Текст книги "Тихая сатана"

Автор книги: Владимир Чванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Что?! Не знаю, не знаю…

– А у меня на это особая точка зрения. После отсидки я чист.

Муратов постучал костяшкой кулака по борту и упругим движением ладони смахнул с него заледенелую корку снега.

– Ты эту свою точку припрячь подальше. Об этом ты да я знаем… Характер у тебя, прямо скажу, неважный!

– Допустим, а что дальше? Я живу осмотрительно, – ответил Мамонов. – Мои прежние грехи теперь никакой роли не играют. А за плохой характер не судят. Так что… – и усмехнулся.

– Несознательный ты человек, Мамонов! Газеты читаешь, телевизор смотришь, котелок вроде у тебя варит, а дремучесть свою не разогнал и порядочность не приобрел. Поэтому скажу одно: не забывай, что было-то серьезное…

– То грехи молодости. Я тогда зеленым был. Кумекал плохо.

– Теперь не зеленый! С умом. Поэтому, когда по новой пойдешь, опасным рецидивистом считать станут…

Усмешка пропала. Мамонов надолго задумался и от волнения сдвинул на макушку шапку.

– Да-да – уныло протянул он. – О золоте я слышал мало.

Среди воров толк не идет. Правда, на прошлой неделе Валет показывал монету рыжую. Но она по наследству ему… Другого не знаю.

– Ты завещание у Валета видел?

– Он так сказал.

Муратов продолжал вести разговор.

– Может, и так. Только монеты меня не интересуют. Мне бы о колечке обручальном, цепочке со знаком зодиака, сережках с жемчугом. – Он говорил об этих вещах нарочно, чтобы не заострять внимание на золотой десятирублевке.

Мамонов усмехнулся и тут же с неожиданной деловитостью спросил:

– А откуда цацки? Если не секрет, конечно… Муратов ответил серьезно:

– От тебя не скрою. Их в Марьиной роще с девчонки сняли. Ну и «порядки» ваши, воровские!

– Как это? Как это? – удивился Мамонов.

– А так! За три сотни девчонку разукрасили. И срок для себя уготовили приличный. Вот и выходит: дурацкие они, ваши «порядки»…

Мамонов рассмеялся. Он снова обрел прежнюю уверенность.

– Глупый народ. Дураки прямо, – и тут же оборвал смех. – О таких пустоголовых сказал бы не задумываясь. Они народ дрянь. Микробы наглые. Мы презираем шваль всякую, хулиганов, тех, кто за рупь с полтиной ножиком ткнет, и прочую мелюзгу. Такие умом не живут. Поэтому и срок наматывают себе большой. – Всем своим видом Мамонов старался доказать авторитетность своих слов.

Участкового Гусарова Арсентьев тоже подключил к раскрытию кражи у Школьникова. Ему было поручено проверить подозрительных лиц в своем микрорайоне. Около двенадцати он закончил работу, вычеркнул в блокноте несколько фамилий и почувствовал неудовлетворенность. Результаты расстроили. Докладывать Арсентьеву, которого он считал человеком особо уважаемым, было нечего. Гусаров пересек улицу и из телефонной будки, стоявшей впритык у забора автобазы, все же позвонил ему. Арсентьев сразу понял причину плохого настроения участкового.

– Так это же хорошо! Радоваться должен, что подозрения на твоих подопечных отпали.

Гусаров порывался что-то сказать, но его остановил Арсентьев:

– У тебя есть что-нибудь конкретное? Нет? Тогда пройдись еще разок по участку. Поговори с народом и возвращайся в отделение.

Гусаров торопливо шагал по заснеженному пустырю. Около переезда с ним поздоровались. Он поднял голову. Шагах в пяти от него стоял Шунин. На этой территории он был самым несговорчивым и резковатым. Не то чтоб нарушал порядок, скорее спорил о порядке. Все норовил чего-то доказать. И почти всегда в присутствии людей.

– Здравствуй, начальник. Все ходишь, смотришь? Небось жалеешь, что эту службу выбрал?

Гусаров благодушно спросил:

– Похоже, заботу проявляешь, Шунин? С чего бы? Говори по делу.

– А я по делу. Участковый – фигура важная. У него главный козырь – знание! Чтоб людские вопросы правильно решались. А с физкультурным техникумом где у тебя этот козырь? Каждый своим делом заниматься должен…

Гусаров посмотрел с досадой.

