Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Владимир Раевский

 
Меня ничто не веселит,
Я счастья под луной не знаю —
Средь игр лишь горести встречаю,
Покой всегда меня бежит.
Увы! в мечтаниях одних
Зарю дней ясных представляю,
Но где она, того не знаю.
С собою сам, в слезах моих,
Себе отраду обретаю.
Ничто мне в мире сем не льстит,
Средь юности тоской убит.
Увы! не знаю наслаждений,
Любви опасных обольщений.
Для красоты и дев младых —
Угас мой взор, огнь чувств моих,
И время медленной рукою
Длит жизнь. Под тучей громовою
Удел мой горесть испытать.
Стремлюсь я к вечному покою,
Хочу под гробовой доскою,
Что есть бессмертие, узнать.
Почто мне в цвете дней моих
Страдать назначено судьбою?
Надежда, я забыт тобою,
Не вижу радостей твоих.
О друг, товарищ огорченный,
Почто не вместе я с тобой?
Почто час грозный, роковой,
Час гибельных моих мучений
Делить не можешь ты со мной?
Сей ад в душе, тоска сердечна,
Предчувства глас – быть может, вечно
Я не увижуся с тобой.
Мой гроб открыт, и червь голодный
Спешит мой синий труп глодать,
Скелет останется лежать
В могиле мрачной и холодной;
Не буду я тогда роптать
На рок бесчувственный, жестокий —
Я буду мертвый, одинокий…
Но буду ль я тогда страдать?
Никто винить меня не будет,
Враги забудут осуждать
И – следственно – могу ль роптать,
Что недруг мой меня забудет?
Я зла не сделал никому,
И зло казалось мне загадкой,
Я часто слезы лил украдкой —
И сердцу верил одному;
В душе моей явились страсти,
И счастья свет, как миг, протек,
Со тьмой явилися напасти,—
Неумолим жестокий рок!
Злой яд кипит в душе моей
И дух унынием томится.
Ах! Долго ль казнь моя продлится,
Дождуся ль в жизни ясных дней?..
 

1810-е годы

 
Так ложною мечтой доселе ослепленный,
Напрасно мыслил я о счастливых часах.
Тебе ль знать радости? Твой разум заблужденный
Не мог предузнавать о будущих бедах,
Давно назначенных губительной судьбою;
Лишь смерть желанная спасительной рукою
Тебя освободит от горестей твоих!
Тебе ль переломить судьбы определенье
И силой Сильного избегнуть назначенье?
Исчезнули мечты, я счастлив был лишь миг,
И счастлив только заблужденьем,
Которое, как вихрь, исчезло мановеньем.
Ни ласки нежные, ни кротость, ни любовь,
Ни одинакая текущая в нас кровь —
Ничто не умягчит дух злобный и враждебный!
А я, не опытом, безумный, увлеченный,
Предвидеть будущих несчастий не возмог.
Кто ж этому виной? Я сам иль сильный бог.
 

1810-е годы

 
Один, уединясь под дубом наклоненным,
Где тихий ручеек струи свои катил
И тихим ропотом к забвенью приводил,
Меналк задумчивый со взором потупленным,
Оставя посох свой, овечек и свирель,
                 Так тайну скорби пел:
 
 
«Жестокая судьба, где дней моих отрада?
Где радость юных лет, о коей я мечтал?
Как в тучах солнца луч, мне счастья свет пропал.
В замену радостей мне слезы лить – награда,
Напрасно юная Корина милый взор
Ко мне наедине с улыбкой устремляет:
Ее старания и нежный разговор
В груди еще сильней тяжелый вздох стесняет.
Бесчувственный! Вчера, томимая тоской,
Печальным голосом она еще сказала:
„Меналк! Мой милый друг, что сделалось с тобой?
Ты плачешь? – И слеза из глаз ее упала.—
Ужель не видишь ты забавы пастухов,
Их радость общую, шум песней, хороводы,
Мое томление, мою к тебе любовь?
Чего недостает тебе, скажи?..“ – Свободы!
                    Как пленник, средь оков,
От братий, от друзей в край дальний увлеченный,
В пустынной Таврии, средь грубых пастухов,
Жестокою судьбой нежданно занесенный,
                   Я должен слезы проливать.
Ни милой родины сияние денницы,
Ни голос утренний приветливой певицы
Сюда умерить грусть мою не долетят.
Жестокий корифей устав моих страданий
Бесчувственной рукой до гроба начертал
И отческим полям колючий терн устлал
Мой путь, лишив меня и самых ожиданий.
Почто не скрылся я под дружеский покров,
Когда гремел вдали гром бурный предо мною?
Почто я тешился обманчивой мечтою
И тихо ожидал дней ясных средь громов?
Стада несчетные среди лугов шелковых,
Сады, где сочный плод деревья бременит,
Поля, что жатвою Церера золотит,
Пруды зеркальные, для рыб златых оковы,
Несут годичный дар тому, кто бед виной.
Но в доле бедственной сравнюсь ли я с тобою?
Рука богов хранит страдальца под грозою,
Ты в счастьи, но страшись их мщенья над тобой!»
 

