Текст книги "Сенсаций не будет"

Автор книги: Владимир Чванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

И он протянул деньги.

Генка пить отказался. Ребята посмеялись, но настаивать не стали. Не хочешь, не надо. Насильно – не наш закон. У нас все по доброй воле. Здесь каждый хозяин.

Серый взял с комода колоду карт.

– Метнем, что ли? Ты во что умеешь? – спросил он Генку.

– В очко!

Все рассмеялись.

– Ну и в «дурака», конечно? – весело спросил Серый.

– И в дурака, – подтвердил Генка.

– Будем в очко, – сказал Шамиль.

Ребята достали деньги. Но Генка к столу не сел – денег не было.

– Я не буду – денег нет, – объяснил Генка. И тогда Шамиль дал ему пятерку:

– Играй!

В игре Генке везло. Зато Цыпа проиграл много и злился. Банк метал Сынок. Цыпа решился.

– Беру банк, – сказал он хриплым голосом.

– Давай – давай, – сказал Серый. – Может, в люди выйдешь.

Но и на этот раз Цыпе не повезло – перебрал.

– Гони монету, – потребовал Серый. Но денег у Цыпы не оказалось. Больше всех кричал Сынок:

– Не по закону! Своих обманываешь, Цыпа. Шайбочек нет, а идешь ва-банк.

Серый хмуро и долго смотрел на Цыпу.

– Да что вы, не верите, что ли? Отдам из доли. Дело сработаем – и отдам, – стараясь быть спокойным, проговорил Цыпа.

– Дело делом, а закон законом. В картишках нет братишек. За обман сам знаешь, что бывает, – кричал Сынок.

Серый велел Генке забрать выигранные деньги.

– Выиграл честно – бери. Проиграл – отдавать бы пришлось. Так что не раздумывай.

Цыпа сидел в сторонке.

– Доли у тебя не будет, Цыпа, на дело не возьмем, – сказал Шамиль. – Пойду я с Генкой. Ты как, Крюк, не возражаешь?

– Смотря что за дело.

– Дело – пустяк. Не опасное. Гараж здесь один есть. Пролезть в форточку, открыть окно – и вся работа, – объяснил Шамиль. – Там ящик железный, небольшой. Подашь его мне.

– Ну как, Шамиль? Сумеет он, не из пугливых? – спросил Серый, пристально глядя на Генку.

Генка ждал, что ответит Шамиль. Что он скажет о нем?

– Да что вы, ребята? Я в Крюке уверен, как в себе.

– Ну что, Крюк? – спросил Серый. – Согласен? Ждем у Минаевского вечером. В девять. Я сам приду туда.

В девять были на месте. Сыпал мелкий холодный дождь. Погода испортилась. Постояли, покурили.

– Давай, Шамиль, топай, – сказал Серый. – За Крюком смотри. Ждать будем на троллейбусной остановке. Ящик спрячьте на Лазаревском кладбище. Там и расколотим его.

Почему Генка согласился идти на это дело? Что заставило его в той прокуренной комнате с грязными обоями и просиженным, бугристым диваном так быстро согласиться пойти на кражу?

Он почувствовал тогда, что после этого будет на равных с самим Шамилем. Он войдет в мир его друзей, где все на равных, где превыше всего ценят честность и справедливость в отношениях с друзьями.

Перед уходом из дому, когда уже стемнело, в душе его что-то дрогнуло. Стало жалко маму. Она только что пришла с работы и стояла на кухне у плиты, жарила на большой сковородке картошку.

Что будет с матерью, если он попадется?

– Ну я пошел, погуляю с ребятами.

– Поешь сначала!

– Да я не хочу. После!

Шамиль шел первым. За ним, шагах в двадцати, прижимаясь к домам, Генка.

Огляделись. Вот и контора гаража. В переулке пусто и темно. Только одно окно освещено, да во дворе у забора, где стояли машины, на столбах качались под ветром фонари.

