Текст книги "В Стране Дремучих Трав (изд. 1962)"

Автор книги: Владимир Брагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Владимир Брагин
В стране дремучих трав
Роман-сказка

От автора

Удивительные живые существа владеют этой страной. Одни из них, находясь на охоте, с такой точностью, умеют своим стилетом поразить добычу, что она не может двинуться с места – остается ни жива и ни мертва.

Другие существа здесь наряжаются так, что враг, находясь совсем рядом, не замечает их. Они как бы превращаются в невидимок.

Некоторые обитатели этой страны десять лет живут так скрытно, что нельзя даже подумать, будто они и существуют. Но затем они меняют образ жизни, появляются на короткий срок и погибают.

За десятки километров находят обитатели этой страны нужное им направление.

Здесь бывает так, что некоторые существа, желая избавиться от непрошеного гостя, проникшего в их город, набрасываются на него и замуровывают живого в стене. Из чего только не строят здесь дома! Не только из древесины, но из бумаги и шелка, из цемента и листьев. Выделывают в этой стране картон и нитки, гамаки и глиняные горшки, воск, вату, спирт...

В разное время на разных языках описывалась жизнь и приключения человека, оказавшегося в этой стране.

Более десяти лет назад в книге «В Стране Дремучих Трав» (Детгиз, 1948) было рассказано о судьбе одного человека, Сергея Думчева, прожившего около сорока лет в этой стране, и о том, как он вернулся в город Ченск.

За истекшие годы я получил от читателей много писем, в которых нашел интересные советы, а также указания на некоторые неточности в описании Страны Дремучих Трав. Теперь, подготовив вторую редакцию романа, я жду дальнейших откликов на свой труд.

Но что это за страна? Где она находится? Со слов людей, которые в ней побывали, я и поведу свой рассказ. Но он будет чуть-чуть странен…

Предисловие

Около десяти лет назад, после знакомства с первым изданием романа Владимира Брагина «В Стране Дремучих Трав», я поместил в журнале «Новый мир» свой отклик на это динамическое и своеобразное произведение. Там я говорил, что научно-фантастический роман является тем жанром, который мы должны всемерно развивать. Значение книг этого жанра состоит не только в познавательности, а и в том, что сама фантазия нашего юношества в значительной степени воспитывается чтением научно-фантастической и научно-приключенческой литературы, а следовательно, к произведениям этого жанра мы должны всегда предъявлять повышенные требования. Тогда же я высказал мнение, что роман В. Брагина «В Стране Дремучих Трав» отвечает в значительной степени вышеуказанным задачам.

Автор романа, основываясь на обычном приеме научно-художественной литературы (перемена масштабов), создал оригинальное произведение и ввел нас в мир энтомологии.

Сказочно уменьшив героев в сто – двести раз, автор позволил увидеть и ощутить ту жизнь, мимо которой мы проходили, не замечая ее. Это жизнь различных насекомых: муравьев, пчел, ос, бабочек, жуков, тлей, а также разных видов пауков, населяющих Страну Трав и маленький ручеек, который теперь для героев романа превратился в Великую Медленную реку. Таким образом, книга В. Брагина содействует познанию жизни насекомых в свойственной им среде. А мы знаем, какое большое практическое значение это имеет для борьбы с многочисленными вредителями нашего сельского хозяйства. Такая борьба возможна только при хорошем знании мира насекомых, и большой заслугой В. Брагина является то, что он дает нашему юному читателю эти знания в художественной, увлекательной форме.

Автор не скрывает, что судьба главного героя романа – Сергея Думчева очень трагична. Но вместе с тем с большой выразительной силой и поэтичностью в романе показано, что герой «освоил» Страну Трав, смог своим разумом победить инстинкты обитателей этой страны, и все время, находясь в опасности, он тем не менее продолжал свои поиски, делал открытия, изобретал Эта крепкая оптимистическая нить проходит через весь роман.

Книга В.Брагина содержит большой познавательный материал, она затрагивает ряд общебиологических вопросов и тут же без всякого напряжения сообщает интересные сведении из истории техники.

Автор весьма умело организует и распределяет в сюжете рома-па этот материал из биологии и техники, чем и помогает читателю понять органическую взаимосвязь разных наук.

