Текст книги "Барский театр"

Автор книги: Владимир Бабенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Его только спросили какая птица живет в Арктике.

– Пи́нгвин, – не задумываясь, ответил директор.

– У вас есть тяга к знаниям, – вздохнул экзаменатор. – Ставлю вам «хорошо».

* * *

Из бидона тем временем появился новый сверток.

– Шкурки, – пояснил Саша.

– Какие шкурки?

– Зверюшек разных. Две норки, ондатра, горностай, хорек. Всего понемногу. Да еще три зайчика, да еще одна собачка. Ты их развесь, чтобы отвиселись. Да смотри, чтобы моль не съела.

– Когда же ты успел?

– Да этой зимой и успел.

– А где? В самоволку бегал?

– Никуда не бегал. Всё на территории части. Это же особо охраняемый объект. Как заповедник. А значит – и зверей много.

– А чем добывал?

– Да капканами. Пяток через каптерщика раздобыл. А зайчиков – петлями. Сначала, правда, не получалось. Проволоку никак не мог подобрать. Они у меня через одного петли откручивали. Правда, потом в другие попадались. С обрывками проволоки на шее. Я таких называл Юлиусами Фучиками.

– Да откуда у тебя на это всё время? Ведь армия, служба все-таки.

– А времени много и не надо. Помнишь мужика из нашего института?

Олег и это не забыл.

* * *

Больше всего Олегу запомнились сессии в Балашихе, когда со всего Союза туда съезжались охотоведы, егеря и работники заповедников.

Вернее, даже не сами сессии, а вечерние посиделки в общежитии. Водка была московская, то есть хотя и качественная, но самая ординарная, а вот такой закуской (которая, кстати, исчезала за два первых вечера) не мог похвастаться не один стол, даже кремлевский. Икра красная с Камчатки, икра черная с Каспия (качеством, естественно, гораздо лучше, чем магазинная, потому что приготовлена была самими добытчиками), копченая изюбрятина, лосятина и медвежатина, жареные и консервированные в собственном соку рябчики, всевозможная соленая рыба – осетры, сиги, лососи, палтусы, и множество банок с моченой брусникой, морошкой, клоповником и еще какими-то совершенно непонятными дарами лесов, морей и рек нашей необъятной Родины.

Именно там, в застольях, и Саша, и Олег получали настоящее образование охотоведа. Им опытные люди рассказывали, как сделать скрадок на гусиной охоте, где построить лабаз у солонца, как самому связать и посадить сеть, и, наконец, как ставить капканы не только на таких безмозглых зверей, как ондатра или норка, но и на лису и даже на волка.

Один из профессиональных следопытов заметил, что их товарищ, охотовед из Уссурийского края, всегда приходит на следующую за большой переменой лекцию на двадцать минут позже. Версия о женщине была отвергнута из-за явного лимита времени. Кто-то из студентов взял на себя роль «топтуна» и вскоре доложил о результате своей розыскной работы.

Оказалось, что дальневосточник был таким энтузиастом, что перерыв между лекциями использовал для того, чтобы проверить поставленные им на огромном заросшем, расположенном прямо в центре поселка пруду, капканы на ондатру, снять улов и снова насторожить ловушки.

Как-то вечером Олег и Саша зачем-то зашли в учебный корпус. Занятия давно закончились, и полутемное здание казалось пустым. Однако в коридоре второго этажа толпилась молчаливая очередь человек в десять, состоящая сплошь из женского персонала, обслуживающего институт. Саша обратил внимание, что у всех в руках были кастрюли, ведра или тазы. Пол в коридоре был заботливо застелен широкими пластами полиэтиленовой пленки. На ней лежал полуторагодовалый лось. Его, ловко орудуя ножом, стремительно свежевал дальневосточник, который, оказывается, специализировался не только на грызунах.

– Привет, – сказал он, взглянув на Сашу и Олега. – Вот, в лесу подвернулся. Не пропадать же добру. А то мы уже неделю на крахмальных сосисках сидим. И местных подкормить надо, – и он кивнул на замершую в ожидании очередь.

* * *

Трофейным добром рюкзак был забит уже до верху, и Олег стал затягивать лямки.

