Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Владимир Короленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Владимир Короленко
ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ

УФИМСКИЕ СТРАНИЦЫ КОРОЛЕНКО

Теплый солнечный июньский день. Тихие улицы Уфы благоухают запахами цветов и трав. Почти в каждом палисаднике густо зеленеют сады. Маленькие деревянные домики уютно смотрят оконцами в обрамлении ажурных наличников и распахнутых ставень. Не привлекая особого внимания редких прохожих, идет по сонной улице плотный широкогрудый мужчина. Судя по его неторопливой походке и обостренному интересу к не столь уж броским достопримечательностям, встречающимся на его пути, можно догадаться, что это приезжий. Да и одет он, кажется, не по погоде: сарпинковая рубаха синего цвета подпоясана кожаным ремнем, черные брюки заправлены в сапоги. Густая курчавая борода и богатая черная шевелюра, красиво обрамляя правильные черты привлекательного лица, как бы подчеркивают зоркость и мудрость спокойных карих глаз. И от всей коренастой, крепкой фигуры этого симпатичного человека веет удивительным спокойствием и уверенностью. Таким, вероятно, предстал перед уфимскими жителями почти сто лет тому назад Владимир Галактионович Короленко (1853–1921).

Выдающийся русский писатель В. Г. Короленко в июне 1891 года приезжал в Уфу, чтобы разыскать те места, где был лагерь видного пугачевского сподвижника Ивана Никифоровича Зарубина-Чики, получившего от Е. И. Пугачева титул «графа Чернышева».

Поездке в Уфу предшествовали следующие обстоятельства. 22 октября 1887 года В. Г. Короленко был избран членом Нижегородской архивной комиссии и увлеченно занялся историей, в частности внимательно перечитал все 29 томов «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева. Последний том был доведен до 1775 года, то есть до разгрома Крестьянской войны под руководством Е. И. Пугачева. Именно это, надо полагать, послужило импульсом к пробуждению интереса В. Г. Короленко к пугачевской теме. К тому же в Нижегородском историческом архиве ему удалось найти некоторые материалы, относящиеся к восстанию Пугачева.

Размах величайшего в истории России народного движения, потрясшего основы екатерининской империи, незаурядная личность Пугачева увлекли В. Короленко, и он задумал написать повесть «Набеглый царь». Долгие годы писатель изучал историческую литературу о пугачевском движении, собирал архивные и фольклорные материалы о «народном царе». Кроме того, он писал своим многочисленным друзьям и знакомым в разные города России, в том числе и в Уфу, запрашивая их об архивных и других данных, касающихся Крестьянской войны 1773–1775 годов.

Не ограничиваясь изучением отечественной истории по печатным и архивным источникам, а также информациями своих корреспондентов, В. Короленко совершил ряд поездок по Нижегородской губернии, Среднему Поволжью, Южному Уралу и Восточному Казахстану. В частности, вместе со своим другом – видным общественным деятелем-народником, членом редакции «Русского богатства» Николаем Федоровичем Анненским в конце июня 1891 года он ездил в Самарскую и Уфимскую губернии.

Племянница Н. Ф. Анненского, известная детская писательница Татьяна Александровна Богданович, автор повести «Горный завод Петра Третьего (Пугачевцы на Урале)», вспоминает об этой поездке: «Владимир Галактионович поехал вместе с ним в Уфу, чтобы найти там на месте данные о каком-то заинтересовавшем его движении Пугачева на Востоке. Я хорошо помню эту поездку, так как мы с тетей провожали Владимира Галактионовича и дядю на пароходе до Самары. Владимир Галактионович был тогда в прекрасном настроении, любовался Волгой и рассказывал о Пугачеве»[1]1
  Богданович Т. А. В. Г. Короленко в Нижнем. – В кн.: В. Г. Короленко в воспоминаниях современников. М., 1962, с. 102.


[Закрыть]. (В то время Т. А. Богданович было 18 лет).