Это может послужить весьма положительным примером для других авторов, приступающих к работе в жанре научно-художественной литературы. Книги, написанные в таком плане, помогут выработать материалистический взгляд на природу.

Занимательность сюжета, хорошо поданный познавательный материал, смелое сочетание реализма с фантастикой, оптимизм – все это разрешает нам рассматривать талантливый роман «В Стране Дремучих Трав», как интересный опыт вхождения искусства в науку, как опыт серьезного новаторства, где намечаются своеобразные пути в большом и важном жанре научно-художественной литературы.

Академик А. И. Опарин.

Часть первая
Чужой букет цветов

Итак, в путь

«Конечно, Солнцу нет дела до человека. Но у человека всегда было дело к Солнцу. Больше чем две тысячи лет назад Эратосфен при помощи тени от Солнца вычислил величину земного шара, подсчитал, что окружность Земли по экватору равна 250.000 стадий, примерно 38.000 верст! А ведь тот мир, который мог знать древнегреческий географ Эратосфен, был так мал, так мал!..

Я черчу на песке мир Эратосфена – без Америки, без Австралии. Теплые берега Средиземноморья... Персия... Скифия... Мир был так мал! Но вот предстала перед Эратосфеном оглушающая цифра – 250.000 стадий! И не испуг, не беспомощность, а дерзание, жажда узнать, открыть, увидеть – овладели душой человека. Перед Эратосфеном мир расширялся и разрастался постепенно, от одного неторопливого математического подсчета к другому. Но передо мной мир и предметы выросли сразу. Вдруг! В сто, в двести раз! Отчаянный час, непонятный миг!

...Сегодня я уложил дорожный мешок. В нем – дневник наблюдений и открытий, сделанных мною в этой стране. Бесконечен путь, необозримы пространства, которые надо пройти с вьючным животным. Беспокойство и страх овладевают мною.

Сумерки скрывают чертежи на песке. Пора спать...»

«Дописываю этот последний листок за № 2876 рано утром.

Вчера, когда ночь скрыла чертежи на песке, я долго смотрел на звезды. Почему-то подумал, что они живут одиноко и грустно в своем небе. Пожалел их. Я сказал им: «Не скучайте!» При помощи водяных выстрелов-толчков движется личинка стрекозы. По этому принципу летит в небо горящая ракета во время больших праздников и народных гуляний. При помощи этого же способа люди поведут свои воздушные корабли с Земли на Луну и к вам, далекие планеты. Веселее и теплее станет на них от людского говора и смеха. Что? До вас далеко? Ничего, человек долетит! Личинка стрекозы – живой ракетный двигатель! Его я увидел здесь в действии. Это только одно из многих открытий, записанных мною в дневнике, который я понесу и передам людям.

Задвигая камнем вход в свой дом, я сказал звездам: «Покойной ночи!» И они еще ярче засверкали мне в ответ и даже чуть-чуть качнули в небе своими ресницами-лучами. Сегодня я укладываю в дневник открытий и этот листок. Хорошо! Сердце спокойно. Ни робости, ни страха. Вьючное животное на привязи. Дижонваль... Дижонваль... Иду проверить погоду по его барометру. Пока дошел, думал о Поливанове... Барометр предсказывает: ясно, тепло.

Итак, в путь! За долгие годы ни разу не обманул меня этот барометр…»

Степан Егорович Тарасевич, директор Ченского педагогического института, чуть улыбнулся:

– Необычность текста, упоминание несуществующей системы барометра, а равно и то, что кто-то зачем-то в десятки раз уменьшил текст неизвестным способом, так что текст пришлось читать под сильнейшей лупой, чтобы продиктовать машинистке, – все это вместе взятое может действительно озадачить кого угодно.

При этом Степан Егорович пристально посмотрел на спичечную коробку, в которой я принес тончайшие, крошечные листочки с микротекстом.

– Да. Вы говорите, что листочки оказались в букете цветов, который случайно бросили к вам в номер гостиницы? Не так ли? Но ведь это шутка! Вы сейчас убедитесь. Я вызову студента Белянкина, и он разъяснит нам, почему для шуточной переписки с друзьями им был выбран столь странный метод и столь странный текст.

