Текст книги "Школьные годы"

Автор книги: Владимир Тендряков

Соавторы: Георгий Полонский,Агния Кузнецова (Маркова),Елена Воронцова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Александр Александрович передал Саше свою страстную любовь к астрономии. И тот принял ее по-своему. Он полюбил небо с его беспредельным простором и звезды с их таинственным мерцанием. Он мечтал стать летчиком, испытателем новых авиационных машин, первым водителем межпланетного корабля. Все явления жизни, которые проходили перед Сашей, вызывали в нем долгие раздумья, он пытался определить свое отношение к ним и к людям, которые его окружали.

Мать была для него самым дорогим человеком. Потеряв на фронте любимого мужа, она перестала следить за собой, но Саше и в голову не приходило упрекнуть ее в этом. Он гордился своей матерью: имя ее не сходило с доски Почета. В колхозе она трудилась, не жалея сил. Дома успевала вести хозяйство.

Самоотверженную заботу матери Саша чувствовал во всем и платил ей нежной любовью.

Так же, как и мать, Саше была дорога Стеша, но в этом он боялся признаться даже себе. С каждым днем его отношения к Стеше становились сложнее. Чувство детской дружбы медленно уступало место первой, осторожной и большой любви.

Кроме матери и Стеши, еще один человек играл большую роль в Сашиной жизни. Это был Александр Александрович. Саша безгранично уважал его за то, что он жил в деревне, учил деревенских ребят, искренне считал работу в школе своим назначением в жизни.

«А ведь он мог быть научным работником в большом городе», – часто думал Саша о своем учителе и и хотел быть таким же умным, культурным, талантливым, как Александр Александрович, таким же самоотверженным, добрым и требовательным, таким же необычным и обаятельным. Не замечая того, он подражал голосу и даже жестам и походке Александра Александровича.

В перемену Саша догнал Александра Александровича. Учитель шел из класса по коридору своей деловой, торопливой походкой, стройный и легкий, с журналом под мышкой.

Саша тронул Александра Александровича за локоть. Тот остановился и взглянул на мальчика внимательными, немного по-детски застенчивыми серыми глазами.

– Ну что скажешь, тезка? – спросил он глуховатым голосом.

Саша огляделся по сторонам. По его взгляду Александр Александрович понял, что разговаривать здесь нельзя.

– Пойдем в учительскую, – сказал Александр Александрович, положил Саше на плечо свою руку и словно забыл о ней.

Так, молча, они и проследовали по коридору и вошли в учительскую.

Те учителя, которые утверждают, что у них нет «любимчиков», говорят неправду. Человеку свойственно выделять из окружающих людей тех, к кому лежит душа. И учитель в этом не исключение.

В классе Александр Александрович не подчеркивал своего расположения к Саше, но Саша чувствовал, что он любимый ученик, и глубоко ценил это. Вот и сейчас он торжественно и смущенно нес на своем плече руку учителя и испытывал гордость за доверие и уважение к себе.

В учительской никого не было. Они сели за длинный стол, покрытый красной материей, друг против друга и заговорили о Коле Ласкине.

– Был я у него дома, – рассказывал Саша. – Он не возвращался. Отец грозится собственными руками задушить его, как воротится. Мать плачет.

Саша то задвигал, то раздвигал у белого воротничка легкую молнию черной вельветовой курточки, то прикасался пальцами к авторучке, заткнутой в верхний карман, то поправлял рукой черные волосы, спускающиеся на загорелый лоб.

– Несколько дней он действительно прожил у Сеньки-воина. Пил с Сенькой, в карты играл. Сенька сказал мне, что дал ему на карточную игру сто рублей и он проиграл их. «Вот и купил его недорого», признался Сенька… Тетка Дарья сказывала…

– Говорила. Сказывала – это диалект отживший, – перебил Александр Александрович.

– Говорила, – поправился Саша, – что домой Коля возвращаться не думает. В школу больше не пойдет. И вообще хочет начать новую жизнь.

– Какую?

– Не понял я, Александр Александрович, что это за новая жизнь. Я вначале подумал, что он решил идти работать, но теперь, говорят, он живет на выселке у дружков Сеньки-воина. А недаром говорится: «Скажи, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты».