О поездке Короленко в июне 1891 года в Уфу с целью осмотра мест, связанных с восстанием Пугачева, известно и из других авторитетных источников, в частности примечаний к собраниям сочинений писателя, а также, как увидим ниже, из писем к нему уфимского литератора П. И. Добротворского, с которым Владимир Галактионович познакомился во время своего недолгого пребывания в Уфе, а затем около полутора десятков лет переписывался. Кроме того, в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина хранится записная книжка В. Г. Короленко, относящаяся к его поездке Волгой и Камой в Уфу. По крайней мере две записи в ней – «уфимские». «Дорога в Уфу, лагерь Чики», – гласит первая лаконичная запись, четко фиксирующая маршрут и цель путешествия. Вторая представляет карандашный набросок плана местности в районе Чесноковка – Уфа. Здесь упоминается река Белая, река Берсиян, Чесноковка, лагерь Чики, лабаз на берегу Белой, дорога в Уфу и Челябинск[2]2
  Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, ф. 135, крат. 9, инв. № 483, л. 2; л. 2 об. – 3.


[Закрыть]. Эти краткие записи были, очевидно, сделаны Короленко во время посещения «лагеря Чики». О поездке Владимира Галактионовича в Уфу упоминается также в примечаниях к его записным книжкам. «Кроме материалов архива, – говорится в них, – интерес писателя к пугачевской старине питался и живыми впечатлениями, как это видно из его нижегородских записных книжек. Летом 1891 года он совершил поездку в Уфу для осмотра мест, где находился лагерь Чики, сподвижника Пугачева»[3]3
  Короленко В. Г. Записные книжки (1880–1900). Редакция и примечания С. В. Короленко и А. Л. Кривинской. М., 1935, с. 479.


[Закрыть].

Интенсивный сбор материалов о Пугачеве продолжался до 1905 года. Позднее Короленко вновь надеялся вернуться к взволновавшей его теме; во всяком случае, в канун Великой Октябрьской социалистической революции говорил жене: «Надо бы мне приняться за Пугачева»[4]4
  Там же, с. 486.


[Закрыть]. Однако большой подготовительный труд остался неиспользованным: повесть «Набеглый царь» не была завершена. Лишь малую толику своего «пугачевского архива» писатель использовал в очерках «У казаков» и «Пугачевская легенда на Урале».

По поводу «Пугачевской легенды» Короленко 26 октября 1900 года писал Н. Ф. Анненскому: «Она… по моему мнению, составляет лучшую и самую интересную главу из написанного до сих пор. Материалом для нее послужили отчасти печатные работы казака Железнова[5]5
  И. И. Железнов (1824–1863) – уральский казак, писатель, автор очерков о быте уральских казаков в первой половине XIX века.


[Закрыть], отчасти же собранные мною от старых казаков предания и частию – войсковой архив. Интересно, – что в то время, как „печатный“ исторический Пугачев до сих пор остается человеком „без лица“, Пугачев легенды – лицо живое, с чертами необыкновенно яркими и прямо-таки реальными, образ цельный, наделенный и недостатками человека и полумифическим величием „царя“. Меня самого поразило это, когда я собрал воедино все эти рассказы. Нечего и говорить, что до сих пор его считают настоящим царем…»[6]6
  Короленко В. Г. Собр. соч. в десяти томах. Т. 10. Письма, М.: ГИХЛ, 1956, с. 319–320.


[Закрыть]

«Уфимских страниц» в жизни Короленко немного, прежде всего они связаны с творческой историей повести «Набеглый царь», поездками писателя по «дорогам Пугачева» и в какой-то мере отражены в его переписке. Особый интерес представляют письма уфимского литератора П. И. Добротворского к Короленко, широко отразившие быт и нравы «столицы дикой Башкирии».

В фонде В. Г. Короленко, хранящемся в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, несколько лет назад мною были обнаружены письма к нему из Уфы от П. И. Добротворского. Всех писем 13, объем их – 26 листов тетрадного формата. Все письма – автографы, написаны рукой Добротворского. Почти полностью использованы обе стороны бумаги, так что фактический объем писем – 52 страницы. Письма датированы 1891, 1893; 1899, 1900, и 1903–1905 годами, адресованы в Петербург, Нижний Новгород и Полтаву[7]7
  Письма П. И. Добротворского к В. Г. Короленко. – Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, ф. 135, разд. 11, карт. 23, д. 1, 26 лл. В дальнейшем цитируются без ссылок.


