Текст книги "Боевые паруса. На абордаж!"

Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

История шестая,
о том, как прошла городская охота

Пули она калибровала сама. И заряды отмеряла. В кожаных перчатках, чтоб не испортить кожу рук черными пятнами, которые и не отмоешь толком. Увидели бы соседки, на что изведена тончайшая лайка! Впрочем, свою кожу всяко жальче.

Тем более теперь, на людях, перчатки на руках Руфины куда более скромные. Ну да – не красоваться, а бить волков. Пока, впрочем, борзые поднимают больше кроликов. На них и пули жалко! Но гремят выстрелы, и секретарю охоты приходится не покладать пера, записывая, кто из охотников подстрелил «зверя».

Не всем есть дело до пальбы. Большинство дам заняты исключительно тем, чтобы не вылететь из седла – и при этом прилично выглядеть. В старые времена, когда всей Испании было – полоска вдоль океанского берега, занятая маленькими, склочными, но способными объединиться ради крестового похода на мавров королевствами – в те старинные времена женщина либо восседала на ведомой пажом под уздцы лошади в некоем подобии стула с подставкой под ноги, либо напяливала штаны и поднималась в мужское седло.

Увы, нынешние обычаи предлагают нечто среднее – зато безо всякого выбора. Считай, мужское седло наоборот – две луки, одно стремя. Зато нарядно! Никаких «платьев для верховой езды», ради ловли женихов принято надевать лучшие наряды. Значит, и каркас.

Что делает жесткий треугольный вертугаден с платьем дамы, взгромоздившейся в седло? Верно, перекособочивает. А ножки показывать неприлично! Приходится пристегивать к подолу дополнительное полотнище с той же, что у платья, расцветкой и отделкой. И чувствует себя благородная девица разом парусным кораблем и его экипажем. Кораблем – потому, что с парусами. У галеонов тоже есть такой парус, что не выше, а ниже палубы. Ставят его на рее поперек бушприта, называется блинд. Экипажем потому, что мороки с пристежкой куда больше, чем морякам с блиндом. Отстегивай, пристегивай и ухитряйся это делать изящно! Кавалеры смотрят, лучшие в городе.

Вот и хочется Руфине кого-нибудь поскорее подстрелить. Лучше – не кролика.

Ее взгляд ищет знакомых. Вот отец – пока не расчехлял оружия, да ему и не до скачек. Едет шагом рядом с графом Барахасом, о чем-то тихонько беседует. То ли о городских заботах, то ли о старых делах – у графа на плаще алеет меч Сант-Яго, отец сверкает цепью о двадцати восьми звеньях – и подвешенной к ним овечьей фигуркой. Два героя! Увидь подобных «пришедший в разум» дон Алонсо Кихана на смертном одре – дон Кихот восстал бы вновь…

Перуанец дорвался до общества какого-то типа в огромном воротнике-фрезе, на который, верно, ушла половина контрабандного голландского полотна. И дон де Рибера там же! Дела у него, видите ли. А у девушек с некрасивой челюстью, видимо, нет и быть не может иных занятий, кроме как опекать подруг?

Когда-то Руфина гадала, от кого у ее семейства такая награда. Печать. Знак породы. То ли древняя, от последних вестготов, что удержали мавров близ ущелья Ковадонги. То ли старинная, от воинов Джона Гонта. Подумать только, англичане являлись в королевства сии не врагами, но друзьями, союзниками и родственниками! Точно не скажешь, настолько далеко отец с матерью родословные не помнят. А бумаги горят во время мавританских набегов, даже золоченые дворянские грамоты. Что ж, она привыкла гордиться лицом северянки и в ответ на оценивающие взгляды ярких южанок и точеных кастилиек задирать повыше длинный нос.

У Руфины тоже дела! Но приходится ждать, пока на пост к девице на выданье вернется брат или жених.

Увы, первым оказался брат. Сияющий, как полуденное светило.

– Знаете, с кем меня познакомил Гаспар? С генеральным интендантом армады береговой охраны! Впрочем, он совсем не весел – у них много хлопот, придется потесниться. Скоро приходит отозванная из Индий armada de Barlovento [17]17
  Эскадра, прикрывавшая острова Карибского моря от пиратов.