– Подожди, – остановил его Саша, шаря рукой по самому дну бидона, – я тут с авиатором познакомился, – последняя фраза глухо гудела, так как Саша говорил в горловину фляги. – И он мне тормозной парашют от своего самолета подарил. Безвозмездно. То есть даром, – и Саша наконец достал со дна фляги оранжевый сверток. – И это всё. Нет, не всё. Еще один подарок – из Ленинской комнаты. – И Саша выгреб десяток бильярдных шаров.

– А это зачем? – удивился Олег.

– А это, – объяснил своему непонятливому товарищу Саша, – для изготовления костяных ручек. Для охотничьих ножей. Вот теперь всё. – И Саша стал закапывать флягу.

Через десять минут работа была завершена. Ефрейтор аккуратно разровнял землю над зарытым бидоном, а затем тщательно замаскировал свой схрон опавшими листьями. Он полюбовался делом своих рук, завернул лопату в промасленную тряпку и спрятал ее в куст.

– Потом на место отнесу. Пошли, до станции провожу, – сказал он Олегу, сгибающемуся под тяжестью вещей, позаимствованных Сашей у Советской армии.

* * *

Саша рядом с рослым широкоплечим Олегом казался каким-то нескладным, нелепым в солдатской шинели, с вечно синеющей от холода физиономией, с длинными руками, высовывающимися из рукавов, с поднятым воротником, с шеей, обмотанной в нарушение устава красным теплым шарфом, и с просящей улыбкой сироты казанской. Однако Олег, друживший с Сашей с седьмого класса, знал, что это не так. Уже в то время Саша был силен и вынослив.

* * *

Юннатский кружок, в котором они оба состояли, имел обыкновение выезжать на субботу-воскресенье за город, в Подмосковье. Там будущие зоологи и ботаники по договоренности с директором местной школы обычно ночевали в спортивном зале, а с утра выходили в «поле».

И, естественно, у юннатов-москвичей нередко возникали стычки с местной шпаной.

Однажды отряд юных естествоиспытателей поздним осенним вечером был осажен деревенскими. Местные всячески пытались выманить их из школы наружу, ломились в двери и стучали в окна. Юннаты готовились к сражению.

Олег был вместе с осажденными, а Саши там не было. Его задержали в школе, и он опоздал на электричку, в которой уехали приятели-кружковцы. Саше пришлось добираться до места на другой.

На закате он высадился в маленьком подмосковном городке. У старинного здания вокзала не было ни души. Саша, на всякий случай оглянувшись, достал из кармана заранее припасенную для таких случаев крепкую отвертку и свинтил с кирпичной стены станции медную позеленевшую от времени табличку с надписью такой древней, что на конце слова даже присутствовал твердый знак: «Ватер-клозетъ».

Саша, воспользовавшись тем, что было еще светло, посетил придорожную свалку. Там он нашел предмет, которому весьма обрадовался и который ему через сорок минут (столько он шел до деревни, где обосновались его товарищи) пригодился.

Саша, легко шагая по вечерней дороге, думал, что он приехал как раз вовремя: еда уже будет готова, но ее еще не успеют съесть.

Однако радостное настроение Саши рассеялось, когда он увидел семерых подростков, колотящих палками в школьную дверь. Он сразу оценил обстановку, на всякий случай сунул руку в карман телогрейки, который сильно оттягивался под тяжестью недавней находки, подошел к толпе и, вежливо похлопав по спине крайнего, попросил разрешения пройти.

Тот обернулся, а потом на Сашу уставились и остальные. Больше всего Саша походил на странствующего монашествующего отрока. Русые кудри выбивались у него из-под капюшона штормовки, на губах блуждала непонятная улыбка, голубые глаза, казалось, лучились добротой, легкая сутулость придавала ему какой-то просящий вид.

– Разрешите пройти, – тихим, слегка скрипучим голосом попросил ходок.

– Куда? – спросил его один из местных хулиганов.

– В школу, – вежливо сказал Саша.

– Ты что, тоже юннат?

– Вроде того, – ответил Саша.

– Ну, тогда, юннат, получай в зубы! – радостно воскликнул поселянин и замахнулся кулаком, целясь Саше в лицо.