[Закрыть]. Из писем видно, что Добротворский встречался с Короленко в Уфе, получал от него письма и дарственные книги. О том, что Короленко отвечал на письма, свидетельствуют и его пометки на полях некоторых из них. Так, на письме Добротворского от 17 октября 1903 года рукой Короленко записано: «Отв(ечено) 21 октября) 1903»; на письме от 25 ноября 1903 года – «Отв(ечено) 8-XII-1903».

Корреспондент Короленко писатель-публицист Петр Иванович Добротворский (1839–1908) был уроженцем Симбирска, но с 1861 года до конца своей жизни жил в Уфе; долгие годы служил мировым посредником (судьей) в различных уездах Уфимской губернии. Он хорошо знал башкир и часто выступал в провинциальных и столичных газетах со статьями и корреспонденциями, смело разоблачал в них наглых расхитителей башкирских земель; написал ряд бытовых рассказов и очерков из жизни Башкирии, выпустил несколько книг. В своих произведениях он сочувственно и правдиво отразил нищенское существование представителей социальных низов Уфимской губернии. О его книге «В глуши Башкирии» (Екатеринбург, 1901) «Самарская газета» писала: «Сборник состоит из десяти небольших по объему, но больших по своим литературным достоинствам рассказов, написанных блестящим оригинальным пером человека, детально изучившего природу Башкирии, народную жизнь, ее течение, быт народа, его нравы, обычаи, религиозное мировоззрение, понимающего его экономические и духовные нужды и вложившего в эти рассказы всю свою любовь к ним»[8]8
  Самарская газета, Самара, 1902, № 12.


[Закрыть].

Литературно-публицистическая деятельность Добротворского получила высокую оценку и в столичной прессе. Так, журнал «Исторический вестник» писал: «Башкирия осталась бы в конце концов без башкир, если бы над хищниками не грянул гром со столбцов „Санкт-Петербургских ведомостей“, где выступил П. И. Добротворский… Письма Добротворского о башкирских дельцах были своего рода „Губернскими очерками“, имея в виду то бесправие и грабеж, какие изобличались ими»[9]9
  Исторический вестник, СПб., 1908, № 3, с. 1024, 1025.


[Закрыть]. Именно в разоблачении хищного чиновничества, грабившего народ, в защите бесправных и угнетенных башкир видел прежде всего смысл своего скромного литературно-журналистского труда и сам Добротворский.

Письма Добротворского к Короленко охватывают по существу почти 15-летний отрезок времени. Писем Короленко к Добротворскому пока, к сожалению, обнаружить не удалось, но трудно представить, чтобы они могли затеряться бесследно. Возможно, эта публикация явится нитью для поиска короленковских писем, о содержании которых пока что мы можем судить лишь предположительно по письмам Добротворского.

Первое из тринадцати сохранившихся писем датировано 10 августа 1891 года. Поблагодарив адресата за присланные книги (короленковские, разумеется, с автографами!), Добротворский продолжает: «Спасибо Вам еще раз за память и за посещение, которое как не коротко было, но доставило мне большое удовольствие. Вот окрепну немного, еще раз перечту Ваши работы. Вы собираетесь Писать о Пугачеве – зачем? Это совсем не в Вашем роде – Вы психолог, тонкий психолог и пользуйтесь этим».

Как видно из этого и других писем, Короленко посетил Добротворского в июне 1891 года в Уфе. Добротворскому тогда было уже за пятьдесят, и как старейший уфимский писатель он пользовался авторитетом у начинающих молодых беллетристов – Александра Митрофановича Федорова, работавшего в ту пору над своим первым романом о Башкирии – «Степь сказалась», и Василия Васильевича Брусянина, впоследствии плодовитого литератора. Короленко приехал в Уфу, когда ему было неполных 38 лет.

