Текст книги "Кража"

Автор книги: Владимир Чванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

ГЛАВА 6

Войдя в соседний кабинет, Солдатов сразу заметил оплошность своих сотрудников. Шахов и парень в коричневой куртке под замшу сидели рядом и шептались. Инспектор Тибиркин поглядывал на задержанных и был доволен, что они ведут себя пристойно. Солдатов понял: опытный Шахов уже научил приятеля, как себя вести на допросе, в чем признаться, от чего отказаться.

«Ну Тибиркин! Ну простак! – ругнулся про себя Солдатов и почувствовал, как запылало его лицо. – Неужели таких вещей не понимает, что рассадить надо было. По одному же делу проходят…»

– Здравствуйте, товарищ начальник! – складный и симпатичный Шахов быстро встал и с подчеркнутым уважением посмотрел на Солдатова. – Меня вот с этим молодым человеком ваши милиционеры на «газике» доставили. Не думали, что в свидетели попаду, – его сухое, чуть скуластое лицо тронула улыбка. – Кем, кем, а свидетелем еще не бывал. Непривычно.

– Обвиняемым быть привычней? – усмехнулся Солдатов.

– Это теперь не для меня. Я давно завязал, товарищ начальник.

– Рад за вас. А вы кто такой? – обратился Солдатов к парню в куртке.

– А вы кто такой? – парень вызывающе развалился на стуле.

– Ну-ка встаньте! – неожиданно громко потребовал Тибиркин. – Встаньте как полагается!

– Я дрессированный, что ли? – Парень нехотя поднялся, вынул руки из карманов, начал поправлять сбившийся на сторону широкий шарф. – Постою, я здоровый…

Солдатов подошел поближе, внимательно взглянул ему в глаза. Вызывающая медлительность и грубоватость парня не что иное, как поза, стремление доказать, что он спокоен и все происходящее для него нипочем.

– Не фасоньте, Мартынов, – мрачно проговорил Тибиркин, тоже, видно, правильно оценив поведение парня.

– Где работаете? – спросил Солдатов.

– Нигде.

– Что так?

– От работы не будешь богат, станешь горбат. – Парень держался заносчиво.

– Он сторожем в автобазе, – подсказал Тибиркин.

– И то молодец, – добродушно проговорил Солдатов. – Но специальность-то не по годам. Неужели на другую духу не хватило?

– В колонии приобретет, – не удержался Тибиркин, – и слесарем и токарем…

Мартынов пренебрежительно фыркнул, поправил волнистые волосы.

– На токаря у меня таланта нет. – Он дерзко уставился на Солдатова. – Постараюсь в колонии на нарах отлежаться.

– Заскучаете. Самая тяжелая работа – не работать. – Солдатов заметил, как ухмыльнулся Шахов.

– Молодец, Мартынов! Давайте еще что-нибудь интеллектуальное изобразите.

– Вы бы мне завтрак изобразили, можно бутерброд с сыром, ветчинкой и чашечку кофе, – уже нагло проговорил Мартынов и скосил взгляд в сторону Шахова.

– Не за того выдаете себя. Плохо получается. Так вор себя не ведет. Порядка не знаете, – рассердился Тибиркин.

– Хватит учить-то. Давайте в камеру сажайте!

– Еще насидитесь на плацкартных местах, там это у вас быстро пройдет, и хамство тоже…

– Ну ладно, потолковали, и будет. Идите со мной, – Солдатов легонько подтолкнул Мартынова к двери. Как только они вошли в кабинет, Солдатов сразу почувствовал резкую перемену в поведении парня.

– А того мужика тоже в камеру посадят? – спросил он, уныло глядя себе под ноги.

«Какого?» – удивился Солдатов. Коротенькое слово «мужик» сразу раскрыло Мартынова. Он уже пытался отгородиться от Шахова. «Мужик», дескать, чужой, незнакомый, случайный встречный. Это был результат их тихой беседы в кабинете у Тибиркина!

– Ну того…

– А почему вы его мужиком зовете? У него имя есть…

– Откуда мне знать имя! В первый раз увидел его.

– Да? Это уже не назовешь провалом памяти. Здесь самое настоящее вранье, притом еще неумелое. Как же тогда вы вместе очутились в подъезде? Что-то тянуло вас друг к другу, сила какая-то непонятная… А?

– Он туфли продавал, а я… – запнулся он, – я рядом оказался.

