала, как тряхнуло ее изнутри. Перед глазами все поплыло, тело вдруг онемело. При вынесении условного наказания не указывается, в какой колонии придется отбывать срок… Но, может, это какая-то ошибка. Судья обязательно добавит, что приговор считать условным…

«…Приговор может быть обжалован в кассационном порядке в срок…»

У Евгении закружилась голова, к горлу подступила тошнота. Но все же она успела увидеть злорадную ухмылку на лице Адама. Он точно знал, что пощады не будет… Три года… Три года в колонии общего режима… За преступление, которого она не совершала…

В себя она пришла, когда судья закончил зачитывать приговор. Рыбин ликовал, адвокат, пряча глаза, торопливо смахивал в портфель бумаги со стола.

– Я ни в чем не виновата! – в отчаянии взревела Евгения.

Но только родители смотрели на нее в паническом непонимании. И еще Катя схватилась за голову, сокрушаясь вместе с ними. А ее подружки по училищу отводили глаза в сторону. Если раньше они сомневались в том, что Евгения виновна в совращении несовершеннолетнего ублюдка, то сейчас, похоже, они были убеждены в ее порочности… Какой ужас!..

Из зала суда Евгению вывели под конвоем, поместили в тесную камеру, откуда ее должен был забрать автозак. Она возвращается в тюрьму, впереди ее ждет ад…

– А мне уже больше восемнадцати лет, – похабно ей подмигнув, сказал веселый солдатик внутренних войск. – За меня тебе ничего не будет… Может, крутнем кино? И мне хорошо, и тебе не скучать…

– Васек, а чего ты про себя? – возмущенно спросил его напарник, рослый детина с большим родимым пятном на подбородке. – Я тоже хочу.

– Занимай очередь, после меня. И у двери встань…

Камера находилась в сумрачном коридоре у рабочего выхода. Проходящие мимо люди могли видеть, что происходит за дверью, сваренной из железных прутьев. Солдатику свидетели были не нужны, поэтому он и попросил своего сотоварища заслонить дверь своим могучим телом. А сам зашел в камеру с уверенностью, что ему не откажут. А как он мог сомневаться в том, что Евгения шлюха, после того как ее признали виновной в разврате…

– Если понравится, дам пачку сигарет…

Она сидела на скамейке, а он встал перед ней, расстегнул ширинку.

Кое в чем Рыбин сдержал свое слово. Два месяца тюремного заключения она провела в спокойной камере с порядочными арестантками. Ее не били, не унижали, но все равно, чтобы чувствовать себя комфортно, нужно было обладать определенной выдержкой и силой воли. Тюрьма не любит нытиков и хлюпиков; в тюрьме человек должен уметь постоять за себя, и для этого вовсе не обязательно быть суперменшей, достаточно владеть собой и обстановкой. Загрубела Евгения в тюрьме, зачерствела, она могла быть жесткой, а порою становилась просто жестокой. И лицо она умела держать, спасибо театральному опыту, и хитрить-лукавить тоже научилась.

– Мне больше нравятся сигары, – туманно улыбнулась она.

– Так это всегда пожалуйста…

Напрасно расчехлился солдатик, напрасно расслабился. Длинная шпилька по самый изгиб вошла в напряженный канал.

– Твою мать!

Похабник с ревом выскочил из камеры.

– Ты что творишь, сука? – заорал на нее второй солдат.

Будь у него автомат, он бы направил его на Евгению – настолько он был ошеломлен происшедшим.

– Запрещенные предметы сдаю, причем добровольно, – мило улыбнулась она. – И не надо на меня кричать, ты же человек, а не животное… Скажи, у тебя девушка есть?

– Ну, есть.

– И у меня парень есть, он сейчас в Морфлоте служит… Твою девушку так же могут подставить, как меня. И какой-то наглец может сунуть ей свое дерьмо под нос… Скажи, тебе это понравится?

– Нет.

Ее ласково-увещевающий тон еще больше ошарашил парня. И он даже оттолкнул своего напарника, успевшего избавиться от шпильки и натянуть штаны.

– Да уйди ты, урод!

Евгения была спасена. И все потому, что не растерялась и смогла справиться с ситуацией. Надо уметь располагать к себе людей, тогда и жить станет легче. Надо всегда держать нос по ветру, тогда ничего страшного не случится…

* * *

Вероника изображала возмущение, но в душе она конечно же была рада его появлению. Отец у Адама старый, а сам он молод и полон сил, в том числе и половых. К тому же он был пьян, а хмель, как известно, утраивает мужскую мощь… С друзьями выпил, на радостях. Подлая Женька хотела посадить их за изнасилование. Ха-ха! На кого ментов натравить хотела! За что боролась, на то и напоролась…

– А если Игорь Соломонович приедет? – прикрыв ладошками порозовевшие щечки, спросила она.

