Текст книги "Восемь племен"

Автор книги: Владимир Тан-Богораз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Тексты печатаются по изданиям:

Роман «восемь племен», рассказы «На мертвом стойбище», «Кривоногий», «У Григорьихи», «На реке Росомашьей» – В. Г. Тан-Богораз, Восемь племен. Магаданское книжное издательство, 1979;

Роман «Воскресшее племя» – В. Г. Тан. Воскресшее племя. М.: Гослитиздат. 1925;

Рассказы «У входа в Новый Свет», «Черный студент» – В. Г. Тан. Очерки и рассказы. Т. 2. М.; – Спб., изд-во «Книжное дело Н. М. Глаголева», 1902.

Тан-Богораз В. Г.

Т18

Восемь племен. Воскресшее племя: Романы, рассказы / [Составление Е. А. Куклиной, послесловие Вл. Муравьева]. – Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1987. – 576 с., ил. (Б-ка«Под полярными созвездиями»).

ISBN 5-00010025

2 р, 70 к.

 Произведения, посвященные Северу, являются наиболее ценной частью творческого наследия В.Г. Тана-Богораза.

В книгу включены романы «Восемь племен» и «Воскресшее племя», а также рассказы писателя, в которых сочетается глубокое знание быта и национальных особенностей северных народов с гуманным отношением ученого и художника.

Глава первая

Весенний торг на Чагарском поле, у реки Анапки, был в полном разгаре. Место это находилось внутри обширной ненаселенной полосы, отделявшей южные приморские поселки от северных оленных стойбищ и протянувшейся во всю ширину страны от Большого Внешнего моря, которое называлось также Моржовым ¹, до бухты Белых Дельфинов на другом, Внутреннем, море, которое южныё люди звали Бобровым ², – по причине множества морских бобров, пристававших к его берегам.

1. Тихий океан. (Прим. Тана)

2. Охотское море. (Прим. Тана)

Вся эта область была богата рыбой и дичью, но никто не появлялся здесь, кроме вооруженных шаек, отправлявшихся на грабеж. Мелкая война велась здесь с переменным успехом: то южные воины перебьют пастухов и угонят с севера стадо вместе с подростками; то оленеводы сожгут одинокое прибрежное жилище, возьмут кожи и ремни и тоже перебьют, взрослых, а мальчиков и девочек уведут в плен.

Однако Чагарское поле никогда не знало войны. Если одинокий охотник, рискнувший в погоне за оленями забраться за пределы своей страны, подвергался преследованию враждебных воинов и обращался в бегство, – стоило ему только достигнуть этих заветных берегов, и он мог считать себя в полной безопасности, ибо берега Анапки были посвящены Великому Морскому Раку Авви, который ежегодно поднимался вверх по реке вместе с бесчисленными стадами подвластных ему рыб – отыскивать крупные древесные стволы, пригодные для чел-

6

нов. Лесу на Анапке мало, и Авви проводил в водах ее целое лето, бдительно наблюдая за всем, что происходило на берегу.

Авви был бог сердитый и могущественный. Некогда при столкновении с отцом сухой земли, Вороном Кутхом, он затащил его в глубину и отпустил на волю только в обмен за молодую дочь Кутха, с круглыми черно-жемчужными подвесками в ушах и круглыми черными глазами. С тех пор Ворон уступил также Авви некоторые урочища на берегах рыбных рек, где раздражительный Рак ревниво следил за порядком и не допускал со стороны детей Ворона никакого нарушения его прав. На своих землях Авви строго запрещал убийства и даже драки как людям, так и зверям. Если в пору любви два оленя с ветвистыми рогами собирались решать спор о молодой и гладкошерстной важенке ¹, они, должны были для этого удалиться на другие свободные места. Безначальные стаи песцов, случайно отыскав на поле Чагар полусгнивший труп росомахи, убегали на половину дневного перевода подраться из-за добычи, потом возвращались обратно и скоро с новым остервенением бежали на поприще новой драки, и так далее, без конца.

