Текст книги "Ворон на дереве (СИ)"

Автор книги: Владимир Власов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Это неправильно,– воскликнула Певица,– вы обязательно должны научиться петь. Все, кто собирается в этом саду, поют, вы же можете заучить какую-нибудь партию. Я ушам своим не верил.

– Вы хотите сказать, что они так же поют, как вы? – воскликнул я, кивнув в сторону птиц.

– Ну, не совсем так,– улыбнулась певица,– каждый из них исполняет свою партию.

Кивком головы указывая на присутствующих, она пояснила, что Музыкант поет тенором, Литератор – баритоном, Филин – басом, а Ворон может петь любым голосом.

– Интересно бы послушать,– восхищенно воскликнул я.

– А что, неплохая идея! – воскликнула Певица.– Давайте сегодня устроим концерт. Пусть каждый споет по какой-либо арии из его любимой оперы.

Предложение певицы вызвало у птиц бурю восторга и энтузиазма.

Первым запел Музыкант, он исполнил арию Орфея из оперы «Орфей» Монтеверди:

Tu se’ morta,

se’ morta, mia vita

ed io respiro,

tu se’ da me partita...

Он пел очень даже неплохо для любителя, без особого напряжения, восхитительным тенором, и, когда кончил, все дружно зааплодировали.

Затем Профессор басом, а Литератор баритоном исполнили дуэт графа и Фигаро из оперы «Севильский цирюльник» Россини:

Figaro. – All’idea di quel metallo

portentoso, ognipossentte,

un vulcano la mia mente giа comincia a diventar.

Conte. – Su, vediamo di quel metallo

qualch’effetto sorprendente del vulcano della tua mente

qualche monstro singolar.

В конце этой строки они оба расхохотались. Веселое настроение сразу же передалось всем птицам. Восхищались и аплодировали себе даже сами исполнители. Наступил черед Ворона. Он одернул свою судейскую мантию, более похожую на щегольской фрак, и, коснувшись черным крылом своей груди, гордо откинул шею и запел:

QUESTA O QUELLA PER ME PARI SONO

A QUANT’ALTRE D’INTORNO MI VEDO

DEL MIO CUORE L’IMPERO NON CREDO

MEGLIO AD UNA CHE AD ALTRA BELTA.

Он пел тоже неплохо. Баллада герцога из оперы «Риголетто» Верди звучала в его устах, как у знаменитого маэстро бельканто, но меня вдруг поразил его вид. Как будто в мгновение ока мы перенеслись из консульского сада в артистический салон, и я узрел его глаза, в которых горели дьявольские огоньки, а его губы, искривленные зловещей улыбкой, тянулись к актрисе. Эти глаза походили на разгорающиеся угольки, и весь его хищный профиль был устремлен к ней, к моей возлюбленной. И я увидел ее бледное лицо и испуганный взгляд. И вдруг Ворон каркнул и запел голосом Отелло:

– Diceste quste sera le vostre preci?

В эту минуту весь его облик принял вид не безумного мавра, а разъяренного злодея, готового в любую минуту броситься на свою жертву. И тут моя красавица одними губами чуть слышно произнесла:

– Orai...

Otello. – Confessa. Bada allo spergiuro... Pensa che sei sul tuo letto di morte.

Desdemona. – Non per morir.

Otello. – Per morir tosto...

И черные руки Ворона протянулись к горлу моей возлюбленной. Я вскрикнул и очутился в комнате, залитой кровью.

Это была уже реальность. Моя красавица лежала на полу с пятнышком свежей крови чуть выше левой груди, ее глаза оставались широко открытыми и были устремлены вдаль. Рядом с ней лежало трое голых юношей с пулевыми ранениями в теле. Все они были мертвы.

Вы можете представить, какой ужас охватил меня. Мои ноги словно приросли к полу. Я не мог двинуться с места. В комнате горел свет, окно было распахнуто настежь, и я увидел через него балкон своей квартиры. До сих пор не могу понять, каких мне стоило сил унести оттуда ноги».