– Не приедет, я точно знаю…

Отец сейчас находился за городом, в элитном пансионате, обхаживал важную комиссию.

– А если Коля зайдет? – не унималась она.

– Не зайдет…

Телохранитель Коля был с отцом. Он только что звонил от его имени, интересовался его состоянием. И про отца пару слов сказал. В загуле батя: банька, водочка, шашлычки, ну и, конечно, девочки… Нет, не поедет отец к своей любовнице, исключено. И Коля не нагрянет. А если вдруг, то с ним все на мази. Не выдаст его Колян. Нет ему смысла ссорить его с отцом: мужик с обеих рук кормится. А деньги он любит, потому и дальше будет как тот ласковый телок у двух маток сосать… Да и Вероника такая же. Понимает, что ее «дорогой и любимый» Игорь Соломонович может променять ее на очередную красотку, поэтому всерьез рассматривает Адама как запасной вариант. Но на войне, как известно, в бой бросают и резервные полки. Потому он здесь, на тайной квартире, которую снимает для своей любовницы отец.

Вероника такая сочная, ароматная, под халатом из прозрачного шелка ничего нет…

– А с чего это Колян может к тебе зайти? – подозрительно сощурился он.

– Ну, мало ли что. Твой отец иногда присылает его, чтобы он посмотрел, одна я или нет…

– А в постель к тебе не заглядывает?

– Да нет, с этим строго…

– Что, в ванной запираетесь?

– Ты так не шути, не надо…

– А как надо? Так?

Адам вплотную приблизился к ней, обвил рукой талию.

– Может, лучше не надо? – неуверенно спросила она, лишь слегка обозначив отступательное движение.

– Надо… Жизнь продолжается…

– Так говорят, когда что-то заканчивается. А насколько я знаю, с твоим отцом все в порядке.

– С ним все в порядке, – ухмыльнувшись, кивнул Адам. – А для одной сучки все закончилось… Три года общего режима.

– Это ты про ту девушку?..

– Да, про ту шлюху… Представляешь, Лешку совратила. Он теперь без баб жить не может, – гоготнул он так, что Вероника вздрогнула.

– Но ведь она ни в чем не виновна?

– Плевать… Как говорил товарищ Сталин, был бы человек, а статья найдется… А ты что, боишься? – пьяно ощерился он.

– Чего мне бояться?

– Ну, мы с тобой сейчас зажжем, а тебя потом возьмут за изнасилование… Мне, между прочим, еще нет двадцати одного года. Я еще не совсем совершеннолетний…

– А кто тебе сказал, что мы с тобой зажжем? – оторопело повела она бровью.

– Ну а зачем я к тебе пришел?

– Не знаю.

– Да не бойся, никто тебя привлекать не собирается…

– Я и не боюсь. Потому что не будет ничего… Не хочу я с тобой, парень.

– Женька тоже не хотела. И где она сейчас? – недобро посмотрел на нее Адам. – Сама подумай, кто ты, а кто я! Таких, как ты, полным-полным, а я у отца один. Если я скажу, что ты меня совратила, он меня простит, а тебя сожрет и не поморщится… Ему Женька понравилась. Я тебе больше скажу, он хотел ее на тебя променять. И где она? Я сказал, и ее не стало. И тебя не станет…

– Ты страшный человек, – в замешательстве смотрела на него Вероника.

– Нет, я добрый и милый. Для тех, кто любит меня… Вот ты не любишь меня, не хочешь оказать мне первую помощь. А ведь я умираю, от недостатка твоей любви, между прочим. Вот умру, будешь отвечать за неоказание помощи. Есть такая статья в Уголовном кодексе… Ну, чего стоишь? Снимай халат. Я уже давно хочу твои булочки на зуб попробовать… Ну!

– Ты правда страшный человек…

– Давай, давай! От тебя не убудет!

– Не убудет, – кивнула Вероника.

И привычным движением руки развязала узелок на халате. Плавно повела плечом, тазом, и одежда, как будто сама по себе, с легким шорохом легла к ее ногам.

– И меня раздень, – потребовал он.