[Закрыть]. Ей понадобятся причалы и доки. На месяцок. Потом – в Ла-Корунью.

«А потом – в огонь, – закончила Руфина про себя. – А суперинтендант твой их обворует перед смертью. Самое же странное – то, что их вообще отозвали! Два галеона, полдюжины кораблей поменьше. Что они сделают?»

Увидев, как дама нахмурилась, дон де Рибера постарался принять воинственный вид. Защитник!

– Да, некоторое время город будет наводнен неотесанной солдатней из колоний, приличным женщинам из домов лучше бы и не выходить иначе, чем в сопровождении человека с твердой рукой! Твой отец, конечно, сделает все возможное, но…

– Но?

– Но он уже совершил ошибку, назначив в порт алькальдом поэта! Да еще Гонгориной школы. Этот кабан, мало того, что стихи пишет не испанским языком, а на полулатинской непонятчине, так и в порту оттоптал ноги многим приличным людям.

– Эта «непонятчина», вообще-то, и есть литературный испанский, – заметила Руфина.

– Да ты хоть слышала его стихи? Он же пока не печатался. Только в Академии зачитывает. И студентам своим.

– Слышала. Те, в которых он страдает от любви к монашке. Вот ведь не повезло человеку!

– Не повезло. Любить он, кажется, не способен в принципе. Только шляться по заведениям, кои я и упоминать не хочу! А в стихах упражняется на избранную тему.

Руфина вздохнула. Молодой человек кое-что понимает в стихах. К сожалению, выбрал не ту сторону поэтического сообщества!

– Значит, ему просто не попалась такая, что растопила бы в ученом сердце лед наук, – заметила Ана. – Интересно, что бы тогда написал сухарь академик?

– Что-нибудь заумное или похабное. Иного он не умеет.

– А то послание монашке?

– Исключение! Ну, ему стало неловко, что та ему написала великолепное посвящение. Мало, что на книге стихов, превосходящих его собственные на голову, так и само в стихах. И весьма лестных. А остальное… Скажу по секрету – знакомый книготорговец мне сообщил, что его первый сборник, изданный каким-то генуэзским безумцем, называется «Портовые сонеты»! Разумеется, ему удастся продать не больше одного томика!

– А один-то кто купит? – поинтересовалась Руфина. – Если это такая гадость!

– Я, – сообщил де Рибера, – мне интересно, что он там накропал.

В прищуренных глазах Аны сверкнуло: «Мне тоже». Ведь нет ничего более утонченного, чем строгая и возвышенная форма сонета. И ничего более низменного, чем порт. Как это можно совместить?

– Это все занимательно, – подытожила Руфина, – но, сдается мне, что у его сиятельства королевского советника заканчиваются выстрелы. Непорядок!

И тронула лошадь пяткой, чтоб та пошла скорей. Догонять тех, кто стреляет – нестись, очертя голову. Можно и сломать – если попадется кротовая нора! Зато – ветер в лицо, брызги, взлетающие из перегородившего дорогу ручья. Аж в лицо плеснуло! Аж поднялся столб, похожий на белесую радугу! Вслед за брызгами – терпкий пороховой дым. Привычный… и почти неправильный!

Окружение графа разомкнулось. Руфину знали. Дочь крупного чиновника и дамы, которая, безусловно, забросила прежнее сомнительное ремесло. Достойная особа…

Подвезти начальству отца перевязь с деревянными апостолами – вполне невинное деяние. Позволяющее девушке немного покрутиться среди сильнейших людей города. Всем все понятно? Вот и хорошо!

– Граф, у вас заканчиваются заряды. А я еще не видела достойной выстрела цели… Не желаете моих патронов? Эти, например, снаряжала мама.

Граф протянул руку.

– Давайте. Как раз на кабана или косулю!

– И все-таки мама просит ваше сиятельство не злоупотреблять недожаренным мясом. Как, впрочем, и угольками…

– Я вовсе не собираюсь провести завтрашний день, страдая животом… Ну, как ваши успехи? – умеет граф переменить тему, с неприятной на полезную. И прервать лишний разговор. Пока тот не вышел за рамки обычного. Женщины стреляют мало, мужчины – много. У графа закончились выстрелы, у алькальдовой дочки остались лишние. Почему не поделиться? И только… Что на деле содержится в паре деревянных «апостолов», охочей для слухов разряженной толпе лучше и не догадываться.