5

В холле некоторое время царило молчание. Затем Елизавета Вторая, передернув массивными плечами, заметила:

– Что и говорить, тогда это убийство наделало много шума во всем городе. Все только и говорили о смерти певицы и трех музыкантов из ее оркестра. Многие ходили посмотреть на этот страшный дом. Говорят, что сразу после этого убийства милиционер обнаружил утром прокурора города повешенным на дереве рядом с этой квартирой. Вначале даже прошел слух, что жители города так выразили свой протест против разгула преступности.

– Да, такое было,– подтвердил Новенький.– Не прошло и недели, как мой сосед-юрист болтался на том самом тополе с веревкой на шее, где в ту памятную ночь Ворон распевал свои арии из опер.

Пациенты переглянулись.

– Так вы совсем не помните, как очутились в той комнате? – спросил Платон.

– Почему же, помню,– ответил Новенький,– только при дамах мне не хотелось бы об этом говорить.

– Но это уже никуда не годится! – в один голос запротестовали обе женщины.

– Нужно ли было нам все это рассказывать,– воскликнула раздраженно Елизавета Вторая,– если вы не в состоянии закончить вашу историю.

– Это очень не по-джентльменски,– заметила также Карусель,– вначале заинтриговали дам, а потом говорите им, что не можете удовлетворить их любопытства.

– Мы же не спрашиваем вас, где вы взяли пистолет,– сказала Елизавета Вторая.

Платон и Карусель зашикали на нее, но было поздно, Новенький обиделся.

– У меня никогда не было пистолета. Я в руках его не держал. Милиция нашла пистолет в этой же комнате, но на нем не было никаких отпечатков пальцев.

– Значит, кто-то убил их и бросил пистолет тут же,– сделал предположение Платон.

– Вероятно, так оно и было,– согласился Новенький.

– Как же вы попали в ту комнату? – настойчиво спросила Елизавета Вторая.

Новенький отвел глаза в сторону и упрямо твердил:

– Я же сказал, что не могу это сказать при дамах.

– А что вас смущает? – в свою очередь поинтересовалась Карусель.

– Видите ли,– замялся Новенький,– здесь речь может пойти о некоторых особенностях, связанных с сексом.

– Вот еще новости! – воскликнула Елизавета Вторая.– Что вы смущаетесь, как красная девица. Говорите нам все без утайки, мы уже не девочки, поймем вас. Но Новенький продолжал упрямиться.

– Тогда вот что сделаем,– сказала Елизавета Вторая, придя к соломонову решению.

– Платон, сходи-ка за Астральным Телом, он быстро просветит нашего друга по части секса.

В лечебнице Астральным Телом называли бывшего педика, который помешался на том, что вообразил себя бесполым ангелом, и на этой почве прекратил со всеми всякие половые сношения. Он считал, что достиг определенной святости, но тут же рассказывал такие занимательные подробности из своей сексуальной жизни, что у многих дам-пациенток уши сворачивались в трубочку.

И лишь после того, как Платон привел в холл Астральное Тело, и тот поведал о кое-каких пикантных случаях из своей практики, Новенький отважился продолжить свой рассказ.

6

«Здесь я должен оговориться. Убийство моей возлюбленной произошло не в тот первый день, когда я сделал открытие, превратившись в птицу, а несколько позже. Но вначале мне бы хотелось вам рассказать о том, как я во второй раз встретился с моей возлюбленной в консульском саду.

После этого страшного события однажды ночью я опять услышал трели соловья. Я почти уже спал. Но как только до моего уха донеслись эти дивные звуки, я тут же вскочил с постели и устремился на балкон.

Да, несомненно, это пел соловей. Это пела она, певица, с которой я успел подружиться, упустив возможность познакомиться при ее жизни. Я вспорхнул с балкона и полетел в сад, но навстречу мне оттуда вылетели Филин и Голубь. У Филина безумно сверкали огромные глаза, а у Голубя сердце колотилось так сильно, что даже мне был слышен его стук, несмотря на шелест крыльев.

– Она ожила! – воскликнул перепуганный Филин.– Она вернулась с того света.

Голубь и Филин со свистом пронеслись надо мной, спеша укрыться в своих квартирах, как будто по воздуху за ними гналась сама смерть. Я же с содроганием в сердце все же сел на ветку рябины у самой ограды консульского сада.