– Понятно изложил. Только кто на работу меня назначил, знал, что делал.

– Вот именно, назначил. Поэтому и спросить с тебя трудно, – сказал Шунин.

– Выходит, надо, чтоб я на работу с твоего согласия шел?

– Не с моего, конечно, а всех людей с участка. Тогда и было бы по способностям.

Гусаров покашлял в кулак, чтобы скрыть усмешку.

– Знаешь, а ты мне нравишься!

– Чем же? – спросил Шунин недоверчиво. Он не понял шутки.

– Глаза у тебя выразительные, лоб высокий, как у мыслителя, руки тонкие, как у пианиста…

– Зачем смеяться?

– Я не смеюсь. Я плачу над твоей судьбой.

– Почему?

– Потому что судьба твоя на волоске висит, а моя на канатах.

– Что же это за канаты?

– Когда-нибудь поймешь. Но я тебе сейчас скажу. Это любовь к делу, уважение к людям и простая человеческая честность…

Шунин подавил тяжелый вздох.

– Да, я судимый, – сказал он вдруг осевшим голосом. – И мне свою жизнь исправлять надо, потому что у людей ко мне доверия нет. Вот у меня к ним есть. Они добра мне хотят. Я чувствую это. А судимость… По дурости, по пьянке она… – Он громко выругался.

Мимо шли супруги Школьниковы. Шунин выругался еще раз.

– Вы что себе, собственно, позволяете? – возмутился Школьников. – Совсем стыд потеряли. Видно, колония вас не исправила. – Он говорил громко, уверенно.

Шунин смотрел смущенно. Понимал: в такой ситуации пререкаться не следует.

– Извините, – виновато сказал он. – Не заметил. А то бы…

– А то бы, а то бы… Даже работника милиции не стесняетесь. Или у вас форма разговора с ним такая? – Упрек Школьникова уже относился к Гусарову.

Шунин вымученно улыбнулся:

– Я извинился уже, извините еще раз… Школьников повернулся, чтобы уйти, но посмотрел на Гусарова.

– Я вижу, товарища милиционера не беспокоит, что нарушается общественный порядок. Я проинформирую ваше начальство.

Гусаров чуть удивился и пожал плечами. Не ждал он столь неожиданного поворота. Сказал без колебаний:

– Это ваше право. А мое – сделать строгое замечание и при вас, – он подчеркнул эти слова, – призвать к порядку…

– Ты что? Ты что? – заволновался Шунин. Он лихорадочно обдумывал свое положение. – Я же попросту…

– Прошу меня в эти вопросы не вмешивать, – от высокомерия Школьникова не осталось и следа. – А его, – он пальцем указал на Шунина, – предупредите. Может, и поймет. Штрафом и пятнадцатью сутками таких не исправишь…

Шунин обозлился.

– Что значит «может»? И каких это «таких»? – воскликнул он. – Я что, хуже тебя? Ну, выругался нечаянно, а ты со знанием дела в словах этих разобрался. Выходит, знакомы слова-то…

Гусаров решительно оборвал его:

– Нахальный ты, Шунин. Хулиганство в тебя основательно въелось.

Шунин расстроился.

– Спасибо за характеристику моей личности… Гусаров не ответил. Он раскрыл было планшетку и, решительно захлопнув ее, повернулся к Школьникову:

– Я хотел бы зайти к вам на минутку, переговорить.

– Нет, нет. У нас в квартире уборка, – поспешно ответил Школьников. Ему явно не хотелось вмешиваться во внезапно возникший конфликт.

– Тогда завернем в ДЭЗ. Это минут на десять. А вы, Шунин, идите в отделение. Там разговор с вами состоится обстоятельный.

– При чем здесь я? – замер Школьников. – Вот что значит не проходить мимо. Так и до дома не дойдешь…

– Ну зачем это вам? Зачем? – с дрожью в голосе спросил Шунин, переводя взгляд с одного на другого. – Или премию дадут? Благодарность за меня объявят? – Досада была готова выхлестнуться наружу.

– Не заводись, Шунин, – строго заметил Гусаров. – А то я на работу письмо направлю. Пусть общественность за тебя возьмется…

Шунин растерялся. О том, что Гусаров может написать письмо на работу и подключить общественность, он не предполагал.

