Текст книги "Польское Наследство"

Автор книги: Владимир Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Пример?

– Пошел к дельцу, взял у него из польского наследства небольшую часть, пообещал вернуть – и вернул! – отметил Годрик.

На эту часть Годрик с бриттской обстоятельностью купил себе землю, построил дом, и окрестные фермеры, увидев, что дело у него спорится, тут же предложили ему своих дочерей – всех, включая даже тех, кто были уже замужем за пьяницами. Мол, если хочешь вот эту, которая замужем, так мы пьяницу зарежем, а ты на ней женишься. В германских землях высоко ценятся рабочие умение и сноровка. И Годрик женился. И Диру тоже захотелось.

Месяца четыре Дир обхаживал дочь какого-то замшелого магдебургского вельможи. Делал ей подарки, возил ее в сопровождении матроны на взморье летом, болтал глупости. Ей нравилось. Но тут ей подвернулся какой-то несусветный богач из Сицилии, веры мусульманской, черный, как сицилианская ночь. В его повозке было столько золота, что он мог купить весь Магдебург, если бы захотел. У отца девушки загорелись глаза, и Диру было отказано от дома. Дир, человек с определенными понятиями, решил с отцом не объясняться, а объясниться с самой невестой, поскольку жениться он хотел на ней, а не на ее отце. И тут его ждал удар. Девушка согласилась на переговоры.

– Он оделся во все лучшее, приготовил кольца, – рассказывал Годрик, – велел и мне принарядиться. Подъехали мы с цветами и вином к дому, и девушка к нам вышла. По своей воле, никто ее не понукал, не заставлял. Дир стоит, голову склонил, на лице восхищение. А только по секрету скажу я тебе, Хелье – я сразу понял, что это за девушка такая.

– Поясни.

– Такие девушки во всех городах и весях есть. Сложены они обычно как куклы – будто тот, кто куклу строил, решил подчеркнуть закругления, удлинить то, что и без того длинно, а лицо сделать приблизительно. Такие кругловатые щеки и глаза, нос бляшкой, и, как часто бывает у германцев, черты лица мелкие, и будто все собраны поближе к центру физиономии. Будто их туда что-то притянуло. И ум у таких девушек тоже, наверное, к центру собранный, такой… well-adjusted… центрический ум. И говорит она Диру…

И сказала она Диру, что толстые престарелые женихи, живущие на море илом и гнилью пахнущем, не устраивают ее, ибо у нее есть возможности и потребности, и совершенно другие запросы, и вот наконец появился человек, который ей ровня, а Диру нужно искать другое, попроще. Она не обидеть Дира желает, а объяснить ему это все. И пошла, бедрами покачивая, обратно в дом.

А Дир сел в повозку и поехал на окраину, во фрёйденхаус, и вместо того, чтобы провести ночь с какой-нибудь хорлой, устроил там безобразную драку, в которой его побили, поскольку он сделался неповоротлив.

К утру он очухался и вдвинулся в ближайший трактир. Годрик уехал домой – хозяйство и семья. Через неделю Дир вернулся в слотт в компании десятерых парней, и они стали хвестовать и горланить песни.

– Я, как пришел – понял, что это за компания, отвел Дира в сторону, и пытался ему втолковать. Он был пьяный, соображал плохо. Сделал большие глаза и сообщил мне по большому секрету, что все эти люди – родня его бывшей невесты, и они невесту подговорили, и вот они перепьются, а ночью он им всем отомстит чудовищно, и всех заколет, и этим спасет свое достоинство. Я остался, потому что чувствовал, что нельзя уходить, но мое присутствие не помогло, увы. Дир побушевал, пошатался по залам, и в конце концов свалился пьяный, а меня, как я ни прятался, нашли и связали. Ушлые парни были. К утру Дир проснулся, я стал его звать. Он меня развязал – вот, шрам на руке до сих пор, как он ножом орудовал, удивительно, что не ткнул меня случайно в печень – и после этого оказалось, что «родственники» эти его вынесли все, что выносилось – может, у них где-то в по соседству в сени деревьев спрятан был обоз, не знаю, но на одной повозке все это было не увезти, и даже на четырех не увезти. Украшения, серебро, резные скаммели, подсвечники, оружие, одежду – всё! С тех пор Дир в Магдебург не выезжает, а только лопает все подряд да спит. И из дому не выходит.