1810-е годы.

 
О музы кроткие, простите дерзновенью
Певца безвестного, летящего на Пинд
Не лавры пожинать в награду песнопенью,
Но видеть ваш привет, улыбку пиерид!
Природе всеблагой слагаю песнь хвалебну.
В благоговении, с поникшей головой,
Объемлю таинство и стройность совершенну!
И духом возношусь – превыше тьмы земной!
 

1810-е годы

 
В младенчестве моем я радости не знал.
Когда лишь с чувствами, с невинностью знакомый,
К родителям моим я руки простирал,
                  Врожденной добротой влекомый,
                  Я нежной ласки ожидал.
Увы! Тогда мой взор суровый взгляд встречал.
Я плакал, но еще несчастия не знал!
В те дни, как чувствами природой оживленный,
Я помнить стал себя, предметы различать,
Стал чувствовать добро, – незнаньем увлеченный,
Я мнил любезных мне с восторгом обнимать!
Но, ах! несчастного удел определенный
                  Лишь горести встречать.
Я плакал, но еще мог слезы забывать!..
 

1810-е годы

 
Где вы, о призраки счастливых обольщений,
Куда сокрылися восторги и любовь?
Я вижу тень одну прошедших наслаждений!..
Светильник гаснет мой, и леденеет кровь!..
 
 
На то ли Прометей рукою дерзновенной
Похитил у богов дар жизни, огнь святой,—
Чтоб житель сей земли, кругом несовершенной,
Терял сей самый дар с рассветшею зарей?
 
 
Давно ли, девами на играх окруженный,
Я им, краснеяся, безмолвствуя, внимал!
И, Терпсихорою в круг шумный увлеченный,
С прикосновением взор робкий опускал.
 
 
Сколь юность сладостна беспечностью златою!
Души исполнена восторгов и собой, —
Ласкала прихотям, невинностью самою,
Являя всюду рай, блаженство и покой!
 
 
О сладострастие, восторг неизъяснимый!
Могу ль изобразить сей тихий, сладкий жар,
Стремленье робкое души нетерпеливой…
И упоение – богов чистейший дар!
 
 
Я помню первое свиданье, дерзновенье…
Коснулся… мертвый хлад по членам пробежал.
И огнь его сменил, и бурных чувств горенье
Слабело, гаснуло… и дух мой исчезал!
 
 
Но к жаждущим устам коварный сын Киприды,
Как нектар, страшный яд улыбкой подавал,
И цепи грозные, под блеском роз сокрыты,
Со взором радостным на чувства налагал!
 
 
И чувства гаснул и в пучине заблуждений…
Неопытный, я тек легчайшею стезей
К причине гибельной минутных упоений
И жертвой сделался безмерности страстей…
 
 
О Геба юная, услышь мое моленье
И в чувствах воскреси почти погасший жар!
Дай силу прежнюю и право наслажденья,—
Умеренность – тебе мой будет первый дар!..
 

1810-е годы.

 
Смиренных душ приют, безбедная обитель,
                  Меня мой гений-покровитель
Под сень твою сокрыл от сильных бурных бед.
Я рано жизнию ненастной утомился,
Встречая пред собой гонений мрачный след,
И посох путничий в руках моих сломился.
 
 
Оставя для других блеск пагубных честей,
                  Под кровлею твоей
Ужель я не найду желанного покою?
Ужели, брошенный на жертву бурных волн
                  Бесчувственной судьбою,
О скалу бедствий злых мой раздробится челн?
 