– Ладно, начальник. Я могу даже отсидеть твои сутки. Только на работу не пиши. Не позорь… У меня дочь на этом заводе работает. Ради нее прошу.

И представил себе, как в цехе его будут обсуждать, а он станет оправдываться и доказывать, что не так уж виноват. Подумал и о том, что лишат его прогрессивки, что долго будут смотреть на него без уважения, до тех пор, пока все забудется. И забудется ли? Он зябко передернул плечами.

– Повинился ведь я, чего же еще-то? Неужели хотите, чтоб от моей жизни одни пустяки остались? – Он махнул рукой, дернул вниз шапку и медленно зашагал по тротуару.

Шунина оштрафовали на пятнадцать рублей. Конечно, штраф лучше, чем письмо на работу. Но он считал, что несправедливо и так и так.

Неотступно беспокоила мысль: опозорился. Теперь говорить станут: Шунин после колонии опять за старое взялся. А он не такой. Знал это точно. За старое браться не мог, потому что постыло оно ему и чуждо. Он, сунув руки в карманы пальто, бесцельно шагал по улице.

ГЛАВА 12

– Проходи! – Савин жестом пригласил Виктора.

С чувством душевного смятения Виктор переступил порог и, плотно прикрыв за собой дверь, обитую коричневым дерматином, огляделся. Кабинет небольшой. Метров пятнадцать, с окном на улицу. Зеленоватые стены, два однотумбовых письменных стола с перекидными календарями, телефонные аппараты…

Виктор сел на стул, оказавшийся чуть отодвинутым от стола, и сразу же ощутил неловкость. Облокотиться было не на что. Он не знал, куда деть свои руки.

В кабинете очень светло и необычайно тихо.

Савин неторопливо разложил перед собой какие-то бумаги, полистал их. Потом достал из ящика бланк протокола допроса.

– Ну, Пушкарев! Будем знакомиться. Меня зовут Юрий Михайлович, я капитан милиции. Твое дело поручили мне. – Он не торопил события, не спешил начинать допрос. Думал о том, как установить контакт с Пушкаревым. Знал: без этого нужного разговора не получится. Поэтому сказал не таясь:

– Я за тобой всю ночь гонялся. Устал очень. – Он начал спрашивать об отце и матери, о друзьях, школе, о том, как «срезался» в университете…

«А может, рассказать ему, о чем я думал в коридоре? – вдруг подумал Виктор. – Нет, нет! Это чересчур глубокое, личное. Он чужой человек, не поймет. – И про себя решил: – В душевность играет. Сейчас наверняка сигареты предложит, чтобы расположить…»

Но Савин делать этого не собирался. Он облокотился на стол и задумался. Потом не спеша налил из графина полстакана воды и, вытряхнув из темного пузырька таблетку, большим глотком запил ее.

– Чувствую, давление подскочило. Видно, от погодного перепада.

«Чего голову морочит? – внутренне усмехнулся Виктор. – Мать в такую погоду на давление никогда не жаловалась».

– Последнее время хмурило, а сегодня сразу солнце. Не смог быстро перестроиться, – словно угадав его мысли, просто сказал Савин и потер затылок.

«Конечно, играет, – не поверил Виктор. – Теперь будет с важным видом читать эти бумаги, вот, дескать, материала сколько на тебя собрали».

Савин бумаг не читал. Он достал из кармана потрепанную записную книжку и позвонил какому-то Петровичу. Деловито спросил его о жизни и о том, купил ли учебник по немецкому для сына.

«Нет, не заигрывает и под простачка не работает, – решил Виктор. – Отвлекает внимание, чтобы потом задать каверзный вопрос…»

Но Савин спросил:

– Какой самый сложный класс – пятый или шестой?

– Когда учился, то самым трудным был шестой и восьмой, – ответил Виктор серьезно, хотя и старался показать, что весь этот разговор ему безразличен.

Допрос начался обычно.

– Ты, конечно, догадываешься, за что тебя задержали и о чем пойдет разговор?

– Да, знаю, – довольно равнодушно обронил Виктор. О деньгах, которые я взял у летчика Куприянова.