В глубине зелени на кусте черемухи сидела она, дорогая моему сердцу певунья. Свет от фонаря, пробиваясь сквозь листву, освещал ее грудь, а сверху на спину падал бледный свет луны. Она смеялась в полный голос, и ее смех звенел в ночи, как серебряный колокольчик с переливами.

– Ха-ха-ха, перепугались голубчики.

Я перелетел к ней на куст черемухи, сел напротив на другую ветку и поклонился.

– А вы, стало быть, меня не боитесь? – спросила она и почему-то грустно улыбнулась.

– Нисколько,– хорохорился я.– А я думал, что вы умерли.

– Так оно и есть,– печально ответила певица.– То, что вы перед собой видите, это уже не я, а моя душа, простившаяся с телом. И уже никогда я не превращусь в тот образ, который вы видели раньше.

Она вздохнула и продолжила:

– Но зато сейчас я полностью свободна от той жизни и того раздвоения, в котором мне приходилось жить последнее время. Я могу лететь, куда захочу, ничто не удерживает меня в этом мире. Сегодня я прилетела проститься с моими друзьями, а они, чудаки, перепугались.

И она опять засмеялась своим звонким смехом, похожим на серебряный колокольчик. Я потупил взгляд, склонив голову на грудь.

– Грустно все это,– тихо произнес я.

– Выше голову, друг,– бодро ответила она,– не грусти и не жалей меня, а то я заплачу. Ведь ты же знаешь, что ничто так не доводит до слез и не лишает последних сил, как жалость. Давай лучше любоваться луной и болтать о жизни. Сегодня поистине прекрасная ночь, и никакие декорации театра не сравнятся с подлинной природой.

Я оглянулся и чистосердечно признался:

– Я никогда не понимал красоту. У меня всегда была словно пелена на глазах. Все говорят: «Красиво, красиво!» А я смотрю и думаю: «Что здесь красивого? Всё как обычно».

Певица сочувственно покачала головой.

– У тебя, наверное, жестокое сердце.

– Я бы не сказал,– запротестовал я.– Иногда мне даже удается совершать добрые поступки. Нет, я не согласен с тем, что мое сердце жестокое. Может быть, немного черствое.

– Это тоже болезнь,– сказала певица,– но она излечима, как и все недуги в этом мире. Тебе нужно просто кого-нибудь полюбить.

– Но я люблю тебя,– вырвалось у меня из груди.

– Знаю,– сказала она,– но уже поздно. Ты должен оставить эту мысль. Между нами уже ничего не может быть.

Мы замолчали. Грустная луна взирала на сонный город и таинственный сад.

– А где Ворон? Почему он не прилетел проститься с тобой? – спросил я.

– Давай не будем об этом говорить,– предложила она.

Я покорно кивнул головой. Вскоре мы расстались, и я уже больше никогда ее не видел».

7

– Так кто же их всех убил? – нетерпеливо воскликнула Карусель.

– Вы еще не рассказали нам, как попали в ту комнату? – напомнила Новенькому Елизавета Вторая.

– А что там было связано с сексом? – с интересом задал свой вопрос новый слушатель, по прозвищу Астральное Тело.– Ведь меня пригласили как консультанта по этой части.

Новенький, набравшись духу, приступил к самой трудной части своего рассказа:

– Через несколько дней после моего ночного приключения в консульском саду, моя красавица привела к себе на квартиру трех парней из своего джаз-оркестра. Эта оргия была самая отвратительная из всех, что мне довелось видеть раньше. Она специально не задвигала шторы на окнах. Только позднее я понял, почему она так делала. Вначале они голыми танцевали под музыку какого-то шлягера, потом вчетвером легли на кушетку.

Новенький смущенно замолчал.

– Так что произошло дальше? – на этот раз проявила нетерпеливость уже Елизавета Вторая.– Что у них было, когда они легли на кушетку?

Новенький молчал и только смущенно потирал переносицу, краска заливала его лицо. Пациент, по прозвищу Астральное Тело, оживился и пришел Новенькому на помощь.

– Все понятно! – воскликнул он.– Это называется, получить удовольствие на триста процентов.

– Как это? – не поняла Елизавета Вторая.

– Очень просто,– пациент Астральное тело потер руки и, улыбнувшись, подмигнул Новенькому.– Один ложится на кушетку, она – на него, другой – на нее. Получается нечто вроде слоеного пирога. А с третьим она занимается оральной гимнастикой. Ведь так же?