– Пойдем посмотрим, – шепнул Шамиль. В палисаднике остановились.

– Нагнись, – попросил Шамиль.

Взобравшись на Генкину спину, он долго смотрел в освещенное окно.

– Быстрее… Тяжело, – прошептал Генка.

– Подожди… Мужики какие-то разговаривают там. Придется обождать. Пусть разойдутся.

Спрятались в кустах. Ждали минут тридцать. Свет в конторе все еще горел, и сторож не отходил от ворот.

– Срывается дело. Придется отложить, – решил Шамиль. – А жаль. Что Серому сказать, не знаю. Опять разорется, собака.

– А что орать? – спросил Генка. – Серый не дурак. Поймет.

– Поймет, жди. Заставит сидеть здесь хоть до утра. Я его знаю! – буркнул Шамиль.

– Если до утра, пусть сам и сидит, – сказал Генка. – Я дома должен быть.

– Раз так, пойдем, – обрадовался Шамиль. – Скажем, что срывается, да и ты не можешь. Моей вины здесь нет, я готов хоть до утра.

Серый и Цыпа ждали их в условленном месте. Шамиль подошел к ним один. Поговорив о чем-то, он кивком позвал Генку.

– Ну что, Крюк, рассказывай, почему не вышло? – угрожающе спросил Серый.

Генка начал объяснять. Серый накинулся на Шамиля:

– У тебя всегда причины. То народу много, то народу мало, то светло, то темно. Видно, ты, Шамиль, юлишь. На словах король, а деле сявка. Да и этого притащил, – Серый показал на Генку, – тоже не лучше тебя. Маменькин сынок.

Цыпа только ехидно хмыкнул.

– Зря ты, Серый. Дело не во мне. Я что? Я хоть до утра, – залебезил Шамиль. – Это Крюк не может, а я в форточку просто не пролезу.

Генке стало обидно. Получалось, что все срывается из-за него.

– Ну что ж, Шамиль, придется работать завтра. А сейчас, чтоб вечер не пропал… – Серый огляделся. – Вон там в беседке сидит пижон с девчонкой. Попроси у него часы на память, да и в сумочке пошарь заодно…

Он протянул Шамилю финку. Шамиль отступил.

– Ты что, Серый, здесь опасно. Народу кругом… Попадусь зазря!

– Опять народу много? Людей боишься? Пусть они тебя боятся! – с угрозой прошептал Серый.

Генка хотел возразить, но ни его, ни Шамиля не слушали. Утром слушали, а сейчас нет. Серый их винил, забыв о законах дружбы и справедливости.

– Народу много? – переспросил Серый.

Лениво, кончиками пальцев, как он Сережку, ударил Шамиля; потом ударил еще раз и еще.

Генка встал впереди Шамиля и схватил Серого за руку:

– Не бей! Шамиль не трус. Мы ждали больше часа. Сделали бы, если бы людей в конторе не было. Не веришь – сходи сам и попробуй!

– Замолчи, щенок… – Цыпа больно ударил Генку по лицу. – Тоже мне законник!

Тогда Генка схватил Цыпу за грудки, хотел толкнуть на железную ограду парка.

– Перестаньте! – приказал Серый. – Тихо! Вы знаете, кому ящик нужен? Не мне и не Цыпе. Червонцу. Он не простит, если не принесем сегодня. Дело сорвалось. Верно? Червонца надо задобрить, давайте хоть денег достанем…

Серый снова протянул Шамилю нож:

– Иди к пижону!

– Нет! Нет, Серый. Нельзя этого… Зазря попадусь.

– Кому говоришь? – буркнул Цыпа, взял финку и пошел к беседке.

– А ты, герой, выкладывай, что выиграл днем, – сказал Серый.

– А это еще почему? Я по правилам играл. Серый рассмеялся:

– Выкладывай, щенок! По правилам, без правил… Давай! Генка, скомкав деньги, бросил их на землю:

– Берите!