Что ж, ружья поговорили, пора размять ноги и собакам с лошадьми… Рука графа поднимается, чтобы дать сигнал псарям – как прямо под копыта его жеребца вылетает серый комок шерсти и когтей.

Гончие рвутся со сворок… А перчатка насквозь промокла – и кажется, что это не вода ее пропитала, а кровь! Знак? Рука рвет из ольстреди пистолет… Зверь стоит смирно, только ветер колышет кисточки на ушах. Думала – бросится, нужно кого-то спасать? Вот ее и спасай, рыжую – под брюхом у рыси полные соски. Не может рысь настолько оголодать, чтобы ловить кроликов на глазах у охоты! На такой риск она пойдет, только если ищет пропитания не себе. Верней, не только себе, ибо она и есть корм для рысят – пока те сосут молоко.

Собак не успели спустить. Воздух рванул звук выстрела. И девичий крик:

– Не сметь!

Такое уже не скрыть. Уже летят скороговорки:

– Увидела! Материна кровь!

– Что?

– Рысьи глаза!

– Знак Господень…

– Ведьмовство…

Рысь так и стоит напротив всадников. Надрываются лаем гончие, что так и не получили воли догонять и рвать. Сторожко фыркают лошади. С надеждой смотрят люди. Зверь стоит, в янтарных глазах посверкивает искорками насмешка. Эти все – на меня? Не много ли чести, дамы и кавалеры, для существа немного больше домашней кошки? [18]18
  Сначала я думал, что в мире дона Алонсо рыси мельче, чем в нашем, но нет, и у нас самая маленькая рысь – иберийская!


[Закрыть]

Рысь не отводит высокомерный взгляд от странных двухголовых чудовищ о шести лапах, убивающих огнем и собаками. Поудобней перехватила кролика. Тоже не знает, что делать. Убегать – безнадежно, драться – тем более. Остается стоять и смотреть, словно пулю можно удержать парой вертикальных зрачков.

– Да она тоже охотится, – заметил вдруг граф и спросил, обращаясь к хищнице: – Не желаете ли к нам присоединиться, сеньора? Как королевский советник города Севильи, я даю вам такое же дозволение, как если бы вы были приглашены с самого начала. Вашу добычу погрузят в обоз и запишут за вами.

Рысь поняла, что убивать ее почему-то не хотят, вновь перехватила ушастую тушку, величаво развернулась и проследовала в кусты.

– Не доверяет писарям, – объявил граф печально. – Даже рыси знают, что в Севилье воруют…

Вокруг рассыпался мелкий подобострастный смех. Советник продолжил:

– Гончих придержите, не то нападут на мою новую знакомую. Часа, полагаю, будет довольно.

У великих людей бывают слабости – не только желудочные. Недавно почивший кардинал Ришелье, к примеру, верил в амулеты. Многие из римских пап с интересом просматривали гороскопы – за что прочим добрым католикам полагалась суровая епитимья в инквизиционной тюрьме. Поверья гуляют по простонародью, забавно смешивая старинные обычаи и краем уха зацепленную латинскую ученость.

Про то, что всякая рысь – ясновидящая, приметили еще древние языческие греки. Христиане дополнили греческое поверье, заметив, что голубые от рождения глаза рысей с возрастом желтеют. Это было истолковано так, что рысь способна приносить небесную мудрость на землю. Нужно только уметь читать в ее глазах. И если дочь Бланки де Теруан палит в воздух, спасая хищницу…

– Что ты прочитала?

– Ваше сиятельство, вы о чем?

– Ты увидела пророчество в глазах зверя, так? И что прочла?

Наружно весел. Внутри – ждет. Ждет слов, подкрепленных именем Аристотеля, Галилея – итальянцы даже Академию свою назвали Accademia dei Lincei, академией рысьеглазых – и Бланки де Теруан, что спасает его желудок от колик. А скажи ему правду…

– Прочла. У нее в глазах было написано: если я не принесу кролика, у меня в логове сдохнет от голода пара рысят.