Савин, выдержав паузу, подумал: неужели не понимает, что совершил? Стараясь не оглушать Виктора острыми оценками его поступка, проговорил:

– Мы о тебе немало знаем. Может, не все, но основное известно. И дело не в том, что взял, – это теперь уже дело десятое. Как жизнь свою дальше будешь строить – вот главный вопрос. – Ничего не осталось от спокойного тона, которым он только что спрашивал об учебе в школе. – Можешь врать. Это твое дело. Не меня обманешь. Мы встретились и разошлись. Обманешь себя, мать, будущее – вот ведь какие масштабы. Потом совсем запутаешься. Это ты понимаешь?

Виктор почувствовал, что от волнения ладони стали влажными. Он незаметно вытер их о колени.

Савин сложил пополам протокол и по его сгибу провел пластмассовой ручкой.

– Фамилия, имя, отчество?

Этот простой формальный вопрос ввергнул Виктора в замешательство, он вздрогнул и растерянно посмотрел на Савина. Его смутило слово «отчество».

Их взгляды встретились. Настороженный и требовательный.

– Рассказывай без утайки. Это нужно для истины, для установления отягчающих и смягчающих обстоятельств. Так требует закон.

Вздрагивающим голосом Виктор сказал:

– Не обстоятельства, признание вам нужно…

– Знаешь, Пушкарев, у нас разговор нешуточный, и лучше тебе вести его серьезно. Скажу откровенно. У тебя два хороших момента – не судим и ущерб нанес небольшой. Возместится быстро. Как ни странно, о тебе потерпевший хорошо отзывается. Можешь почитать. – Савин указал взглядом на заявление Куприянова.

Виктор в первый раз посмотрел прямо на Савина. «С подходцем разговор повел: „Расскажи все, тебе же легче будет“. А как он может облегчить?»

Виктор вспомнил вчерашний тревожный день и критически посмотрел на Савина.

– Я снисхождения не ищу… Савин не дал ему закончить:

– Осторожнее, парень! В твоем положении не до амбиций, – с нескрываемой досадой проговорил он, откладывая ручку в сторону. – Этой строптивости тебе на день-два хватит, а что потом? Поэтому веди себя достойно.

Нервы Виктора не выдержали:

– Спрашивайте, задавайте вопросы…

– Если сам не решил, как отвечать, то мои вопросы не помогут, – проговорил Савин.

– Что вас интересует?

– Почему ты взял чужие деньги? Почему? Не поднимая головы, Виктор спросил:

– Для чего это вам?

Савин невольно про себя повторил вопрос: «Для чего это вам?» Смутная, далекая догадка заставила его задуматься. Он сказал:

– Когда понимаешь, легче прощается. Да и следствие вести я формально не научился. От формального плохо будет нам обоим.

– Вам-то что плохо?

– У меня перед законом ответственность. И перед тобой тоже.

– Можно вам задать один вопрос? А правда, бывают смягчающие обстоятельства? – Виктор смотрел с надеждой.

– Не веришь – читай. – Савин раскрыл «Уголовный кодекс», отыскал нужную страницу и протянул его Виктору. – Очень нужная, справедливая человеческая статья.

– И суд учитывает это?

– Обязательно. Скажи, поверил бы ты человеку, который говорит правду лишь тогда, когда его припрут фактами и ложь доказывают на каждом шагу?

…Виктор стал рассказывать торопливо, словно боялся, что его не выслушают до конца.

– …Только прошу – не сообщайте матери, что я натворил. И Тамаре, если можно.

– Сам скажешь. Будет такая возможность.

Виктор от волнения встал.

– Сиди.

Он сел на край стула.

– Я был вынужден взять. Я остался без денег. Здесь дело чести…

– Скажи, как повернул. Кто ж ее задел? Честь-то? Виктор не ответил.

– Кто от такой «защиты» чести выиграл? Ты? Мать?.. Подумал бы хоть о себе. О своем будущем…

Виктор сказал не раздумывая:

– Мне о себе думать нечего. Мое будущее на помойке. Я сам для себя уже ничего не представляю. Чересчур некрасиво все получилось. Мне безразлично…

Савин рассердился.

– Перестань! Людям хуже твоего бывает, но они не говорят: «Мне безразлично». Ты, как слабак, только о себе думаешь.

– Ну, это уж слишком. – Виктор опустил голову и плотно сомкнул губы.