1. Оленья самка. (Прим. Тана)

Люди, приходившие на берега Анапки, не имели права действовать копьем или луком и не должны были проливать крови, ибо право убивать принадлежало здесь только богу. Стоило дерзкому пришельцу поставить силок даже для куропатки, как огромная бурая клешня готова была незримо протянуться к его горлу и стиснуть его кашлем или грызущей болью, приносящей смерть. Зато, принеся небольшую жертву, люди и звери получали право брать свою часть из рыбных стад, приведенных Авви с моря, ибо Великий Рак был щедр и не жалел морских даров для каждого, кто признавал его власть.

В половине лета медведь совершал жертву корнями сараны, лисица – кровью молодого зайца, и даже тонкий горностай приносил с большим трудом тело полевой мыши с вольной земли за пределами Чагарского поля. Только совершив жертву, они могли селиться на берегах реки и сторожить в мелкой воде широкоспинную

7

горбушу, которая, обезумев от страсти материнства, лезла стадами вперед на верную гибель.

Люди могли являться к Анапке еще весною, когда передовые отряды детей Авви, пестрые гольцы, выходили к полыньям задолго до появления властителя. Стоило только покропить снег жертвенной похлебкой, потом отыскать щель во льду и опустить туда костяную уду на крепкой крапивной нитке, и обильное пропитание было обеспечено для людей и упряжных собак.

Обильная рыба и безопасность с незапамятных времен стали привлекать соседние племена для вольного весеннего торга на берегу Анапки. Обмен разными предметами был необходимостью, и при всеобщей вражде и недоверчивости он не мог производиться ни на каком другом месте. Дерзкие и жадные к прибыли, жители многолюдного селения Вайкен попробовали устроить торг у себя, но Авви, разгневавшись, прислал на них в первую же весну диких воинов с далекой реки Яяк, которые унесли все товары, приготовленные для торга, без всякой платы и сожгли два небольших выселка, недавно основанных жителями Вайкена на ближайших реках. Ибо Авви явно покровительствовал Чагарскому торжку, получая от приходящих племен обильную плату за место черной жертвенной похлебкой, жиром домашних оленей и черепами пестрых нерп.

Поэтому каждой весною, в день равноденствия, северные и южные люди, посоветовавшись с шаманами, неторопливо отправлялись в путь с таким расчетом, что-бы одновременно прибыть на священное место. Оленеводы ¹шли лёгким обозом с небольшим, но отборным стадом и самой проворной из женщин стойбища. Поморяне ²ехали на тяжело нагруженных нартах, запряженных собаками, обученными так искусно, что они понимали каждое слово хозяина. Эти собаки разделяли ненависть своих хозяев к оленьим стадам северян и участвовали вместе с ними в походах, и пастухи боялись их свирепости больше, чем копий и стрел своих противников. Они с отвращением передавали друг другу, что

1. Оленьи коряки. (Прим. Тана)

2. Приморские коряки. (Прим. Тана)

8

приморские женщины выкармливают щенят молоком и кладут их с собою спать, как маленьких детей.

Один за другим подходили оленьи караваны из самых отдаленных концов великой внутренней страны: с высокого и плоского Палпала, где пять ущелий простерлись венцом, как растопыренные пальцы рук; с мелких притоков быстроводного Омолона, где в тальниковых кустах водятся огромные и жирные лоси, и с крутых устьев многоводного Яяка, где в конце лета красная рыбы мечется, как в котле, задевая за весло челнока, переплывающего с берега на берег.

Пешие охотники племени Одул ¹приходили на гладких лыжах, волоча за собой маленькие, легко нагруженные санки. Они были неутомимее всех людей на пешем бегу и приходили не столько из торгового расчета, сколько из любопытства, ибо люди Одул не желают пропускать ни одного случая к развлечению.

1. Юкагиры. (Прим. Тана)

С далекого южного мыса являлись Ительмены, ²приземистые и широколицые, в одеждах, пестро сшитых из серых собачин, пятнистых птичьих шкурок и черных соболей. Они платили выкуп в каждом поселке, лежавшем на пути; вместе с ними являлись зверообразные Куру, ³мохнатые, как медведи, с выпученными глазами, как у злого духа Ивметуна, дающего падучую болезнь.