 
Нет, нет! Здесь счастие прямое обитает,
Здесь сон предчувствами меня не устрашает,
Здесь голос петела и трели соловья,
                  При блеске утреннем природы,
Приятный, легкий сон уносят от меня
И с каждым днем мой дух живит огонь свободы.
 
 
                  Фортуна в жизни сей
В удел мне не дала ни злата, ни честей
И путь мой иглами терновыми покрыла,
Зато природа в дар мне тайну стройно петь
         На лире Фебовой открыла,
                  Чтоб в ней усладу зреть,
                  Чтоб ей хвалы греметь.
Природе-матери мое благодаренье,
Фортуне, и чинам, и золоту презренье.
Пускай мечтатели спешат надежд к концу
И прихотливый рок о благе умоляют,
Пусть курят фимиам неверному слепцу
И с трепетом его веленья исполняют, —
 
 
                  В уединении моем
                  Мне чужд тот гибельный ярем,
Который тяготит безумцев ослепленных.
Я видел бурный свет. Я видел в нем людей,
У коих на сердцах, от злобы закаленных,
Таится страшный яд для ближних, для друзей.
 
 
Под небом неродным назначено судьбою
                  Мне примирение с собою
И след поросший зреть к обители отца.
Но будь благословен стократ приют смиренный,
Где нежат радости свободного певца —
                  Среди природы оживленной!
 

1810-е годы

 
                  Давно ль природа воскресала
                          Из мертвой тишины
И юная весна рукою рассыпала
По бархатным лугам душистые цветы?
                  Давно ли голос филомелы
Авроры золотой приветствовал приход
                  И сельских граций хоровод
В забавах воспевал природу, май веселый?
Утихли песни их, пернатых смолкнул хор,
И птицы стаями в край теплый отлетают,
Туманы серые долину покрывают,
                          И листья сбросил бор!
Свирели стройный звук в полях не раздается,
                  Ветр буйный с севера несется,
                          И хладный дождь шумит…
Усталый селянин под кровлею смиренной,
                          От шума удаленный,
Плоды трудов своих с родной семьей делит.
Цветы поблекшие, деревья обнаженны,
Сей молчаливый вид природы, скрытой в мгле,
Изображает путь вечерний утомленных
                          Страдальцев на земле.
И нам назначено таинственной рукою
Премену быструю невидимо узнать,
Зреть радость и восторг рассветшею зарею,
Дней в полдень жребия превратность испытать —
И скользкою стопой стремиться к назначенью!..
Счастлив, стократ счастлив, кто поздних дней приход
И солнца ясного последний оборот
Встречает, не страшась, под дружескою сенью,
Кто сильных тайных мук на сердце не узнал,
Чей челн покойно тек вдали подводных скал,
Вдали от непогод и бурных треволнений,
Чей кормчий был – устав свободы золотой
И цель стремления – природа и покой.
Стезей неровною опасных приключений
Куда стремимся мы за славою пустой?
Невольники сует, страстей, предубеждений,
Дает ли слава нам и благо, и покой,
                  И право чистых наслаждений?
Нет, слабый человек родится для забот.
С издетства от святой природы отвыкает,
Его на скользкий путь свет пагубно зовет,
Где ослепление умами управляет,
И век его как сон невидимый летит,
Который изредка мечтою сладкой льстит,
А чаще – мрачные виденья представляет…
И парки лютые, прервавши жизни нить,
Его для вечности сокрытой пробуждают!
 

1810-е годы

 
Нет, нет, не изменюсь свободною душою
И в самой стороне приветливых цирцей,
Где взоры их горят под дымкою сквозною
Желаньем, негою и пламенью страстей,
Где воздух, кажется, любови жар вдыхает.
Взлелеянный в чаду пороков сибарит
Пред девой каждою пусть выю преклоняет
И, низкий раб страстей, душой порочной спит.
Мой друг, я буду твой, не изменюсь душою.
И чувства юные, восторг и пламень мой,
И ложе роскоши не разделю с другою.
И будет в ревности упрек напрасен твой.
 