– И уменьшение этого текста при помощи фотоаппарата, по-видимому, тоже ради шутки?

– Конечно!

– Но студент Белянкин уже отказался: не он писал, не он уменьшал эти листочки.

– Так и сказал? Вам? При студентах?!

– Да!

– Ну-с, знаете!.. Вы человек новый, неожиданный в институте. – Профессор Тарасевич неторопливо и мерно постучал согнутым пальцем по столу, со слегка скрытой иронией посмотрел на меня. – Вы, кажется, литератор из Москвы? В институте идет своя обычная жизнь, и вдруг… трах! Появляетесь вы, незнакомец, в руке букет цветов и спичечная коробка. В коробке листки, а в них – изложение фантастических выдумок и чувств Белянкина. И неудивительно – юноша смутился, опешил: нет, не я писал!

– Но в письме, которое мы только что прочли, нет ни слова шуточного, смешливого, а есть взволнованный разговор о каком-то путешествии, об Эратосфене, о каком-то вьючном животном…

– Согласен, странно. Но думаю – и писал и уменьшал при помощи фотоаппарата Белянкин. Для шутки! Сейчас вызову его. – Директор открыл дверь: – Ирина Сергеевна, пожалуйста… Простите… – Он обернулся ко мне: – Секретаря нет на месте. Сейчас студентов попрошу позвать.

Директор ушел.

Где-то в длинных коридорах института гулко отдавалось: «Белянкина к директору… Белянкина к директору!»

Беспокойная радость

Как это все случилось? Ведь в Ченске я только проездом. Мне надо быть в кассах пароходства, ехать дальше морем в один из курортных городков, а я – в Педагогическом институте и сижу в кабинете директора в кожаном кресле. Вместо блеска морской волны – блеск стекол книжных шкафов; вместо беспредельной глади – зеленые, слегка выгоревшие шторы на окнах. Зачем я жду студента Белянкина и директора института Степана Егоровича Тарасевича? Седой, спокойный, немного усталый человек, он, наверное, свободно и просто общается со студентами, всегда вникает во все подробности жизни института.

Скоро ли он вернется?

…Последние дни и ночи в Москве, неугомонные и хлопотливые, полные тревог и опасений за успех пьесы, крайне утомили меня. Сел в поезд. Трое суток пробыл в пути. Остановился в Ченске, чтобы пересесть на пароход.

Поезд пришел вчера рано утром. С вокзала я сразу отправился на пристань. Спросил о прибытии парохода.

Ответили:

– Ждите! Пароход в нужном для вас направлении будет завтра.

Потом осматривал городок. Обедал. А уж после этого отправился в гостиницу. С главной улицы, мимо магазинов с большими светлыми витринами под парусиновыми тентами, я свернул в переулок, сбегавший с горы.

Переулок мостили. Гарь от горячего асфальта и пыль стояли в воздухе. Но сладкий запах резеды, тягучий, мягкий запах левкоев, густой запах роз неотступно следовал за мной из всех палисадников переулка.

Где-то слышался певучий звук поперечной пилы. И стучали-стучали топоры, отрывисто и четко, то перебивая, то догоняя друг друга.

Двухэтажный дом гостиницы был построен, наверно очень давно. Выглядел он довольно несуразно. Первый этаж был каменный, второй – деревянный. В первом этаже, видно, когда-то помещались лавки двух хозяев: две двери по обе стороны дома вели на второй этаж. Теперь через одну дверь входили в гостиницу; над ней вывеска – «Волна». Вторая дверь, по-видимому, вела в квартиры.

В светлом коридоре гостиницы за столом сидела девушка. Я увидел прямой пробор и дважды обвитые вокруг головы косы. Она низко склонилась над книгой.

– Можно ли получить номер?

Не отрываясь от книги, девушка произнесла:

– «Простите, Эдмон… простите ради меня, ради моей любви к вам!»

– Я не Эдмон, не граф Монте-Кристо, – сказал я девушке, читающей книгу.

– «Достоинство замужней женщины остановило порыв истерзанного сердца», – прочла вслух девушка и, положив указательный пальчик на строчку книги, посмотрела на меня: – Простите, гражданин, никак не могу остановиться.