2. Камчадалы. (Прим. Тана)

3. Курильцы. (Прим. Тана)

С неведомого севера являлись мореходы Юит ⁴в балахонах из моржовых кишок, украшенных птичьими хохолками. Отец Кутх вдавливает им при рождении носы внутрь, а они пробивают себе щеки и вставляют туда костяные пуговки. Даже Оленные Всадники, живущие неизвестно где, ⁵подвижные, как птицы, являлись на своих легконогих скакунах и останавливались лагерем в стороне от всех.

4. Эскимосы. (Прим. Тана)

5. Тундреные ламуты. (Прим. Тана)

Предметы, привозимые для обмена, были неистощимо, разнообразны. Оленеводы приносили шкуры молодых оленей и готовое платье. Никакие меха южных и западных стран не могли соперничать с ними в красоте и

9

мягкости, и даже мохнатый Куру готов был вынуть из ушей хитро завитые беложелезные серьги в обмен за гладкошерстную рубаху из глянцевитых черных шкурок, с пестринкой у подола и тонкой лисьей оторочкой.

Они ежедневно закалывали жирных оленьих быков, ибо ручные стада и домашние собаки даже на Чагарском поле оставались подвластными ножу владельца. Священному Раку принадлежали только рога, часть крови и душа каждого убитого животного. Мясо оленей тоже превосходило вкусом всякую другую еду и разбиралось пришельцами нарасхват. Не мудрено, что жители берега, презиравшие оленеводов за грубость и глупость, завидовали их жизни среди бесчисленных стад и со вздохом вспоминали о пышной меховой одежде и сладкой мясной пище, доступной каждому бедному пастуху.

Береговые приносили шкуры нерп и больших тюленей, моржовые ремни, китовину, огромные мешки, налитые смешанным китовым, моржовым и тюленьим салом, пригодным для освещения и еды. Ительмены, земля которых богата различными камнями, привозили берестяные коробки, наполненные наконечниками стрел, бережно переложенными травой; связки больших копий и маленькие топоры, искусно выбитые из кремня и другого гладкого камня, черного, как перетопленный жир, и блестящего, как осенний лед ¹.

1. Обсидиан. (Прим. Тана)

Дороже всего ценились маленькие, мелко иззубренные стрелки из тускло-прозрачного камня, похожего, на нечистый лед; они считались амулетами и обладателю давали защиту от внезапных болезней; поражая зверя, они проникали глубже других и причиняли болезненную рану, истощавшую силы, необходимые для бегства.

Мохнатые Куру приносили сладкие съедобные клубни, ожерелья и блестящие иглы, которые ценились по шкуре за иглу, так как были крепче костяных и не стачивались от шитья. То и другое шло с далекой земли на юге, ²где, по рассказам, люди кишели, как мухи над рыбными вешалами, были искусны на выдумки и запрягали друг друга в сани, как оленей или собак.

2. Япония. (Прим. Тана)

10

Люди Одул приносили лосиную шерсть для вышивок, белую съедобную землю и огромные луки, склеенные из двойных деревянных полос. Мореходы Юит приносили китовый ус для подбивания полозьев и искусно сделанные наконечники гарпунов; маленькие Оленные Всадники, не допускавшие приближения чужих людей, выносили из своего лагеря ковши из бараньего рога, арканы, искусно плетенные из жил, острые кремни, дававшие искру при взаимном ударе, и клали их на снегу, безмолвно требуя равноценного дара.

Обширная долина на берегу Анапки, между двумя грядами холмов, покрытыми с южной стороны порослями ивняка, была вся занята лагерями гостей. Все племена стояли порознь, и даже люди, пришедшие из соседних поселков, недоверчиво отодвигались друг от друга, невзирая на безопасность места. То было время, когда близкие соседи враждовали друг с другом дольше и ожесточеннее всего.