Александр Александрович утвердительно кивнул.

– Вот я и думаю, – продолжал Саша, – раз он у Сенькиных друзей, – значит, жизнь его не трудовая будет. Добру они не научат. Сказыва… Говорят, – смутился Саша, – забили дома Ласкина, оттого он такой. Ненавидит и мать и отца.

– Проглядели мы парня! – покачал головой Александр Александрович.

Коля Ласкин, так же как и Саша, учился у Александра Александровича с пятого класса. Когда Коля перешел в седьмой класс, Александр Александрович советовал отцу взять сына из школы и определить его на работу, но тот и слушать не хотел, бил себя в грудь и кричал на всю учительскую: «Я неучем остался, так пусть хоть сын человеком будет! На инженера выучу!»

– Что же теперь делать? – Александр Александрович, закинув руки за спину, беспокойно ходил по учительской. – Вот что, тезка, – сказал он, – попробую еще разок поговорить с родителями. А ты свяжи Ласкина с кем-нибудь из ребят… К кому он лучше всех относился?

– Да, пожалуй, ко мне…

– Ну, так сам разыщи его, а ребятам накажи, чтобы глаз с него не спускали. Пусть в компанию свою втянут…

Дверь открылась, и в учительскую вошла преподавательница литературы Ксения Петровна – полная маленькая старушка с серебряными стрижеными волосами.

Саша встал. Александр Александрович приветливо кивнул.

– Вот насчет Ласкина рассуждаем, – сказал он.

Ксения Петровна села на стул около Александра Александровича.

– Садись, дружок, – приветливо взглянула она на Сашу. – Так что же нового?

– Нового ничего. Все в той же компании. Домой не возвращается, в школу не ходит, – ответил Александр Александрович.

Он любил разговаривать с Ксенией Петровной: хорошо слышал ее четкий, громкий голос, и, главное, оба они были во всем единомышленниками и с первого слова понимали друг друга.

– Прозевали человека, самым настоящим образом прозевали! – горячо воскликнула Ксения Петровна. – Мы, учителя, виноваты, товарищи виноваты! Видели мы давно, что мальчик обозлен, замкнут, а докопаться до истинной причины невдомек было. Вот вы, например, друзья его, одноклассники, – обратилась она к Саше, – неужели вы не знали, что отец его так избивает?

– Не знали, Ксения Петровна, – ответил Саша, вставая.

– Да сиди, дружок, сиди! Скрывал он, значит, крепко. Стыдился. Теперь трудно исправлять ошибки, но необходимо.

Александр Александрович поделился с Ксенией Петровной своими соображениями. Саша тоже высказал свои мысли. Ксения Петровна их поддержала:

– Мне тоже кажется, что возвращать его в школу не стоит. Самое лучшее – определить на завод. Молодежь там здоровая. Труд интересный. Выровняется парень, вот посмотрите, обязательно выровняется.

ДВЕ ВСТРЕЧИ

К вечеру, приготовив уроки, Саша отправился разыскивать Ласкина. Вечер был сумрачный. С утра то моросил, то лил дождь, и на лужах вздувались пузыри, что в народе считают признаком затяжного ненастья.

Грустно поглядывая на недоступную улицу, белоголовые ребятишки в окнах домов причитали хором:

Дождик, дождик, перестань,

Мы поедем на росстань.

Или:

Дождик, дождик, пуще,

Дам тебе гущи.

Саша брел вдоль домов и заборов по глинистой жиже. На нем был голубой материн плащ с капюшоном. Впереди него шла босиком бабка Саламатиха. Ботинки, связанные шнурками, она несла в руках. Саламатиха тяжело ступала толстыми, отекшими ногами прямо по лужам и не переставая поносила на все село председателя сельсовета:

– Черт бы побрал тебя, старая ведьма, не можешь тротуары сделать! Заботы о людях ни на грош нет!

На Саламатихе был такой же, как и на Саше, голубой плащ (в таких плащах ходило все село, потому что других в сельпо не завезли), но он был мал для ее могучей фигуры, и она смогла завернуться в него только наполовину.

