Текст книги "Ворон на дереве (СИ)"

Автор книги: Владимир Власов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Когда я вышел из ее подъезда, то ты чуть не сшиб меня с ног. Вид у тебя был ужасен. Ты что-то бормотал, как полоумный, и, казалось, ничего не видел вокруг себя. На какое-то мгновение мне стало жаль тебя, и я подумал: «Куда летишь, безумный?»

Вернувшись в свою квартиру, я посмотрел в окно и увидел тебя, остолбеневшего над телами убитых. Твоя музыка переполошила всю улицу. Жильцы выглядывали из окон и ругались. Многие заметили твое обезумевшее лицо в ее комнате и позднее дали против тебя показания. Потом тебя арестовали. Как помнишь, я, посоветовав тебе симулировать помешательство, взял с тебя подписку о невыезде и отпустил домой.

Как только ты последовал моему совету, то сразу же попался в мой капкан, который я профессионально поставил на тебя. Тебя еще больше заподозрили в убийстве. По правде говоря, потом мне стало тебя жаль. Ты всегда вызывал во мне чувство жалости и презрения, особенно тогда, когда, потеряв голову от любви, шпионил за моей бывшей любовницей. Мне было забавно наблюдать, как ты часами простаивал на балконе, устремив влюбленный взгляд на ее окно. Мне даже очень хотелось, чтобы ты познакомился с нею, но в жизни я не встречал таких нерешительных людей. Мне тогда казалось, что этой тайной любовью в себе ты насиловал свою природу. Но я-то знал, что рано или поздно человек платит безумием, совершив насилие над собой. Я тебя просто подтолкнул туда, куда ты бессознательно стремился, в психлечебницу. И думаю, что у тебя другого выхода нет. Ты просто всегда будешь следовать своему року. Ты очень плохо знаешь этот мир. Ты не способен ни управлять своей судьбой, ни распоряжаться своей жизнью. Ты всегда останешься жертвенным ягненком или закланием.

Именно поэтому, уходя из этого мира, я решил исповедаться перед тобой, унизиться и попросить прощения, как делают христиане перед замученной ими жертвой.

А сейчас я хочу рассказать тебе, почему убил ее и из-за чего лишаю себя жизни.

Я ее обнаружил в одном рабочем поселке недалеко от города. Признаюсь, влюбился в нее так же, как ты. Ничего не мог делать, только думал о ней. Ей тогда было не более шестнадцати лет, а я был женат: Не скажу, что мы жили с женой плохо, наоборот, жена во мне души не чаяла. Дом наш был полная чаша. Я занимал почетное место в городе. Но вдруг в один день я почувствовал себя несчастным. Все как будто перевернулось в моей жизни. Ничто меня не удовлетворяло. Я словно пал со своего золоченого постамента, так же, как ты, искал с ней встречи, бродил возле ее дома в самом трущобном районе поселка. Отца у нее не было, и жила она лишь с одной матерью, которая к тому же была пьяницей. Ютились вдвоем в маленькой комнатушке. И не только они были бедными, все их соседи и вся округа представляла собой гольную рвань. Я был готов тогда все для нее сделать, вытащить ее из этой дыры, дать ей возможность выучиться и, наконец, жениться на ней. О, эти наивные мечты и планы что-то изменить в этой жизни! Тогда я совсем потерял голову. И я многое сделал для нее. Слишком много. Я отравил свою жену.

Это, вероятно, самое большое мое злодейство в жизни. Если перед кем-то по-настоящему испытываю муки раскаяния, то только перед моей женой. Вероятно, вскоре я встречусь с ней на том свете, как, впрочем, и со многими загубленными мною жертвами, и мне стыдно будет посмотреть ей в глаза. Не знаю, вымолю ли я у нее прощение. А может быть, сейчас своей смертью я искуплю свою вину. Это только христианская мораль осуждает самоубийство, но я искренне считаю, что только самоубийство является искуплением вины. И такой уход из жизни намного гуманнее и достойнее человека, чем тот, который ему готовят за его грехи и преступления другие, подобные ему собратья, разрывая его на части, как это делают волки, окружив кабана.

Но вернемся к нашей подруге.