– Подними, – уже угрюмо приказал Серый.

– Возьмешь сам!

Уклонившись от удара, Генка выбежал на улицу. За ним не гнались.

На углу своего переулка Генка увидел милиционера.

Милиционер шел спокойно, посматривал по сторонам. Увидев его, Генка спрятался в чужой подъезд. Постоял, притаившись, и удивился: почему испугался? Чего бояться? Раньше никакого страха не было. А теперь – страх. За что он бил Сережку? Чтоб быть таким же, как Шамиль? Но Шамиль боится Цыпы, Цыпа боится Серого, а Серый боится какого-то Червонца. А почему они боятся? Видно, на словах у них дружба, справедливость, один за всех и все за одного…

Справедливость… Верность… Трусы они все! И больше всех боится самый главный, Червонец, поэтому он поручает это дело Серому. И Серый сам не пойдет, знает, наверное, что в тюрьме не сладко. Серый посылает Шамиля. И Шамиль, «верный друг», берет его, Генку, чтоб не лезть за этим ящиком. А потом: «Это не я, это Крюк, его мать ждет…»

Какая же это дружба, где здесь честность, если они никого не жалеют? Ни товарищей, ни того незнакомого парня с девушкой в зеленой беседке.

«Что значит быть сильным?» – думал Генка, подходя к своему дому. Разве человек чувствует свою силу, только когда унижает другого человека?

Он бил Сережку, чтобы показать: он сильнее его. А Сережа сильный! Он не бежал, не просил пощады, не лебезил, как Шамиль перед Серым.

Генка поднял голову. На четвертом этаже в глубине соседнего двора горела настольная лампа в Сережкином окне.

Он поднялся на четвертый этаж. Постоял у двери с белой кнопкой звонка. И решился.

– Кто там?

– Открой, Сереж, это я. Дверь приоткрылась.

– Ты что? Поздно уже.

– Ты извини, Сереж. Тут такое дело, мне с тобой поговорить надо… Важно это очень.

– Ну, проходи тогда. Только потихоньку. Спят уж все!..

«НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА» ПРЕСТУПНОСТИ

В уголовный розыск приходит много писем от преступников, отбывающих наказание, и не меньше писем – от тех, кто наказание уже отбыл и вот начинает новую жизнь.

Для чего пишут нам?

Так или иначе этот вопрос возникает всякий раз, когда берешь со стола письмо, написанное незнакомым почерком.

Человек раздумывает над своей судьбой. Человеку необходимо поделиться, сформулировать свои мысли, сопоставить свое мнение с мнением другого человека: прав ли он, сказать, что он понял то, чего раньше не понимал.

Бывает, пишут и для того, чтобы ввести в заблуждение, напустить туману, оправдаться, вызвать к себе сочувствие.

У меня в руках письмо-исповедь молодого преступника. Начинает он довольно решительно:

«Я уроженец города Перми. Родился и рос в хорошей семье. Отец мой рабочий, а мать – санитарка.

Вся моя трагедия в том, что с детства я не нашел общего языка с родителями. Может быть, я неправильно выражаюсь, но мы были чужими. И улица прельщала меня больше, чем семья. С раннего возраста я считался трудновоспитуемым. Но никто не смог найти во мне той струны, которая могла бы заиграть. Я шатался по улицам. Рано познакомился со вкусом вина и дымом сигарет. Я был щенок, но мне нравилась волчья жизнь. Да и вся наша компания состояла из щенков. Мы показывали зубы, чтобы нас боялись. А люди и наши сверстники, видя клыки, принимали нас за волков. Вместо того чтобы цыкнуть, они уходили в сторону, чтобы, не дай бог, не покусали.

Но надо было принимать меры. И детская комната милиции закрепила за мной «шефа».