– И этот дурак слепой, – присоединила она к председателю мужа, – сидит, сказочки сочиняет! Нет чтобы родное село в порядок привести. Тоже депутат! Чертова кукла!

Саша с трудом сдерживал смех.

Саламатиха поскользнулась и тяжело плюхнулась в грязь.

Саша подскочил к ней, помог встать.

– Спасибо, сынок! – раздраженно поблагодарила Саламатиха и вдруг повернулась лицом к трактовой дороге. – Тебе чего, жизнь не мила?! – крикнула она низким голосом какому-то прохожему, который, сбросив с плеч тяжелый мешок, расположился завтракать прямо на дороге. – Машины по селу идут… В лепешку сотрут, чуть зазеваешься.

– А тебе жалко? – спросил прохожий, рукавом обтирая пот и дождь с загорелого лица. – Ну задавят. Плакать будешь?

– Тьфу, леший! – плюнула Саламатиха. – Ну, ложись на дороге, коли жизнь надоела! – И она пошла вперед широкими, мужскими шагами.

Саша шел за ней. Ему давно хотелось поговорить с Саламатихой о Мише. Он знал, что бабка и внук живут душа в душу и озорные проделки, устраивают сообща.

– Миша-то как?.. – начал издалека Саша, но сразу же понял, что шуструю бабку провести трудно.

Хитрыми глазами она покосилась на Сашу и сказала:

– Сидит все с книжками. Учит. – При этом она шумно вздохнула, не то от жалости к внуку, не то желая сдержать смех.

Саша решил говорить напрямик:

– Историю с Шолоховым разыграл он зря. Дело-то серьезный оборот приняло. Из районного центра приказ дан разыскать, кто слух пустил. Найдут – принудиловку получит за хулиганство.

– А ты чего ж молчишь? Ведь комсомолец, даже секретарь! – певуче осведомилась Саламатиха.

– Что ж из этого? Он мне сам все рассказал. Я отругал его, а бегать и доносить не собираюсь. Хотя за болтовню его проучить давно пора.

– Проучить не за что, – решительно сказала Саламатиха. – Был Шолохов в Погорюе. Сама видела. Пошла на Куду белье полоскать. Вижу – стоит богатырь такой!

Саша даже остановился и от изумления открыл рот.

– Рост – двухметровый, волосы – шапкой золотой, глаза карие, как огонь. Одной рукой подбоченился, другую простер над рекой, точно повелеть что-то хотел: может, реку в другую сторону повернуть, или чтоб из берегов вышла, либо пересохла, чтоб на другой берег посуху перейти, – вдохновенно врала Саламатиха.

– Бабушка, да Шолохов небольшого роста, и глаза у него светлые…

– Не перебивай! – возмутилась Саламатиха. – Своими глазами видела. И говорит он, как тигр рычит, с таким рокотом. Ударит в горы голос – эхом назад воротится. На весь Погорюй, на всю Куду слышно было… «Не знал, – говорит, – истинный бог, не знал!.. – И мохнатым кулачищем в грудь себя ударил так, что гул пошел и камни с горы свалились. – Не знал, что в Сибири краса такая! Поселил бы сюда Григория с Аксиньей и книгу назвал бы «Тихая Куда».

Саламатиха остановилась, взглянула на Сашу, улыбнулась, блеснула белыми зубами и завернула во двор ветеринарной лечебницы.

Саша долго стоял у ворот лечебницы и никак не мог прийти в себя. «Что за семья такая? Живут в каком-то мире фантазии и дед, и бабка, и внук… И ругать их как-то совестно!..»

В этот вечер стемнело раньше обычного, потому что небо затянули темные, беспросветные тучи. Ветер не шевелил уныло поникшие желтеющие листья; неторопливо, как слезы, стекали с них капли дождя. Изредка, окончив свой недлинный век, желтый лист отрывался от ветки и, медленно кружась, с чуть уловимым шорохом падал к стволу своего дерева. Через некоторое время падал на землю и другой и третий лист…

К дому Сеньки-воина Саша подошел уже в темноте. Окна с улицы были закрыты. Саша вошел во двор.

На огороде тетка Дарья доставала из колодца воду. Журавель жалобно скрипел, и дребезжало ведро, задевая за стенки колодца.