Савин был доволен, что парня задели его слова. Он повторил свой вопрос, только прозвучал он уже несколько иначе:

– Почему совершил кражу?

– Я взял…

– Не дали же.

Пожалуй, только сейчас Виктор понял всю суть совершенного. Ему казалось, что Савин знает о нем что-то большее. Знает и о том, что происходило в его душе, когда он сидел на лавочке в коридоре. Но успокоил себя: «Не ясновидец же он, чтобы читать чужие мысли?»

А Савин между тем сделал новую запись в протоколе и теперь, покручивая ручку, терпеливо ждал ответа.

Виктор перехватил его взгляд и невольно отвел глаза. Этот простой вопрос: «Почему совершил кражу?» – вдруг с необычной силой всколыхнул все переживания, которые обрушились на него в последние дни, вспомнились и поездки с Гурамом на вокзал и в магазин. Он почувствовал приближение новой опасности.

– Когда я брал деньги, то мало что соображал. Был выпивши, – отвернулся, не закончив фразы.

Савин понимал, что перед ним не закоренелый преступник, прошедший через колонии и научившийся многим хитростям.

– Плохо, Пушкарев, очень плохо! Ссылка на «камыш» и деревья, которые гнулись, тебя не оправдывает. И моего вопроса не снимает, – отчеканил он строго. – Говори правду, – пододвинув к себе телефон, стал распутывать шнур, давая тем самым время на обдумывание ответа.

– Мне очень нужны были деньги, вот и вся причина, – выдавил из себя Виктор.

Савин не был жестким прагматиком. И вопрос: почему Виктор совершил кражу, имел для него не чисто «утилитарное» значение, существенное для выяснения причин. Этот вопрос был для Савина и нравственно важен, потому что в интересах самого Виктора было необходимо разобраться в этих причинах.

– Так-так. Значит, говоришь, были очень нужны? И то ладно. Только деньги в принципе нужны каждому, а вот кражи совершают единицы. Чтобы пойти на это, помимо твоего «очень», нужно плюнуть себе в душу, забыть близких, отказаться от всего хорошего, что было в жизни… Но и этого недостаточно. – Савин с горечью смотрел на Виктора. – Так что давай не крути.

– Я не крал. Я Куприянову записку оставил. Правда, когда сунул под подушку, показалось, что в наволочку она попала. И подумал: спать будет ложиться – обнаружит. Написал, что сразу верну переводом. Подумал, что сто шестьдесят рублей его лимитировать не будут. Это правда!

Слова о записке были неожиданными. После долгой паузы Савин сказал:

– Тогда и мою правду знай. Записка не меняет положения. Ты взял деньги без спроса… Тайно… Распорядился как своими… Тебе, оказывается, многое растолковывать надо.

Виктор смотрел озадаченно. Объяснение Савина его расстроило.

– Твой ответ о записке отразить в протоколе?

– Пишите, вам виднее.

Савин чуть улыбнулся.

– Запишу! Только вот беда, записки твоей не было. Ее не видели ни мы, ни Куприянов.

Виктор посмотрел недоверчиво.

– Как не было? Я писал. Я чистосердечно…

– Ты это серьезно? – спросил Савин. – Есть правильный путь – сначала честно рассказать, а уж потом говорить о чистосердечности. Где ж твоя записка?

– Положил ее Куприянову под подушку, – повторил он.

Савин вспомнил, что во время осмотра гостиничного номера ни он, ни Арсентьев под подушку-то не заглядывали.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Савин удивленно, наморщив лоб, Виктор – растерянно.

– Ну, допустим, положил… А теперь объясни, почему ты остался без денег? Растолкуй, как понять это «остался».

– Наверное, не точно сказал.

– Вот твой ответ, вот твоя подпись. Читай. – Савин приподнял бланк протокола и повернул его в сторону Виктора. – Давай внеси ясность, что значит «остался». У тебя их украли, отняли, потерял?

Виктор не ответил.

– В Москву когда приехал?

– Неделю назад.

– Сколько взял с собой денег?

– Какое это имеет значение?

– Имеет!

– Триста сорок.

– Ух ты! И за неделю без рубля? – удивился Савин. – Даже матери на пальто не оставил. Странное дело получается. Чего прячешь глаза? Боишься?..