Оленеводы соединились стойбищами по околоткам и, поставив походные шатры, отаборились в большом кругу саней, соединенных стоймя. Поморяне выгребли ямы в снегу, обставили их длинными ездовыми нартами и окружили снежным окопом. Кроме того, они привязали снаружи самых чутких и злых собак. Люди Одул ушли в глубину тальника и построили себе шалаши из ветвей на подветренной стороне холмов. Мореходы Юит воздвигли целую крепость из огромных глыб снега, скрепленных водою, как несокрушимым цементом. Только боязливые Оленные Всадники поместились в чистом поле без всякого стана. Их вьючные сумки были всегда завязаны, легкие палатки едва держались на жердях, совершенно ручные олени, прибегавшие на зов, как собаки, паслись вблизи. При первом признаке тревоги эти маленькие людишки, похожие на степных тушканчиков, могли собрать свой летучий караван и умчаться прочь.

Все народы сошлись почти одновременно, ибо от этого зависела безопасность взаимной встречи и быстрота торга. Торг должен был начаться завтра, ибо первый день всегда был посвящен жертвоприношениям. Во всех разнообразных лагерях, от края до края долины, слышался громкий и дробный стук бубнов, унылое пение

11

шаманов или нечеловеческие вопли злых духов, воплотившихся на время в теле своих служителей. Оленеводы убивали оленей и опрыскивали свежей кровью четыре стороны света, выставляли на снегу маленькие жертвенные фигурки из сала и тертых листьев и делали возлияния огню и воде густой и пахучей похлебкой, сваренной с жиром и кореньями. Приморские жители убивали щенков и выставляли их на длинных заостренных шестах.

Ительмены наделали идолов из дерева и приносили жертву им, хотя это могло возбудить ревность Авви. Трое людей Куру, пришедших вместе с ними, строгали из дерева замысловатые стружки, которые они считали величайшей святыней; люди Одул творили заклинания над зловещими черными мешочками, где заключались высохшие части трупов, принадлежавших различным предкам и разделенных поровну между потомками. Мореходы Юит хлопотали у молитвенных картин, нарисованных кровью на игрушечных веслах, а Оленные Всадники тихо и осторожно гремели челюстями диких оленей и связками медвежьих зубов, которые набрались в их мешках после прошлогодней охоты.

Оленеводы предлагали свои дары богу молча и гордо. Они знали, что их шкуры и мясо – предметы общего вожделения, и не думали о ценах, но приморские жители ревностно молились о том, чтобы Авви умягчил сердце богатых кочевников и отуманил их ум и позволил приобрести от них столько рухляди и одежды, чтобы хватило на раздачу всем домочадцам и приятелям в родном селении. Боязливые Оленные Всадники не знали, о чем молиться. Их круглые быстрые глазки были жадны, как сорочьи, и привлекались больше всего к новым предметам, самое употребление которых оставалось для них неизвестной загадкой.

Мышееды, ¹стоявшие лагерем в левом углу обширного Чагарского поля, не молились и не приносили жертв. Они пришли с безлюдной тундры, лежавшей к югу от плоских гор Палпала, и отличались пестротою одежды, ибо кафтаны из сурковых шкур перемежались в их среде с оленьими рубахами и жесткими балахонами из пло-

12

хо выделанной тюленины. Одни из них приехали на санках об одном олене; другие на паре небольших собак, мохнатых и коротконогих и столь свирепых, что они часто бесились от ярости; третьи пришли пешком на небольших лыжах из ременной плетенки, с копьем вместо посоха и котомкою за плечами.

1 Чукчи с Телькепской тундры до сих пор носят кличку Мышеедов. (Прим. Тана)

Мышееды были беднее всех людей севера, ибо их земля не родила даже мха, и Авви, ненавидевший их за безбожие и сварливость, не позволял рыбам подниматься в их реки. Мышеедами их звали за то, что они не гнушались никакой пищей, и ребятишки их забавлялись, выкапывая мышей из земли и проглатывая их целиком, как голодные собаки. Сами себя они называли просто «людьми» и даже «настоящими людьми». Соседние племена презирали их от всей души и навязывали родство с ними друг другу. Оленеводы считали их отраслью рода Юит. Мореходы называли их, как и оленных, тундреными бродягами, приморские собачники сложили насмешливую сказку, будто Мышееды родились от помета собачьих нарт, проезжавших сквозь восточную тундру для торга.