1810-е годы

 
О милая, прости минутному стремленью:
Желаньем движимый причину благ познать,
Могу ли, слабый, я всесильному влеченью
Природы-матери в борьбе противустать?
И чувства покорить холодному сужденью?
                Лауры пламенный певец,
                             Лаурой вдохновенный,
               При <плесках> лавровый венец
В награду получил за свой талант смиренный!
Поэту юному, мне ль вслед ему парить?
Бессмертие удел фено́мену поэту!
Я не могу, как он, быть изумленьем света,
Но пламенней его могу тебя любить!
 

1810-е годы

 
Еще румянцы на щеках,
           Во взорах сладострастье,
Желанье, роскошь на устах
           Не погасило счастье.
Пускай бессмысленный совет
           Внимает малодушный —
В ком страсти есть, в том страха нет;
           Стыдитесь быть послушны
Рабам, отжившим под луной;
           Здесь парками забыты,
Они забыли жребий свой
           И страшный брег Коциты!..
Друзья! мы смерть предупредим
           На ложе упоенья
И клятвенный обет дадим —
           Не ждать чредой явленья.
Скрепим и длани и сердца!
           С бестрепетной душою
Испьем фиял утех до дна
           И ступим в гроб ногою…
 

1810-е годы.

 
Когда под тению отеческих садов
В часы беспечности и радости счастливой
Коснусь к твоим струнам и песни звук игривой
Не будет славы ждать средь будущих годов,—
 
 
О лира! я молю в минуту вдохновенья,
Когда полет ума, восторг, воображенье
Ничтожной суеты превыше воспарит,—
Да сладкогласием твой звук вдали гремит!
 
 
Средь бранных непогод во дни мои младые
Я Вакха воспевал и ласковых цирцей,
И взоры страстные, и локоны густые,
Развиты на плечах Глицерии моей…
 
 
           Не ты ль причина услаждения
Громодержавного Зевеса на пирах?
И Феба самого на стройных раменах
                         Убор и украшенье?
 
 
О верный друг моих задумчивых часов!
Внимай всегда, внимай певца молящий зов!..
 

1810-е годы

 
Мой век – как день туманный
Осеннею порой
Пред бурей и грозой —
Средь мрака и забвенья
Течет без возвращенья,
Печалью омрачен.
 
 
Ни солнца свет лазурный,
Ни бледный свет луны,
Ни радости весны,
Ни голос филомелы,
Ни нимфы взор веселый
Меня не веселят.
 
 
Напрасно к наслажденью
Прелестный Ганимед
Меня с собой зовет!
О юноша счастливый!
Твой взор полустыдливый
Опасен, но не мне.
 
 
Ни клич друзей веселых
В час вакховых пиров,
При голосе певцов,
При шуме упоенья,
Меня на путь веселья
Опять не воззовет!
 
 
И взор вельможи тихий,
С улыбкой пара слов
И вслед ему льстецов
В приязни уверенье —
Вселяют лишь презренье
К невеждам и льстецам!
 
 
От почестей ничтожных —
Средь марсовых полей,
Где братий и друзей
Струится кровь рекою, —
Мой взор, увы, с слезою
Далеко отвращен!
 
 
Но, бури уклоненный,
Я радуюсь мечтой!
И тихий голос свой
В минуты вдохновенья
Сливаю с песнопеньем
Божественных певцов!
 

Вторая половина 1810-х годов

 
Хотели знать тому причину,
Что в возрасте цветущих лет
Наскучил мне подлунный свет,
Что я без страха жду кончину?
Внимайте! Истина пером
Моим почти всегда водила.
Еще тоска не изнурила
Мой дух, пылающий огнем, —
Огнем счастливым пеонопенья!
Лиша меня телесных сил,
Еще Сатурн не истребил
Восторг и силу вдохновенья!
 
 
Едва шестнадцатой весной,
Как сын природы сильный, вольный,
Собой и жребием довольный,
Я свет увидел пред собой
И, обольщенный блеском славы,
Честей наружной мишурой,
Уже протоптанной тропой
Спешил на путь войны кровавой.
Я видел груды падших тел,
Свист пуль и ядер направленье!
И сам безумием горел.
 
 
С холодным взором созерцал
Я рока гибельные кары —
И стон, убийства и пожары,
И сам себя не узнавал!
Прошли минуты заблужденья,
И я вдали увидел свет;
Оставя мне несродный след,
Спешил в пучину наслажденья.
И вдруг неопытным очам
Толпа прелестниц появилась,
И в сердце пылком страсть родилась;
Я пал к венериным стопам!..
 