– Есть ли свободные номера?

– «Чело ее склонилось почти до самого пола».

– Мне нужен номер на сутки. Завтра уезжаю…

– «Граф бросился к ней…»

Приподняв свой чемодан, я повернулся к дверям, хотел было уйти, оставив девушку читать вслух роман Дюма «Граф Монте-Кристо», но снова спросил:

– Есть ли свободные номера? Девушка повторила:

– «Граф бросился к ней…» – и протянула руку к стене, на которой висел небольшой плоский шкафчик с открытой стеклянной дверцей.

В шкафчике на крючках висели ключи с номерками. Дежурная, не отрывая глаз от книги, сняла с крючка ключ, протянула его мне и сказала:

– Заполните листок по форме – это первое; оставьте восемь рублей – это второе. А третье… да… «Боже мой, я называю вас Эдмоном, почему вы не называете меня Мерседес?»

– Но позвольте, Мерседес, – сказал я дежурной, – я не граф Монте-Кристо…

– Да, – внимательно посмотрев на меня, вздохнула девушка, – какой же вы граф Монте-Кристо… Если вздумаете прожить больше суток в гостинице, не забудьте предупредить меня.

Я хотел было что-то сказать, о чем-то спросить, но безнадежно – дежурная по гостинице навсегда ушла в книгу.

Я пошел с ключом по длинному коридору.

В номере – гардероб, стол, покрытый вышитой белой скатертью, умывальник, несколько стульев. Чистотой сверкали вымытые доски пола.

Распахнул окно, облокотился на подоконник. Какие маленькие домики напротив! Окна небольшие, квадратные, с легкими занавесками. В створках ставней вырезаны маленькие сердечки.

На крылечках сидят старушки. Я не слышу, о чем они говорят. Но, видно, медленно, не спеша, с расстановкой тянется, все тянется их разговор. Просты и незатейливы их слова… О чем?.. Как поострее приготовить баклажанную икру, как лучше засушить виноград, какие средства существуют от ломоты в пояснице, а может быть, жалуются на то, что теперь солнце не так греет и чаще идут дожди.

Мог ли я предвидеть, мог ли предугадать, что здесь, в этом городе, в 19.. году, в тихий летний вечер, всего через несколько минут, я стану участником таких событий, в достоверность которых я потом едва поверю!

Из-за угла показались юноша и девушка. Они идут медленно-медленно. Возможно, они идут так медленно, Чтобы подольше побыть друг с другом. Они молчат: верно, собираются сказать друг другу какое-нибудь заветное слово – всё собираются с духом и не соберутся. Вот они остановились под моим окном. И мне слышно, как девушка говорит:

– Спасибо, Павлик, вот я и пришла. Посмотрите, каким большим стал фикус, отросток которого ваша мама мне дала.

По-видимому, окно квартиры девушки было совсем рядом с моим. Когда она указывала на фикус, мне показалось, что она смотрит на меня.

– Лена! Я хочу вам сказать… Лена смеется:

– Ты знаешь, о чем я думаю? О чудесах. Вот этот фикус, на моем окошке, обыкновенный фикус в старом глиняном горшке, а я смотрю на него и слышу, как шуршат гигантские змеи, проползающие мимо фикусов в джунглях. Вижу, как, задевая фикус огромными серыми боками, проходит задумчивый слон с маленьким слоненком… Ах, Павлик! Фикусы растут не в глиняных горшках на подоконниках, а в тропических джунглях. Ведь оттуда их когда-то привезли. Павел… Павлик, каждое растение – это чудо, тайна.

– Понимаю… понимаю… опыление…

– «Опыление»! Ой, скучно! Рыльца, пестики, пыльца… А краски? Запахи? За городом так много полевых цветов!.. Вы там живете… И ни одного букетика, ни одного букетика…

– Я тороплюсь всегда подольше быть с тобою… и некогда их собирать… Я все хочу, хочу вам сказать…

Они говорят друг другу то «вы», то «ты».

– Еще зимой вот здесь… помнишь… тогда была сильная вьюга. Зимой… Вы точно так же начали: «Лена, я собираюсь вам сказать…»

– Я тогда не сказал, потому что… – отвечает Павел, – потому что у тебя замерзли руки и я хотел, чтобы вы скорее отогрелись у печки…

– Теперь вьюга не помешает нам. Говори!