Я чувствовал себя героем среди сверстников. Вот я какой! За мной шефа закрепили. Значит, я действительно для кого-то опасный. А время шло. Я жил интересами улицы, родителями своими не понимаемый. За мои проделки отец учил меня ремнем. Я озлобился на родителей. Затем, чтобы не попасться на очередную порку, я перестал приходить домой. Шатался по улицам, питался чем придется и ночевал где попало.

Были люди, которые хотели понять меня и заняться мною, но я был слишком озлоблен и разочарован в людях. Их слова и поступки были слишком противоречивы. Я видел это, но не мог понять, отчего это происходит. С двенадцати лет стал частым посетителем детской комнаты милиции. А в тринадцать уже был замешан в преступлении, но друзья «отшили» меня. Вскоре опять кража, ради химреактивов, которые мы не могли нигде достать. А нам они были нужны. Мы в то время увлекались ракетостроением. Собрали немного денег и хотели купить компоненты ракетного горючего, но в магазине за наличные не продавали. И мы стали воровать их в школах. Заодно брали все, что попадется. Нас поймали. Была комиссия по делам несовершеннолетних. Мне дали год условно. А двоих моих «подельников» отправили в детскую воспитательную колонию. Через некоторое время задерживают в типографии, где я пытался украсть бумагу для оклеивания голубятни. И снова мое дело в комиссии. На этот раз я знаю, что меня ждет ДВК.[1]1
  ДВК – детская воспитательная колония.


[Закрыть] Родители нашли выход – отправили меня к тетке в Молдавию. Там я бросаю школу, теряю деньги, заработанные мною в совхозе, и, чтобы не ругаться больше с теткой, ухожу от нее.

Опять бродяжничество и тоска по дому. Отчаявшись, иду в милицию и рассказываю обо всем. Меня направляют в детприемник, а оттуда к родителям.

Встречаюсь со старыми друзьями, и опять кражи. Поступаю в ГПТУ, но через неделю меня выгоняют, так как, получив первую стипендию, устроил массовую пьянку. Шатаюсь. Звонок из горисполкома, и меня вновь возвращают в училище. А я уже пью систематически, но дома об этом не знают.

А 4 января случилось то, что должно было произойти при таком времяпрепровождении. С ребятами на краденые деньги пьянствую.

В полубессознательном состоянии устраиваем круиз по городу. Избили девушек. И в этот вечер убили очень хорошего, нужного обществу человека.

Анализируя события тех дней, я понял, что не мог бы убить человека. А у меня была такая возможность. В руке у меня был нож, но я ударил его гитарой.

Прошло более пяти лет с того дня. Я много увидел и понял. Я не хочу, чтобы вырастали подонки вроде меня. Я могу написать книгу-биографию, объяснить любителям «романтики» мою жизнь. Я могу повлиять на трудновоспитуемых, написать для них книгу. Потому что я сам пережил это и прочувствовал в колонии. Такого не должно быть в нашем обществе, и я хочу помочь людям, которые заняты борьбой с преступностью несовершеннолетних. Я чувствую, что могу принести пользу и хоть частично искупить свою вину. С сердечным приветом, бывший преступник».

Что можно сказать, прочитав такое письмо?

Конечно, у парня была нелегкая судьба, виноваты родители, и школа виновата, и детская комната милиции… Все так. И хотя «бывшему преступнику» хочется написать книгу, чтоб «объяснить многое из жизни трудновоспитуемых», он не окончательно разобрался в самом себе. Он пишет и проговаривается.

Наверняка в жизни все было не так, как на бумаге. Ему хочется оправдаться, обелить себя. Он пишет, что, увлекшись ракетостроением, воровал химические реактивы, которые нигде не мог достать за наличные деньги. Детская шалость. Мило звучит: ребята интересуются техникой и химией.

Но зачем же они тогда заодно с реактивами воровали из школ «все, что попадется»? Может, увлечение было придумано потом, когда возникла мечта написать книгу, «чтоб объяснить очень многое из жизни трудновоспитуемых» и сделать ординарную кражу привлекательней, что ли? Hе сходятся концы с концами.