– Не хочешь открыть. Значит, боишься, что не сбудется. Значит, хорошее! – сделала пируэт мысль графа. – Может, жениха насмотрела?

Граф уже шутит. Ему даже чуточку стыдно – за суеверность.

– И вы туда же, ваше сиятельство. Неужели отец с вами не говорил?

– Про два года? А как же… Кстати, два года – это мало. Даже во Фландрии, где надо бы считать месяц за год. Так не считает разве королевское казначейство. Так не пора ли тебе учиться быть титулованной дамой?

Руфина глазами похлопала и выдала:

– У меня уже есть титул. Я астурийка. С позволения вашего сиятельства я вернусь к подруге?

И отстала – под добродушный хохот городского советника Севильи. Как всегда, оттененный издаваемым угодниками эхом.

Главная часть охоты – не стрельба по зверям. На привычном месте, не меняющемся из года в год, распялены на столбах и канатах широкие тенты. Так, чтоб заслоняли солнце, но ветру не мешали. А вот под ними – все готово. Охотникам отведены места, и записанная за ними дичь – не вся, но та, о которой осведомились отдельно – освежевана, натерта солью и насажена на вертелы.

В прежние времена вышивка платьев и камзолов заставила бы полевые цветы поникнуть от зависти. В последние годы городская охота Севильи опускается на отдых подобно стае воронов. Все в черном. Только блеснет изредка ниточка серебряной вышивки, да иную ворону воротник и манжеты превратят в сороку.

Руфина и Ана – как раз парочка из вороны и сороки. Впрочем, если довести сравнение с птицами до конца, то вокруг них слетелись скворцы да голуби, которым яркое закрыто, а черное с белым – не по чину. Вот оно, «обучение на даму»: граф прислал целую бригаду вышколенной прислуги. Старшая над толпой лакеев и служанок, сухая пожилая женщина, похожая на образ классической дуэньи, отмела все попытки отказаться от непрошеной услуги.

– Мы и так столько лет без дела, – сообщила, – вот аккурат со смерти хозяйки. Его сиятельство нас не гонит, но и работы, кроме как вытирать пыль в комнатах покойной супруги, не задает. А мы хотим быть полезными! Я Магдалена Риос, горничная госпожи. А сегодня – ваша.

Ну, с ней понятно: второй человек в доме после дворецкого – и не говорите, что в особняке знати главные хозяева, – и совершенно никакого повода показать власть! На остальных лицах Руфина готова была прочесть послушное недовольство. Не столько легким сумасбродством хозяина, он господин, ему положено, но излишним напором камеристки. Увы… Только радость застоявшегося жеребца, увидевшего просторный выгон спущенной за зайцем борзой.

«Заприслуживают. Насмерть», – мелькнуло в голове. А тут Ана округлила глаза и принялась восторженно рассматривать Руфину.

– Нет, – твердо заявила та. – Это просто дружеская шутка. Сеньора – личная горничная ее сиятельства…

– Сеньорита, если вам угодно, – сообщила та, – но уместней будет называть меня моей фамилией безо всяких дополнений.

– … исполняйте распоряжение хозяина. Только замените, пожалуйста, меня вот на эту сеньориту. Которой подарок графа действительно доставит удовольствие. В отличие от меня.

– Приказано позаботиться именно о вас. «Донья Руфина де Теруан. Вон, высокая черноглазая блондинка с челюстью инфанты», – процитировала.

Взгляд Аны стал опасным. То ли ее тут, на месте, от восторга с завистью пополам разорвет. То ли она – и ее язык – поживут еще немного. И тогда самой Руфине – хоть вешайся. Ну почему старые солдаты так неосторожны на язык? Да, у королевской семьи тоже массивные подбородки. По той же причине: Габсбурги тоже северяне, только не из Астурии, а из Фландрии! Так что граф отчасти прав, но такой комплимент, похоже, поссорит ее с единственной подругой. Бедняжка пришла ловить женихов – а тут к ней словно привязана уже не дылда-уродина, а девушка, похожая на дочь короля… И на кого обратят внимание кавалеры? Стоп. Так это он нарочно!

– Его сиятельство добавил – с медалями города за арбалетную и пулевую стрельбу? – Руфина потянула цепочки.

– Нет, хозяйка, – временная личная горничная улыбается.