Я перевез ее из рабочего поселка и поселил в квартире, где она дожила до последнего своего смертного часа. Она находилась у меня, можно сказать, совсем под боком. Стоило моей жене куда-либо отлучиться, я тут же появлялся у нее и проводил с ней самые лучшие часы жизни. В это время я был по-настоящему счастлив, я не желал ничего лучшего. Но, кажется, я совершил ошибку, поселив ее так близко от себя. Сейчас я понимаю, как ей было тяжело видеть меня каждый день из своего окна в обществе моей жены. Возможно, она тоже искренне полюбила меня.

Вначале у нас все шло хорошо, но потом она восстала. Не то, чтобы она мне что высказала, но как-то дала понять, что такая жизнь не может ее удовлетворять полностью. Да и жизнь у нее в то время была не очень веселой. Большую часть суток она сидела как бы взаперти, ожидая встречи со мной. На людях мы не могли вместе показываться нигде. Мое положение прокурора города всегда делало нас тайны¬ми любовниками, пытающимися скрывать свои чувства от чужих глаз. Тогда я не очень щадил ее самолюбие, считая, в силу своего эгоизма, что много сделал для нее. И поэтому не придал особого значения ее настроению, отмахнувшись от него, как от случайного каприза. Даже какое-то время смотрел на нее, как на свою рабыню, жестоко обращаясь с ней.

И вот настал день, когда она решительно воспротивилась мне, как будто хотела за что-то отомстить. Она призналась, что изменила мне. Этою я от нее не ожидал. Я совсем не тянул ее за язык говорить мне о своей измене. Она сама сказала, что это произошло с тем-то тогда-то и там-то. Я испытал нечто, подобное шоку, в то время, как она рассказывала мне о своем адюльтере во всех подробностях. Я словно обезумел и хотел ее тут же изнасиловать, но она отдалась мне с охотою. И тогда я первый раз применил к ней извращения, больше похожие на пытки. Зачем я это сделал, до сих пор не могу объяснить себе, но я не мог представить, что она, которую я взял такой чистой и девственной, вдруг в какой-то момент не принадлежала мне, а могла так же, как со мной, заниматься любовью с кем-то еще.

В тот вечер я проделывал с ней то, на что могла согласиться разве что последняя проститутка. Она вытерпела все, ни словом не попрекнула меня, не сопротивлялась, а у меня временами щемило сердце от боли. После этого вечера в моей душе появилось к ней какое-то новое чувство. Человек, вероятно, не должен преступать определенных порогов. Когда близко приближаешься к омуту этого черного царства, которое дремлет в глубине нашего сознания и содержит чувственную сатанинскую основу, то потом бывает трудно сделать шаг назад. Так же и в моем случае. После того раза мне опять захотелось повторить с ней пережитую вакханалию. Но я не смел этого сделать. И тогда она сама призналась мне, что-то же самое проделала она с тем парнем по своей инициативе. Вот тогда я словно потерял разум.

Как-то из центра приехали ко мне два моих бывших сослуживца, получивших довольно высокие чины, или, как у нас говорят, вышедших в люди. Мы решили вместе отметить встречу холостяцкой пирушкой на одной даче за городом. И тогда я взял ее с собой. У меня зрело еще только смутное желание проверить, говорит ли она правду о своем якобы сердечном друге или разыгрывает меня, чтобы подтолкнуть к какому-нибудь решению. Я совсем не хотел ее испытывать, а только решил посмотреть, как она будет вести себя с моими товарищами.

И вот в самый разгар веселья, когда еще ничего не произошло, я только наклонился к ней и шепнул два слова на ухо. Она посмотрела на меня удивленно широко раскрытыми глазами и спросила: «Ты этого хочешь?» Я кивнул головой, полагая, что в данную минуту подвергаю ее самому тяжелому испытанию. Она, не говоря ни слова, вдруг тут же стала раздеваться. Я уже с удивлением смотрел на нее и гадал, до какого предела у нее хватит храбрости. А она разделась донага, затем спросила: «Ну, кто первый?» Мои обалдевшие товарищи следили за ее стриптизом, разинув рты, но как только она произнесла эти слова, оба накинулись на нее, как волки на свою жертву. Я, конечно же, попытался остановить это безумие, но мой самый лучший друг вдруг ударил меня кулаком в солнечное сплетение, и пока я корчился от боли, он оказался уже на ней. Она совсем даже не сопротивлялась. Она отдавалась ему, глядя на меня. Можешь себе представить, что я пережил в эти минуты.