Это была их первая и единственная встреча, но она произвела глубокое впечатление на Добротворского, и именно после нее завязалась их дружеская переписка. Цитированное письмо является ответом на просьбу Короленко (высказанную, возможно, еще при личной встрече, но, несомненно, изложенную в письме) – помочь в разыскании материалов о Пугачеве и его сподвижниках. Не одобряя намерения Короленко писать о Пугачеве, Добротворский тем не менее пытался найти интересующие его именитого коллегу материалы. Видимо, Короленко и позднее обращался к Добротворскому с аналогичной просьбой. Во всяком случае, 25 ноября 1903 года (через 12 лет) Добротворский пишет: «В Уфимском архиве мне обещали навести справку – нет ли чего там о пугачевщине. Что узнаю, сообщу в непродолжительном времени». И в следующем же письме, датированном 31 декабря 1903 года, сообщает: «Посылаю Вам, дорогой Владимир Галактионович, документальные доказательства, что поручение Ваше исполнил, но ничего здесь для Вас путного не нашел. Из здешних архивов все уже давно выбрано и было отправлено в архивы: Оренбургский и Московский. Старик Гурвич по этой части знаток. Он был у меня и такой дал ответ: „Здесь нет ничего“». И далее Добротворский делает приписку: «Письма посылаю, чтобы не излагать подробно, как я собирал сведения». Видимо, «письма» – это официальные ответы уфимских учреждений на запросы Добротворского.

На другой же день (1 января 1904 года) Добротворский снова пишет Короленко и, продолжая мысли, высказанные накануне, приглашает: «Приезжайте-ка к нам весною в Уфу. Увидите, где близ Уфы Чика стоял. Здесь, говорят, каких-то двух пугачевцев казнили. От старика Гурвича много можно услышать, – видно, что вопрос этот его интересовал, и он о нем много читал». (Упоминаемый в письмах Н. А. Гурвич, врач и журналист, долгие годы был членом Уфимского губернского статистического комитета, а с 1864 года – его секретарем; им издано много справочных книг по Уфе и губернии).

Как видим, Добротворский мало чем смог помочь Короленко, и все же стало по крайней мере известно, что в Уфе нет дела о Пугачеве и что бывшие уфимские материалы о нем надо искать в Москве и Оренбурге. Кроме того, Короленко узнал, что уфимец Н. А. Гурвич «по этой части знаток». И Короленко незамедлительно пишет Гурвичу в Уфу. Это письмо датировано 12 января 1904 года (хранится в том же архиве, где и цитируемые нами письма Добротворского к Короленко), оно было перепечатано в 1972 году в № 9 альманаха «Прометей».

Вот это письмо:

«Милостивый государь Николай Александрович.

От Петра Ив(ановича) Добротворского я узнал, что Вы заняты работой о пугачевцах. В таком случае, без сомнения, Вам известно содержание двух дел о пугачевцах, которые, говорят, сохранились в уфимском архиве. Был бы очень признателен Вам, если бы Вы нашли возможным сообщить мне, что собственно заключается в этих делах, есть ли в них указания, характерные для Чики-Зарубина и его сподвижников, а также нет ли чего о Белобородове и (особенно для меня интересно) загадочном Хлопуше. Все это мне нужно для работы чисто беллетристической. В свою очередь, если у Вас есть вопросы, на которые я мог бы ответить, – был бы очень рад. Я довольно основательно ознакомился с теми остатками, правда, очень разрозненными, которые сохранились от пугачевских дел в Уральском войсковом архиве.

Прошу принять уверения в совершенном уважении

Вл. Короленко».

Н. А. Гурвич не замедлил с ответом, он оповестил Короленко о том, что в «Уфимском архиве никогда не было существенных материалов», да и те «профильтрованы и пропечатаны».