– Подожди, подожди, Годрик, – Хелье помотал головой. – То есть, он в здравом рассудке?

– Да.

– Ум его не помрачился?

– У него с рождения ум туманный.

– Я не об этом.

– Понимаю. Нет, не помрачился. Как был, так и есть. Дикость. Только привычки изменились, и постарел он. Ну, скоро нашим горестям конец, я это чувствую. Твое здесь появление – верный признак. Ты ведь к нам по поручению поляков пожаловал?

– Только отчасти, – сказал Хелье, которому стало стыдно.

– Ну вот видишь. Скоро прибудет польский наследник, не так ли? Убедится, что денег мало, Дир придет в чувство, я продам землю, и уедем мы в Йоркшир.

– Мало – это сколько?

– Мало – это мало. Тысяч десять золотых, возможно, наберется.

– Это не мало.

– Да, наверное. На тысячи полторы войска вполне хватит.

– А если продать слотт?

– Ее никто не купит.

– Почему?

– Ты бы купил?

– Нет.

– Ну вот, видишь.

– С наследником может получится незадача, – сказал Хелье, доверяясь Годрику.

– Почему?

– Дир ведь обещал хранить наследство ради побочного сына?

– Да.

– Наследник – законный сын.

– Он и должен быть законный.

– Ты не понял. Казимир – действительно сын Мешко, а не Святополка. А сын Святополка, скорее всего, Болеслав-младший, он уже побывал на польском троне, и его с тех пор успели убить.

Годрик уронил блюдо, которое мыл, в лохань.

– Ты уверен?

– Да. Я видел Мешко, а с Казимиром общаюсь, к моему сожалению, уже не первую неделю. Как две капли воды.

Годрик повеселел.

– Ну так, значит, и отдавать ничего не надо.

– Отдавать надо.

– Зачем?

Действительно – зачем? Купил бы на оставшееся золото Дир себе хороший, просторный дом в Киеве, по соседству с Хелье, ходили бы друг к другу, зимой ездили бы в Консталь или в Корсунь. Женился бы Дир на какой-нибудь италийке – их много развелось в Киеве, и они не такие заносчивые и спесивые, как славянки. А?

Что дороже – слово Хелье или счастье Дира? Что весомее – обещание, данное Диром Святополку, или обещание, данное Хелье Марие?

Я дам Диру денег сам! И дом ему куплю!

Не возьмет. В свое время я отказался служить под его началом, чтобы сохранить дружбу. Дир, хоть и дурной, не хуже меня понимает такие грунки.

Посоветоваться бы с Гостемилом, уж он разберет – где правда, где лицемерие, где честь, где обман. Но Гостемил, когда он тебе нужен, никогда не бывает рядом. Воспитывает друзей – принимайте, мол, решения, сами, а я потом появлюсь и скажу, что именно вы сделали неправильно.

Дир действительно проснулся через час, как и предсказывал Годрик. Вошел в кухню, посмотрел мрачно на Годрика, покривился, и сказал:

– Пошли, Хелье. Как обещал, покажу тебе кое-что.

Выглядел он бодрее и вразумительнее, чем раньше, и передвигался увереннее.

– Как я рад тебя видеть! – сказал он задушевно, шагая через анфиладу. – Да, кстати, старому мерзавцу не верь. Наверняка он тебе много разного насплетничал, так ведь он приврать-то любит. И ведь как врет – не открытая неправда, а около правды всегда, так что и прицепиться не к чему. Он, гад, бросил меня тогда… он… В общем, леший с ним. Я его держу только по старой дружбе, а то давно бы нанял кого-нибудь попонятливее. Но жалко его – жена, дети. Если выгоню – что он жрать будет?

– Так у него вроде бы земля, – заметил Хелье.

– Да какая земля. Три огорода, и те родят плохо. Коровы у него… Не будь меня, земля эта его давно бы… э…

– Прахом пошла? – подсказал Хелье.

– Точно. Дети у него забавные. Надо бы научить их играть во что-нибудь, а то бриттские дети никаких игр не знают. Германские тоже не знают. А жена у него такая… прямоугольная такая. Как на ходулях. И лицо такое же. Если ей чего говоришь, то она смотрит на тебя тупо, и непонятно, понимает что-то, или ничего, дура безмозглая, не понимает. Осторожно, тут ступенька, не споткнись, Хелье.