Новенький молча кивнул головой, не поднимая глаз. Елизавета Вторая обалдело переводила взгляд с одного на другого, пока Астральное Тело не объяснил все жестами.

– Тьфу-ты, какая пакость,– возмущенно воскликнула скромная царица, когда, наконец-то, до нее дошла вся механика.

– Да как сказать,– тут же возразил ей Астральное Тело,– кое-кому это даже очень нравится.

На этот раз покраснела Карусель. Поборов свое смущение, Новенький продолжал свой рассказ.

8

«Когда я увидел всю эту картину, то словно очумел. Я выбежал на балкон и хотел закричать. И если бы не моя боязнь привлечь к ним внимание всего дома, я крикнул бы им, чтобы они одумались и перестали срамить себя и всех нас. Я заметался по балкону и чуть не вывалился на улицу, побросав все свои горшки с тюльпанами вниз. Затем я плохо соображал, что делал. Все проплыло перед моими глазами, словно в тумане. Кажется, я поставил на проигрыватель пластинку, чтобы заглушить их музыку, и врубил громкость на всю мощность. По воле судьбы у меня под рукой оказалась пластинка с тем самым дуэтом Отелло и Дездемоны, который пропели прошлый раз в консульском саду моя возлюбленная и Юрист в образе Ворона. И в тот поздний час над всем сонным кварталом города загремела музыка, льющаяся из моего репродуктора:

Otello. – Se vi sovviene di qualche colpa commessa che attenda

grazia dal ciel, imploratela tosto.

Desdemona. – Perche?

Otello. – Taffretta. Uccidere non voglio l’anima tua.

Вдруг у них в комнате погас свет. И тогда я решился. Нет, не подумайте. Я совсем не хотел их убивать. За всю свою жизнь я мухи не тронул. Я хотел только вбежать к ним в комнату и прекратить эту вакханалию. Я хотел их убедить не делать этого. Я весь дрожал, но был полон решимости действовать. Когда я бегом спускался по лестнице, ветер свистел у меня в ушах. И продолжала греметь на весь дом музыка:

Desdemona. – D’uccider parli? (Говоришь, убить?)

Otello. – Si. (Да.)

Desdemona. – Pietа di me, mio Dio. (Смилуйся надо мной, о Боже.)

Otello. – Amen! (Аминь!)

Я выбежал на улицу, пересек маленький дворик и вбежал в ее подъезд. Меня шатало из стороны в сторону от возбуждения. Как во сне, я поднимался по лестнице, ведущей в ее квартиру. Сколько раз раньше я уже доходил до ее двери, но у меня не хватало мужества постучать. И я всегда возвращался ни с чем, проклиная свою нерешительность. И вот я опять стоял у ее порога и слышал ревущую из моей квартиры музыку:

Desdena. – E abbiate pietа voi pure! (И все же сжальтесь!)

Otello. – Pensa a tuoi peccati. (Думай о твоих грехах.)

Desdemona. – Mio peccato e l’amor. (Мой грех – любовь.)

Otello. – Percio tu muori. (Поэтому ты умрешь.)

Я толкнул дверь. Она открылась. Вся квартира была залита светом. Я прошел из прихожей в комнату и сразу же увидел их всех. Они лежали в крови. У одного парня еще дергалась нога в конвульсиях. Но они были уже мертвы. И через распахнутое окно я увидел балкон своей квартиры, откуда все еще гремела музыка.

Otello. – Confessa. Bada alla spergiuro... Pensa sei su tuo letto di morte.

Desdemona. – Non per morir.

Otello. – Per morir tosto...

И она лежала, бездыханна, на смертном одре. О, это Letto di morte!»

9

Некоторое время все молчали, ошеломленные услышанным. Никому не хотелось говорить. Новенький уставился в одну точку и не мог произнести ни единого слова. Вероятно, в эту минуту он продолжал видеть эту страшную картину. Так в тот вечер все и разошлись по своим палатам, находясь под тяжелым впечатлением от рассказанной им истории. Все они как будто заново пережили ту страшную трагедию, потрясшую еще совсем недавно город.