Короленко интересовался также материалами о других выдающихся пугачевцах, в частности Салавате Юлаеве. Один из активных корреспондентов Короленко, наш замечательный земляк, автор романа «Амеля» и многочисленных рассказов о Башкирии Николай Александрович Крашенинников в письме от 13 марта 1902 года сообщал: «Глубокоуважаемый Владимир Галактионович… легенду о Салавате я не знаю, но есть основания думать, что нечто похожее на это заключается в одной сказке, набросанной мною вчерне. Сказка называется Сала-Ввет (Салаввет и Салавыт) и повествует о герое, башкирском витязе, подчинившем (а ла Хмельницкий) башкир России при „Иване Сердитом“. Легенда довольно любопытная, с оригинальным концом. Салаввет после сражения провалился в пропасть на одной священной горе, полную драгоценностей, которые никто не может из смертных похитить»[10]10
  Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, ф. 135, разд. 2, № 27, д. 40.


[Закрыть].

Весьма примечательно, что несмотря на многолетнее общение с башкирами, Крашенинникову не довелось до революции узнать правду о Салавате Юлаеве. Царское самодержавие стремилось вытравить из сознания народа имя национального героя и подвергало преследованию исполнителей песен и рассказчиков легенд о Салавате как политических преступников. Песни же и легенды, разумеется, бытовали среди башкир, но они неохотно знакомили с ними русских «бояр». Башкиры, правда, весьма уважительно относились к Крашенинникову, ибо помнили, что ни дед, ни отец его «не брали» башкирских земель. Но все же, видимо, как дворянин Крашенинников не смог завоевать полного доверия сказителей, народных рассказчиков, и последние ограничились ознакомлением его с весьма туманной историей о некоем «башкирском витязе», произвольно сместив и время действия на два с лишним века назад, к эпохе Ивана Грозного, периоду присоединения Башкирии к России.

Как видим, поиски пугачевских материалов в Уфе и Оренбуржье были для Короленко недостаточно плодотворными. Но зато выдающийся русский писатель побывал в нашем городе, переписывался с наиболее интересными, духовно близкими ему людьми Уфы, из содержательных писем Добротворского, как увидим ниже, получил довольно ясное представление о культурной и общественной жизни Башкирии на рубеже двух эпох. Что касается Добротворского, то для него личная встреча и многолетняя переписка с «честнейшим русским писателем» не могли не оказать благотворного влияния на демократизацию его творчества. На закате жизни уфимский публицист тяжело переживал духовное одиночество и страдал от частых и продолжительных физических недугов. Поэтому он с особенной теплотой вспоминал о своем знакомстве с Короленко и дорожил дружеской перепиской с ним. В книге «Моя исповедь» Добротворский писал: «Таких людей, в разговоре с которыми можно было бы отдохнуть душой, в Уфе не было, а если они являлись когда, то – как какие-нибудь светочи – являлись и исчезали; таков был приезд в Уфу В. Г. Короленко»[11]11
  Добротворский П. И. Моя исповедь. М., 1904, с. 33.


[Закрыть].

Несмотря на болезни, служебные и семейные неурядицы, Добротворский до глубокой старости продолжал заниматься литературой и оптимистически смотрел на будущее. «Мое настоящее положение меня не пугает, – пишет он Короленко 10 августа 1891 года, – я верю, что жизнь будет лучше, будут лучше и люди, но жить при настоящих условиях, право, невыносимо… Будете в Москве – справьтесь в редакции „Русских ведомостей“ о моих работах – там их лежит много, неужели они все забракованы? Обращаю Ваше внимание на рассказы „Пасхальная ночь“, „Простая душа“. Первый рассказ положительно хорош… Анненскому и Елпатьевскому мой привет». Цитированное письмо – первое, и обращение Добротворского к Короленко с просьбой справиться в Москве о его рассказах может показаться странным. Тем более, что Добротворский был слишком скромным человеком, чтобы позволить себе панибратское отношение к большому писателю, которого высоко ценил и глубоко уважал. С такой просьбой, надо полагать, он мог обратиться к Короленко только потому, что за время уфимской встречи между ними установились дружеские отношения. Упоминаемый в письме Н. Ф. Анненский – видный журналист, по словам М. Горького, «человек острого и живого ума». С писателем-мемуаристом Сергеем Яковлевичем Елпатьевским, отбывавшим в 1880–1884 годах в Уфе политическую ссылку, Добротворский поддерживал деловые связи. Кстати, приветы им обоим он передает и в других письмах.