Саша сел на бревна и стал ждать.

Он находился еще под впечатлением встречи с Саламатихой и был рад, что может посидеть в темноте и тишине.

Сейчас его занимало одно: какие разные люди окружают его! Что было схожего, например, между Саламатихой и его, Сашиной, тихой и строгой матерью? Между фантазером Мишкой и туповатым, мрачным Колей Ласкиным? Между кристально честным, умным и добрым Александром Александровичем и пьяницей, дебоширом Сенькой воином?

Его размышления перебило появление тетки Дарьи. Она вошла во двор, подталкивая ногой небольшой бочонок. В темноте Дарья могла бы и не увидеть Саши, пройти мимо него, но он вскочил и, чтобы не напугать ее, сказал негромко:

– Здравствуйте, тетя Даша! Я хотел бы повидать Колю.

Дарья вздрогнула от неожиданности, поставила бочонок на дно и, всматриваясь в силуэт юноши, сказала:

– На выселке он который день живет. – Она помолчала и добавила: – Это ты, Санька, что ли? Я в темноте-то тебя не признала. Давно не встречала. Ишь какой длинный стал… И мой там все дни пропадает. Связался черт с младенцем. Добра не будет. Сходи, сходи на выселок, может, сговоришь товарища!

Она подхватила бочонок и, повертывая его то вправо, то влево, ловко подняла по ступеням на крыльцо, давая понять, что говорить больше не о чем.

НА ВЫСЕЛКЕ

На выселок Саша отправился на другой день к вечеру. Погода по-прежнему хмурилась, но дождя не было. Саша вышел за село и неторопливо побрел по грязной проселочной дороге. До выселка было всего три километра, и он прошел их быстро. Собственно, это был уже не выселок, а вновь застроившаяся деревня. Бревна большинства домов еще не почернели от времени, и единственная односторонняя улица казалась опрятной и уютной.

Вблизи новой деревни в молодом березнике на пригнутом к земле гибком березовом стволе сидел темнолицый черноглазый парень, такой же кудрявый, как и Саша. Около него щипал траву оседланный красавец жеребец. Парень останавливал на себе внимание каждого не только тем, что был одет в широкие шаровары и ярко-красную рубаху, но и тем, что имел тонкую, как у девушки, талию, перехваченную поясом. Посадка головы у него была орлиная: гордо приподняв ее кверху, он, казалось, все время к чему-то приглядывается, прислушивается. По-орлиному был изогнут и его нос. В черных и быстрых глазах с синими белками горел недобрый огонек.

Это был Степан Петров, один из тех первых цыган, которых все же местным властям удалось сделать оседлыми, Многократные попытки посадить на землю кочевые семьи цыган долгое время оставались безрезультатными. Цыганам быстро надоедал труд земледельца, и, просидев осень и зиму в деревне, они ранней весной снимались и снова кочевали по проселочным дорогам и тракту, разбивая шатры у деревень, занимаясь ремонтом посуды, лудильным делом.

Несколько лет назад кому-то пришла в голову толковая мысль сделать цыган не земледельцами, а коневодами. Цыганам, и старым и молодым, это дело пришлось по душе. И они осели в районе Куды, в Погорюе и на выселке.

Саша подошел к Степану, поздоровался, сел на траву. Степан достал из кармана нераспечатанную пачку сигарет, предложил.

– Не курю.

– Напрасно, много теряешь. – Степан разорвал пачку, ловко щелкнул пальцем по ее дну, и несколько сигарет наполовину выскочило из пачки. Он еще раз поднес сигареты Саше, но тот отвел его руку.

Саша хорошо знал Степана, потому что его младший брат, Сережка Петров, учился вместе с ним.

– Степан, ты Ласкина молодого видел? – спросил Саша.

– Тут торчит, – ответил Степан, закуривая, – и Сенька-воин с ним.

– Что делают?

– Ну что… В карты режутся, чего еще делать? – Степан сощурил глаза, усмехнулся.

Слово за слово, и Саша узнал, что, оказывается, Сенькина компания обставила Ласкина. Он у них в долгу теперь, как в шелку. Они кормят его, поят, ночлег предоставили и деньги авансом дали на игру. Отец его приходил, хотел было ремнем его взять, да сын ответил тем же. Такая драка разгорелась, что водой разливали.