На следующий день Астральное Тело выписывали из больницы. Пришедшая его провожать Елизавета Вторая пошутила:

– Господин астролог, вам нельзя уходить отсюда, иначе звезды начнут сходить с орбит и падать на нас.

– А я и не собираюсь надолго уходить,– ответил Астральное Тело.– Вот только отдам там нужные распоряжения и вернусь.

– А у меня такое предчувствие, что вы когда-нибудь нас покинете,– сказала Карусель.– Ведь все рано или поздно нас покидают.

Несколько сконфуженный таким замечанием, Астральное Тело решил дать своим питомцам наставление. Он прошел с ними в большой холл мимо прислонившихся к стене или полулежащих на полу коридора несчастных больных.

– Конечно,– сказал он им,– какой резон оставаться с вами дольше, чем положено временем. Я – астральное существо, а астральные тела живут в космосе. Однако, расставаясь с вами, я испытываю некоторые угрызения совести, потому что мое пребывание здесь так вам ничего и не дало. Вы, наивные люди, всегда останетесь несчастными, полагая, что во Вселенной существует какой-то порядок, что там есть какие-то законы и что всем правит здравый смысл. Ерунда!

– Так что же получается,– воскликнула Карусель.– Вселенная – это хаос?

– Sancta simplicitas! Святая простота! Там обязан царить хаос, потому что там никто никому ничего не должен. И вы, маленькие букашки, должны это усвоить для себя, как азбуку, как то, что Поллукс и Кастор находятся в одном созвездии.

– Это мы знаем,– заявила Елизавета Вторая с ученым видом.– Мы также знаем, что в одном созвездии находятся Беллятрикс, Ригель и Бетельгейзе...

Астральное Тело остановил ее движением руки.

– Я работаю в модуле Метагалактики в продолжение семисот пятидесяти парсек, и нигде я не встречал таких тупых, ограниченных и самодовольных существ, как вы, старающихся походить друг на друга. Девизом модулятора вот уже в течение миллионов парсек считается: «Обособление, разнообразие и движение». А где у вас, скажите мне, разнообразие и движение? Должен по секрету признаться вам, что в ходе какого-то эксперимента Богом были запущены мириады метагалактик в движение. И до сих пор все астральные существа, восхищаясь, удивляются и пытаются разгадать, наблюдая космос в продолжение миллиардов парсек, эту самодвижущуюся работу Творца. И только вы не меняетесь, остаетесь всегда такими же вульгарными кретинами с преступными наклонностями. Вы никогда не станете счастливыми. Если вы сами не станете лучше, кто же вас ими сделает? Наш творец? У него достаточно дел и без вас.

– На что вы намекаете? – вдруг обиделась Елизавета Вторая.– Неужто нам нужно начать заниматься тем, чем вы занимались раньше?

Платон, Карусель и Новенький посмотрели на нее сочувственно и подумали: «Ну и дура!» А между тем Астральное Тело, смущенно кашлянув, продолжал:

– Проще нужно быть, естественнее и не комплексовать. Вы должны жить полной жизнью в этом мире, созданном Творцом не из идей, а из запахов, звуков, цветов и красок. За своими идеями вы видите не мир, а всего лишь его схему.

При этих словах Платон виновато потупился. Астральное тело встал, пожал всем руки и удалился, оставив всех в глубокой задумчивости.

Некоторое время все молчали, но затем Елизавета Вторая, обращаясь к Новенькому, сказала:

– Так, когда же вы, наконец-то, закончите ваш рассказ? Нам многое неясно в вашей истории. Мы до сих пор не поняли, как погибли певица и ее дружки, а также кто повесил главного прокурора города на дереве.

Взгляды всех присутствующих обратились к Новенькому. Он кашлянул в кулак, нервно почесал переносицу двумя пальцами и продолжил свой рассказ.

10

«Как мной уже было сказано, я первым появился на месте убийства. Из моего окна на всю улицу неслась музыка. Многие потревоженные жители дома вскакивали с постелей, выбегали на балконы, возмущаясь нарушителем спокойствия. Я же стоял над голыми окровавленными трупами и не знал, что делать. Ужас сковал мое сердце, ноги мои словно налились свинцом. Некоторое время я не мог сдвинуться с места. В ту минуту многие видели меня в ее комнате. На меня пало подозрение в убийстве. Слишком много оказалось улик против меня. За мной пришли на следующий день и арестовали. Сам главный прокурор города разговаривал со мной, но затем взял с меня подписку о невыезде и отпустил до завершения следствия и суда.