Залезая на ступеньку, Дир крякнул.

– Эх! Вот ведь ноги-то болят, а. А у тебя правда не болят ноги?

– Дир, тебе бы переехать куда-нибудь надо, в теплые края, чтоб хотя бы лето было, а то здесь, похоже, лета не бывает – все время влага, и небо серое.

– Я подумаю.

– Я вот что хотел тебе сказать…

– Потом, потом. Сперва я тебе кое-что покажу. Здесь в округе таких грунок не понимают, люди грубые, и то сказать – германцы. Очень практичный народ, собиратели и стяжатели. Нет в них ростовской широты, понимания природы. Молотками да плугами целый день брык-вжик. А которые не простонародье, так, заметь, все время ходят пьяные, да к тому ж и пить не умеют. Выпьют совсем чуть-чуть, и веселые становятся, городят всякое… И во все им нужно вникнуть. Направление у германца спрашивать – хуже не придумаешь. Выведает, куда ты едешь, и будет каждый поворот объяснять, да смотрит на тебя, будто ты дубина какая-то, не соображаешь. И воров много! Надо собак завести, если вор сунется, так чтоб его разорвали к свиньям. А то – житья ж просто нет никакого. А женщин ты видел здешних? Впрочем, может ты женат. Женат?

– Вдовец я.

– А, точно, ты говорил. Ну, вот, пришли.

Они остановились перед небольшой, грубо обтесанной дверью. На двери висел прочный замок. Дир сунул руку в мешок, привязанный к гашнику, покопался там, и выудил связку ключей. Мясистые пальцы слушались плохо.

– Donnerwetter,[10]10
  Гром и молния (нем.)


[Закрыть] – ворчал Дир. – Столько ключей, столько… А от чего они все, кто ж вспомнит теперь… Да. Вот он.

Он вставил ключ в замок и попробовал повернуть. Ключ не поворачивался. Дир надавил сильнее, и ключ сломался.

– Ладно, – сказал Дир, и, ухватив замок, без усилий отодрал его от двери вместе с засовом. – Потом Годрик другой поставит. Будет ему наконец-то чем заняться, а то скоро от безделья оплывет и заболотится совсем. Заходи!

Хелье прошел в проем и оказался в оранжерее с косой крышей, сделанной из тонких деревянных перекрытий с листами слюды, а может это было стекло, а только какие стеклодувы в Ростоцке? Да и слюда – откуда она?

Ровные ряды грядок и кадок. Растения. Несколько молодых деревьев. И почему-то тепло.

– Годрик, скотина, давеча запамятовал топить, так не поверишь, Хелье, сколько всего погибло. Здесь четыре печи, и под полом специальное устройство. А когда солнце светит, никакого обогрева не нужно – даже зимой бывает жарко иногда.

– Да ну!

– Бывает. Не часто. А печи-то особенные, мне печник тут делал, из Магдебурга. Их чем хочешь можно топить – хоть отходами, хоть чем. Ну, смотри.

Хелье посмотрел. Вроде бы розы, но какие-то необычные, и цвет необычный – бледно-лиловый. Тюльпаны – вроде бы. А эта дрянь называется, вроде бы, хризантемы. В цветах Хелье разбирался плохо.

– Вот это мне один парень из дальних странствий привез, – гордо сказал Дир.

Миниатюрное дерево – похоже на дуб, с толстым стволом и раскидистыми ветвями, но только в тысячи раз меньше дуба.

– А здесь у меня травки всякие, – сказал Дир.

Трава как трава, подумал Хелье. Осока да клевер. Но вообще-то оранжерея произвела на него впечатление.

– Ты сам все это посадил? – спросил он.

– Ага. Два года назад – как начал, так и понравилось. Приглашал к себе одного гартнера… как гартнер по-славянски?

– Садовник.

– Вот. Садовника к себе приглашал. Он мне много разного втолковывал – и, знаешь, интересно. И саме… самен… семена давал, и объяснял, как… спатен… хаке… ухаживать… совком… и лопаткой… Э! Это никуда не годится!

Он подошел к какому-то кусту, а может быть и дереву – да, скорее дереву, с густыми ветвями и шипами, и поправил что-то, какие-то ветки. Посмотрел на прозрачный потолок и опять поправил.