– Тогда вы обознались.

– О вас. Его сиятельство иногда бывает немного забывчив. Кстати, вам полагается обращаться ко мне на «ты».

– Не обо мне. Видите ли, я могу начать отстреливаться.

Руфина действительно вытащила пистолет. Проверила пружину – не взведена ли. Выдула порох с полки. Спицей с крючком на конце выудила из ствола маленький мешочек.

– Дробь, – сообщила, – на зайца и птицу.

Развинтила один из апостолов. Вынула другой мешочек. Показала. Улыбнулась. Сунула в дуло, прибила шомполом.

– Соль, – объяснила. – Всегда беру на подобные увеселения. Ведь никогда не знаешь наперед…

– Я намерена выполнять распоряжение его сиятельства любой ценой. Даже если у вас, хозяйка, в пистолетах будут пули.

– Хмм. Ваш господин, очевидно, не подумал о том, что подобной услугой меня несколько компрометирует? Так вот. Пошлите к нему человека. Напомнить ему имена Хорхе де Теруана… и Диего де Эспиносы.

– Слушаюсь. Антонио, Педро! Одна нога здесь, другая там.

Двое слуг сорвались с места. Впрочем, исход Руфине понятен с самого начала – раз уж отец полеживает рядом с его сиятельством и улыбается, значит, шутку одобрил. Вернулись. Записка. Поднесли. Целая церемония. Один лакей другому подушечку подложил. Тот бухнулся на колени, а в руках серебряный поднос, поверх изящной чеканки – записка, придавлена полевым камушком. «После истории с рысью сие вполне уместно». Подпись, знакомая всему городу, но особенно – порту. Делать нечего…

– Итак, Риос, я принимаю ваши услуги. На время охоты. И что теперь?

– Велено внимательно вас слушаться. Это распоряжение его сиятельства – и вашего отца. А дона Диего на охоте нет.

– Пока нет. Но может и появиться.

Руфина покосилась на вьюк, как будто там лежал аккуратно утрамбованный дон Диего, хотя астуриец с его вовсе не малым росточком там бы явно не уместился. Ну, разве его эспадрон.

Мясо вертится над огнем. Один лакей крутит, другой срезает то, что уже прожарилось, третий водружает двузубой вилкой сочащийся кусок на серебро. И служанка, подложив под колена бархатную подушечку, передает яство временной госпоже и ее подруге.

– Горячее, – жалуется Ана.

– И пресное, – Гаспара так не обслуживают. Зато он примечает, как должны ухаживать за действительно знатными хозяевами.

– Втереть перец?

– Оно же горячее, – возмущается Руфина, – обжечься можно.

– На то есть перчатки, – объясняет слуга. – Так прикажете?

– Пожалуй, нет.

– Но ведь выйдут безвкусные куски! – возмущается Гаспар.

– Не выйдут. Если полить как следует лимонным соком и белым вином.

Перуанец собирается возражать, но Ана резко кивает.

– Сейчас обилие пряностей в высокой кухне уже не принято, – замечает она, – и считается признаком провинциальности.

Люди, верно, похожи на птиц – где стая, туда и другие торопятся. Вдруг доведется чем поживиться? Самые яркие в охотничьей стае, как ни странно, крестьяне. Местные жители точно не разорены! По крайней мере, наряды у них в сундуках нашлись на загляденье. Одни – подобие дворянских, только из хлопка вместо бархата, да бумазеи, да шерсти. Нашлось место и разрезным рукавам, и воротникам на картонной подкладке. Другие – настоящие, напоминающие о временах халифата, широкие да цветастые. Крестьянам указ против роскоши не писан.

Охота для них – привычный заработок. Иные идут в загонщики, иные помогают ставить шатры. Остальные пытаются что-нибудь продать. Прежде всего – зелень. Не все любят мясо с гарниром из дыма. Ну а дальше – домашнее вино, хлеб, молоко, сыр… Продукты пусть и невысокие, да многими ценимые. Тот же господин королевский советник непременно берет овечий сыр – да у одной и той же семьи. Говорят, они ему и в город это непритязательное блюдо поставляют.