Можете себе представить, как меня встретили жильцы дома. Они с ужасом смотрели на меня, как на маньяка, посадили своих детей под домашний арест. Никто не хотел со мной здороваться. По городу поползли слухи, что маньяк-убийца свободно разгуливает по улицам, выискивая свою очередную жертву. Все, на чем свет стоит, ругали наше правосудие, не способное защитить добропорядочных горожан от убийц и насильников.

Главный прокурор города, мой сосед, сам посоветовал мне симулировать умопомешательство, чтобы избежать расстрела. Мне ничего не оставалось, как последовать его совету. И вот я оказался здесь, раздавленный обстоятельствами жизни, уничтоженный как личность. Меня привезли сюда после того, как нашли прокурора повешенным на дереве напротив моих окон и той квартиры, где было совершено преступление. Следователи, опасаясь, что возмущенные жители таким образом расправятся со мной, сами препроводили меня в эту психлечебницу. Они решили, что так будет безопаснее для меня ждать правосудия, а заодно врачи могут определить степень моей вменяемости, чтобы мне предстать перед судом».

11

Новенький опять замолчал, уныло опустив голову.

– Так значит, до сих пор убийцу еще не нашли? – нетерпеливо заерзала на стуле Елизавета Вторая.

Новенький не успел ответить. В это время в холле появился главный врач психлечебницы и увел Новенького с собой.

– Как только освободитесь, приходите сюда,– крикнула ему вслед Елизавета Вторая,– мы будем вас ждать, вы сегодня же должны досказать до конца вашу историю.

После ухода Новенького все трое судили и рядили по-своему, стараясь разобраться в этом запутанном деле. Но никто ничего путного так и не высказал.

Часть вторая

ПРАВОСУДИЕ

«Подвиг воли и духовной стойкости должен оставаться тайным, бессловесным. Едва человек заговорит о нем, начинает им похваляться, как подвиг теряет смысл, кажется смешным и даже жалким».

Итало Кальвино. «Барон на дереве»

1

Главный врач привел Новенького к себе в кабинет и плотно закрыл за собой дверь. Устроившись за столом, он предложил пациенту сесть на стул.

– Все мы психически больные,– начал он разговор без всяких преамбул,– потому что живем в такое время.

– Но...– попытался сказать Новенький.

– Молчите, молчите,– жестом остановил его врач.– Не возражайте мне. Это безумный век сделал всех сумасшедшими, потому что вокруг нас долгое время носились заразные вирусы – бредовые идеи.

Новенький обалдело смотрел на врача, ничего не понимая, и нервно тер пальцами переносицу.

– Несмотря на то, что мы все такие не похожие друг на друга, можно сказать, неповторимые, и наличествуем в этом мире в единственном экземпляре, все же что-то нас объединяет и делает нас похожими. Возможно, что мы все – продукт общественного сумасшествия. Я заметил, что вы человек умный, и думаю, меня поймете. Не удивляйтесь ничему и приготовьтесь остаться здесь надолго.

– Но я совсем не сумасшедший,– не выдержав, воскликнул Новенький.

– Это неважно.

– Как неважно? – возмутился пациент.

Врач окинул Новенького сочувственным взглядом и продолжил:

– Видите ли, в нашем безумном мире для любого человека существует опасность самоуничтожения. Здесь же вы будете пребывать всегда в состоянии спокойствия и безопасности.

– Но мне не нужны ни спокойствие, ни безопасность. Я – свободный человек.

– Это вам только кажется.

– Но как вы меня сможете удержать, если я захочу быть расстрелянным?

Врач посмотрел на своего пациента испытывающим взглядом и тихо молвил:

– Я вас уважаю. И позвольте мне с вами оставаться до конца порядочным и откровенным. Убийцу они не найдут.

– Это я знаю,– ответил Новенький,– поэтому и хочу, чтобы меня расстреляли.