– Не приживется, сволочь, – сказал он. – А жаль. Малум медикум, южная грунка, с самого юга бывшей Римской Империи. В рот взять нельзя – горечь, но, бывает, после пива отрежешь тонко, лизнешь – приятно делается. Вот, попробуй.

Он сорвал один из плодов, срезал верх лежащим тут же ножом, и еще срезал – получился тонкий круг с ярко-желтой коркой, а внутри круга какая-то слизистая мякоть. Хелье лизнул, и язык защипало, а глаза заслезились. Дир улыбался.

– Какой забористый, а?

– Мерзость.

– Нет, привыкаешь. Особенно после пива хорошо. Садовник говорит – цитрус, но слово дурацкое, я предпочитаю говорить малум медикум, как у Плини-старшего написано.

– Ты читал Плини-старшего?

– Что ж я, по твоему, совсем невежа, что ли? Конечно читал.

А я даже не знаю, кто это такой, подумал Хелье. Надо будет у Нестора спросить. Или у Гостемила. Кого первого из них увижу, у того и спрошу.

– Я здесь целыми днями пропадаю, Хелье, и, заметь, хорошо здесь. У меня к фланцен… к растениям понятие есть, а у растений ко мне. Они меня понимают, а я их.

Некоторое время Хелье смотрел, как Дир что-то перекапывает, пересаживает, поливает из небольшой деревянной лейки.

– Воду Годрик таскает, – сказал Дир, – но надо бы устроить водосборник по новгородскому образцу. Столько воды задаром пропадает – тут дождь основная достопримечательность. Даже обидно как-то. И смешно – жажда замучила, хвить – а воды нет, нужно к колодцу тащиться – даже в дождь! А поставил бы водосборник, так вода всегда бы была. Правда здесь хорошо, а, Хелье?

У грядки с какими-то подозрительными овощами стоял ховлебенк, и Хелье на него присел. Потрогал рукой поверхность. Слой пыли, смешанный с землей, но почему-то приятно на ощупь.

– Дир, а Дир.

– Ага, сейчас, сейчас.

Дир закончил возиться с кустом и тяжело опустился рядом с Хелье.

– Ты ведь хранишь какое-то золото?

– Годрик болтает? Не верь ему.

– Кое-что я знаю сам, помимо Годрика. Мне Рикса сказала.

Дир смущенно повертел головой.

– Да? Сама сказала?

– Сама.

– Ну, что уж там. Ну, храню.

– Видишь ли, оно понадобилось наследнику.

– Да? Хмм… Зачем? Он женится?

Хелье слегка побледнел.

– Нет, не в этом дело. Он хочет вернуть себе престол.

– Я думал, он постригся в монахи.

– Да, так говорят. Но уверяю тебя, что это неправда.

– Вот же… – Дир вздохнул. – Эх, друг мой Хелье… Ты видел его? Каков он собой?

Хелье промолчал.

– Надо же… А когда ему нужны деньги?

– Да в общем-то прямо сейчас.

– Зачем?

– Ему нужно собрать войско.

– Стало быть, будет драка?

– Скорее всего да.

– Эх!

Дир поморщился, погладил лысый лоб. Остаточные волосы у него были длинные, серо-блондинистые с густой сединой. Такие волосы надо в хвост завязывать, наверное. Как-то опрятнее.

– Ну, что ж… Пусть берет… всё. Слотт нужно будет продать, у меня есть на примете один… знакомый… да… Что ж. Послужим снова. Сейчас пойду найду сверд… Жалко оранжерею только…

– Нет, ему только деньги нужны.

– Ну, это он так говорит. А хорошие воины никогда не мешают. Тем более, что платы я с него за службу не возьму. А Рикса болтает много, вот что. Это нынче она остепенилась, а раньше была… Годрику, помню, залепила по лбу сапогом, схватила с полу и кинула, когда он, дурак, в спальню…

Дир замолчал, прикусил язык. Хелье строго на него посмотрел.

И неожиданно понял, что такое положение грунок в корне меняет дело! Ему сразу стало легче. Не он отбирает у Дира средства и жилье – не Хелье! Коли Дир и Рикса бывшие любовники (а Дир врать не умеет, и придумывать тоже) – вот пусть и разбираются! Если Рикса непременно хочет видеть очередного сына на троне (двух убийств, мужа и старшего сына, ей, видимо, мало) – это полностью снимает ответственность с Хелье! Правда, я замешан во всем этом сам, подумал Хелье, и еще неизвестно, как велика в этом деле моя роль, что еще мне придется сделать, дабы ублажить Марию – ну да мое дело маленькое, я всего лишь исполнитель! Хотя вообще-то надо бы мое исполнительство как-нибудь… управиться и поставить на службу друзьям.