На самом деле Мышееды представляли смесь различных племен и были потомками всевозможных отверженцев, бежавших из приморских поселков и кочевых стойбищ после какого-нибудь непоправимого преступления. Убийцы и осквернители домашнего огня, расточители стад, последыши выморочных семей и теперь, постоянно уходили в эти степи, необозримые, как море, где Мышееды обеспечивали им убежище и защиту от мести их врагов. Мышееды не боялись ни богов, ни людей; в своих стойбищах они не приносили жертв даже в то время, когда мстительный Дух Заразы проходил над землею, рассыпая направо и налево свои незримые стрелы. Они не боялись и не избегали смерти. Старики и больные приказывали родственникам немедленно убивать себя. Юноши и девушки лишали себя жизни по минутному капризу, от злости, от огорчения в любви, от обманутых ожиданий.

Мышееды относились к богам до такой степени непочтительно, что сочиняли насмешливые сказки о Кухте и его семье, полные крепкого и дерзкого юмора и дававшие перевес над глупым Вороном маленьким мышам благодаря их лукавому проворству. Они рассказывали

13

об Авви, что он однажды показался на берегу в виде большого моржа и стал хвастать силою, но «люди» предложили ему покататься на оленях и, поймав на аркан двух больших диких быков, припрягли их к моржу; быки утащили его в горы, где он едва не погиб с голоду...

Их молодые парни обыкновенно соединялись в шайки, которые скитались на огромном пространстве, наводя ужас на соседей, хотя при энергичном отпоре они немедленно возращались вспять. Одна из таких шаек забралась теперь на Чагарское поле, конечно, не для торга, ибо у них не было ничего пригодного для обмена. Запрет Авви, однако, не имел в их глазах никакой цены, и вряд ли даже эти необузданные дети природы были в состоянии понять сущность временного мира, установленного на поле Чагарском.

Прежде всего они нуждались в пище, ибо у них не было ни запасов, ни друзей между оленеводами. Пока другие племена занимались жертвоприношениями, Мышееды всей гурьбой отправились на реку и, усевшись на самой большой полынье, где лед дал глубокие трещины, принялись удить рыбу. По своему обыкновению, Мышееды даже в рыбную ловлю вносили шум и насмешки.

– Ух, ух! – гикали они над прорубью, вытащив вертлявую рыбу на крючке.

– Старшего брата еще позови.

Другие громко свистали и топали ногами, рискуя разогнать рыбу, и, заглядывая в щели льда, насмешливо спрашивали: «Толстобрюхие поморяне, где вы? Пловцы с тупым носом, где вы?» – приравнивая жирных гольцов к жителям приморских поселков на севере и юге, в особенности к людям Юит, у которых были приплюснутые носы.

Уды их состояли из тонкого костяного колышка, к середине которого была привязана леса; когда рыба проглатывала колышек вместе с приманкой, при первом напряжении лесы он поворачивался поперек, подобно тюленьему гарпуну, застрявшему в ране. Однако чтобы рыба не соскальзывала с крючка, ее нужно было подсекать с такою силой, что леса, выскакивая из проруби, отлетала далеко назад вместе с добычею. Пользуясь этим, многие Мышееды не приносили даже уд: они просто стояли сзади рыболовов и следили, не сорвется ли

14

прочь какая-нибудь рыба, высоко взлетевшая в воздух вместе с лесою. Такая рыба считалась их законною добычею, и они кидались на нее гурьбою, к великой потехе удильщиков, мстивших насмешками за свою потерю.

Иногда два или три человека, впившись в скользкое рыбье тело когтями и зубами, разрывали его на части и пожирали сырьем, выкинув внутренности и с хрустеньем перегрызая тонкие рыбьи кости. К вечеру несколько приморских рыболовов тоже пришли на реку, но лучшие места были заняты Мышеедами, а усевшись рядом с ними, нужно было подчиниться их безбожному обычаю, оскорблявшему пойманную добычу, или затеять ссору. Прморяне предпочли уйти за белый речной плёс к другой полынье, где рыбы было меньше, но где они могли заниматься ловлею по-своему, без всякой помехи.