– Мимо проходили? – участливо спросил Солдатов.

– Вроде того… Шум, крик, женщина в чулках побежала… А меня вот сюда – как грабителя…

– Вот что, не крутите ни мне, ни себе голову. Не надо. Мне доложили – на сумочке очень хорошо отпечатались ваши пальцы. И следы этого… как его… «мужика». И люди говорят: вы вместе с ним в комиссионке были.

– Ну и верьте людям, если мне не хотите! – устало вздохнул парень.

– Закуривайте. – Солдатов подвинул пачку папирос. Мартынов быстро взял папиросу, прикурил. В кабинете несколько минут стояла тягостная тишина.

– Туфли итальянские, которые женщина мерила… ваши? – нарушил молчание Солдатов.

– Нет, – простодушно ответил Мартынов, – не мои.

– А чего же вы их потерпевшей давали? Она ведь от вас их взяла. Как это понимать?

– Выходит, мои, – безразличным тоном произнес Мартынов.

– Значит, вы вместе их продавали?

– Понимайте, как хотите.

– И вместе совершили ограбление? Мартынов промолчал.

Солдатов понимал причину его подавленности. Там, у Тибиркина, Мартынов разыгрывал представление для Шахова. Хотел, чтобы Шахов считал его настоящим «другом», которому не страшны ни суд, ни колония. Здесь же, оставшись без его поддержки, он сразу стал самим собой, задумался о последствиях, явно искал сочувствия. Спокойствие и уверенность Солдатова сбивали его с толку. Он упорствовал недолго. Рассказал все. И о себе и о Шахове.

– Поверьте, я не хотел. Шахов меня пригласил. Утром позвонил… – Губы Мартынова дрожали.

Солдатов слушал его участливо, лишь изредка останавливал, задавал вопросы, уточнял. С ответами не торопил, давая возможность выговориться. После "двух-трех фраз парень замолкал и, виновато улыбаясь, смотрел на Солдатова, дескать, все получилось случайно.

Солдатов поднялся и заходил по кабинету, уже обдумывая предстоящий нелегкий допрос Шахова.

– Где взяли туфли?

– Люська дала, официантка из «Светлячка».

– Вам?

– Нет, Шаху.

– Откуда знаете?

– Вместе за ними ходили, – неохотно ответил Мартынов, его пальцы осторожно разглаживали порванный край куртки.

– Где порвали-то?

– Когда по лестнице бежал, за перила зацепил. Теперь мать заругает. Зашить бы.

– Зашьете, – Солдатов с интересом посмотрел на него. – Что вас в сторожа потянуло? – не скрывая удивления, спросил он.

– В институт баллов недобрал. Пошел для стажа. С производства по конкурсу легче…

– Какое же это производство? Сторожем-то…

– Ну, все-таки. По ночам заниматься можно… И зарплата тоже. Потом двое суток дома. – Он помялся. – Шах посоветовал в сторожа пойти. Работать, говорит, не каждый день и готовиться в институт время будет. По-моему, он правильно посоветовал… как вы думаете?

– Вроде резонно. А с другой стороны, что получается: Шахов вас вроде бы от людей, от жизни оторвал. В будку спрятал. Вам не кажется?

Мартынов не ждал такого поворота, и мысль, что его спрятали в будку от людей, была для него неожиданной.

– Ну почему? – немного помедлив, ответил он. – Я людей вижу. Двое суток вполне свободен…

– Эти сутки вас Шахов на привязи около себя держал. Под своим присмотром. Разве не так?

Мартынов понурился:

– Об этом я не думал.

– Что же связало вас с Шаховым? Поездки на такси, рестораны, девчонки? Вы часто бывали с ним в ресторанах?

– Раз пять. Только в последнее время, – уточнил Мартынов, как бы защищаясь от этого вопроса. – Он непьющий, отзывчивый.

– Даже так! – невольно воскликнул Солдатов. – А сюда вы тоже по его отзывчивости попали?

– Не знаю.

Солдатов записал показания Мартынова и протянул ему протокол.

– Прочитайте и подпишите. Стоп! – тут же скомандовал он. – Не спешите. Прочитайте вдумчиво, а потом уже свои автографы на память можете оставлять.

– Я вам верю, чего читать…

– Прочитайте. Это всегда на пользу. Доброжелательный тон Солдатова вселил в Мартынова уверенность, что его отпустят. Он даже решил, что по дороге домой заскочит в пельменную, потом в ателье – заштопать куртку.