Саша успел закрыть плечом подбородок, а потом ответил. Поселянин упал. Сашу тут же окружила толпа, посыпались удары. Тогда юннат достал из кармана то, что он нашел на деревенской помойке – огромный старинный навесной амбарный замок. И уже через пару минут из семерых местных жителей трое оказались небоеспособными, а остальные стали издали материть Сашу.

Один из них, продолжая изрыгать проклятия, достал из кармана перочинный ножик и открыл его.

Саша, увидев холодное оружие, всё так же вежливо сказал:

– Я же свой не достаю. И ты свой убери.

И, сжимая в руке замок, шагнул к меченосцу. Тот с воем побежал прочь.

А Саша наконец добрался до школьной двери и постучал.

На грохот таранов осажденные не отвечали, но на этот тихий стук откликнулись.

– Михайлин, ты?

– Я. Открывай.

Дверь открылась, и ряды защитников пополнились.

А через час дипломатических переговоров сквозь дверь осажденные вышли к местным и началось братание, которое естественным образом перетекло в спортзал. Бывшие враги сидели на низеньких скамейках вокруг снеди, разложенной на матах, и вели задушевные беседы.

Из сумки одного из гостей (того самого любителя холодного оружия) появилась бутылка вермута, огромная, как огнетушитель, со слабо читаемой этикеткой и намертво запечатанная полиэтиленовой пробкой. Хозяин бутылки начал было откупоривать ее своим ножиком, нанося туповатым лезвием неглубокие царапины. Саша, увидев его мученья, негромко сказал:

– Дай-ка я попробую.

Бутылка была ему передана. Юннат отработанным движением извлек из-за пазухи огромный немецкий штык-нож со свастикой и орлом на гарде, полоснул по пробке, стряхнул ненужную ее часть на пол, а клинок так же ловко отправил на место. И вся притихшая компания услышала, как тот с грохотом опустился в железные ножны.

* * *

Саша проводил тяжело груженого Олега до железнодорожной станции.

До прихода электрички оставалось десять минут.

– У тебя в части свинца случайно нет? – спросил Олег.

– А зачем тебе?

– Пули лить. Мне знакомый слесарь пулелейку выточил. Под пулю Полева. Говорят, из дробовика летит так же точно, как из карабина. По крайней мере метров на сто. А больше и не надо. Так есть свинец?

– А сколько надо? – сказал Саша, все так же непонятно улыбаясь.

– А сколько есть? – заволновался Олег, хорошо зная нюансы Сашиных улыбок.

– Ты мне скажи, сколько надо, столько и получишь.

– Килограмм десять.

– Куда тебе столько? Всех лосей перестрелять хочешь? Надорвешься нести. Я имею в виду свинец. Забыл, что скоро мой склад снова опорожнять надо?

– Так только что опорожнили, – удивился Олег.

– Ничего, к твоему приезду он снова наполнится, – успокоил его Саша. Ладно, десять килограмм я тебе выдам. Только до станции всё сам понесешь.

– Договорились.

– Вон электричка подходит. Я тебе позвоню, когда в следующий раз приезжать. Да, чуть не забыл. Будешь на птичьем рынке, купи мне и яиц артемий. Знаешь что это такое?

– Знаю, конечно, – ответил бывший юннат. – А зачем они тебе?

– Неоны неважно себя чувствуют на сухом корме. А я буду из яиц личинок выводить и ими рыбок кормить. Привези, не забудь. И мотыля захвати. Только мелкого. Они у меня маленькие.

– Привезу.

Подошла электричка, и Олег уехал в Москву.

Михайлин проводил ее взглядом, а потом, не торопясь, обошел старинное, из красного кирпича здание станции. На стене огромными шурупами была прикреплена позеленевшая от времени медная пластина с надписью «Ватер-клозетъ». Какой-то охотник за древностями или за цветными металлами уже пытался снять реликвию со стены, но не сумел, а лишь повредил головки шурупов. Улыбка ефрейтора стала чуть теплее: он был твердо уверен, что обладать двумя такими табличками гораздо приятнее, чем одной (которая уже давно была привинчена к двери туалета его московской квартиры). И уж кто-кто, а Михайлин-то знал, как их надо отделять от кирпичных стен.