Глава вторая

Торг начался на следующее утро без всякого определенного порядка. Старые знакомые менялись только друг с другом, не обращая внимания на приставания других. Иные, надев на руку свиток плохого ремня, ходили из стойбища в стойбище, не решаясь расстаться с своим товаром и не умея отыскать равноценного, но большая часть решалась на обмен быстро, руководствуясь внезапно вспыхнувшим желанием и не соразмеряя взаимной стоимости товаров.

Жители селения Паллан вышли на торг все вместе, одетые в панцири из толстых травяных циновок и неся свои товары на конце копья. Так повелевал им обычай, желавший сохранить в мирном процессе обмена формы прежней неумолимой вражды.

Люди Юит устроили торговую пляску совместно с двумя большими оленьими стойбищами; в пляске, кроме мужчин, участвовали и женщины. Она началась жертвоприношениями и особыми обрядами, знаменующими временный брак, и должна была продолжаться до полного истощения сих всех участников. Обмен товаров должен был состояться только наутро в виде взаимных даров, слепляющих новые узы брачного побратимства <...>.

Камак, богатый оленевод с севера, из племени север-

15

ных Таньгов, ¹говоривших другим, более грубым наречием, сидел в глубине палатки на большой суме, наполненной рухлядью. Его безобразное лицо, с маленькими злыми глазами, большими оттопыренными ушами и белым шрамом поперек щеки, дышало свирепостью и действительно заслуживало имя Камака, то есть дьявола, которое духи предков дали ему при рождении при посредстве установленных гадательных знаков <...>.

1. Чукчи. (Прим. Тана)

На другой стороне палатки сидел Ваттувий, шаман из многочисленной семьи Кымчанто, что означает «вышедшие из солнечного луча», которая насчитывала в своих недрах тридцать взрослых мужчин и больше сотни малолетних детей. Семья жила вместе, но ее бесчисленные олени были разбиты на четыре стада, которые то сходились, то расходились, соответственно изменению времен года. Ваттувий был младшим из шести сыновей престарелого Ваата, еще жившего в большом шатре на верховьях реки Омкуел, и семья посвятила его служению духам, чтобы упрочить своё благосостояние, покровительством высших сил. Ваттувию могло быть, около пятидесяти лет, но его небольшое сухощавое тело казалось как будто сплетенным из крепких оленьих жил в изобличало большую силу и необычайную ловкость, необходимую для подвигов волхвования, когда, тяжелая палатка иногда поднимается над головой слушателей, как легкий берестяный бурак, опрокинутый над муравейником. Он прясел на скрещенных ногах, которые упруго колебались, как перекрещенные тетивы деревянного капкана. Его длинная черная грива была связана на затылке пушистой полоской тюленьей шкуры, красиво, окрашенной в пунцовый цвет. В противоположность обычной моде мужчин, духи запретили ему стричь волосы и не позволили даже заплести их в косу, как это делала большая часть шаманов.

Сзади Ваттувия сидел его племянник, крепкий молодой атлет с безусым лицом и большими карими глазами. Имя его было Ваттан, ибо все потомки Ваата вставляли его имя в свое как основной корень. Отец послал его, чтобы блюсти за шаманом, который в порядке экстаза легко мог причинить повреждение себе или другим. Посещавшие его духи нередко обнаруживали проказливость и склонность к опасным шуткам, которые, без

16

своевременного вмешательства шаманских прислужников, грозили окончиться очень, дурно <...>.

– A-а! – громко вздохнул Ваттувий, давая знак, что сейчас начнет петь. Хозяева и гости тотчас же притихли. Посещение Ваттувия считалось честью, и каждое желание его исполнялось во всех шатрах от подножий Палпала до верховьев реки Кончана ¹.