– Скажите, а вы меня не посадите? – спросил он, подписав протокол. – Я же никуда не денусь. Когда скажете – приду. Клянусь!

– Нет, придется у нас задержаться. Послезавтра доложим материал прокурору… Тогда и будет ясно.

– У меня же мама с ума сойдет! Я у нее один… – в глазах Мартынова был неподдельный страх. – Похлопочите обо мне у прокурора. – Он глядел на него с ожиданием и надеждой. – Я весь открылся.

– И почему у вас всегда так? – с досадой в голосе спросил Солдатов. – Пока не попались – море лужей казалось. А теперь вдруг о матери вспомнили. Что же раньше о ней не думали?

– Мать жалко… – Мартынов неожиданно, по-мальчишески захныкал.

ГЛАВА 7

Когда привели на допрос Шахова, он спокойно и с интересом оглядел кабинет, чуть улыбнулся своим мыслям. Казалось, ничего его не беспокоит. Стройный, в хорошем костюме, он производил впечатление вполне добропорядочного человека, которому есть за что уважать себя.

– Садитесь, Шахов. В ногах правды нет. – Солдатов указал на стул.

Тот опустился на стул:

– Правды нигде нет.

– Не там ее ищете, – вздохнул Солдатов.

Шахов не терял спокойствия, но неожиданно быстро повернул голову в его сторону.

– Как взяли, так и отпустите. За что взяли, собственно?

– Характером слабоваты оказались. Старый урок не пошел впрок… Жадность на чужое одолела. Если не могли с нею управиться – пришли бы к нам. Посоветовали бы. Угрозыск в таких делах не отказывает.

– Можно без издевок? Очень буду признателен, – хрипло, уже взволнованно сказал Шахов. – У меня душа чистая. А что касается советов, то, извините, век бы вас не видать. Не вас лично – уголовку! Говорят, работничков у вас много новых появилось. Не справляетесь? – полюбопытствовал он, а в голосе опять зазвучал смешок.

– Нет, мы теми же штатами справляемся. Без перегрузок работаем. – Солдатов понимал, что Шахов прощупывает и ищет верный ход для разговора, а колкости – расчет на то, чтобы вывести его из себя. – Только не верю я, Шахов, что вам не хотелось с нами повидаться. Вы даже инициативу проявили.

– Я? Инициативу? – засмеялся Шахов.

– Шли на ограбление, неужели не думали о нас? Вы торопились ограбить, Мы, естественно, – вовремя задержать. Вот и свиделись.

Лицо Шахова расплылось в улыбке.

– Вон вы куда. Только зазря подсуетились. Мне, собственно, беспокоиться нечего. Я не грабил, это и потерпевшая подтвердит. – Шахов обжег его взглядом. – Смехота…

– Не грабили? – спросил Солдатов.

– Как на духу! – Шахов приложил руки к груди.

– Честное слово?

– Честнее не бывает!

Солдатов нахмурился, глянул на Шахова и натолкнулся на его угрюмый цепкий взгляд.

– Вы же взрослый человек. Без своего слова человек – не человек. Пусть даже и судимый.

Сказал так не случайно. Он знал, что Мухин уже разыскал официантку из «Светлячка». Она рассказывала об итальянских туфлях – малы они ей оказались. Отдала Шахову для продажи. И опознала их. Теперь, разговаривая с ним, Солдатов невольно поглядывал на папку, в которой лежали показания Мартынова и официантки.

– Не тот разговор, Шахов. Как я слышал, вы свое слово цените.

Шахов не ожидал такого укола. Среди воров его особенно уважали за то, что слов на ветер он не бросал.

– Вот оно что! – злобился он. – На воровских порядках поиграть желаете! Хотите, чтобы я вывернулся наизнанку. В душе моей покопаться? Нет дел за мной. А на нет и суда нет! Вот так – по-воровскому!

– Только того… без истерики, – успокоил его Солдатов.

– А вы не трогайте мою душу.

– Ваше дело отказываться, мое – не верить. И предупредить, что по закону…

– Да! Да! Знаю – обстоятельством, отягчающим ответственность, признается совершение преступления лицом, ранее судимым, – прервал его Шахов. – А смягчающим – чистосердечное раскаяние… Так, что ли? Вы что же хотите, чтобы я сам себе обвиниловку написал? Вот времена! Даже в уголовном розыске для жуликов самообслуживание ввели.