Но странное дело, когда я смотрел ей в глаза, то у меня возникало такое чувство, как будто я приблизился к краю той самой пропасти, за которым зияла бездна темного, скрытого от нас чувственного мира, глубину которого мы, вероятно, никогда не познаем. И я сорвался в эту пропасть, как и они, принял участие в этой вакханалии.

После этого случая со мной произошла потрясающая метаморфоза: я, вместо того, чтобы ее возненавидеть, не только полюбил ее пуще прежнего, но просто обезумел от нее. Я и минуты не мог прожить, не ощущая ее рядом. И вот тогда я решил все в своей жизни изменить. Я не мог развестись с женой в силу своего общественного положения. Я и не пытался этого сделать, я просто ее отравил.

Когда я ей в этом признался, то увидел в ее глазах самый настоящий ужас. Она меня спросила: «Зачем ты это сделал?» О, если бы я сам знал, зачем отправил жену на тот свет. Мы сходим с ума от любви, потому что она составляет смысл нашей жизни, ничто другое не имеет смысла. И я это понял тогда. Но уже в то время я любил ее как-то болезненно. После того случая я словно бы был подвержен дуализму: с одной стороны, я хотел обладать ею безраздельно, ради этого я и совершил преступление, избавившись от супруги, но с другой, мне все время хотелось ее с кем-то разделить, но не так, как бы узнавая от нее о ее любовниках, а чтобы это происходило у меня на глазах, в моем присутствии, и чтобы я заглядывал ей в глаза, где, как я подозревал, скрывалась та самая непознанная мной бездна темного чувственного мира. Но я этого больше никогда не делал.

И вот после смерти моей жены что-то произошло с ней. Она как будто в чем-то изменилась. Раньше такая кроткая и послушная, исполнявшая покорно все, что я ей приказывал, она вдруг стала проявлять некоторую независимость, свободу и даже иногда строптивость. Мне это ужасно не нравилось, но я был бессилен что-либо изменить. Впервые я почувствовал, что материал так может сопротивляться мне. Вдруг ни с того ни с сего мы начинали ссориться с ней, чего раньше никогда не было. Она надолго исчезала, а когда появлялась, не спешила меня увидеть. Меня это раздражало, но я ничего не мог поделать с собой, шел к ней и унижался, становясь инициатором примирения. Еще раз она меня оскорбила, отказавшись выйти за меня замуж. И я понял, что, если так будет продолжаться, она совсем перестанет меня уважать. Поэтому, набравшись терпения, я решил ее проучить. Я перестал с ней встречаться и разговаривать. Я ей показал всем своим поведением, что как бы вычеркнул ее из жизни. И мой разрыв с ней продолжался почти два года. Не то, чтобы я не замечал ее совсем, а так издали следил за ее жизнью, тем более, как ты знаешь, что живет она напротив наших окон.

За это время она немного изменилась, повзрослела что ли, тогда она была еще совсем ребенком. Но от этой перемены стала только, краше. Я узнал, что, попав в молодежную среду, она начала петь и связалась с какими-то подонками из местной джаз-банды. Она как бы назло стремилась продемонстрировать мне свою самостоятельность. Устраивала попойки в квартире, которую я ей подарил, встречалась на моих глазах с разными юнцами и крутила с ними шашни. Не знаю, зачем она все это проделывала. Может быть, хотела досадить мне, унизить меня. Но я оставался слеп и глух, и всем своим видом показывал, что не замечаю ее. Я и в самом деле последнее время перестал обращать на нее внимание.

И вот как-то я заметил тебя, стоящим на балконе. Ты смотрел на ее окна и не отрывал глаз. И я вдруг подумал: раз она может еще кого-то так привлекать, значит, еще не все потеряно, еще можно попробовать сделать из нее что-то. И я в ту ночь поднялся к ней, открыл своим ключом квартиру и лег к ней в постель. Но она была холодна и безучастна. Она лежала в темноте, как неживая кукла, и даже не отвечала на мои вопросы. Не знаю, что это было. Если бы она сопротивлялась, то мои действия походили бы на изнасилование. Но она была, как мраморная статуя, и не проронила ни единого слова. Я сделал свое дело, молча оделся в темноте и вышел. А через несколько дней она устроила в своей квартире ту показательную сцену из Содома и Гоморры. И я не выдержал. Я решил покончить все разом. Сколько еще могло продолжаться это безумие?