1. Река Камчатка. (Прим. Тана)

Только Камак, прищурившись, посмотрел на гостя и не шевельнулся с места. Его презрение к южным оленным людям простиралось также и на их духов, и он упрямо не верил, чтобы вдохновение их стоило какого-нибудь внимания <...>.

Ваттувий пел высоким протяжным речитативом, останавливаясь по временам, чтобы перевести дух. Образы так и лезли ему в голову, отрывки прошлых видений смешивались с предвкушениями экстаза, и по временам он путался и не знал, что выбирать. Вдруг хитрая улыбка мелькнула на его лице. Он вспомнил бесчисленные проказы, которые духи проделывают над отуманенными людьми, подпавшими их власти <...>.

Ваттувий опять сделал передышку, на этот раз короткую, ибо внезапно он почувствовал нетерпение и потребность перейти от слов к делу <...>.

Слушателям стало страшно. Проказливые духи и их служители пользовались очень дурною славой. Хозяин шатра Елхут, низкий и приземистый человек, с раковинами в ушах, кожаной повязкой на лбу и маленькими раскосыми глазами, осторожно переглянулся с своим двоюродным братом Юлтом, который стоял у входа и бдительно следил за всем происходящим. Если слова Ваттувия обещали внезапное нападение со стороны людей или духов, нужно было держаться настороже. Около десятка детей и племянников, все дюжие парни, привычные к дракам, сидели и стояли в разных местах шатра, готовые по первому знаку Елхута схватиться за оружие и броситься вперед.

Подросток Чайвун, один из пастухов Камака, который должен был уйти вместе со стадом на ближайшее пастбище, но отстал от товарищей и под конец увязался за хозяином и теперь потихоньку встал с места, вышел за

17

дверь, потом выбрался из лагеря вайкенцев и поспешно пошел вдогонку за своим стадом. Он боялся, чтобы проказливые духи не сыграли какой-нибудь злой шутки именно над ним, ибо они нападали охотнее всего на таких молодых и беззащитных парней. Они могли, например, превратить его в сурка за то, что он слишком крепко спал в снежные ночи вместе со своими оленями, или обкормить его волчеединой, чтобы внутренняя сторона его кожи обмохнатела, или сделать его ненавистным для молодых девушек. Пастух ускорил шаги и без оглядки убежал в стадо <...>.

Ваттан смирно сидел в стороне и наблюдал за дядей внимательно, но без особого интереса. Ему случилось видеть шамана в таких странных и разнообразных припадках вдохновения, что у него исчезло не только удивление, но и страх перед ними. К замысловатым подвигам Ваттувия он относился приблизительно как к хорошо знакомому, несколько надоевшему представлению и даже полуинстинктивно сомневался в их реальности, хотя факты ежедневно доказывали ему его неправоту, ибо Ваттувий вылечивал даже оленей и собак от самых разнообразных болезней, предсказывал степень обилия дичи и размножения домашних оленей, давал женщинам лекарства от бесплодия и девушкам приворотные корешки для привлечения молодых парней <...>.

Ваттувий вдруг поднялся на месте и открыл глаза.

– Пришли? – громко заговорил он. – Здравстуйте, здравствуйте! Ты иглокожий, ты сверло, ты ножовый черенок! – перечислял он странных духов давая им имена соответственно их внешнему сходству с реальными предметами.

– Что надо? – спросил он, как будто отвечая на вопрос. – Нож надо?

Он быстро поднес руку к поясу, но ножны были пусты, ибо Ваттан давно вытащил и припрятал у себя широкую полоску шиферного камня, которая служила шаману для обычного употребления. Не найдя ножа на обычном месте, шаман передернул плечами, выпрастал правую руку внутрь широкой меховой рубахи и тотчас же извлек ее вооруженною крепким осколком кости, сточенным с обеих сторон и острым, как шило. В борьбе с проказливым шаманом хуже всего было то, что он пос-

18

тоянно прятал на себе ножи в разных неизвестных местах.

«Под кожей!» – равнодушно подумал Ваттан, двадцать раз слышавший от дяди такое хвастливое утверждение. Он рассматривал это так, как будто шаманам было свойственно иметь под кожей особые карманы для мелких вещей и это самое естественное явление в мире...