Чуть тускней – желающие свести знакомство. Всегда найдется повод подобраться поближе. Вступить в беседу. Представиться… И напороться. Когда из двух девушек одна красива, а другая – нет, дурнушка становится хуже дуэньи.

– Вас не спрашивали.

– Вы, верно, не убили даже зайца – так что и косули мы вам не дадим. Здесь не место для пикаро.

И наконец:

– Риос, озаботьтесь допускать к столу только людей известных и солидных. И лучше – с женами.

– Но здесь только достойные молодые люди…

– По ним незаметно. Вы намерены выполнять распоряжение?

– Да, хозяйка. Разумеется.

Так и вышло, что всей компании Ане досталось – брат, формальный жених, да отец подруги, завершивший дела и настроенный отдохнуть и закусить. И так до рожков, вновь призывающих в седло.

Наутро донья Ана все-таки промахнулась. Толстое стекло выдержало, только зазвенело обиженно. На крыше, под льняным пологом, настало время обсудить вчерашнее приключение. Ана потягивает шоколад – со старшим алькальдом кто-то таки поделился вкусненьким – и голос у нее такой же тягуче-сладкий:

– А ведь, пожалуй, ты могла бы стать новой графиней Барахас. Если бы повела себя чуть иначе. Рысьи глаза! Граф верит в эту ерунду… И высоких любит.

– Не исключу, что граф был бы этому только рад. Его наследники, правда, нет – а я не настолько хорошо разбираюсь в противоядиях, чтобы рисковать. А во-вторых, он мне друг. И как друг гораздо ближе, и, прости за цинизм, полезней.

– А Диего?

– Все-то тебе расскажи… Вот ты мне расскажешь, что у тебя на сердце?

– У меня? Ты еще спрашиваешь! Да я умру, если не стану навсегда тем, чем была два часа по милости королевского советника да по твоей дружбе. И способ этот у меня под рукой! Так что знай – сегодня я сказала Гаспару, что не буду возражать, если он ко мне посватается… окончательно.

– Ты уверена? Вчера ты видала кабальеро знатней и моложе.

– Кто из них обладает состоянием? Наоборот, всем нужна девица с приданым! И кому из них нужна я? Пойми, деньги заканчиваются, но Гаспару я нужна как дверь наверх. А он мне. Уж у него деньги не кончатся. Он и здесь намерен их приумножать. А транжирить буду я! Осторожно, конечно, – чтобы не перестараться… Да и брату он должность купит. В общем, со мной решено и ясно. Теперь давай с тобой разберемся! Ты не захотела за графа, потому что прочитала что-то у рыси в глазах?

Только что называла старинные поверья ерундой. И вот на тебе!

– Ничего там не было… А со слугами – это шутка, шутка, шутка! Он так веселится, понимаешь? Странновато, ну так, как сказала Риос, «на его сиятельство иногда находит».

– Конечно-конечно. А все-таки – что ты увидела? Зачем спасла кошку?

– Затем. Я же не ведьма. И тем более не святая. Но вот, помстилось.

– Что? – Ана впервые услышала от подруги такое слово. Не то чтобы непонятное… Редкое. Кажется, северное.

– Что если рысь убить, будет плохо.

– Что будет плохо?

– Не знаю. Плохо, и все.

Ана, как всегда, думать начинает, только получив отпор. И делает это пусть странно, но очень точно. И быстро. Вот и сейчас – времени хватило только воздуха в легкие набрать, а следующий вопрос уже готов.

– Руфинита, скажи, только правду – оно меня касается?

– Нет.

И правда, какое отношение севильская дворянка имеет к жизни троих рысят, копошащихся в логове? Отчего-то встало перед глазами это логово, как наяву. Дупло старого, доживающего последние годы, тополя, взбугрившего корнями каменистую рыжую почву. И внутри – три голубоглазых пушистых комка. Они устали ползать друг по другу и смотрят вверх, на пятно света. Ждут мать. Большую, добрую. Полную вкусного молока. Вот и все видение… Но этого же не расскажешь.

Впрочем, Ана узнала, что хотела, и будет молчать. Все в порядке. Снова. Значит, следует распрощаться с подругой, спуститься к себе в комнату. Устроиться за столом – на стуле, иначе не привыкла, – и взяться наконец за работу. А то ни двух лет на нее не хватит, ни десяти!