Глядя на ее кувыркания с тремя мальчиками, я почувствовал вызов, который могут бросить только своему врагу. Я понял, что потерял ее безвозвратно, что она меня ненавидит, как лютого врага. Но я в жизни никому не прощал вызовов. Я всегда уничтожал своих врагов. И я это сделал.

Сейчас, когда я смотрю на ее пустое окно и вспоминаю свою жену, то задаюсь вопросом: а зачем я живу в этом мире? И мне вдруг все становится противным. Когда-то я казался себе мудрым вороном, сидящим на дереве и философски взирающим на этот убогий мир. (Если ты считаешь, что в этом мире можно что-то изменить, ты – счастливее меня.) Однако последнее время я все больше чувствую себя подобно ворону, питающемуся падалью, но вороны не убивают, они только едят мертвечину. Поэтому я и решил улететь в другой мир. И сделаю я это с того самого дерева, что растет напротив ее окна.

Нет, не подумай, я не какой-то там моралист, я – обыкновенный человек, которым может стать любой из вас при нашей жизни.

Близится рассвет. На рассвете смертники всегда прощаются с жизнью. Я должен совершить этот поступок. Он будет единственным в моей жизни, за который я начну себя уважать. Я могу, конечно, жить дальше, но стоит ли это делать в этом мире с больной душой. Палач тоже должен рано или поздно уйти на отдых.

Прощай, не сердись на меня. Когда-нибудь мы встретимся в другом мире, и ты пожмешь мне руку. Обещаю тебе».

4

Карусель, дочитав до конца письмо, бережно положила его перед Новеньким.

– Сейчас вы можете оправдаться,– сказала она,– это письмо доказывает вашу невиновность.

– Вряд ли,– усомнился Новенький.– Стоит мне его кому-либо показать, как оно тут же исчезнет.

– Но вы хотя бы попытайтесь это сделать,– воскликнула Елизавета Вторая, взмахнув своими толстыми руками,– а мы все подтвердим, вас поддержим.

– Бесполезно,– глубокомысленно заметил Платон.– У нас это письмо все равно отберут, и нам никто не поверит, не забывайте, где мы находимся.

– А знаете,– вдруг оживился Новенький, вспомнив,– в то утро, когда Юрист повесился, произошло странное событие. Вероятно, вороны, почувствовав мертвечину, слетелись к этому месту со всей округи. Небо было черно от птиц, и по городу неслось такое карканье, что ничего другого не было слышно. Птицы загадили весь сад вместе с этим деревом. Работникам консульства даже пришлось вызывать специально бригаду, чтобы очистить крышу от птичьего помета.

– Я всегда подозревал, что у птиц есть какое-то интуитивное чувство, близкое к человеческому разуму,– заметил Платон.

– После этого случая вряд ли я еще раз полечу в тот консульский сад,– сказал задумчиво Новенький.– Но вот, глядя на птиц, я не перестаю думать, что они – свободные люди, улетающие в заоблачные выси. Для человека так важно свободно мыслить и мечтать. Это и означает летать. Может быть, как только человек научится мечтать, он сразу же превратится в птицу. Выйдите на улицу, посмотрите на стрижей, ласточек, синичек, может быть, в них вы узнаете своих соседей.

– Вот только нас с вами на улицу никто не выпустит,– заметил, грустно улыбнувшись, Платон,– да и птицами нам стать трудно здесь. Видите, решетки на окнах.

– Но если нас будет много, то мы сломаем и решётки,– радостно воскликнула Карусель.

– Я очень хочу стать птицей,– заявила толстая Елизавета Вторая.– Если для этого нужно похудеть, то я обязательно похудею. Научите нас, и мы все вместе улетим отсюда.

– Уже поздно,– сказал Новенький, видя приближающегося медбрата.– Давайте займемся этим с утра.

И все четверо отправились по палатам с надеждой начать новый день по-новому.

Власов В.Ф.

Январь 1987 – февраль 1994

/Повесть Власова В. Ф. «Ворон на дереве» вошла в авторский четырёхтомник под общим названием «В поисках четвёртого измерения», изданный в 1997 году в Иркутске Издательством журнала «Сибирь» совместно с Товариществом «Письмена». Том 1-й «Страна детей»./

Власов Владимир Фёдорович