Вероника подчинилась. И одежду с него сняла, и в постель уложила… Любовью она занималась без вдохновения, но все же показала класс. Адам смачно хлопнул ее по ягодице, когда все кончилось.

– Умница…

Немного полежав, он встал, достал из куртки карманную радиостанцию, связался с Лехой и Генкой, которые ждали его в машине. Им тоже нравилась Вероника, а он не мог отказать своим друзьям в удовольствии.

– Давайте сюда!

– Ты что задумал? – забеспокоилась девушка.

– Это не я, это Лешка, – осклабился Адам. – Он грозится отцу все рассказать.

– Что рассказать?

– Ну, что мы с тобой… Надо ему рот заткнуть.

– Как?

– А переспать с ним… Не будет же он на самого себя стучать…

– Но я не хочу с ним.

– Так ты и со мной не хотела. А легла. Потому что умная девочка… Пойми, мне-то ничего не будет, если отец узнает. А тебя в бетон могут закатать. Или ты не знаешь, что у него связи в криминальных кругах…

– Знаю, – побледнела Вероника.

– Тогда расслабься и получай удовольствие. Поверь, все будет о’кей!

Первым с ней в спальне закрылся Леха, затем был Гена. Потом друзья пили водку, после чего последовало предложение попробовать с ней втроем. Но Адам решил, что это будет слишком. В конце концов, он приличный человек и у него есть совесть…

* * *

– Лицом к стене!..

Приговор именем Российской Федерации. Пять лет лишения свободы за организацию покушения на убийство. Правосудие сошло с ума, но приговор кассационной жалобой не вырубить…

Никита уже знал, что случилось с Женей. Ее осудили на три года еще в октябре, Верховный суд оставил приговор без изменения. В конце декабря, под самый Новый год, она ушла по этапу, а сегодня, двадцатого января девяносто четвертого года, он сам был осужден на пять лет строгого режима. Кассационную жалобу он, конечно, подаст, но вряд ли его оправдают. Слишком круто взялся за него и Женю отупевший от злобы Адам. Казалось бы, поиграл в вершителя судеб, и хватит. Так нет, он довел дело до конца. Продемонстрировал свою силу… И ведь не хочет понять гад, что рано или поздно Никита выйдет на свободу. А он обязательно там окажется, потому что тюрьма – это вовсе не конец света.

– Пошел!

Это была третья камера в жизни Никиты. Первая – в изоляторе временного содержания; детский сад по сравнению с той «хатой», в которую он попал в СИЗО. Общая камера следственного изолятора была забита до отказа. Он попал туда в самую жару, так что для полного счастья тогда ему не хватало только дубового веника. К тому времени он кое-что уже знал о тюремных понятиях, поэтому не опростоволосился, оказавшись перед лицом смотрящего. Приняли его нормально, даже «прописку» не стали устраивать. И вел он там себя правильно, в точности соблюдая подчас идиотские, но в принципе справедливые правила тюремной жизни. Он не пытался изображать из себя большого умника, но все же кличка Студент приклеилась к нему намертво. В обиду себя не давал, на рожон не лез. В общем, на жизнь жаловался, а на людей – нет…

Оказавшись в новой для себя камере, Никита неторопливо осмотрелся. Главное, не суетиться, вести себя с достоинством. Но и крутого из себя строить тоже нельзя. Чем выше захочешь себя поднять, тем больше появится желающих тебя опустить. Один из философских постулатов собственного сочинения. А в этой камере, похоже, у него будет возможность поразмыслить на досуге над прелестями тюремной жизни. Большая камера, а людей не очень много. Есть даже свободные «шконки». Ну а во всем остальном все как обычно. «Красный угол» для блатных, у самого окна, на втором ярусе «шконка» для уголовника, ответственного за так называемые воровские прогоны. Без тюремной почты камера не может быть правильной. Если нет в «хате» возможности переписываться с законными ворами, подельниками или просто друзьями, то, значит, здесь бал правят «суки», прикормленные тюремным начальством. Никита знал об этом с чужих слов, а потому не мог утверждать, что в камере без воровской почты обитают отбросы тюремного общества. По его мнению, отбросов полно по всему изолятору.

– Кто такой?

Со стороны блатного угла к Никите подошел высокий, но сильно сутулящийся парень с большим, вытянутым книзу лицом и круглыми ушами. Шрам на левом виске, золотая фикса в желтых с гнильцой зубах, татуировки на пальцах. Взгляд мутный и такой же грубый, как его сиплый прокуренный голос. От него воняло немытостью и грязными носками. А ведь в камере не жарко, даже холодно. И баня полагается хотя бы раз в неделю.