НЕРПЫ

Окурок, вспыхнув на лету малиновым огоньком, с коротким шипением погас в волне. Отделившийся от него комочек пепла, медленно распадаясь, пошел ко дну. Три стоящих на якорях лодки терлись друг о друга алюминиевыми бортами. Денис смотрел на появившуюся серую полоску лайды, на которой уже виднелось с десяток темных пятен, и думал: «Уже час здесь болтаемся, а Охотское море в октябре ох, студеное! Ребята совсем замерзли. А как говорил мой дед, зверобойный промысел – это много холода, труда, денег и страха. Пока только много холода. Однако, еще полчаса и можно начинать».

Его товарищи, сидевшие в соседних лодках, тоже смотрели на растущий остров, курили и слушали Володю – самого старшего члена небольшой бригады промысловиков.

– Ну вот, – продолжал свой рассказ зверобой, – она ко мне пристала: «Прокати да прокати, мы уже неделю здесь, ты все время то на рыбалке, то на охоте, а я дома сижу, тебе обед варю да слушаю сплетни твоего дружка-лесника. А ведь обещал, что весь отпуск будем на природе вместе отдыхать. В общем, вези завтра на лодке». Пришлось согласиться. Я решил жену до мари прокатить – клюквы там насобирать. Ее там – море! Утром идешь по болоту, а она вся в инее – как в сахаре, а сзади тебя кровавыми пятнами – давленые ягоды.

Взял я лодку, и мы поехали. Добрались до мари. Жена ведро в руки – и за клюквой. А я рядом побродил, поднял выводок куропаток, выбил из него пару штук. Через час мы на лодке дальше двинулись, к устью речки. Только я там собрался причалить, смотрю – нерпа! И ведь сколько же она плыла по Амуру, потом по протокам, пока не попала сюда! Всё за кетой гналась. Я сообразил, что место здесь тихое, безлюдное и зверь не должен быть пуганым. Заглушил мотор, и нас помаленьку стало сносить течением. А нерпа плавает далековато, метров за сто.

Я вспомнил, что ежели петь или играть на чем-нибудь, то они ближе подплывают – из любопытства. И стал свистеть, как сейчас помню – «Амурские волны». И действительно, выныривает все ближе и ближе. Ну, думаю, не зря я сегодня на всякий случай пару патронов с картечью взял. А то мой приятель совсем изнылся – собак кормить нечем. Для его собак, думаю, – мясо, для моей жены – шкурку. Уже поделил. А сам все свищу, не замолкаю. А она все ближе и ближе подплывает. И чувствую, что уже дрожу весь – охотничий азарт, как у гончего пса. Оборачиваюсь – как там жена, все ли ей видно: ведь вот как повезло, – на настоящую охоту попала! А она на корме сидит притихшая, и слезы у нее, как горох, по щекам катятся. Я так и опешил.

– Ты чего? – спрашиваю.

А жена мне сквозь слезы: «Она тебе доверяет, ты ее завлекаешь, а сам застрелить хочешь».

У меня тут весь азарт пропал. Выругался я, ружье бросил, мотор завел, и поплыли мы домой. С тех пор я ни жену, ни других баб на охоту не беру. Ну, как, Денис, не пора нам?

– Самый отлив, – ответил бригадир. – Можно начинать.

Звякнули о борта поднимаемые якоря, загудели моторы, и три лодки устремились к лайде, на которой виднелось около сотни серых бугров – нерп. Звери выбрались отдохнуть на обнажившийся во время отлива участок морского дна. Они не боялись шума моторов и стали поднимать головы, когда, наконец, увидели приближающиеся лодки. Стало совсем мелко, и суденышки уткнулись в песчаное дно. Зверобои выключили визжащие моторы, схватили палки и, поднимая фонтаны ледяных брызг, побежали к острову.

Нерпы огромными пятнистыми гусеницами поползли к воде.

Денис достиг влажного рыхлого песка лайды, догнал первого зверя и ударил его по голове. Тот, вытянувшись, замер, а промысловик уже бежал дальше.