Своих литературных дел Добротворский касается во всех письмах, в одних подробно, в других – вскользь. В письме от 14 января 1903 года он сообщает, например, о том, что сорокалетие его литературно-публицистической деятельности было отмечено в Уфе преподнесением официального приветственного адреса, десятком поздравлений «из разных концов России» и статьей В. В. Брусянина в «Самарской газете». Юбиляр признается, что последняя доставила его самолюбию большое удовольствие, поскольку он «не избалован вниманием печати». Но ни равнодушие критики, ни цензурные притеснения, ни даже одинокая старость не лишают Добротворского бодрости духа: в течение всей жизни он был твердо уверен в общественной полезности своей скромной литературно-журналистской деятельности. Эта мысль проходит через все его письма. «А так я вполне удовлетворен… – резюмирует он. – Читал я мои деревенские рассказы мужикам. „И отколь ты все это, Петр Иванович, знаешь, точно ты с нами в одной избе жил“, – слышал я от них не раз. „Ты, хазрет (господин. – М. Р.) самый наша башкирский душа знаешь“, – говорили мне башкиры, которым я читал рассказы из башкирской жизни. – „Петр Иваныч, не дадите ли вы какой-нибудь вашей книжки почитать. Больно вы уж хорошо пишете: вы ведь не сочиняете, как другие, а все правду пишете“. Это ли еще не похвала?».

Последние несколько лет жизни Добротворский увлеченно занимался фотографией. С десяток своих фотокарточек послал он и Короленко. На одной из них, где Добротворский сидит на пеньке в садике, имеется надпись: «Владимиру Галактионовичу Короленко от подлинника Петра Добротворского. Столица Дикой Башкирии. 28 октября 1903 года».

В ряде писем Добротворский высказывает свои сокровеннейшие мысли о жизни, о назначении литературы, о ее гражданственности. «Есть немало у меня людей, которых я знаю давно, часто с ними вижусь, говорю (говорю я с немногими), но вот, подите же, чувствую, что они мне чужие: ни я не понимаю их, ни они меня. А вот Вы – как раз наоборот. Много ли мы с Вами говорили? Но я знаю, что Вы меня знаете, понимаете – и Вы мне как родной, – пишет он 14 января 1893 года. – Каждую статью Вашу я читаю с величайшим удовольствием, и верите ли, подчас мне кажется, что я знаю даже, что Вы добавили бы еще, если бы было можно писать все. Спасибо за присланную книгу – много я читал из того, что вошло в нее, но тут есть такие вещи, как например „Река играет“, что не откажешься прочесть их два, три раза». Любопытно, что «Река играет» был любимым рассказом и М. Горького. 24 июля 1913 года Горький писал с острова Капри Короленко: «Посылаю Вам три мои книжки. „Проходящий“.-Ваше слово из рассказа „Река играет“. Это любимый мой рассказ; я думаю, что он очень помог мне в понимании „русской души“. Говорят, я довольно удачно читал рабочим реферат, темой которого была роль Тюлина (главный герой рассказа „Река играет“. – М. Р.) в русской истории». Горький высоко оценивал значение этого рассказа для русской литературы. В предисловии к книге С. Подъячева «Жизнь мужицкая» Горький писал: «В художественной литературе первый сказал о мужике новое и верное слово В. Г. Короленко в рассказе „Река играет“»[12]12
  Короленко В. Г. Собр. соч. в десяти томах, т. 3. М.: ГИХЛ, 1954, с. 458 («Примечания»).


[Закрыть].