– Кого? – опять спросил Ваттувий своего невидимого собеседника. – Этого? – он проворно подполз к своему ближайшему соседу, бесчувственному, окончательно побежденному одурением, повернул его спиною вверх и стал примеривать самый предательский удар. Ваттан быстро поймал и стиснул вооруженную руку шамана. Лицо Ваттувия сморщилось от боли, он всхлипнул, как ребенок, рука его бессильно разжалась, и костяной нож упал на неподвижное тело спящего. Ваттан хотел подобрать нож, но Ваттувий оказался проворнее, – он подхватил нож левой рукой и ударил наотмашь племянника, извиваясь, как раненая кошка, и усиливаясь вырвать свою онемевшую кисть из могучей руки молодого силача. Ваттан так же быстро бросился вперед, нож проколол меховую рубашку и, скользнув вдоль спины, оцарапал кожу. Ваттан поймал другую руку шамана и окончательно отнял нож, потом оттащил его на прежнее место.

– Где еще ножи? – сказал он ему решительно, но без злости. В обычнее трезвое время они жили с Ваттувием очень дружно, несмотря на разницу возрастов, ибо шаман относился с уважением к несокрушимой силе племянника и его равнодушному спокойствию перед самыми необычайными выходками духов.

– Отдай, ножи,– твердо повторил Ваттан. Он хорошо знал, что Ваттувий имеет при себе еще оружие.

Побежденный шаман опять втянул руку внутрь рубахи и вытащил кусок твердого китового уса, сточенного с боков двумя острыми лезвиями.

– Еще,– настаивал Ваттан, – еще есть.

Шаман достал еще нож из черного обсидиана, гораздо тоньше и острее, чем все предыдущие.

– Еще один! – повторил Ваттан. Он знал наперечет все оружие дяди, и ему не хватало самого опасного из ножей, священного шаманского кинжала, выточенного

19

из зеленого нефрита, с ложбинкой, на лезвии, в которой запеклась человеческая кровь.

Этим кинжалом Ваттувий распарывал живот своим пациентам, чтобы рассмотреть знаки вредных чар на пораженных внутренностях; он имел собственную жизнь, мог превращаться в духа, обладал самостоятельной силой исцеления, но одной царапиной убивал врага.

– Отдай кинжал! – неотступно повторял Ваттан.

Ваттувий по-прежнему передернул плечами и неожиданно, сбросив с себя верхнюю одежду, засунул руку под рубаху племянника и принялся щекотать его голую грудь.

Лицо его светилось ясной и лукавой усмешкой. Нападение било так проворно и неожиданно, что Ваттан, смертельно боявшийся щекотки, отшатнулся и разронял все ножи. Быстрее молнии Ваттувий подхватил свое оружие и, нырнув головой в сброшенную рубаху, выскочил на середину шатра.

– Вот ловите! – кричал он с бешеным весельем, подбрасывая вверх один за другим свои ножи, которые взлетали до дымового отверстия и как будто сами возвращались к его не знающим промаха рукам. Зеленый кинжал, выделявшийся ярко среди других ножей своей величиной и видом, однажды даже вылетел наружу, благополучно проскользнув сквозь частый переплет сходящихся жердей шатра, и тотчас же вернулся назад к своему владельцу, как сокол, улетавший в вышину за пернатой добычей.

– Живой, живой! – боязливо шептали зрители, прижавшись к стенам.

Даже вайкенцы были увлечены суеверным страхом оленеводов и забыли о своем недоверии к духам чужого племени. Только упрямый Камак неподвижно сидел на своем месте и с ненавистью смотрел на упражнения шамана. Он смешивал в своей вражде всех людей, живших к югу от его родной реки на полуночном море, и называл их потомками собак, хотя бы они били такие же извечные оленеводы, как и его ближайшие соседи. Но этому непостижимо ловкому человеку, охваченному буйным весельем, он завидовал с яростью и чувством бессильного недоумения. Так могла бы завидовать неуклюжая росомаха быстрому степному орлу, который так легко носит-