Четыре человека метались по огромному холодному песчаному пляжу, догоняя расползающихся нерп. Изредка какой-нибудь зверь разворачивался и с отчаянным ревом, широко разинув пасть, бросался на преследователя. Но на земле он был неповоротлив. Зверобой только делал шаг в сторону и глушил тюленя точным ударом.

Через полчаса Денис остановился у очередного, ткнувшегося в песок животного и оглянулся. Повсюду безжизненными валунами лежали тела убитых нерп. Володя догнал свою последнюю жертву уже в воде и весь мокрый выходил из моря.

Бригада собралась в центре острова.

– Пять минут курим – и за дело. До прилива управиться надо, – сказал Денис. Они сели на двух лежащих рядом зверей. Теплые туши мягко пружинили.

«Сейчас начнется вторая часть промысла, – подумал Денис, – много работы. Хотя этот этап уже начался. Вот как палкой намахался, аж руки болят».

Зверобои докурили и пошли за веревками к лодкам, покачивающимся в прибывающей воде.

Охотники стаскивали убитых тюленей в одно место. Они были неухватистые, тяжелые, самые крупные весили почти центнер.

В центре острова вырос холм из трех десятков туш. Наступавшая вода замывала бурые пятна на песке.

* * *

Еще через час море поглотило остров. От него, натружено гудя моторами, медленно двинулись лодки, к каждой из которой был привязан плот из мертвых зверей. Казанка бригадира отставала. Заметив это, другие промысловики сбавили ход. Но он махнул рукой, чтобы его товарищи, не задерживаясь, шли к берегу, где их ждали раздельщики.

Денис оглянулся. Встречная вода омывала вереницу нерп.

«Как рабы на одной цепи, – вспомнил он полузабытую картинку из учебника истории. – Тридцать две штуки взяли. А план – полторы сотни. Скорей бы его выполнить! Все-таки собачья это работа – промысел морзверя», – подумал бригадир и пошел на корму к заглохшему мотору.

Через час он устало закурил. Завести мотор не удалось. Ушедшие вперед лодки давно исчезли из виду.

«Этот промысел себе дороже обойдется, – размышлял Денис, глядя на серое небо и на стайки мелких льдинок, скребущихся о борт лодки, – четверть заработка на новый мотор пойдет. Пора с этим завязывать. Разве не хватило денег на горбуше? Да еще зимой охота на соболя. А ведь, пожалуй, ребята до утра за мной не придут. Пока они до берега доберутся, пока нерп выгрузят, уже стемнеет. Так что будем ночевать тут», – и он столкнул за борт якорь.

«Все, этот год – последний! – решил он, следя, как связанные нерпы окружают лодку. – Хорошо, что здесь акул нет, была бы им пожива. Вообще-то, если разобраться, это конечно не охота. Бойня. На соболя капкан надо поставить, так чтобы он подвоха не заметил. А про лисицу и волка и говорить нечего – тут настоящим асом надо быть. Сохатого брать – хорошие собаки нужны и хорошие ноги – на лыжах бегать. Даже чтобы утку застрелить, и то умение требуется. А с этими нерпами – только палка да здоровье, чтоб этой палкой по их головам лупить. Нет, последний год охочусь!»

С моря наполз холодный пасмурный вечер. Подул легкий ветерок и невидимые льдинки заскрежетали о корпус лодки. Полупрозрачные тучи заволокли тусклую луну, и на воду посыпался мелкий снег. На далеком мысу зажегся маяк. У самого горизонта медленно двигались огоньки какого-то далекого корабля. Денис поднял брезентовую крышу лодки, достал из носового отсека небольшой примус и зажег его. Неяркий голубоватый огонек засветился в зеленоватых сумерках. Денис присел на корточки и приблизил ладони к трепещущему пламени.

«Хорошо, хоть с погодой повезло, не штормит, – подумал он, вглядываясь в огонь маяка, – но прилив меня вроде потихоньку тащит. Значит, якорь слабоват. Наутро прибьет куда-нибудь к берегу».