В письме от 30 ноября 1899 года Добротворский снова повторяет: «Дорогой мой Владимир Галактионович! До какой степени я чувствую себя одиноким посреди окружающих меня людей, лучше всего доказывает мое отношение к Вам – видел я Вас всего каких-нибудь два-три часа, перекинулся с Вами несколькими письмами, а знаю Вас лишь по Вашим сочинениям, и вот, подите же, лежит у меня к Вам сердце, часто думаю о Вас: „Эх, кабы повидаться с ним да поговорить, посоветоваться бы, пожалуй, что-нибудь и написать было можно“. Аналогичные мысли содержатся и в приписке к новогоднему письму от 31 декабря 1903 года: „Я часто удивляюсь, видел я Вас всего несколько часов, имею с десяток Ваших писем, но вот, подите же, люблю Вас больше родного. В чем сила? Не иначе, как в Вашем таланте передавать впечатления, так как сродство душ тут не имеет места“.

Письма, из которых приведены выдержки, отдалены друг от друга несколькими годами, целым десятилетием, но смысл их один: все они говорят о большом уважении Добротворского к Короленко. На первый взгляд, эти высказывания однотипны, но если внимательно вдуматься в их смысл, то кое-чем они и отличаются. За десятилетие, отделяющее первое откровение от последнего, уважение Добротворского к Короленко значительно возросло, и он взволнованно признавался: „Люблю Вас больше родного“.

Разумеется, творчество Короленко импонировало Добротворскому не только благодаря большому таланту известного писателя-народника, но и созвучностью его идей взглядам и убеждениям уфимского обличителя, то есть здесь все-таки имеет место и „сродство душ“, которое, возможно из скромности, отрицается в письме Добротворского. Говоря о своих творческих принципах, он постоянно подчеркивает, что главное для него – искренность, честность, правдивость. Он описывает только то, что сам видел, перечувствовал, ничего не выдумывает, „не сочиняет“, как многие писатели. Вот что пишет он, например, в одном из писем к Короленко о своей книге, разоблачающей пошлость провинциальной интеллигенции: „Записную книжку больного человека“ считают пустяковиной, но я смотрю не так, ведь это не одна уфимская интеллигенция – это все те люди, которые сейчас, да и не сейчас только, заправляют всем делом в провинции…». Иначе говоря, описывая поступки отдельных, конкретных лиц, Добротворский стремится отобразить типические явления современной ему действительности.

Мучительно размышлял Добротворский о смысле своей литературно-публицистической деятельности и горько сознавал тщетность многолетних усилий, направленных на улучшение положения народа. Действительно, критика не удостаивала его вниманием, в большую литературу он не пробился, существенно помочь народу не смог, чиновничий бюрократизм был гораздо сильнее, чем казалось ему. «Обидно, – сетует он в одном из писем к Короленко, – ни славы писателя мне не нужно, ни денег – дороже мне те мысли, которые я вкладываю в каждый рассказ мой». Писателя угнетает необходимость постоянно подлаживаться к цензурным притеснениям или прихотям порой не очень-то сведущих в литературе редакторов. Послал по Вашему совету один рассказ в «Журнал для всех» – «„День доктора Мамина“ (прием больных у доктора) – не нравится редактору, – жалуется он Короленко в письме от 30 ноября 1899 года. – Переделывать не стал: я уже и так немало грешил, приделывая концы к некоторым моим рассказам, подлаживаясь к требованиям редакции, а иногда, быть может, и просто ко вкусу господина редактора. Чтобы писать, по моему мнению, нужно, прежде всего, завоевать себе известное положение в литературном мире. А впрочем, разве господин Катков (царство ему небесное) не требовал от графа Толстого, чтобы тот изменил конец „Анны Карениной“? Здесь и имя не спасло! Не думайте, однако ж, что я мню о себе много как о писателе – я писатель маленький, но своеобразный, прямолинейный – я не умею сочинять, пишу лишь то, что диктует мне в данную минуту мое сердце. Как же тут изменять что-нибудь? Изменяя, будешь изменять себе». Здесь Добротворский формулирует, правда несколько упрощенно, свои эстетические взгляды, сводящиеся к честному, реалистическому изображению жизни.