– Упрашивать не стану, во всем разберемся сами и без вашей помощи, – невозмутимо ответил Солдатов. – А что воровского шика хваленого не увижу, не особенно жаль.

– Плевал я на этот шик. На совесть меня не берите. У меня с совестью полный порядок. Мне о своей жизни, о семье думать надо.

– Женились?

– Зачем жениться? – мотнул головой. – Я с Зойкой помирился. Она мне старое забыла. Живем в порядке, не жалуемся.

Оба помолчали. В кабинет долетали шум улицы, голоса людей, проходивших под окнами.

– Послушайте, Шахов, вот вы сказали, что живете в порядке. Но разве воровство – это порядок?

– Ничего. Я своей жизнью доволен.

– Заблудились вы в жизни. Не можете нести счастья другим. Стыдно…

– Кому стыдно? Мне?

– Такого разговора не приму, – строго сказал Солдатов. – Ведь зло…

– А вы откровенного захотели? – Тихо, но с вызовом спросил Шахов. – Только, по-моему, самое большое зло – заставить человека себе на голову ведро с помоями вылить. – Он тяжело привалился к столу.

Солдатов старался разгадать, что стоит за этими словами Шахова. Хотел ли он высказать все, что в душе накипело, или же опять этот избитый прием долго говорить обо всем, но только не о деле.

– Задумались, товарищ начальник? От откровенного разговора отказываетесь? Это для нас не ново. – Шахов хрустнул пальцами. – Разрешите воды? – Он вынул из кармана две таблетки, разломил их на ладони. – Осень. По совету врачей профилактикой заниматься приходится. На последнем сроке желудок испортил. – Он одним глотком запил таблетки.

– А знаете, Шахов, давайте-ка поговорим, торопиться нам с вами некуда, – миролюбиво сказал Солдатов.

– Ну что ж… Тем более без свидетелей… Так, значит, правду? – хмыкнул он. – А зачем она вам? Свое самолюбие потешить? – И, не дождавшись ответа, продолжил: – Говорят, многое от семьи зависит, от родителей… Наверно, не без этого… И я жил в семье, и у меня были отец с матерью. – Шахов криво усмехнулся, но не было уже в его тоне отчуждения и вызова. – Отец мотался из города в город.

Помню, поехал в Харьков, потом в Уфу, переселился в Свердловск. Жизнь бросала его из стороны в сторону, а потом его бросила моя мать. Сейчас он живет где-то под Пермью. Я его не видел уже двадцать лет. А матери было не до меня. Четыре раза замуж выходила. Молодость у нее затянулась. Какая у меня была жизнь – сами понимаете… Отца я не искал, он меня тоже. Теперь уж нет и матери… Ребята, с которыми сидел в. колонии, не стали мне друзьями. Почему – не знаю. Некоторые годами дружат, у меня не получилось. Наверное, эта дружба за высокими заборами осталась. Единственное, что у меня в жизни есть, – это Зойка. Семья все-таки…

– А зачем же воровали? Почему не остановились? – повторил свой вопрос Солдатов.

– Черт его знает! У меня всю дорогу так. Помню, до чего трогательно провожала администрация из колонии… Говорили: иди с чистой совестью! И я пошел. Но свобода радости не принесла. Потому что с клеймом судимости вышел. Только и слышал: вор прибыл. Вы скажете – и поделом. Нес людям горе – принимай и сам страдания. А все-таки обида душу разъедала. Вы видели, как плачет вор? Не видели. Я втихаря плакал. Не от злобы, оттого что не верили мне. От встречных и поперечных ничего, кроме презрения и боязни, не видел. Мои надежды о недоверие разбились. Поначалу хотелось кричать, что я не вор уже, что я честно буду жить на свободе, а потом, когда невмоготу стало, пить начал. Чувствовал, что судимость по пятам ходит. Правда, не все черствые люди попадались, кое-кто сочувствовал. Но от этого еще горше становилось. Странно все-таки человек устроен. – Шахов потянулся за папироской. – Напросился я на эту самую правду, а теперь думаю… Расскажу и загремлю без пересадки по новой. А умолчу – глядишь, выберусь, выплыву. Хотите – верьте, хотите – нет, но у меня во время последней сидки от раскаяний уже все перегорело. Теперь вроде бы и гореть нечему. А вот ведь боюсь. Боюсь говорить эту проклятую правду. Зойку жалко. Без нее совсем один останусь. Мне теперь снисхождения не будет. В приговоре написать не забудут: «Освободившись из мест лишения свободы, на путь исправления не встал…» Два срока перевоспитывали, теперь третий маячит. Страх…

– Страх – это не во вред. А вы понимаете, Шахов, смысл этого слова – страх? – спросил Солдатов.