Зверобой, согревшись, заснул у уютно шипящего примуса и не слышал, как поднялся ровный ветер, как перетерлась якорная веревка и как мертвые нерпы, блестя под луной невидящими глазами, понесли лодку в открытое море…

МЕДВЕЖИЙ УГОЛ

В тени густых елей наст и днем не таял. Здесь огромные отпечатки были четкими, а не раскисшими, как на снегу соседнего болота. Сергей – плотный, похожий на цыгана брюнет, снял рюкзак, достал оттуда рулетку и измерил след передней лапы. Его ширина оказалась впечатляющей – целых 18 сантиметров. Сергей знал, что в этом секторе заповедника таких крупных зверей не водилось. Скорее всего, чужак забрел откуда-то с севера. Сергей подумал, что надо бы потропить «в пяту» [1]1
  Тропить в пяту ― идти по следу против хода зверя ( прим. автора).


[Закрыть], чтобы обнаружить, где же пришелец зимовал.

Пока Сергей, размышлял об этом, рядом с ним опустился черный как сажа тетерев-косач. Птица совершенно не боялась человека. Она его просто не замечала. И не мудрено: на ее голову был надет детский синий носочек. Специалист по медведям присмотрелся и обнаружил, что на носке был выткан забавный зверек – заокеанская родня отечественного Чебурашки. Под зверьком стояла надпись «Pokemon». А кроме того вдоль спины тетерева тянулся тонкий черный проводок антенны.

Сергей без удивления разглядывал это таежное чудо, так как ему точно было известно, кто тетерева поймал и надел на него хомутик с радиопередатчиком. Только вот носок с Покемоном был явно внеплановым. Сергей начал красться к птице, чтобы, поймав ее, освободить от трикотажного изделия. Однако косач был ослеплен не полностью, а все-таки видел через ткань. Птица, заметив движение Сергея, отлетела в сторону и стала лапой энергично чесать голову. Тетерев с видимым усилием стащил с головы носок, шарахнулся от человека, оглушительно захлопал крыльями, взвился свечой вверх и улетел через болото к далекому березняку.

Сергей поднял носок, положил его в карман, чтобы потом возвратить владельцу, и пошел на восток, к избушке.

Сергей миновал ельник и оказался на ра́де – верховом болоте, поросшем редким низкорослым сосняком. На просторе солнце пригревало, и поэтому отовсюду из-под таявшего снега лезли кустики ерника. На этом болоте располагался самый большой тетеревиный ток.

Здесь и работал Дима. У него была страда – шло весеннее мечение птиц.

Зная это, Сергей подходил к раде тихо, чтобы не помешать товарищу. Но оказалось, что его предосторожности были излишними: тетерева токовали только ранним утром, и птицы, которые не попались в ловушки Димы, благополучно разлетелись. А те, которые попались, лежали на теплой куртке орнитолога со связанными и вытянутыми ногами (в таком положении тетерева лежали спокойно, как домашние куры). Кроме того, смирения им добавляли и детские носочки, натянутые на их головы.

Дима – сухопарый, взлохмаченный, но одетый в новенький камуфляжный костюм относительно молодой человек, сидя на корточках, прикреплял радиопередатчик к очередному тетереву. Услышав шаги Сергея, он испуганно вскочил, выхватил из кармана ракетницу, направил ствол на медвежатника, но потом опустил оружие (если ракетницу можно назвать оружием) и облегченно вздохнул.

– Привет, – сказал он Сергею. – Это я машинально. Все равно патронов нет – все расстрелял. А я, часом, думал, что это «хозяин». Я его сегодня видел.

– Где? Когда? – заволновался Сергей.

– Да здесь недалеко. На Заячьей чисти [2]2
  Чисть (сев.) ― обширное верховое безлесное болото ( прим. автора).


[Закрыть]. Потом расскажу. А сейчас помоги – у меня еще пять птиц осталось. – И Дима показал на куртку, где рядком лежали пленники: три косача и две тетерки.

Сергей снял рюкзак и стал помогать Диме. Тот взвешивал птиц, промерял их, кольцевал, крепил на спине каждой при помощи пластикового хомутика радиопередатчик, а затем передавал Сергею, который освобождал тетеревиные ноги от пут, снимал с головы носок и отпускал пленника.

– Смотри, как резво, – сказал Сергей, глядя вслед улетающему тетереву. – Словно и без груза.