 
Итак, осьмнадцатой весною
Я дань неверным приносил,
В любви всё благо находил
И страсти жертвовал собою.
Не раз в диванной вечерком
При бледном отсвете лампад,
Страшась завистливых преград,
Я рай любови пил тайком.
Не раз блестящий луч денницы
Меня с восторгом заставал
Иль сон роскошный прерывал
На персях пламенной девицы.
 
 
Не раз пылающая кровь
Меня томила, волновала
И к неге новой наклоняла.
Я пил и счастье и любовь!
Увы! Почто искать измены?
Порочный! Я бросаю взор
На жриц венериных собор
С желаньем сильным перемены —
Я с ними страсть мою делил…
Вдруг гаснет чувство наслажденья,
Здесь кубок полный пресыщенья,
Безумный! я до дна испил…
 
 
Мне цвет утехи изменил,
И я, поблекший, утомленный,
Болезнью черной изнуренный,
По свету, как мертвец, ходил
И, слабые бросая взгляды,
Повсюду скорбь и мрак встречал,
Распутниц злобных проклинал,
И сгибнул самый луч отрады!
Брожу с полмертвою душой,
И слабнут ноги, меркнут вежды,
К возврату счастья нет надежды,
Я вижу камень гробовой!
 
 
Но вот рукою Эскулапа
Исторгнут я из-под косы.
Погибни! Скорбные часы
Пиров! В обитель приими!
Природа для меня цветет,
Я ею снова восхищаюсь
И снова в замыслах теряюсь:
Где благо верное живет?..
То новый <нрзб.> питьем целебным
Мне жизнь для жизни возвратил;
Божественный я нектар пил
Со вкусом, к роскоши врожденном…
 
 
О Вакх! Тебя у ног твоих
Я полным кубком прославляю!
С тобой невольно забываю
Причину беспокойств лихих:
Твой глас скорбей моих награда!
Среди собратий, на пирах,
Я трезвых обращаю в страх!..
Мой друг, жрецам твоим отрада!
Отведайте со мною сил
А<раку> иль вина напиться?
Мой дух не устыдится, —
Я, други, мертвой чашей пил!
 
 
Не раз бутылки исчезали
В одну минуту предо мной,
Не раз погребщики толпой
Меня с расчетом штурмовали.
Где есть вино – там есть и ум.
Не лез в карман я за словами,
Простыми, краткими речами
Я унимал бурливый шум.
Конечно бы, Катон и Цицерон
Мне в красноречии дивились,
Когда вино и пунш струились,
Когда я слышал рюмок звон!..
 
 
Я пью, и всё рекой струится
Бордо, рейнвейн и вендеграв.
Но ух! Средь радостных забав
Весь свет вокруг меня вертится…
Итак, я много, много пил
И до того уже распился,
Что чувств и разума лишился
И хуже твари дикой был!
Ланиты пухлые пылали
Румянцем синим, тусклый взгляд
Являл там влитый в сердце яд,
И члены слабые дрожали.
 
 
Стрельба и сильный лом в ногах,
От пищи самой отвращенье,
Средь шуму и забав томленье
И в сердце мертвом – тайный страх
Меня к постели проводили.
И я двадцатою весной
Проклял и жизнь и жребий злой,
Когда недуги посетили
Меня со всех сторон толпой.
Увы! На костылях согбенный,
Как старец, веком удрученный,
Я жил надеждою одной!
 
 
О Аристиппы! Эпикуры!
Где ваше благо под луной?
Смотрите, как бегут толпой
К Харону ваши креатуры!
Но всё не вечно. От людей
Сокрыт их жребий неизвестный.
Какой-то чарою чудесной
Моих остаток хилых дней
Врач смелый снова укрепляет.
Но век забав и игр протек,
Всему приспел урочный срок:
Меня ничто не восхищает!
 
 
Я видел часто, как блистает
Стекло в оправе золотой;
Я видел, как безумцев рой
В среду величия ступает!
Я видел подлость, дерзость, месть,
Которая в венце сияет!
И как безумец унижает
Таланты, разум, правду, честь!
Презренье им!.. Такой стезею
Могу ль бессмертье получить?
Я был моей отчизны щит,
Теперь пора спешить к покою!
 