– Студент, – с достоинством ответил Никита.

– А я-то смотрю, чистенький какой… – ухмыльнулся уголовник. – После суда?

– Точно.

– Сколько кинули?

– Пять лет. По сто восьмой.

– Тяжкие телесные? – блеснул познаниями блатарь.

– Они самые.

– До суда под подпиской был? – рассматривая его джинсовую куртку на меховой подстежке, спросил уголовник.

– Нет. В двести сорок шестой мотал. Почти полгода.

– В двести сорок шестой? Полгода?.. А не гонишь? Кто за «хатой» смотрел?

– Елисей Михайлович.

– А-а… Щас прогон сделаем… Если косяки на тебе, спросим жестко… А может, и нет, если ты не петух…

Никита ничего не сказал, но во взгляд вложил всю свою силу. Он давно уже понял, что уголовники больше понимают визуальный язык, нежели вербальный. И сейчас он смог взглядом и выражением лица предупредить, что словами сорить при нем не стоит.

– Клифт у тебя не хилый, – озадаченный его реакцией на неосторожное слово, сказал блатарь. – Могли бы договориться…

– Нет за мной косяков, – спокойно и решительно сказал Никита. – И если ты от смотрящего ко мне пришел, давай, шкон показывай. Если сам по себе, то в сторону отвали…

По тюремным правилам никто не мог наехать на новичка без ведома смотрящего. И уж тем более, позариться на теплые вещи, без которых зэку в зимнюю стужу смерть. Так что если этот круглоухий жук попытался взять Никиту в оборот по собственному разумению, то с него могут спросить.

– Смотри, какой… Вот шконка твоя, располагайся…

Похоже, уголовник смекнул, что новичка на разговор не возьмешь. Показал ему на место, которое он мог занять, а сам отправился к смотрящему.

Никита застелил постель, сел на «шконку». Еще раз осмотрелся. И на него смотрели. Хмуро, исподлобья. И молча. Щекастый, похожий на хомяка мужик. Худой как скелет парень, с изрытым оспой лицом. Глазастый дядька с всклокоченной шевелюрой, в пальто с поднятым воротником и шарфом чуть ли не до колен… Обычные люди вокруг, только побитые жизнью и тюремной молью. Внешне все сдержанные, настороженные, смотрят хмуро, беспокойно. Посмотришь на таких молчальников и подумаешь, что нет существ более примитивных, но это неправда. Или не для всех правда. Сам тюремный уклад жизни вынуждает арестантов вести себя зажато и даже убого. Щекастый мужик может зарычать и показать отнюдь не хомячьи клыки, если сделать ему козу; парень зашипит и, возможно, пустит в ход кулаки; дядька с шарфом спрячет нос за поднятый ворот своего пальто. У каждого своя реакция на внешние раздражители, у каждого своя маска. Но если найти подход к тому же «хомяку», разговорить его, может выясниться, что он милейшей души человек, к тому же еще и невинно осужденный. Но в то же время он мог оказаться и нелюдем, в безумной злобе убившим свою жену или даже ребенка… Сколько людей вокруг, столько и загадок.

Но сейчас не время размышлять над чужими тайнами. Своя судьба-злодейка прижала так, что волки в душе воют. Пять лет строгого режима… И знакомства заводить в камере смысла нет. У людей чемоданное настроение со знаком «минус». Не на курорт отправляются, а ждут этапа на зону. Да и ему самому скоро светит «дальняя дорога». Кассацию он подаст, но вряд ли вышестоящий суд отменит приговор. Как только жалобу отклонят, за ним тотчас придут…

Из мрачных рассуждений Никиту выдернул тот самый уголовник.

– Пошли!

До блатного угла рукой подать, но Никита отправлялся к смотрящему с таким чувством, будто идти к нему три дня лесом. Это был совсем другой мир, в котором обитали намертво вжившиеся в арестантский быт люди. Не зря они называли тюрьму своим домом. Они устанавливали здесь порядки, они смотрели за тем, чтобы их соблюдали.

Смотрящий – кряжистый, посеребренный ранней сединой мужчина – поднялся со своей шконки, но вовсе не для того, чтобы подать Никите руку. Не глядя на него, он пересел на край скамейки за стол-дубок. Нехотя жестом показал ему, что можно занять место напротив. И когда Никита сел, вперил в него тяжелый, пытливый взгляд.