– А что мне слово понимать? Я это чувство знаю!

– И всегда жили с этим чувством?

– По правде говоря, не всегда, – улыбнулся Шахов, – что я, заяц, что ли, которого охотник гнал без передыху. Какой-никакой, а человек все-таки, можно я еще папироску возьму?

– А чем человек отличается от зайца? – улыбнулся Солдатов.

– Ну как чем… – Шахов растерянно пожал плечами.

– А тем он отличается, – сказал Солдатов, – что от зайца, когда охотник за ним гонится, ничего не зависит. Его судьбу полностью решает охотник, если, конечно, он стрелять умеет. А от человека в отличие от зайца зависит все. Пожалуй, все. Особенно, – Солдатов подчеркнул последнее слово, – в те периоды его жизни, когда он не боится. Вы восстановите в своей памяти случаи, когда и страха не чувствовали, но и усилий не делали, чтобы жизнь свою изменить к лучшему, и поймете, человек вы или заяц. Ведь было у вас время, самое счастливое?

– Похоже на то, – согласился Шахов.

– Это когда вы еще не воровали.

– Да, в самом деле, – удивился Шахов, – это время было едва ли не лучшим у меня… И не пил я тогда ничего, кроме красного, и вещи носил не фасонистые, и спокоен был.

– А потом вам показалось, что душевный покой и свободу можно кое-чем еще и приукрасить?

– Ну так мне, положим, не казалось, но в конечном итоге получилось именно так. Тут вы точно сказали. – Шахов оживился, закинул ногу на ногу. – Потянулся к одной развеселой компании. Понравилось красоваться. А потом, знаете, наступил такой момент, когда я должен был уже в деле себя показать. Пошли деньги, кражи.

– А вам не приходило в голову, Шахов, что больше всего вы крали у самого себя? Сначала три года, потом пять и сейчас новый срок… Вам сколько сейчас? Тридцать шесть?..

Какие же деньги, вещи, кошельки сравняются по цене с годами собственной жизни? Старая истина, Шахов, преступления себя не окупают. Неужели не понятно?

– Ладно, начальник. Башка у меня разболелась. Отправляйте в камеру…

ГЛАВА 8

На следующий день в час десять позвонил Ивкин. Его голос доносился издалека.

– Ты откуда?

– Из «Звездочки» говорю. Сейчас… – Через несколько секунд голос Ивкина зазвучал уже отчетливее. Солдатов понял, что Ивкин попросил кого-то выйти из кабинета администратора кинотеатра и теперь говорил свободно.

– Как дела?

– Плохо! Обошел все квартиры подъезда с первого до последнего этажа. Жильцы о краже знают, но никого подозрительного не видели.

– Так уж и никого? Не в шапках же невидимках преступники ходили…

– Я пробегусь по второму подъезду, чтобы уж точно…

– Давай. Послушай, а Боровика нет дома?

– Не появлялся. Наша печать цела.

– Ладно, звони.

Солдатов положил трубку и задумался. Захотелось самому поехать на Строительную, обойти все подъезды дома и заодно найти мужчину, который видел парня в штормовке. Позвонил Мухин и сказал, что место работы жены Боровика установить не удалось.

Разыскав в своих вчерашних записях телефон Кухарева, позвонил ему на работу. С облегчением вздохнул, когда тот поднял трубку.

– Здравствуйте, Кухарев! Солдатов говорит. Мы договаривались о встрече… Вы не забыли?

– Доброго здоровья, – сухо ответил Кухарев. – Сегодня не могу. К сожалению, занят!

– Если вы не возражаете, я сам к вам приеду.

– Понимаете… Вы застали меня сейчас случайно. Я уже собрался уезжать. По поручению руководства, – не сразу ответил Кухарев. Чувствовалось, что он был застигнут врасплох предложением Солдатова.

– Пусть вас подменят, доложите руководству…

– Это невозможно! – заметно беспокоясь, ответил Кухарев. – Меня подменить не смогут. Срочное дело. Давайте увидимся послезавтра.

– Послезавтра? Странно, – удивился Солдатов. – Тут интересы вашего друга!