– А ты агитировать пришел? – сощурил глаза и усмехнулся Степан. – Слова, брат, тут – что горох об стену.

Саша с грустью глядел вдаль.

Неподалеку на обширной поляне пасся табун Степановых коней.

Вот среди них произошло какое-то движение. Несколько коней вырвалось вперед, за ними еще и еще, и вмиг табун косяком понесся по поляне к лесу.

В то же мгновение Степан бросился к коню, привязанному к дереву, ловко вскочил в седло и поскакал наперерез косяку.

Саша невольно залюбовался стройным всадником, его безупречной осанкой.

Степан подскакал к табуну, и тут произошло что-то необычайное. Сначала один, потом другой конь отделились от табуна и пошли за Степаном. Через секунду живая лавина уже неслась за Степаном туда, куда он направлял своего коня. Лошади скрылись за поворотом дороги, в кустах.

Саша поднялся с земли, не спеша отряхнул приставшие к одежде сухие листья и пошел в деревню, носящую старое название – «Выселок». Деревня эта была очень своеобразной и по своему молодому облику, и потому, что в ней не было коренного населения.

Саша прошел мимо новых домов. Они были совершенно одинаковые, и поэтому он не нашел дома Петровых, хотя не раз в нем бывал. Вдруг кто-то окликнул Сашу. Это был Сережка. Он с ватагой черных кудрявых малышей гонял по улице мяч. Ребятишки, с любопытством поглядывая на Сашу, окружили его таким тесным кольцом, что Сережке пришлось прикрикнуть на них. Они не испугались, но все же сочли за благо расступиться, и Сережка, взяв Сашу под руку, повел его по дороге, предварительно искусно и угрожающе дрыгнув длинной ногой. Это означало, чтоб малыши не смели за ним идти.

– Неужели все братья и сестры? – с удивлением спросил Саша.

– Четыре штуки…

– А остальные тоже на тебя похожи.

– Цыганская кровь! – с гордостью сказал Сережка.

В нем действительно чувствовалась цыганская кровь: черные волосы, завитые в мелкие колечки, коричневый загар на лице, не сходящий и зимой, глаза иссиня-черные, нос с горбинкой, с тонкими выразительными ноздрями и густые черные брови, сросшиеся на переносье. Сережка был на удивление худой и длин-ныи.

Ребята прошли до самого бойкого места деревни – до деревянного дома с широким крыльцом, где помещалось сельпо, а напротив в сарае торговали керосином. Сережка, не таясь, подчеркнуто важно курил и часто сплевывал, видимо, не получая от курения особого удовольствия.

– Тыс Пипина Короткого глаз не спускай, – говорил Саша товарищу.

– Уговорить его в школу вернуться и домой? – спросил Сережка.

– Нет. В школе ему давно делать нечего. Пусть в колхоз или на завод идет работать. Домой ему тоже путь отрезан. Надо его от Сенькиной компании оторвать.

– Ну и договорились, – рассудительно сказал Сережка. Он сразу понял, в чем дело. – Слышь, Санька, пойдем, я тебе Степановых коней покажу. Есть один – Ураганом зовется. Ой, конь!

– Пойдем!

Они вышли за деревню… Там на открытой поляне с желтой травой, выгоревшей от летнего солнца и высохшей от осенних ветров и заморозков, стояли продолговатые строения, в которых размещалась коневодческая ферма.

Сторож беспрекословно пропустил Сережку и Сашу. Они вошли в помещение и, несмотря на открытые окна и двери, ощутили едкий запах конского пота и одновременно острый запах прелого навоза. Справа и слева, разделенные легкими перегородками, стояли светлые конюшни с большими окнами и решетчатыми дверями. Везде было чисто и пусто, только в конце коридора слышалось негромкое, сдержанное ржание.

– Ураган! Ураганчик! – позвал Сережка и почти побежал на повторное тихое ржание. Глаза у Сережки блестели. – Вот посмотри какой! – говорил он с гордостью.

Саша остановился как зачарованный.