Внешне смотрящий мало походил на прожженного уголовника. Здоровый цвет и мягкие черты лица, по-домашнему уютный свитер светлого цвета, ухоженные руки. Но на тех же руках, на пальцах, чернильные перстни. И взгляд жесткий, прочно закрепленный на стальном внутреннем стержне. Это не хорохорящийся баклан вроде Гоши, которого легко сбить с толку. Это настоящий лагерный волк, с которым нужно вести себя естественно и без страха, чтобы не пробудить в нем зверское чувство голода.

– Студент, говоришь, кликуха? – спросил он лениво, как будто через силу. – Двести сорок шестая «хата»…

– Студент. Двести сорок шестая, – подтвердил Никита.

Он избегал смотреть ему в глаза, но и взгляд не опускал. В таких случаях следовало фокусировать взгляд в точке на переносице собеседника. Но при этом не стоило жестко его фиксировать, хотя и плавающий взгляд был недопустим.

– Знаю я Елисея Михайловича. Пересекались на днях, – едва заметно улыбнулся смотрящий. – Говорил он про тебя…

Никита слегка приподнял брови, сдержанно выражая удивление.

– Ты, говорят, философ?

– Если в хорошем смысле этого слова, то да.

– Да никто и не говорит, что в плохом… Психологией занимаешься?

– Не то чтобы занимаюсь…

– Но люди к тебе со своими проблемами приходят.

С этим Никита спорить не стал. Он мог убеждать людей в тех или иных своих достоинствах, что в условиях тюрьмы было жизненной необходимостью. Но он мог и утешать этих же людей, воздействовать на них силой слова и взглядом. А проблем у арестантов масса, гораздо больше, чем у обывателей на воле… Да и не хотел он спорить со смотрящим. Никите было приятно узнать, что хоть кто-то ценит его в этом жестком и мрачном мире.

– Ну, бывает.

Смотрящий осмотрелся – не греет ли кто уши на их разговоре. Долго думал, наконец тихо-тихо сказал. Никите пришлось напрячь слух, чтобы услышать его.

– Жену я на воле оставил.

Никита никак не отреагировал на эти слова. Ему не известен контекст его фразы. Для чего он сказал про жену, с каким умыслом. Если с позитивом, то проявление сочувствия с его стороны покажется вору фальшью. Если в информации содержится негативный оттенок, то душевная улыбка может показаться оскорблением, если не плевком в лицо… Никита терпеливо ждал продолжения.

– Молодая жена. Люба зовут. Любовь…

Смотрящий поплыл на волне воспоминаний, судя по всему, приятных, но не совсем. И радость в его глазах отразилась, и тревога…

– Мне тридцать шесть, ей двадцать четыре. Сам понимаешь, какая разница… – снова заговорил он.

– Нормальная разница, – убежденно заверил его Никита.

– Ты в этом уверен?

– Тридцать шесть минус двадцать четыре равно двенадцать.

– Зачем мне твоя арифметика?

– Это не простая, это жизненная арифметика. Не совсем нормально, когда он годится ей в отцы… Хотя и нормально. Есть мнение, что для молодых людей жены – любовницы; для людей средних лет – спутницы жизни; для стариков – сиделки. – Никита мог бы сказать, что эти слова принадлежат знаменитому философу Фрэнсису Бэкону, но решил, что этим пересолит разговор. – Вы, конечно, не старик, для вас Люба спутница жизни… И уж точно вы не годитесь ей в отцы. Не могли же вы в двенадцать лет сделать женщину матерью.

– Почему не мог? Я и в двенадцать по бабам…

– Как вас зовут? – мягко, но с непоколебимостью во взгляде перебил его Никита.

– Сердюк я.

– Как мне к вам обращаться?

– Юра… Зови просто Юра…

– Нормальная у вас разница в возрасте, Юра. Нормальная.

– Хорошо, ты меня убедил… Разница, может, и нормальная. Но я здесь, а она там. И одна…

Никита догадался, к чему он клонит.

– Ревнуете?

– Ревную, – через силу, но признался смотрящий.

– И на душе хреново.

– Спасу нет.

– С кем она осталась?

– Говорю же, одна… Я целых три года в завязке был. Квартира у меня здесь, в Москве, сама Люба из Архангельска…

– Где вы с ней познакомились?

– Если думаешь, что на малине, щелкни себя по лбу… Нормально познакомились, как люди. Я мотор ловил, и она рядом, вместе уехали. Так и едем уже три года…