– Я многое тебе говорю, когда один.

– Но я тогда не слышу.

– Несколько раз я вам писал длинные-длинные письма. – Но я их не получала.

– Не решался отправить. Боялся. Учиться вместе в одном институте, видеть друг друга каждый день и… писать письма…

– Лена! Леночка! – послышался голос из соседнего окна. – Пора ужинать!

– Иду, иду, мама!.. Прощайте. Жду удивительных писем и цветов, полевых цветов. Большой букет!

Скоро за деревянной стеной моего номера послышались приглушенные голоса, звон посуды.

Время шло. Уже темнело. А я все стоял и стоял у окна.

Горели звезды на небе. И в густой темноте под звездами совсем по-другому зазвучали гудки пароходов.

Откуда-то издалека приходили и уходили звуки: обрывок песни, торопливые шаги прохожего, смех из-за занавески чужого окна. А я думал о хорошем чужом счастье, о том, как беспокойна бывает радость.

И мне казалось: я очень давно знаю этот городок, знаком и этот номер гостиницы и когда-то я уже слышал что-то очень похожее на разговор Павлика и Лены. А может быть, так показалось, потому что сам я, как Павел, когда-то провожал кого-то и был полон радости, смущения и хороших слов. Хотел много сказать, но молчал. Писал письма, но не отправлял…

Я включил настольную лампу. В окно влетела большая бабочка.

Она покружилась над столом и прильнула к абажуру.

Я бережно снял ее и подошел к окну:

– Лети, ночной гость!

Она отлетела и вернулась к лампе, опять села на абажур.

Я снова снял ее.

Раздался резкий писк. Я хорошо ее рассмотрел: на спинке желтый рисунок, напоминающий череп. Передние крылья черно-бурые. Я снова поднес ее к открытому окну. Лети! И она улетела.

Городок спал. Было совсем тихо. Вдруг рядом за стеной, где живет Лена, кто-то заиграл на пианино. Знакомая дорогая мелодия. Не доиграли – мелодия оборвалась. То ли слишком загрустил тот, кто играет, то ли вспомнил о чем-то и задумался. Я ждал, скоро ли опять заговорит пианино. Не дождался. Хорошо, когда ты молод и юность не прошла. Хорошо Лене ждать цветов… Павлу их собирать, волноваться… приносить… передавать из рук в руки. А мне пора спать.

В соседней комнате погасили лампу: светлый квадрат окна, спокойно лежавший на земле за досками тротуара, вдруг потух. Я выключил свет в номере. И почти сразу же услышал торопливые шаги по доскам тротуара. Кто-то почти бежал. Остановился. Что-то влетело в мою комнату и упало на пол. Шаги быстро удалились. Зажег свет – букет! Сразу догадался. Подбежал к окну:

– Павел! Павел!..

Улица была пуста.

Долго и осторожно наливал я воду в кувшин. Бережно поставил в него чужой букет. Чужой букет!

Чужой букет цветов

Пришло утро с жарким солнцем, посылающим зайчиков плясать по стенам и двери, с острым свистом стрижей, пролетающих мимо окна, с круглым чайником на столе и далекими гудками, которые теперь звучали бодро, смело и дерзко.

Букет, собранный Павлом и по ошибке брошенный ко мне в окно – розовые цветы дикого шиповника, окруженные голубыми глазками незабудок, – этот букет приветливо смотрел на меня из кувшина с водой.

Да, надо зайти в соседнюю квартиру и передать его по назначению.

Я взял осторожно цветы. Чтобы вода стекла в кувшин, чуть-чуть встряхнул их. И… на белую скатерть из букета полетели два крошечных квадратика бумаги. Что это? С недоумением глядел я на них, рассматривая. На каждом крошечном листочке виднелись какие-то знаки. Письмо? Мне вспомнился вчерашний разговор под окном: «Несколько раз я вам писал длинные письма». – «Но я их не получала». – «Не решался…» – «Жду удивительных писем и… полевых цветов».