Конь действительно был на диво. Сказочный Сивка-бурка! Гордо подняв голову с черной гривой, нетерпеливо поглядывая на мальчиков огненными глазами, Ураган перебирал тонкими, с белыми отметинами ногами и, будто давая любоваться собой, с тихим ржанием повертывался то могучей грудью, то стройным лоснящимся боком цвета вороньего крыла.

– Ураган! Ураганчик! – восторженно твердил Сережка.

Саша с изумлением смотрел на товарища.

В школе считали, что Сережка лентяй, лежебока и плохой ученик, ничем не интересуется, а оказывается, он вот какой!

– Степану помогаешь? – спросил Саша.

– Помогаю. Ураган на моих руках…

Сережка отодвинул деревянный засов, вошел в конюшню.

– Ты не входи, – небрежно сказал он, – еще лягнет.

Саша остался за решеткой и попытался протянуть руку через решетку и дотронуться до гордых и тонких трепещущих ноздрей Урагана. Но конь взмахнул головой и не принял Сашиной ласки.

Зато, как только подошел Сережка, конь спокойно положил голову на его плечо.

– Вот школу кончу – и сюда, уже договорился, – не шевелясь, сказал Сережка.

Ураган поднял голову, как бы считая, что достаточно наградил мальчика своим вниманием.

Сережка достал из кармана кусок сахара и на ладони протянул Урагану. Тот осторожно забрал сахар губами.

Сережка, провожая Сашу за деревню, нарочно свернул окольными путями к поляне, где пасся Степанов табун. Там его и оставил Саша. На Сережку он возлагал теперь большие надежды. Характером тот обладал настойчивым, к ребятам подход имел – ему и Ласкину сговориться друг с другом было вполне возможно.

ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Немало слез пролила Стеша с тех пор, как Людмила Николаевна запретила Саше бывать у них. Можно было, конечно, протестовать, поговорить с отцом, который обо всем этом не знал, но Стеша молчала, стесняясь открыть отцу свои чувства.

Она видела, как оскорбил Сашу этот поступок Люд-милы Николаевны, и ей казалось, что, будь Саша другим, он мог бы возненавидеть ее, Стешу. Чтобы как-то утешить его и выразить ему свое сочувствие и горе, она несколько раз писала ему записки. Писала и рва-ла: «Я люблю тебя, Саша, люблю больше всех на свете и не хочу скрывать этого от тебя. Думай что хочешь. Я сама удивляюсь своей смелости…»

Эти слова так и остались в душе Стеши, до Саши они не дошли…

Прошла неделя, другая. Они здоровались, смотрели друг на друга красноречиво, с ожиданием, и оба со страхом думали, что их дружба, крепнущая с годами, вот-вот рухнет. Как прекрасное прошлое, вспоминались им вечера в крошечной Стешиной комнате, чтение вслух книг, споры за учебниками истории, разбор задач, которые Саша решал молниеносно, а Стеша с трудом и только с его помощью…

Однажды на уроке немецкого языка на раскрытую книгу Стеши упала метко брошенная записка. Стеша взглянула на Алевтину Илларионовну. Учительница, ничего не замечая, продолжала ходить по классу, тяжело ступая толстыми ногами в светлых чулках и синих широких туфлях. По привычке она обмахивалась первой попавшейся в руки тетрадью: ей всегда было жарко. Стеша оглянулась, поняла по Сашиному лицу, что записка от него, и, вспыхнув, опустила руку с запиской на колени.

Стеша! Приходи в 7 часов на развилку дорог у зеленого луга. Я буду ждать тебя у того камня, где три года назад мы поймали гадюку. Помнишь? Мне нужно поговорить с тобой. Саша.

Это было начало тех тайных свиданий, о которых предупреждал Александр Александрович Людмилу Николаевну.

Стеша оглянулась и кивнула Саше.

С этой минуты Стеша жила ожиданием и уроки слушала невнимательно.

На уроке литературы Ксения Петровна раздавала домашние сочинения. Взяв тетрадь Листковой, подошла к ее парте. Стеша смущенно встала.

– Все вы писали о своих любимых книгах, – громко и четко сказала учительница. – Несколько лет я учу вас, как нужно анализировать литературные произведения, и все же вы этого не понимаете. Вот и поучимся на примере Стешиной работы.