Или последнее преступление: «… пьянствуем с ребятами и в полубессознательном состоянии устраиваем круиз по городу. Избиваем девушек».

Почему, спрашивается, в этом полубессознательном пьяном состоянии они не лезли под автобус, не прыгали с моста в реку, не разбивали свои головы о стены домов и не приставали к сильным ребятам?

Очевидно, состояние было не таким уж бессознательным, если они приставали к девушкам. Понимали: девушек обидеть легче и безопасней. И совсем непонятно звучит торопливая скороговорка, как будто между прочим: «И в этот вечер убили очень хорошего, нужного обществу человека».

Ничего себе бессознательное состояние, при котором нашлись силы убить крепкого, взрослого человека…

«Я был щенком, но мне нравилась волчья жизнь. Мы показывали зубы, чтоб нас боялись».

Хорошо, родители, допустим, не смогли найти с ним общий язык, но ведь были люди, которые хотели понять его и заняться им. Они, оказывается, тоже не нашли с ним общего языка, так как он «был слишком озлоблен и разочарован в людях».

Первая кража, а через некоторое время его задерживают за вторую, и теперь он знает, что его направят в колонию. Он понимает, что идет на преступление, и знает, что за преступлением последует наказание. Какими же обстоятельствами можно оправдать вторую кражу? Ведь автор письма хорошо знал, что совершает преступление.

А потом бродяжничество, «тоска по дому», возвращение к родителям за государственный счет и опять кражи. «Организовал массовую пьянку в училище».

Общество в лице горисполкома дает возможность парню найти себя. Ему помогают. Его снова направляют на учебу, но опять ничего путного не получается. Почему же так? Наверное, потому, что нельзя искушать человека безнаказанностью. Он не чувствует своей ответственности перед другими людьми. Раз сошло с рук, два сошло. И теперь в кармане у него нож. Не только, чтоб пугать, не только, чтоб ребята подумали, что он смелый. Он уже отлично знает: ношение холодного оружия и тем более его применение – преступление. И все-таки носит нож. И вот – убийство.

Безнаказанность нередко становится почвой, на которой произрастает преступление.

Правомерное наказание по заслугам и жестокость – разные вещи. Наказание – не всегда строгие меры. Для того чтобы не быть жестоким, надо вовремя воздать по заслугам, строго соблюдать правовые и этические нормы. Недаром в народе говорят: «Получай по заслугам!..»

Сегодня мы острее даем оценку хамству, лжи, агрессивности несовершеннолетних. Острее потому, что хотим, чтобы наши дети были лучше. Но не надо думать, что их поступки – явление возрастное, что все это пройдет и сгладится и из хама вырастет почтенный семьянин. Не всегда бывает так. Скорее из хама вырастет хулиган, вырастет потому, что слишком часто его раннее хамство оставалось безнаказанным.

Мы все с тревогой говорим о случаях хулиганства, называем его «начальной школой» преступности. Почему так? Потому что хулиганство часто занимает промежуточное положение в общей схеме преступности: хамство, цинизм – хулиганство – и затем тяжкое преступление. Важно, чтоб не было рецидива ни в большом, ни в малом, ни в хамстве, ни в хулиганстве. Не надо забывать, что «незамеченное», прощенное хамство опасно тем, что оно срабатывает по принципу сжатой пружины.

Изучение причин рецидивов преступности показало, что каждый четвертый опасный преступник впервые был судим за хулиганство. При этом многие из них совершили его еще в период своего несовершеннолетия.

Если попытаться нарисовать «классический портрет» несовершеннолетнего хулигана, конечно, он получится довольно неприглядным: это озлобленный, агрессивный, лживый, раздражительный и жестокий юноша. Он слабоволен, часто пьет. Круг интересов ограничен: книг не читает, в театр не ходит, но любит кино, шатается по улицам. Аморальность и цинизм уже укоренились в нем. Друзей нет, есть дружки. О будущем не задумывается. Ни к чему не стремится. Мелкое хулиганство для него «проба пера», которая, оставшись безнаказанной, превращается в привычку.