– Дир, – сказал он. – Хочешь, я сделаю тебя королем Венгрии? У тебя будет оранжерея в десять раз больше этой!

– Хлопот много, – серьезно ответил Дир.

Хелье удивленно на него посмотрел. Похоже, Дир поверил, причем сразу, что, раз Хелье сказал, что сделает – значит сделает. Было бы забавно, подумал Хелье. Дир Первый Венгерский. Звучит.

* * *

Мысль, что он будет снова участвовать в важном походе, вскоре прижилась в голове у Дира и начала ему нравиться, и воодушевила его. Он действительно раскопал где-то свой старый сверд и пришел с ним в столовую. Годрик как раз собирал обед и что-то рассказывал Хелье.

– Вот, – сказал Дир, гордясь. – Вот он, старый друг.

– Очень ржавый друг, – заметил Хелье.

– Откуда ты знаешь? Он в ножнах.

– По рукоятке.

Дир вынул сверд из ножен. Действительно, лезвие было полностью покрыто ржавчиной.

– Да, ну, ничего, почистим и поточим, – заверил Дир. – Эх, вспомним былое!

– Осторожно, не маши им так, – предупредил Хелье.

– Что ж я, сверд в руках не держал никогда, что ли? – обиделся Дир.

Он встал в боевую позицию, приподнял клинок, и уже собирался сделать выпад, но неудачно качнул рукой, рукоять выскользнула, и он стал ловить сверд обеими руками – за лезвие. Хелье метнулся прямо из сидячего положения к Диру и молниеносно ударил ногой по лезвию – сверд отлетел вбок.

– Ты спятил! – сказал Хелье. – Ты чуть себе руку не отрезал! Что ты делаешь!

– Давно не упражнялся, – ответил пристыженный Дир.

– Давно? Когда ты последний раз держал оружие в руках?

– Ну…

– Дир, ни в какой поход ты не пойдешь, ну тебя к лешему.

– Пойду! Не смей мной командовать!

– Дир, ты не обижайся, Дир, друг мой, ну, пожалуйста…

– Я не обижаюсь. Мне нужно упражняться.

Он пошел к сверду, наклонился с трудом, подобрал. Хелье оглянулся на Годрика.

– Пусть отрежет себе хоть обе руки, – сказал Годрик. – Мне с ним нянчиться надоело. Сколько можно!

Дир сделал несколько взмахов свердом. Хелье на всякий случай не отворачивался, следил. Затем Дир произвел полуоборот, сделал пробный выпад, принял исходное положение, парировал воображаемый удар, и слегка растянул себе кисть.

– А, хорла, да что же это такое! – пробасил он возмущенно. – Совсем я сноровку потерял, из формы вышел.

– Давно бы тебе догадаться, – сказал Годрик.

– Заткнись, бриттская морда! Мне скоро в поход выступать!

– Какой поход? – спросил Годрик.

– За польскую корону.

Годрик посмотрел на Хелье. Хелье отрицательно мотнул головой.

– Ты что, кабан толстый, совсем одурел в своей оранжерее? – крикнул Годрик. – Какой поход! Посмотри на себя! Ты еле ноги передвигаешь, по лестнице без помощи подняться не можешь! Что ты плетешь! Поход!

– Годрик, не распускай язык, а то я тебе его вырву, – сказал Дир.

– Хелье, скажи ему! Он на лошадь сесть не может, да и какая лошадь его выдержит! Он сдохнет, до похода не добравшись, его в повозке насмерть укачает!

В голосе Годрика слышалось отчаяние.

– Годрик, не суетись, – сказал Хелье.

– Да как же не суетиться, помилуй! Ты, может, думаешь, что он так говорит просто? А потом пойдет спать, и забудет? Ведь он, если себе в голову что-то вбил, то всё, хвитарики в Годариках, тараном не выбьешь!

– Годрик! – строго сказал Хелье.

– Ну, что Годрик! Ну, Годрик. Что?

Хелье подошел к нему и сказал на ухо:

– Рикса его отговорит.