– Они вас не могут расстрелять, потому что вы никого не убивали. Извините меня, но я ничего не могу для вас сделать, медицинское заключение о полной вашей невменяемости мной уже подписано.

У Новенького бессильно опустились плечи, и он еле слышным голосом спросил:

– И надолго я у вас останусь?

– Боюсь, что навсегда.

На какое-то мгновение у пациента загорелись в глазах бунтарские искорки, но тут же погасли.

– Ради чего все это? – тихо спросил он, опустив голову.

– Ради поддержания общественного спокойствия, говорят они, но мы ведь с вами знаем, что это не так.

– И нельзя никак бороться?

Врач задумался, затем, указав пальцем на окно, сказал:

– Если вы можете сломать эти решетки, то бегите.

– Но вас, доктор, что вас-то держит в этой клетке?

– Больные,– ответил врач, посмотрев пациенту в глаза.– Вы же не хотели бы, чтобы на моем месте был другой.

– По правде говоря, не очень,– признался пациент.

– Мне тоже с вами хорошо,– подумав, молвил врач,– хотя бы с вами я остаюсь человеком.

– И все же как-то, наверное, можно бороться с ними.

– Можно,– кивнул головой врач,– но для этого нужны, по крайней мере, три вещи: наше желание, время и здравый смысл.

Через некоторое время врач и пациент расстались, дружески пожав друг другу руки.

2

– Что вам сказал врач? – встретила вопросом Новенького Елизавета Вторая в холле.

– Он сказал, что я остаюсь с вами навсегда.

Такое заявление было принято всеми с проявлением бурной радости.

– По крайней мере, мы все здесь свободные люди,– заявил Платон.

– Нам не терпится знать, чем же закончилась ваша история,– сказала Карусель после того, как все присутствующие поздравили Новенького с принятием навечно в свое общество.

– Как я уже говорил,– продолжил свой рассказ Новенький,– через неделю после того страшного убийства и временного освобождения меня из-под стражи моего соседа, прокурора города, нашли болтающимся на суку тополя с веревкой на шее. Этим же утром в своем почтовом ящике я обнаружил толстый конверт на мое имя. В нем оказалось предсмертное письмо Юриста, которое на многое проливало свет.

– И вы прочли это письмо? – возбужденно воскликнула Карусель.

– Да. Я постоянно ношу его с собой, оно доказывает мою невиновность.

– Так что же вы все это время молчали,– засуетилась Елизавета Вторая.– Скорее несите его сюда! Нам не терпится его прочесть.

Новенький вынул из кармана пижамы затертую пачку исписанных листов и положил на стол перед собой.

– Пусть читает Карусель,– распорядилась Елизавета Вторая.– Нужно воздать ей должное, у нее самая лучшая из нас дикция.

Карусель благодарно улыбнулась своей сопернице, взяла бумаги и приступила к чтению.

3

«Ты, наверное, очень удивишься, получив мое предсмертное письмо. По правде говоря, прежде, чем уйти из жизни, я долго думал, стоит ли мне перед кем-то исповедоваться или лучше унести тайну в могилу. В Бога я не верю. И ]все же в этот последний вечер своей жизни мне почему-то |захотелось облегчить перед кем-либо свою душу. Не знаю, |может быть, у любого умирающего появляется такая потребность. Но ты должен также себе четко уяснить, почему я осуществляю это желание, обращаясь именно к тебе. По правде говоря, я тебя глубоко презираю. В моих глазах ты всегда казался мне червем, жалкой букашкой, которую можно раз-давить одним движением сапога. Впрочем, покидая этот мир, я решил, оставляя тебе жизнь, подвергнуть тебя еще более изощренному мучению, чем распятие Иисуса Христа. Для меня это будет последней моей экспериментальной работой. Заточив тебя пожизненно в доме умалишенных, где каждый К день врачи будут вбивать гвозди в твой мозг, разрушая тебя как личность, я решил совершить последнее жертвоприношение своей работе, которой я отдал лучшие двадцать лет . своего существования. Ты удивишься, если я тебе признаюсь, что ты никогда не вызывал у меня чувства ненависти. Ненавидят только сильных. Я же просто избрал тебя своей жертвой. И я, как твой палач (а палач – это не тот, кто приводит приговор в исполнение, а тот, кто осуждает человека на смерть или мучения), уходя из жизни, открываю |. тебе свою душу, исповедуюсь пред тобой. Ну как? Интересный вид злодейства избрал я для тебя?