Виктор с отчаянной решимостью взглянул на Савина и понял, что тот смотрит на него с досадой. От этого почувствовал еще большее огорчение.

– Чего бояться? Наказания? Чем больше, тем лучше, – возбужденно проговорил он.

– Если настроен вести разговор в таком тоне, то лучше его не вести.

Виктор опустил голову.

– Слушай, парень, брось… – навалившись на стол, громко сказал Савин. – Об этом говори другим, если они слушать пожелают. Еще никто в этом кабинете не говорил, что наказание желанно. Каждому хотелось поменьше. Наказание не страшно только несмышленышу… Ну, так куда же ты дел свои деньги?

Было видно – вопрос беспокоил Виктора.

– Как мне понимать твое молчание?

И только теперь, когда от обиды и стыда Виктор замкнулся, когда жизнь показалась ему лишенной всякого смысла, когда ожила терзающая душу тоска, он впервые услышал отчетливые посторонние звуки. Они жили в этом, казалось бы, непроницаемом кабинете. Сквозь распахнутую настежь форточку с улицы доносился шум самосвалов, скрежет железного скребка о тротуар, смех мальчишек, почувствовавших наступление весны. Там, за окном, шла такая знакомая, теперь уже ставшая для него невероятно далекой жизнь.

– Ты меня не слушаешь, Виктор, – нарушил молчание Савин. – Приди в себя и пойми ситуацию.

– Какую ситуацию?

– Почему такой обидчивый тон? Не нравится мой вопрос? Хорошо. Задам другой. Скажи: в Москву приехал с чужими людьми или с друзьями?

– С друзьями.

– Что же у них взаймы не взял? Ну, у Тамары неудобно – это ясно. А у Тарголадзе? Насколько мне известно, он деньгами располагал.

– Мне его денег не надо, – отрывисто проговорил Виктор.

– Поссорился, что ли? – Нет!

– Выходит, проще украсть, чем попросить? – не отступал Савин. – Мудришь ты очень!

«А ведь я хитрю со следователем, – подумал Виктор. – Даже на этот вопрос не ответил». И все же сказал:

– Мне нечего скрывать. Это легко проверить.

– Этим я и занимаюсь. Ты неспроста уходишь от вопроса. Раз на мелочах путаешь, значит, есть другая вина. Твое упорство настораживает…

Виктор покраснел. Он почувствовал смущение и стыд. Сказал с излишней поспешностью:

– В чем меня подозреваете? Чего добиваетесь?

– Чего на людей бросаешься? Я правды добиваюсь. И не внушай себе, что мои вопросы обижают. – Савин продолжал спрашивать: – Тамаре сказал об отъезде?

– Нет, – ответил дрогнувшим голосом.

– Вот это уж выше моего понимания. Даже и этого не сделал. Выходит, от своей девушки потихоньку убежал?

Виктор сконфуженно молчал.

– Будем считать, что молчание – тоже ответ. Поехали дальше. Гурама когда видел?

Виктор отвернулся и стал смотреть в угол кабинета.

– Три дня назад. Точно – три дня, – соврал он. Савин посмотрел сердито.

– Не верю! – бросил он резко. – Скажи, ты, случаем, не алкоголик?

– Не понимаю, о чем вы…

– Ишь ты! – усмехнулся Савин. – Неужели не понимаешь? Любишь выпить?

– Вы шутите? Такой вопрос не ко мне.

– Я не шучу. Я серьезно. Давай поговорим о конкретных фактах. Вчера утром ты покупал коньяк в буфете? Напомнить подробности?

Виктор понял, что следователь спросил о коньяке не случайно. «Нет, я о Гураме ничего не скажу, – решил твердо. – О своих делах пусть сам отчитывается». Пришли на память слова Гурама: «Про меня скажешь – про себя скажешь».

– Так ты покупал коньяк? – повторил Савин.

– Мне захотелось выпить, – сказал Виктор. – Было плохое настроение.

Савин покачал головой.

– Ложь – плохой помощник. Мне жаль, что ты лжешь, причем активно! Ты ведь с собой воюешь, не со мной. – И спросил напрямик: – Где ночью был?

Виктор лихорадочно обдумывал ответ.

– Ночью? – переспросил он. – Об этом тоже говорить? С какой стати? Но это, извините, личное, – и смутился.