– Да, жди, – ответил Годрик тихо. – Ей все равно. И тогда было все равно, и теперь все равно, а теперь он к тому же жирный стал. Не интересен он ей.

Дир сделал еще один выпад, попытался воткнуть сверд в пол, чуть не проколол себе ногу, и сел на ховлебенк, тяжело дыша, отдуваясь.

– Нужно упражняться, – сказал он. – Вот сейчас выпью и буду упражняться. Хелье, я видел, у тебя твой сверд с собой, поупражняемся вместе.

– Нет, – сказал Хелье. – Уж я не тот, Дир. Какие нынче со мной упражнения.

С противником, цель которого тебя убить, дело иметь можно, если знаешь как – все движения, маневры, приемы известны, нужно только их угадывать. С противником, не желающим нанести тебе вред и в то же время разучившимся держать сверд в руке, да еще и таким кабаном мощным, как Дир, дело иметь нельзя – убьет ненароком. Так подумал Хелье, хотя, конечно, дело было не в этом. Годрик любит Дира, бережет его, заботится, и Годрик прав. Какие еще походы!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ВЕДЕНЕЦ

Серениссима Република ди Венециа, она же Безмятежнейшая Венецианская Республика, находилась в году Милости Господа Нашего одна тысяча тридцать седьмом под властью дожа Доменико Флабанико, человека простого звания, избранного на власть по причине временной неприязни народной к особам благородных кровей.

Правил Доменико как-то бестолково. Призывая наемников, пытался воевать, но не получалось. Пытался строить, и что-то не складывалось, и не строилось. Пытался рыть новые каналы, дабы окончательно соединить лагуну с морем, а ему возражали, что город и так оседает под тяжестью фортификаций и модификаций, и скоро совсем уйдет под воду, так не пора ли, как в старые добрые времена, приподнимать строения, класть новые слои земли, и прочая. (В конце концов именно этим он и занялся, а его преемник, Доменико Контарини, происходящий из аристократов (неприязнь прошла) заложил фундамент новой Церкви Святого Марка, и работы по подъему уровня земли на островах прекратились, и не возобновились до нашего времени. Но это было потом).

В германских землях, тесно связанных с Венецией торговыми отношениями, неожиданно открыли серебро, и Доменико пришлось дать указ перекинуть через проливы, разделяющие острова архипелага, несколько мостов, дабы установить наземную связь с континентом. Из этого тоже ничего не вышло – парижская история повторялась, мосты строились днем и рушились ночью. Обозы, прибывающие из германских земель к Адриатике, разгружались где попало, серебро и прочие товары трансферировались на лодки, и лодочники, делая серьезные лица, запрашивали безумную плату за перевоз.

И тем не менее Венеция жила бурной, богатой жизнью, торговля со всем миром шла полным ходом. Приезжали скандинавские, франкские, новгородские, киевские, византийские купцы. Захаживали египетские торговцы, и сицилианцы, и те и другие магометанской веры. Отмечался присутствием также и Багдадский Халифат, и иберийские мусульмане тоже наезживали. Шла полным ходом работорговля – в саму Венецию караваны не совались, останавливались поблизости, но праздновать удачные сделки караванщики предпочитали в городе. Постоялые дворы походили на отели будущего – с горничными, с приносом еды в комнаты, с побудкой по просьбе в назначенный час. Таверны светились ярким светом всю ночь, а днем, в теплую погоду, призывно распахивали двери настежь и устанавливали столики на открытом воздухе. Зимой и местные, и приезжие развлекались комическими жалобами друг другу на отвратительный влажный холод. Частые наводнения совершенно не огорчали жителей – наоборот, веселили. Население города – безумная по тем временам смесь латинян, греков, германцев, южных славян, иудеев, и личностей неопределенного происхождения – отличалось совершенно искренним гостеприимством.

За исключением нескольких церквей и четырех богатых палаццо, постройки в Венеции были деревянные. В связи с густотой построек, всем ремесленникам, использующим в своем деле доменные печи (стеклодувам, кузнецам) настоятельно предлагалось селиться на соседнем острове, именем Мурано, и в центральные части Венеции не соваться.