Должно быть, ты думаешь, что я злодей. Но в государстве, где совершаются смертные казни, все злодеи. Ибо в казни, совершающейся от имени государства, участвует весь народ. Мне-то уж это известно как юристу. Когда я еще немного верил в Бога, я считал, что жизнь у человека, какое бы он ни совершил преступление, может отнять только сам Бог, но не люди. Нет такого закона, чтобы лишать человека жизни, но есть преступление против природы. Люди имеют право пользоваться высшей мерой наказания, осуждая человека на пожизненное заключение, как это делаю я с тобой, но ни в коем случае не лишать человека его жизни. Но наше государство в самой своей основе преступно.

И вот меня, подобно богине Правосудия, поставили на вершину государственной пирамиды решать судьбы людей. Я и раньше-то относился с большим скептицизмом к идее государства. Ведь если разобраться, никто не может представлять весь народ, от имени народа говорят только диктаторы, узурпировавшие это право.

Я говорю это все тебе как своей жертве, как своего рода богу, которому хочу покаяться. Ведь и идея христианства тоже построена на удушении своей жертвы с тем, чтобы потом ей каяться. Я вижу во всем этом признаки антиномии нашей преступной человеческой сущности, которая не может жить, чтобы не мучить жертву. А христианство – это та спасительная уловка, которая узаконивает человека как преступника, как неисправимого грешника и злодея. Она как бы шепчет ему на ухо: «Сделай преступление и покайся, соверши злодейство и повинись, и ты спасешься, получив прощение, не сойдешь с ума, ибо ты грешен и в самой твоей основе заложены преступление и зло». Как видишь, само государство и религия делают человека преступником. Как один осужденный мне однажды сказал в камере смертников, мы все, двуногие твари,– сборище «вульгарных кретинов с преступными наклонностями».

Так рассуждая, я пришел к выводу, что на мне нет вины за выносимый мной смертный приговор людям, которых я отправлял в царство теней. И чем больше я их туда отправлял, тем больше входил во вкус этого злодейства. Чтобы не усложнять себе жизнь, я все меньше отягощал себя соображениями морали, посылая иногда на виселицу невинные жертвы. А что ты хочешь? Мое дело – осудить человека, и я часто кажусь в этом спектакле невинным из-за того, что у моей жертвы – слабая защита. Мои же победы приносили мне славу и удовлетворение. Они делали меня сильнее, изощрённее в моих методах кровопускания. И я, как злой гений, творил свое черное дело, загоняя жертву в мышеловку. Я ни разу не присутствовал при исполнении моих приговоров, но в какое-то время у меня вдруг появилось чувство вампира, желающего напиться чужой крови. Должен тебе признаться, что со всеми прокурорами происходят подобные метаморфозы. Человек, жаждущий попробовать чьей-либо крови, в конце концов, удовлетворяет свое желание.

Так случилось и со мной.

В тот вечер, когда ты включил на всю громкость дуэт Отелло и Дездемоны, я спокойно надел перчатки, поднялся в ее квартиру и перестрелял всю компанию. Я могу даже тебе описать, с каким хладнокровием и цинизмом я это проделал. Когда ты метался на балконе и бросал на улицу горшки, я отключил в ее квартире свет. Еще поднимаясь по лестнице к ней, я уже знал, что буду делать, и прикрывал правый глаз рукой. И знаешь, для чего я это делал? Когда я открывал ключом дверь квартиры, которую в свое время подарил ей, на лестничной площадке горел свет. Я вошел в темную комнату, где они лежали, и открыл правый глаз. Ослепленные ярким светом, они ничего не видели в полумраке, так же, как и я не мог видеть левым глазом, но мой правый глаз, привыкший к темноте, отлично различал мишень. Поражая цели быстро и метко, я перестрелял их, как куропаток. Музыка, звучавшая из твоего окна, заглушала звуки выстрелов. Затем я бросил пистолет рядом с ними и вышел, включив свет в квартире общим рубильником на лестничной площадке. На все у меня ушло не более двух минут. Никто меня не видел.