 
Под кровом родины святой
С пером и книгами в беседе
Я верный путь найду к победе,
Не льстя наружной мишурой!
Глупцов оставя рассужденье,
Льстецов и низких душ содом,
Где чтут безумие умом
И ложь – за истинное мненье,
Где пустословие толпой
Часы у мудрых отымает!
Нет! Нет! В отчизне ожидает
Меня утраченный покой.
 

Вторая половина 1810-х годов

 
Вдали от милых фей задумчивый брожу
И силу верного рассудка отвергаю;
На вакховых пирах потупя взор сижу
И трезвый, други, вас за чашей оставляю.
 
 
Зельмира гордая признанья нежный глас,
Как бы из милости, с беспечностью внимала;
На слезы, на восторг – с насмешкою отказ;
И двери навсегда безумцу указала…
 
 
О боги радостей! зарею пылких лет
Пусть я не ведаю страданий и напасти;
Доступны будьте вы, услышьте мой обет —
И в девственную грудь вдохните силу страсти!
 
 
Отвергнуты мольбы… и Вакх, вожатый мой,
Нескладный строй вдохнул в гармонию цевницы,
И музы прочь бегут, и жребий роковой
Начертан на челе цитерския царицы!
 

Вторая половина 1810-х годов

 
Сатурн губительной рукою
Изгладит зданья городов,
Дела героев, мудрецов
Туманною покроет тьмою,
Иссушит глубину морей,
Воздвигнет горы средь степей,
И любопытный взор потомков
Не тщетно ль будет вопрошать:
Где царства падшие искать
Среди рассеянных обломков?..
 
 
Где ж узрит он твой бренный прах,
Сын перси слабый и надменный?
Куда с толпою, дерзновенный,
Неся с собою смерть и страх,
По трупам братий убиенных,
Среди полей опустошенных
[Ты вслед стремился за мечтой —
И пал!.. Где ж лавр побед и славы?]
Я зрю вокруг следы кровавы
И глас проклятий за тобой!..
 
 
Полмертвый слабый сибарит,
Мечтой тщеславия вспоенный
И жизнью рано пресыщенный,
Средь общих бедствий в неге спит.
Проснись, сын счастья развращенный!
Взгляни на жребий уреченный:
Тебя предвременно зовет
Ко гробу смерти глас унылый,
Никто над мрачною могилой
Слезы сердечной не прольет.
 
 
Вельможа, друг царя надежный,
Личина истины самой,
Покрыл порок корысти злой,
Питая дух вражды мятежной.
Каких ты ждешь себе наград?
Тебе награда – страшный ад;
Народ, цепями отягченный,
Ждет с воплем гибели твоей.
Голодных до́быча червей,
Брось взор ко гробу устрашенный…
 
 
Тиран, как гордый дуб, упал,
Перуном в ярости сраженный,
И свет, колеблясь, изумленный
С невольной радостью взирал,
Как шаткие менялись троны,
Как вдруг свободу и законы
Давал монарх – граждан отец —
И цепи рабства рвал не силой,—
Тебя ждет слава за могилой,
Любовь детей – Тебе венец!
 

Вторая половина 1810-х годов

 
Задумчив, устремя к луне унылы очи,
Несчастный сын степей под пальмою родной
Стоял недвижимо в часы глубокой ночи,
И пращ его и лук с губительной стрелой
Разбросаны. И конь, товарищ бурной битвы,
По шелковой траве медлительно бродил.
И пес – сей верный страж, сей быстрый сын
                                                              ловитвы —
Лежал и лай ночной с боязнью притаил.
И мрак и тишина полуночной природы
Питали мысль его отчаянной мечтой.
И он – сей белых бич, сей гордый сын свободы —
Ланиты оросил горячею слезой!
 
 
              «Нет радости в мире, нет Зоры со мною!
              Я видел ветрила вдали кораблей,
              Несущих добычу драгую стрелою
              Далеко от милых отчизны полей!
              Ах! мог ли провидеть отмщение рока?
              Сегодня, зарею, колено склоня
              Пред ярким сияньем светила востока,
              Я чувствовал благость небесна огня!
              От братий веселых чрез дебри и горы
              Помчался я к милым родным шалашам,
              Ласкаясь мечтою в объятиях Зоры
              И в ласках младенца дать отдых трудам!»
 

Вторая половина 1810-х годов