– А для них 20 граммов – не груз, – отвечал Дима. – Методика давно на западе отработана. Там все рассчитали. Двадцать грамм для тетерева, сорок грамм – для глухаря. Такой вес они практически не замечают.

– А батарейки насколько хватает?

– Гарантия – на 14 месяцев. Но у меня один петух почти два года сигналы подавал. Может, и дольше сигналил бы, но, слава богу, его куница съела.

– Почему «слава богу»? Ведь, как-никак, полевой материал шел.

– Конечно, шел. Только этот петух в такой корбе [3]3
  Корба (сев.) ― чащоба ( прим. автора).


[Закрыть]у Сычёва озера жил, что пока туда доберешься, его запеленгуешь, поднимешь его, чтобы посмотреть, где он кормится, все проклянешь. Так что когда я нашел его останки с работающим передатчиком, выпил за его душу 100 грамм. И сегодня выпьем. Как придем в избу – так и выпьем.

– За удачное кольцевание?

– Это само собой. Но главное – за второе рождение, за спасение живота.

* * *

И пока они шли к избе (так высокопарно лесники и другие работники заповедника называли избушки-кордоны), Дима рассказал, что он пережил сегодня утром.

«Хозяина» на чисти он заметил еще издали. Но сначала он увидел лосиху, которая рысью, громко чавкая копытами по уже оттаявшему болоту, с разбегу бухнулась в недавно вскрывшийся ручей, пересекла его и скрылась в ельнике. А буквально через минуту после этого, по ее следам, легким для такой махины галопом пробежал, вернее, пролетел огромный темно-бурый, почти черный медведь. Дима, на таком расстоянии чувствовавший себя в безопасности, посмотрел на зверя в бинокль, отметив, как красиво колышется длинная шерсть на его плечах, а из-под лап взлетают вверх снопы брызг, когда тот попадал в оттаявшие мочажины.

Зверь тем временем достиг ручья и замешкался. Он походил по одному берегу, потом перебрался на другой берег, затем снова вернулся. Судя по всему, медведь потерял след. Тут Дима, наконец, осознал, что, во-первых, хищник после зимы голодный, во-вторых, что он лосиху не поймал, и, в-третьих, что сам Дима является единственным свидетелем лосино-медвежьих разборок. Уразумев это, орнитолог стал, пятясь, покидать болото, так некстати оказавшееся охотничьими угодьями косолапого. Дима старался уходить быстро, но бесшумно. Последнее ему не удалось, так как зверь поднял голову, прислушиваясь, и, наверное, приняв хлюпанье Диминых сапог за звуки, издаваемые копытами желанной лосихи, тем же легким аллюром радостно припустился в сторону специалиста по тетеревиным. Тот остановился и достал из рюкзака ракетницу – чисто психологическое оружие, потом, подумав, еще один патрон (он же – последний) и фальшфейер.

Бегущий медведь тем временем исчез из виду, оказавшись в мелком березняке, и там, уже в полусотни метрах от Димы, словно от порыва ветра закачались безлистные деревца – зверь, почти не снижая скорости, приближался. Дима выстрелил и быстро вложил в ствол ракетницы новый патрон. По трусившимся березкам было заметно, что медведь подходит, правда уже не так уверенно. Дима выстрелил еще раз и остался только с фальшфейером – оружием ближнего боя. Но тот не понадобился – медведь наконец-то понял, что шумела не лосиха, и прекратил атаку.

– Так что имею сегодня полное право выпить за здоровье. Что сейчас и сделаю, – сказал Дима Сергею, отряхивая снег с сапог на пороге избушки.

– Имеешь, – ответил Сергей, открывая дверь. – Повезло тебе.

Под этим Сергей подразумевал совсем другое, чем его товарищ-орнитолог.

Дело в том, что Сергей все 20 лет работы в заповеднике, расположенном на границе Вологодской и Архангельской областей, посвятил изучению косолапых.