– Ну что я могу поделать. Послезавтра я буду у вас.

– Минуточку! Скажите, где работает жена Боровика? – быстро спросил Солдатов, чувствуя, что Кухарев собирается положить трубку.

– Во ВНИИхиммаш, – буркнул тот. – Извините, зовут! – И в трубке сразу же раздались частые гудки.

Солдатов вытащил из пачки папиросу и задумался. Увиливает Кухарев. На срочное дело сослался. Выходит, друга в беде оставил? Ну и гусь! Он снял трубку. Звонил Мухин.

– Поезжай во ВНИИхиммаш, – сказал Солдатов, – жена Боровика там работает.

В начале третьего в кабинет вошел Петухов.

– Можешь поздравить. С кражей у Белкина порядок. Тараторку задержал. Это ее работа. Улики полные… Загляни на минутку.

Известие не обрадовало Солдатова, хотя это дело не давало ему покоя уже полмесяца. Новое задержание нарушало ритм работы сегодняшнего дня.

– Хорошо. Разбирайся. Зайду попозже. Вскоре объявился Мухин.

– Это я. Выяснил наконец, – докладывал он, – жена Боровика уже с год как уволилась.

– Куда перешла?

– Никому не ведомо. Подала заявление об уходе и больше не появлялась.

– Возвращайся, – вздохнул Солдатов.

И опять телефон. На этот раз внутренний.

– Товарищ капитан, по графику в семнадцать ноль-ноль у вас прием населения, – напомнил дежурный.

– Спасибо… Знаю.

Он встал из-за стола, подошел к окну. На улице светило яркое осеннее солнце. За забором строительной площадки золотились листья несрубленных деревьев, обреченно стояли опустевшие одноэтажные домики, подготовленные к слому. Вдалеке – трубы ТЭЦ, над ними полосы дыма.

До приема посетителей осталось меньше полутора часов.

«Заскочу в столовую управления», – подумал Солдатов и быстро убрал в сейф папки с документами.

Из кабинета Петухова послышалась громкая женская речь. Это Верка-Тараторка доказывала свою «правоту». Она уже судилась, но поговаривали, взялась за ум.

«Загляну», – подумал Солдатов.

Задержанная, всхлипывая громче, чем надо, отвечала на вопросы задиристо, не забывая при этом аккуратно вытирать слезы, стараясь не задеть крашеные ресницы. Петухов незаметно кивнул Солдатову головой. Дал понять, что все у него идет так, как надо. Он был явно доволен. Кража из квартиры зубного врача-протезиста Белкина доставила немало хлопот работникам райотдела. За две недели он успел написать несколько жалоб.

– Можно, я закурю? – вскинула ресницы Тараторка. Петухов подал ей пачку сигарет. Тараторка закурила свою, с длинным фильтром. Лицо ее преобразилось, стало бесстрастным. Однако, не удержавшись, она настороженно взглянула на Солдатова.

– Успокоились? – обратился к ней Петухов. – Давайте, Вера, по душам.

– Еще чего… – взорвалась она. – По душам! Разжалобить хочешь? Зазря в обходительность играешь…

– Не хотите по душам – можно и по-формальному, – невозмутимо проговорил Петухов.

– Вы, Вера Евгеньевна, напрасно так. Руганью делу не поможешь, – вмешался Солдатов. – Ругань-то, она чаще от слабости и собственной несправедливости.

Верка исподлобья настороженно посмотрела на Солдатова.

– Не понимаю, чего она упрямится, – обратился к нему Петухов. – Доказательств у нас больше, чем надо. Кофточку у нее отобрали – это раз… – начал перечислять Петухов.

– Я их с рук в универмаге за полсотни купила! – отрезала Верка.

– У Насти Хлюстовой из мебельного гранатовые сережки изъяли – это два.

– У нее, а не у меня изъяли! – Тараторка глубоко затянулась. – Мало ли у кого такие сережки! Если ворованные, с нее и спрос.

– А Хлюстова сказала, что купила у вас. И свидетель есть. Вот почитайте, – Петухов протянул протоколы допросов.

Но она на них даже не взглянула. Отвернулась.

– Давайте очную ставку. Хочу я посмотреть на эту Хлюстову. В ее глаза бесстыжие! – Она взглянула на Солдатова ясными зелеными глазами. В них уже не было злости. Они безмятежно лгали.