Ксения Петровна не спеша прочитала сочинение Листковой. Ученица писала о произведении Пушкина «Барышня-крестьянка». Не закрывая тетради, учительница стала разбирать недостатки работы:

– Листкова, так же как и большинство учеников, упорно анализирует только социальную значимость произведения и совершенно не говорит о том, какими приемами достигнуто художественное мастерство… Вот ты, Стеша, и те, кого я называла, учтите мои замечания и снова перепишите сочинение. Сдадите через две недели.

Ксения Петровна закрыла тетрадь и подала ее Стеше.

«Вот не лень же ей проверять десять раз одно и то же сочинение!» – с досадой подумала Стеша.

Уроки кончились, и вечером снова оправдалась прозорливость Александра Александровича: вместе с тайными свиданиями появилась и ложь.

Пряча глаза и краснея, Стеша сказала мачехе, что идет на собрание по поводу подготовки к Всемирному фестивалю, который должен быть в Москве в следующем году. Она тщательно заплела толстую рыжеватую косу, закрутила на палец кончик ее и потом осторожно высвободила, чтобы получился локон, поправила на лбу разобранные на прямой ряд волосы. Она. надела пестрое пальтишко, в котором ходила третий год. Наподобие большого воротника набросила только что подаренную отцом ярко-синюю косынку с цветами и сразу же стала нарядной.

Она не шла, а летела по улицам села, а потом по проселочной дороге. Глубокая осень не казалась ей неприятной и холодной, в пожелтевшей траве жалкие остатки цветов ласкали взгляд. На сердце было неспокойно от непривычной лжи, оттого, что она скрыла свидание с Сашей, и радостно потому, что их чудесная дружба продолжалась. Ее волновало предстоящее свидание. Она так скучала по Саше все эти дни разлуки!

Стеша увидела Сашу много ближе назначенного места. Он тоже почти бежал ей навстречу. «Нет, он не может любить меня, – подумала Стеша, – он слишком красив, слишком умен и необыкновенен для такой обыкновенной девчонки, как я!» И ей стало грустно.

Черные глаза Саши были глубокими и блестящими; темные волосы лежали ровными волнами, точно колдовал над ними самый искусный парикмахер; умный лоб с задумчивой поперечной морщинкой украшали густые брови с небольшими изломами посередине; на щеках горел яркий румянец. Правильные, без единого изъяна черты его лица освещала изменчивая улыбка: она была то беспокойной, то застенчивой, то переходила в затаенную усмешку.

– Я боялся, что ты не придешь… Я так давно жду тебя!.. – говорил Саша, останавливаясь подле Стеши.

– Нет, сейчас не больше семи. Я не опоздала, – оправдывалась Стеша низким, грудным голосом, глядя в его лицо сияющими коричневыми глазами.

Они медленно шли по дороге мимо обнесенной низким зеленым тыном колхозной пасеки с разноцветными, словно игрушечными, домиками-ульями, мимо полей пожелтевшего клевера. Они дошли до большого камня, того самого, о котором говорил Саша в своей записке. Оба вспомнили, как несколько лет назад бегали сюда за цветами. Стеша босой нотой наступила тогда на хвост гадюки, та изогнулась, чтобы ужалить, но Саша палкой проворно прижал к земле ее голову. В один миг с оглушительным визгом Стеша оказалась на камне.

Сейчас они смеялись над этим воспоминанием и немного грустили о прошлом.

– Я вот зачем позвал тебя, Стеша, сюда, – наконец сказал Саша, хотя оба они знали, что позвал он ее только для того, чтобы увидеться наедине. – Миша сидел в шкафу и слышал весь педсовет.

– В шкафу? – Стеша рассмеялась. – Опять выдумал?

– Нет, кажется, правда.

Саша рассказал Стеше, как Миша попал в нишу и как, сидя в этом «плену», слышал нападки Алевтины Илларионовны на Александра Александровича.

– Миша говорил, что разговор был горячий и после него вряд ли Александр Александрович может остаться в школе. Алевтина прямо заявила, что, мол, нечего глаза закрывать и стараться быть излишне тактичными. Прежде всего деловая сторона. Не может глухой учитель дать ученикам математическое образование, и лучше Александру Александровичу уйти из школы.