На Савина смотрели растерянные глаза. Их выражение никак не вязалось с тоном, каким были произнесены слова. Такое состояние человека, когда дерзость и боязнь объединились в единое целое, было знакомо Савину.

– Не кипятись! Я не покушаюсь на твое личное. – Он нахмурился. – Назови место, где был. Вопрос имеет прямое отношение к делу.

– Я не могу.

Савин почувствовал, что его вопрос смутил Виктора. И сказал не сердясь:

– Вот именно, не можешь! Поэтому и нервничаешь. Все хочешь выгадать, не прогадать. А в номере кто был утром?

– Никто! – ответил громко, не моргнув глазом.

– Ты плохо слышишь?

– Нет, а что?

– Тогда чего кричишь? Почему скрываешь, что был Тарголадзе? Зачем он приезжал? Ну, говори? Я жду!

Виктор надолго задумался.

– Зачем его ввязывать?

– Блестящий ответ! Выходит, он «ввязан»? Так надо понимать? – расчетливо спросил Савин. Вопрос попал в цель. – Так вот почему ты за него горой.

Виктор страдальчески поморщился и сидел теперь подавленный. С каждым вопросом Савина, с каждой новой его фразой он все больше убеждался в том, что следователь знает о нем многое. Да и невозмутимая манера разговора Савина подтверждала это.

– Понимаете, обстоятельства. – Губы Виктора дрожали.

– Вот оно что! Я о них наслышан. Они разные бывают. – Савин стремительно встал и зашагал по кабинету. – Только я все больше убеждаюсь, что самые вредные обстоятельства – это цинизм, унижение, обман, подлость. И еще наглость. Но это не твои обстоятельства. Скажи откровенно, что у тебя общего с Тарголадзе? Чем он занимается в Москве?

Виктор нервничал.

– Вы ведь не хотите, чтобы я наговаривал?

– Конечно, не хочу. За наговор судят так же, как за укрывательство. Он говорил с тобой о вещах? Только прямо и быстро!

Виктор пожал плечами.

Савин перестал мерить шагами кабинет и остановился против него. Сказал преднамеренно спокойно:

– Хорошо. Я помогу. Почему молчишь о кофточках? Он же продал их твоим соседкам в гостинице. Я спрашиваю о фактах, которые тебе хорошо известны.

Виктор выпрямился. Взгляд стал сосредоточенным. Он понимал, что нужно отвечать на этот простой, но нелегкий для него вопрос. Через силу сказал:

– Я сейчас вспомню… Я слышал… – и умолк. Внимательно наблюдая и контролируя его поведение и ответы, Савин все больше убеждался в том, что в показаниях Виктора о краже было все верно, кроме фраз о ее причине и о друзьях. Он подумал: «Вот ты с какой стороны открылся. Выходит, задел я нужную струну. Похоже, действительно все дело в Гураме».

– Ты врешь и думаешь, будто тебе верят. Только учти: я человек дотошный, – заверил Савин. – Должно быть, ты не по своей воле живешь – по чужой указке.

Возникла томительная тишина.

– Куда ездил с Гурамом на машине? – стараясь не упустить инициативы, наступал Савин. – Ответь, если не затруднит. Молчишь? Лужи как следует не видел, а в болото лезешь. Говори правду, чтоб совесть не мучила.

Виктор был расстроен. Он не предполагал, что следователь знает о его поездке с Гурамом. Подняв голову, удивился. На лице Савина не было недоброжелательности. Оно было озабочено и… огорчено.

«Конечно, он знает все. Чего я морочу голову?» – подумал Виктор и, словно избавляясь от тяжелого груза, проговорил:

– Дайте немного подумать, собраться с мыслями.

– Ну что ж, годится. Подумай, – сказал Савин. – Серьезно подумай. Я вижу, совесть у тебя есть. И помни: потеряешь совесть – потеряешь себя.

…Перед тем как выйти из кабинета, Виктор спросил:

– Скажите, что значит кочан гурийской капусты?

* * *

В отделении милиции, как и в любом учреждении, жизнь шла в двух измерениях – внутреннем и внешнем. Первое для людей посторонних было скрыто. Второе проходило самым заурядным образом. Люди, одни озабоченно, другие спокойно, заходили в кабинеты, через какое-то время выходили оттуда с сосредоточенным или довольным видом. Чтобы понять их состояние, необязательно вглядываться в лица. Достаточно было прислушаться к звукам дверей. Одни приоткрывали их осторожно, другие хлопали ими уверенно. Обычный круговорот служебных отношений и житейских переживаний.