– С Тихим тоже очную ставку хотите? – спросил Петухов. – Вы ему, Вера Евгеньевна, кое-что из вещей передали…

– И до Тихого добрались?! Я этой стерве магазинной гляделки набок сверну! – Она вскочила со стула. – Раскапывайте еще двадцать, тридцать доказательств, все равно кража не моя!

Солдатов тяжело вздохнул, глядя на Тараторку.

– Что ж получается? Опять вы из-за денег себя не пожалели? Что муж и дочь скажут? – спросил он.

– Что скажут, то и скажут, – ответила безразлично, – дочь жалко. А муж… был, да сплыл, о нем думать нечего. А вы-то чего заботу проявляете? – уже со злостью спросила она.

– С мужем-то расписаны?

– Была.

– Значит, еще одна фамилия прибавилась?

– А какая разница? Не все ли равно, под какой фамилией на нарах валяться. Меня и без фамилии, кому надо, знают. Не перепутают.

Солдатов смотрел на нее и вспоминал, как на прошлой неделе зубной протезист Белкин величественно вошел в его кабинет. Привычным движением пригладив прядь волос, протянул листки бумаги.

– Пока вы разыскиваете преступников, я уточнил стоимость похищенного. Прошу вас приобщить это к делу.

Солдатов внимательно прочитал заявление, отпечатанное на машинке; указанная в нем сумма значительно превышала первоначальную.

– Я смотрю, вы энергичный человек.

– Понимаю вашу иронию, – язвительно сказал Белкин. – А что мне оставалось делать? Под лежачий камень вода не течет. Вы считаете, что жаловаться безнравственно?

– Жалобы, когда они справедливы, всегда полезны. Но ваши лишь отвлекали нас от работы. Розыск и без них проводится достаточно активно. Давайте поговорим о деле. Я думаю, что объективности ради необходимо допросить вашу жену.

– Вы считаете, что в чем-то я не объективен? – прервал его Белкин. – Не понимаю вас.

– Потому, что не дослушиваете до конца, – с досадой проговорил Солдатов. – Похищены женские вещи. Жена лучше знает цену и приметы каждой из них. И еще потому, что нам нужно установить, кто бывал в вашем доме. Ведь кража-то совершена без взлома…

Толстое лицо Белкина вытянулось.

– Вы не имеете права подозревать в преступлении наших друзей, – почти закричал он. – Эти люди вне подозрений. Я буду жаловаться…

– Жалуйтесь на доброе здоровье, но с вашей женой мы должны побеседовать, – твердо сказал Солдатов.

– Кажется, вы убедили меня, – Белкин заискивающе улыбнулся. – Правда, она сейчас на отдыхе в Паланге. Гипертония. Сердце. Нервы, сами понимаете, – модные болезни века. – И тут же спросил: – Я заберу свое заявление?

– Раз принесли, пусть останется. Пригодится для дела. Это вспомнилось настолько четко, что он на какое-то мгновение отвлекся от допроса.

– Послушайте, Вера Евгеньевна, как вы попали к Белкину?

Она медленно подняла голову. В ее глазах уже не было злобы. Опять потянулась за сигаретой.

– Все рассказывать, жизни не хватит. – Губы у нее задрожали. – Гадко, дальше некуда… Как попала?.. Живем, как можем, без предрассудков. В гости не напрашиваюсь, зовут – не отказываюсь. В общем, живу по воровской пословице: носим ношеное, любим брошенных… Ладно, товарищ Петухов, оформляйте протокол. Только Тихий здесь ни при чем. Его не впутывайте. Он тогда в Ростов уезжал. О деле он ничего не знает. Ну а кража… Может быть, я и не совершила бы ее, да разозлилась я на этого Белкина – спасу нет! Сам пьет вино французское, а мне все водку наливает… Завелась я. Ну не гад ли? Решила – так просто не уйду. Когда этот жлоб уснул, собрала кое-какие побрякушки и спрятала в кабине лифта, там есть люк в потолке… Все наверх и положила.

– Он не заметил кражи?

– Мы утром вместе вышли. Чтоб не догадался, попросила подать мне в ванную губную помаду из сумочки – пусть видит: пустая сумочка. Когда провожал – обнял! Представляете? Душевность проявил. Так что уверен – его вещей при мне не было. Ох, нет у меня в жизни счастья! Да и какое может быть счастье у воровки? Известно – ворованное! – И заплакала.

Солдатов взглянул на часы, вздохнул и, не попрощавшись, вышел.