– Так и сказала?! – ужаснулась Стеша. – Ведь все знают, что в школе нет учителя лучше Александра Александровича.

Они подошли к двум почерневшим от времени пенькам.

– Посидим? – предложила Стеша, опускаясь на пенек и снизу вверх глядя на Сашу.

Он приблизился, но не садился.

– Ты стала другой, Стеша…

– Почему? – не поняла она.

– Даже не знаю, как объяснить… Раньше было все просто. А теперь я иногда не решаюсь заговорить с тобой…

– Значит, ты другим стал, а не я…

Они помолчали. Саша сел было на пенек, но сразу же встал и опустился на траву возле Стеши. Она вспыхнула и потупилась. Со стороны могло показаться, что он стоит перед ней на коленях.

– Говорят, что на свете нет ничего невозможного, – неожиданно сказал Саша.

– Не знаю, – с сомнением ответила Стеша. – Об этом я никогда не думала.

– Значит, возможно сделать так, чтобы Александр Александрович остался в школе. Ты пойми, без школы в жизни ему делать нечего!

– Да я-то понимаю, Саша! – Стеша вздохнула. – Вот они не понимают. Может, стоит завтра после уроков собрать ребят и всем классом написать заявление директору?..

– Я уже думал об этом. Давайте попробуем.

Стеша вдруг вскочила, крикнула: «Догони!» – и в один миг исчезла за деревьями.

Саша секунду-другую от неожиданности помедлил и бросился за ней.

Стеша со смехом мчалась между прямыми стволами сосен, свертывала то вправо, то влево. Щеки ее разгорелись, прядки волос спустились на щеки, пальто было расстегнуто. Ее низкий, грудной смех доносился до Саши.

Сумерки сгущались. Горизонт просветлел и запылал заходящим солнцем. Красные отблески его окрашивали стволы деревьев, и те казались розовыми. Розовой была и Стеша, когда Саша поймал ее. Солнце горело в ее коричневых глазах, в рыжеватых волосах, на ее пламенных щеках. Саше она в этот миг показалась солнечной, волшебной, и он не удержался и чуть заметно коснулся губами ее щеки.

Они возвращались из леса уже в темноте, счастливые и взволнованные первым поцелуем, спрашивая себя, да был ли он на самом деле или им только почудилось. Может быть, это ветер коснулся разгоряченной Стешиной щеки.

Но так или иначе, сказке пора кончаться. Стеша торопилась домой, и последние минуты, проведенные с Сашей, были для нее уже отравлены мыслью, что отец и мачеха сейчас начнут спрашивать, почему она так долго задержалась в школе. А она станет лгать, краснеть и вывертываться.

Около Стешиного дома они несмело пожали друг другу руки, на секунду дольше, чем положено, задержались, в темноте отыскали глазами глаза друг друга и молча разошлись.

С бьющимся сердцем Стеша переступила порог своего дома. Из школы она никогда не приходила так поздно.

Отец сидел за столом, заваленным грязной посудой, обрезая нитки у обносившихся брюк. Людмила Николаевна, с распущенной косой, снимала с постели одеяло. Она подозрительно покосилась на Стешу, вспомнила предсказания Александра Александровича, вздохнула, но ничего не сказала.

– Наконец-то, доченька! – обрадовался Федор Тимофеевич. – Где так долго? – Он повесил брюки на спинку стула и, подняв на лоб очки, любовно поглядел на дочь.

– Я поглажу тебе их, папа, сквозь мокрую тряпку, – не отвечая на вопрос, сказала Стеша и неожиданно для себя вместо стыда за свою ложь почувствовала неприязнь к мачехе, которая не ухаживает за отцом и выдумывает какие-то свои, никому не нужные нормы поведения в семейной жизни.

Стеша наскоро, без желания, выпила остывший чай, вымыла посуду, включила электрический утюг. Быстро двигаясь по комнате, она рассказала отцу о том, что завуч намекает Александру Александровичу на уход из школы, но ученики не допустят этого, и родители, наверное, тоже будут протестовать.