Он постепенно теряет чувство самоконтроля, его изменчивые желания для него превыше всего, и, если на пути к ним он встречает какую-нибудь преграду, подросток становится агрессивным, и вся накопленная жестокость, озлобленность обрушивается на окружающих.

Когда спрашиваешь такого парня: «Ну зачем ты так?» – нередко слышишь в ответ: «А что такого я сделал?», «С кем не бывает?», «Если кто не прав, надо бить по морде!» – и так далее. Конечно, с такой установкой, не одернутый вовремя, подросток орудием решения своих жизненных конфликтов может избрать кастет или нож.

Ноябрьским вечером семнадцатилетний Владимир Гусев с друзьями возвращались домой из клуба. Встретили двух старшеклассников, Носова и Горкина.

– Эй, иди сюда! – крикнул Гусев. – Видишь вон у дверей девчонку? Приведи ее.

– Зачем?

– Не твое дело. Сказал – приведи.

– Сам приведешь, – ответил Носов и хотел отойти, но удар свалил его с ног. Еще удар – ножом. И еще – теперь уже Горкину.

На допросе Гусев рассказывал о случившемся подробно, но объяснить свою жестокость не смог.

– Почему вы ударили ножом Носова? Вы хотели его убить?

– Не собирался я его убивать, хотел отомстить.

– За что?

– Он летом ударил моего брата.

– А вы уверены, что Носов ударил вашего брата?

– Мне брат сказал, а я ему верю.

– А вы сами видели у него следы от побоев?

– Нет, не видел.

– Почему же вы затеяли драку? Ведь можно было просто поговорить.

– Я начинаю разговор кулаками.

– А за что вы ударили ножом Горкина?

– Он начал заступаться за Носова.

– Он ударил вас или угрожал вам?

– Нет, он просто полез не в свое дело. Стал нас разнимать, а ему бы лучше пойти своей дорогой.

– Как, по-вашему, мог он спокойно уйти, видя, что вы напали на его товарища?

– Не его это дело.

– Что заставило вас пустить в ход нож?

– Не знаю. Хотелось поскорее закончить драку.

– Откуда у вас нож?

– Сделал в цехе, когда работал слесарем.

– Кто-нибудь видел, что вы изготовляли нож?

– Нет, никто. Моей работой мало кто интересовался…

Расследование показало, что Гусев и раньше был несдержан и дерзок. Школу бросил рано, ушел и из ПТУ, учиться не захотел. На автобазе, где он работал слесарем, о нем не сказали доброго слова. Два месяца назад его судили за хулиганство.

А вот еще один документ – протокол допроса шестнадцатилетнего Александра Чуйкова:

«27 марта, около трех часов дня, мы с ребятами пошли в овраг гонять плоты. Через несколько часов многие ребята уже ушли, и в овраге остались я, Загуменников и еще несколько мальчишек. Около 18 часов к костру подошли двое ребят, которых я не знал. Они нашли где-то пустую банку и стали ее гонять, стараясь попасть друг в друга. При том они хватали нас за плечи и прятались за нас, с тем чтобы подставить нас под удар. Мне не нравилась такая игра, и я говорил Устиненко, чтобы они не трогали меня и отошли от нас. У меня в кармане был складной нож „Белка“. Я показал его Загуменникову и сказал, что если к нам будут придираться, то я применю свой нож. Потом я припугнул их ножом.