Арсентьеву такая суета была привычна. За двенадцать с лишним лет работы в уголовном розыске он научился точно разбираться в настроении людей и ситуациях, с которыми они сталкивались в милиции.

Сегодняшний рабочий день, если даже и не считать бессонной ночи, ушедшей на поиски Пушкарева, для Арсентьева оказался напряженным. Около одиннадцати зазвонил телефон. Он снял трубку и по голосу сразу понял, что это из управления Аносов, которого Арсентьев знал около года и уже имел о нем свое мнение. Аносов в милицию пришел из другого ведомства. Поначалу произвел впечатление человека невероятной работоспособности. Приходил на службу раньше всех. Уходил – когда другие кабинеты были уже заперты. Заглядывал вроде бы ненароком к руководству – вот смотрите: и я с личным временем не считаюсь, как и вы, озабочен делами. Но вскоре стало ясно: это не от рвения, а от отсутствия специального образования. Довольно скоро он освоил азы оперативной работы и научился манипулировать общими ее терминами с поразительным мастерством.

Однажды спросил Аносова: как же без знания специфики милицейской деятельности он руководит? Ответил:

– Были бы недостатки, а требовать их устранения не проблема.

– А если их нет?

– Тогда руководить еще проще.

Он на хорошем счету: аккуратен, настойчив, требователен… Всегда в отутюженном костюме, модном, умело завязанном галстуке.

– Я вас приветствую! – хорошо поставленным голосом проговорил Аносов. И, не ожидая ответа, спросил: – Какие результаты по краже? Какой прогноз раскрываемости на квартал?

Первый вопрос был не из простых. «Выходит, большое начальство уже знало о краже у Школьникова, – подумал Арсентьев. – Теперь Аносов будет одолевать звонками и требовать исчерпывающую информацию о результатах розыска». Второй вопрос поставил Арсентьева в затруднительное положение. Он почувствовал досаду и, не скрывая ее, проговорил:

– Это зависит от того, как закончится месяц март. Жулики и хулиганы со мной свои планы не согласовывают.

Аносов выразил неудовольствие и сказал внушительно, что пора бы научиться предвидеть итоги и сообразно этому строить работу подчиненного аппарата.

– Мы с вами ведем разговор о конкретных фактах. У вас до сих пор нераскрытая кража. Значит, в работе не все в порядке. От потерпевшего поступают звонки, – пророкотал он. – Делайте выводы…

Упрек был необоснованный. Судя по всему, Аносов привык, чтобы больше выслушивали его. Арсентьев сказал в трубку не колеблясь:

– Не все преступления раскрываются с ходу. А что касается выводов, то я уже их сделал. Если о работе отделения судят по одной нераскрытой краже, которая совершена два дня назад, и еще по звонкам человека необъективного, то действительно где-то что-то не в порядке.

– Что вы имеете в виду, товарищ Арсентьев? Мы недовольны…

Обычно уравновешенный и покладистый, Арсентьев не сдержался:

– Почему вы делите людей на «мы» и «вы»?

На вопрос Аносов не ответил, но зато настойчиво порекомендовал активизировать оперативную работу, обеспечить дневной поиск в районе новостроек. Проговорил так, будто ничего важнее для него сейчас не было. Арсентьев шумно вздохнул.

– У меня две трети территории под новостройками…

На другом конце провода энергично гмыкнули.

Потом было совещание и служебная подготовка с участковыми инспекторами. Около двенадцати начали звонить оперативники, работавшие на территории. Их короткие информации о проверке взятых под подозрение лиц стали вносить ясность в контрольные мероприятия. Дал знать о себе и Филаретов. Он сообщил, что по имеющимся у него данным кражу из квартиры Архипова совершил высокий, крепкого сложения мужчина, одетый в коричневую спортивную куртку. Такие же сведения были получены его сотрудниками и от жильцов, которые гуляли около дома в часы происшествия.

– Сориентируй своих ребят о приметах, – попросил Филаретов. – Будем розыск вести сообща. Если получишь новые данные, дай знать без задержки.