Вряд ли можно было и под лупой прочесть это письмо. Но, даже если бы у меня и была лупа, я не стал бы читать чужие письма. Я взял листочки и положил в спичечную коробку. Все это надо отдать…

В квартире Лены мне сказали, что она в институте. Оставить цветы? Но как сказать, объяснить – от кого? Что же делать с крошечными листочками? И я пошел в институт.

Незавидное дело – идти по незнакомому городу, держа в руке букет чужих цветов, расспрашивая прохожих, как лучше пройти к Педагогическому институту, читать названия улиц и думать… о чужой любви.

Все чувства и мысли, вероятно, изложил Павлик на крошечных листочках. Как он это сделал? При помощи микрофотографии? Видно, немало труда потратил он, чтобы написать эти две записки, сфотографировать их, а при печатании – уменьшить. Будто бы слово, уменьшенное фотоаппаратом, зазвучит спокойнее и точнее… Пожалуй, в институте лучше передать это послание Павлу – тому, кто писал, а не Лене.

Я прошел через густой городской сад и вдруг в испуге остановился: мне показалось, что спичечная коробочка с микрописьмами вывалилась. Нет, вот она!

Наверное, всякий раз, когда Павел встречал Лену, им овладевали застенчивость и робость: создавался порог, который он не смел перешагнуть.

А вот и Педагогический институт: большая дверь из черного дуба, на солнце блестят полированные медные ручки.

Я обстоятельно описал старику сторожу института все приметы того юноши, которого видел вчера вечером, но по этим приметам сторож не знал, какого Павла позвать.

Разве мало студентов, которых зовут Павлами, учится в институте? Еще минута – и я оказался бы в довольно смешном положении. Чего доброго, пять или десять юношей – и каждого зовут Павлом – окружили бы меня, а я протягивал бы всем им букет цветов. Что делать? И тогда я рассказал сторожу, что вчера вечером видел того Павла, который провожал студентку Лену до ее дома.

– А-а, Павла Белянкина, – протянул сторож. Через минуту Павел стоял передо мной. Я представился. Юноша с недоумением посмотрел на меня.

– Вот ваш букет. Он случайно залетел ко мне в окно гостиницы. Простите, он немного завял…

Юноша неловко взял букет. Он был удивлен:

– Стоило ли беспокоиться? Цветы всегда вянут…

Странно, – подумал я, – почему он не беспокоится о письме?».

Я протянул ему спичечную коробку:

– Вот ваши микрописьма.

– Что? Какие письма?

– В букете, который вы бросили в окно, были фотописьма.

– Фотописьма?.. Я не занимаюсь фотографией.

– Но ведь фотописьма были в вашем букете! Ваши фотописьма…

Лицо Павла стало злым. Черты его обострились. Я не увидел и следа вчерашнего смущения и робости. Он с подозрением посмотрел на меня.

– Не навязывайте, гражданин, мне чужие письма! – Но ведь… ведь…

– Оставьте меня в покое! И знаете что… До свидания!

Я не знал, что сказать. Смешное, нелепое положение: полутемный вестибюль института, длинные ряды пустых вешалок за барьером, я со спичечной коробкой, с микрописьмами в протянутой руке, а Павел – в другом конце зала – засовывает в урну букет, который я бережно нес через весь город.

Вдруг дверь одной аудитории открылась, и шумная группа студентов ворвалась в зал. Они, видно, еще не остыли после полученной только что консультации и яростно спорили.

– Павел, что случилось? – узнал я голос Лены.

Я попытался что-то объяснить. Все сразу замолчали и с недоумением посматривали на меня.

– Не пройдете ли вы в кабинет? – сказал мне человек со спокойными, уверенными движениями, перед которым расступились студенты.

Вот при каких несколько странных обстоятельствах я оказался не на пароходе в море, а в кабинете директора Педагогического института – Степана Егоровича Тарасевича. Сижу и смотрю на стол, где лежат две крошечные записки с микротекстом, а рядом с ними – обычные листы бумаги. На них машинистка напечатала, через два интервала текст, который читали под сильной лупой.

Жду. Вот сейчас вместе с директором института придет автор микрозаписок студент Белянкин. Он скажет, что все это его личное дело, шутка, как справедливо утверждает Степан Егорович. Дождусь их прихода отправлюсь на пристань.