Устиненко стал снова прятаться за меня, хватать за плечи. Я не хотел, чтобы в меня попала банка, и вырвался. Устиненко схватил меня за руку, и, в то время, когда я обозвал его нецензурным словом, он меня схватил за горло. Боли я не чувствовал, но мною овладела большая злость за то, что они пришли сюда, гоняли банку и прятались за нас, подставляя нас под удар. В этот момент я вытащил нож и нанес удар Устиненко в живот. Он зажал живот руками. Я подумал, что он набросится на меня, и крикнул ему: «Беги, а то зарежу». Устиненко побежал в сторону домов, а я – к себе домой. Я испугался, залез на чердак. Потом пошел к Загуменникову. Он дома был один. При нем я вытащил нож «Белку» и осмотрел его. Нож был в разложенном виде, и на лезвии была кровь. Я попросил у Загуменникова тампон с одеколоном и протер лезвие ножа. Когда к нам позвонили, я спрятал нож под коврик на диване. Звонили работники милиции, они нашли нож и задержали меня.

Я не желал убивать Устиненко, как все получилось, я не знаю».

Давайте разберемся. Гусев ударил ножом человека вроде бы, как он объясняет, только потому, что тот отказался ему повиноваться. Александр Чуйков убивает потому, что не хотел, чтоб в него попала банка.

Конечно, в обоих случаях конфликт мог и должен был решаться другими способами, в пределах обычных человеческих взаимоотношений. Почему же многим вариантам нормальных решений оба парня предпочитают исключительное, самое невозможное и самое жестокое?

Потому что деформация личности в конечном счете привела к полной атрофии нравственных запретов, к обесцениванию другой личности, чужой жизни. Если не привито с детства, не развито воспитанием чувство уважения к человеку, к его жизни, не заложено понимание ее неповторимости и неприкосновенности, в подростке может выработаться пагубное сознание, что ему «дозволено все».

Не в этом ли одна из причин преступлений; в которых порой поражает прежде всего легкость поступков, действий, подчас роковых? Я думаю, что барьером на пути таких действий может стать только глубокое, последовательное нравственное воспитание. И конечно, воспитание правового мышления.

Среди школьников старших классов был произведен опрос. Ребятам раздали анкеты, чтобы узнать, откуда они черпают знания об уголовном законе и как представляют себе наказание за то или иное нарушение.

Научный сотрудник Всесоюзного института по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности А. Долгова, проводившая этот эксперимент, пишет: «Одиннадцать процентов вообще не назвали источника своих знаний, остальные слышали: от взрослых (17 процентов), от родителей (11 процентов), от суда (6 процентов) узнали из передач радио и телевидения (9 процентов) и от учителей (2 процента). При таком состоянии информации школьников стоит ли удивляться, что несовершеннолетние часто не знают даже, с какого возраста наступает уголовная ответственность…»

Подростков попросили назвать запомнившиеся им беседы на правовые темы, передачи радио и телевидения, книги, статьи в газетах и журналах. Они не припомнили ни одной. В качестве источника информации о праве фигурировали «Преступление и наказание» Достоевского, «Воскресение» Толстого, книги Шейнина, детективы…

В школе сегодня ребенка учат многим полезным вещам. Не буду их перечислять, лишь отмечу, что, к нашему удовлетворению, стали учить сейчас и азбуке правоведения, но, к сожалению, до сих пор не учат на особых уроках основам нравственности, этики, правилам хорошего тона. Пусть кому-то это покажется несколько старомодным, но ведь подлинная нравственность невозможна без культуры взаимоотношений. Одна лишь интуиция чувств всего этого не заменит.

Как же быть? Можно ли предусмотреть, а значит, и предупредить в «трудном» подростке будущего преступника? Можно, если постоянно и внимательно следить за его обычным каждодневным поведением, привычками и взглядами. И исходить из того, что борьба с преступностью – удел не только органов милиции, школы, общественных организаций. Если в нее включатся все люди, каждый, кто заинтересован в сохранении здорового и нравственного климата, и создадут вокруг «трудных» подростков и «трудных» взрослых своего рода «блокаду», мы можем почти быть уверенными, что многих преступлений не будет.