Сергей знал всё о зверях, живших на охраняемой территории, хорошо ориентировался в литературе, был лично знаком со многими медвежатниками из России, Норвегии, Канады и США. Сам он был прекрасным следопытом, по отпечаткам лап отличал каждого топтыгина в заповеднике, мог рассказать многое об его охотничьей территории, о том, где находится берлога, сколько ему удалось задавить лосей по весеннему насту, а если это была медведица – сколько у нее было медвежат. Однако (вот беда!) самих медведей он за 20 лет работы в заповеднике не видел ни разу!

Поэтому он черной завистью завидовал всем, кому повезло встретиться с этим огромным, красивым и осторожным зверем.

* * *

Раздумывая над этим, Сергей зашел внутрь небольшого строения. Избушка стояла на бугре, и из окна хорошо просматривалось покрытое льдом озеро, на котором виднелись следы от снегоходов: лесники зимой ездили на другой берег за дровами.

В избушке было все необходимое: большой стол, нары (под ними лежал запас сухих дров и растопка – сухие щепки и береста), печка-буржуйка, полка с посудой и пачка дешевых затертых порнографических журналов.

В тамбуре на особой стойке, как винтовки в ружейной пирамиде, стояли лопаты с красными черенками – противопожарный инвентарь.

В избушке царил казарменный порядок: посуда была до блеска надраена и аккуратно уложена, синие армейские шерстяные одеяла ровными рядами висели на деревянных шестах, прибитых под самым потолком, пол был чисто выметен, клеенка на столе – тщательно вымыта.

У окна (как, впрочем, на столах всех других кордонов заповедника) лежала толстая тетрадь – дневник посещаемости. В ней каждый побывавший отмечал срок прихода, ухода, а также цель визита.

Именно этот дневник и был главной причиной идеального состояния в избушке. Лесники и научные работники (на жаргоне лесников – просто «научники»), изучая эти тетради, зорко следили друг за другом, а на общих собраниях в конторе заповедника разгорались настоящие баталии по поводу оставленного на столе окурка или плохо вымытой миски.

В свое время в этих же тетрадях дирекцией заповедника была введена еще одна графа. Там лесники были обязаны регистрировать все интересные природные явления. Большинство из них дисциплинированно писали телеграфным стилем: «Видел елку», «Видел белку», «Созрела клюква» и т. п.

Только один упорно не заполнял эту графу. Когда же администрация заповедника все-таки принудила его писать там, то во всех дневниках на всех кордонах стала появляться одна и та же запись: «Был в лесу. Не видел ни-че-го!»

Сергей потянулся было к «бортовому журналу», но потом, отложив его, вышел из избушки, подошел к поленнице (и она, и навес над ней, и присутствующий там колун – всё было в образцовом состоянии), ловко расколол несколько сухих еловых поленьев, вернулся в дом и затопил печку. Потом взял ведро и пошел к озеру.

Дима тоже не сидел без дела: он из лунки одного за другим дергал мелких, с ладонь, окушков. В озере водились окуни и покрупнее, но брали они очень редко (лет пять назад в дневнике этого кордона появилась запись: «Поймал окуня размером с топорище!», – а рядом, чтобы рыбаку поверили, была приклеена чешуя трофея – размером с десятикопеечную монету).

* * *

Через час уха была разлита по тарелкам. Дима достал из рюкзака заветную бутылку и наполнил стопки. Они были на всех кордонах заповедника; на тех, куда можно было добраться только пешком, стопки были пластмассовые, а на тех, до которых заезжали на снегоходах или лодках, – стеклянные. На этот кордон снегоход доходил. Поэтому первый тост «за здоровье» был подтвержден хрустальным звоном.

– Завтра я хотел потропить и отыскать берлогу чужака, – сказал Сергей, запив водку ароматной окуневой ухой. – Но теперь придется побродить в окрестностях, посмотреть – добрал он лосиху или нет. И вообще надо разобраться – что это за зверь.

Они снова выпили, и Дима еще раз рассказал про сегодняшнюю встречу. Сергей слушал, кивал, уточнял детали, а потом спросил:

– А чего это мы только ухой закусываем? Я под нарами банку тушенки видел. Зажимаешь?

– Хочешь – ешь, – сказал Дима.

Сергей нагнулся и достал банку. Он протер пыльную крышку и обнаружил, что она маркирована буквой «Х».