В письмах к Короленко образно и правдиво выражены также политические убеждения Добротворского. Рассказав в письме от 14 января 1903 года о том, что ему приходится встречаться с людьми различных взглядов, он пишет не без юмора: «Приходят разные люди, вот, например, сошлись два человека – монархист и республиканец – увидели друг друга у Добротворского и удивились, а Добротворский им: „Господа! Успокойтесь. Ни ваша монархия ограничения и неограничения, ни те республики, какие я вижу, – меня не удовлетворяют. Везде ложь, везде корысть и человеконенавистничество“». Добротворский мечтал о каком-то новом государственном управлении, без чиновничье-бюрократического аппарата, ибо в последнем он видел одно из главных зол бедственного положения народных масс. Яснее о своих политических убеждениях он не высказывается. Но бесспорно то, что большие надежды в улучшении условий жизни в России он возлагал на просветительство и добрых интеллигентных людей (не последнее место здесь он отводил писателям), которые, как ему казалось, будут честно и бескорыстно служить народу.

Для воссоздания полной картины взаимоотношений Короленко и Добротворского не достает писем Короленко. Тем не менее, имеющиеся письма не только разносторонне характеризуют Добротворского как человека и писателя, но и проливают – пусть, может быть, и незначительный – свет и на Короленко, показывают его многолетний интерес к общественной и культурной жизни Уфы, а также огромный авторитет и благотворное влияние на провинциальных писателей. Точную оценку значения литературной деятельности Добротворского дал Короленко в своей статье «Скромный юбилей»:

«В „Русских ведомостях“ (19 января, № 17) отмечено недавно исполнившееся 65-летие Петра Ивановича Добротворского, беллетриста и, главное, провинциального публициста, оказавшего в свое время большое влияние на раскрытие знаменитой российской Панамы с башкирскими землями. С 65-летием почтенного писателя совпало 25-летие со времени уничтожения в Оренбургском крае генерал-губернаторства, на почве которого так пышно расцвело земельное хищение в благословенной Башкирии. Благодаря статьям П. И. Добротворского были назначены две сенаторские ревизии – кн(язя) Шаховского и Ковалевского. „Первая из них, – говорит автор заметки, – не имела успеха, так как была парализована вмешательством генерал-губернатора Крыжановского, явившегося в последнюю минуту на выручку уфимского губернатора С. П. Ушакова. Зато вторая ревизия закончилась полным разгромом оренбургско-уфимского хищнического гнезда…“.

Многим, конечно, еще памятны перипетии этой хищнической истории, разоблачение которой затронуло очень широкие круги. Конечно, хищничество и после этого не прекратилось, так как общие наши порядки быстро затягивают следы разоблачений и общественной борьбы с ними. Обличительная литература нашего времени далеко не всесильна в этой борьбе, и средства одной только (да и то убогой) нашей гласности – ничтожны без коренного изменения тех условий, которые способствуют буйному произрастанию темных дел и хищений. Но если надежды русского общества оправдаются, то в близком будущем нам предстоит, без сомнения, пережить вспышку „обличительной горячки“ посильнее той, какую видело уже пореформенное русское общество в 60-х годах. Теперь, после реформы, история должна отметить первые годы ХХ-го столетия, – обличительная литература, без сомнения, охватит наше отечество с еще большею силой, и надо надеяться, что в этом очистительном огне исчезнет много сорных трав, заглушающих теперь здоровые всходы русской жизни. Но если это и так, – с тем большею благодарностью мы должны приветствовать мужественных работников печати, которые поднимали свой голос в глухую пору торжества реакции и бюрократического своеволия и в самых глухих углах нашего отечества»[13]13
  Короленко В. Скромный юбилей. – Русское богатство, СПб., 1905, № 2, с. 158–159.


[Закрыть].

М. Горький считал Короленко своим учителем, указывал на его близость к нашей эпохе и выразил уверенность, что в «…великой работе строения новой России найдет должную оценку и прекрасный труд честнейшего русского писателя В. Г. Короленко, человека с большим и сильным сердцем»[14]14
  Горький М. Из воспоминаний о В. Г. Короленко (1918). – Полн. собр. соч., т. 16. М.: Наука, 1973, с. 426.


[Закрыть].

МУРАТ РАХИМКУЛОВ