Все постоялые дворы в центре оказались заняты, и Нестору пришлось после визита к поверенному Хелье именем Джулио Мероло снять две комнаты на окраине – впрочем, окраина эта, садовой разновидности, от центра отстояла всего на две аржи, и предшественники гондольеров, венецианские перевозчики, за умеренную плату доставляли желающих по Каналаццо (так местные именовали Гранд-Канал) в Дорсодуро за четверть часа хоть днем, хоть ночью. Предложение Бенедикта погостить в палаццо, зарезервированном навеки за представителями папского престола, Нестор вежливо отклонил. Сам Бенедикт, позволивший себе в первый раз за четыре месяца расслабиться, провел первые двое суток в Венеции в пахнущем сыростью, потом и мочой дорсодурском борделло, и в палаццо вернулся похмельный и смешливый.

– И чем же венецианские путаны лучше наших? – ревниво спросил его кто-то из свиты.

– А у них три сиськи, и вагина поперек, – объяснил Бенедикт, держась за левый висок, который у него болел.

Ему не поверили. Половина свиты ушла в борделло – проверять, и тоже задержалась на двое суток, выпив у хозяйки месячный запас вина. Бенедикт тем временем прочел забавную проповедь в полвека назад восстановленной после пожара старой церкви Святого Марка. В шутливой форме изобразил он прихожанам, как относится Создатель к преднамеренному обману ближнего. Аудитория радостно смеялась над прохиндеями и перекидывалась взглядами – все присутствующие, включая купцов (большей частью потомков разбогатевших южнославянских пиратов), оказались людьми честными, ничем перед Создателем и ближним не провинившимися. А если и финансировали иногда рабовладельческие караваны, то совсем по малой, поскольку среди христиан такая практика была запрещена. На следующий день резко упали цены на всех торгах, а городская казна получила крупные поступления по старым налоговым задолженностям.

* * *

Эржбета и Маринка куда-то ушли – похоже, им понравилось проводить вместе время в Венеции. Нестор по обыкновению заспался, а проснулся, когда его толкнули в плечо, и с удивлением обнаружил стоящего рядом с ложем Бенедикта, одетого в купеческий венецианский наряд – несколько слоев пестрой ткани с преобладанием бордового оттенка.

– В дороге ты, помнится, говорил мне, что ты хронист.

– Я и теперь не отказываюсь, – Нестор сел на постели. – Вот только с утра я не очень… Утром, до завтрака, я не хронист, а просто невоспитанная скотина.

– Позавтракаем в пути. Нужно мне с тобою съездить в пригород.

– Зачем?

– Нужно. Ничего особенного, не бойся.

– Я ничего не боюсь.

– Тебе предстоит слегка потрудиться, но не просто так, а за вознаграждение.

– Звучит заманчиво, но мне лень.

– Вставай, одевайся.

– Хорошо. Отвернись.

– Не переживай. Эрекционный пенис для меня не новость, видел раньше не раз.

Все-таки он ужасно развратный тип, подумал Нестор, вставая.

Бенедикт повел его завтракать в таверну.

– Верхом ездить умеешь? – спросил он, глядя, как Нестор поглощает венецианскую лазанью.

– Не люблю.

Неприязнь к верховой езде Нестор унаследовал от отца.

– Я не о любви спрашиваю, и не в храм Венеры тебя приглашаю.

– Умею. А долго ехать?

– Средне. У тебя что, дела неотложные?

– Нет, я просто так спросил.

Сделался небывало теплый день, последний отголосок бабьего лета в Венеции. Легкий ветерок с Адриатики ласкал кожу. Нанятый Бенедиктом перевозчик мычал себе под нос какую-то занудную мелодию, орудуя веслами. Высадившись на континенте, Бенедикт и Нестор направились к прибрежным конюшням, где их ждали, видимо по предварительной договоренности, две лошади. Лошадь Нестора оказалась покладистой и даже, кажется, старалась не слишком сильно трясти неумелого всадника. Через два часа езды вдоль берега, миновав стоящий на привале работорговый караван, Бенедикт и Нестор прибыли в непримечательное селение средней живописности, неподалеку от городка Эквило, впоследствии переименованного в Йезоло. На лугу по соседству паслись коровы и собаки. Почти все жители отсутствовали – возможно отправились на какие-нибудь италийские полевые работы, подумал Нестор. Перед самой большой казой в селении сидел на панчине, положив босые жилистые ноги на перевернутую лохань, величественного вида старик. Неподалеку от него девица на выданье отчитывала двух мальчиков-подростков за какую-то провинность.

Бенедикт спешился, сделал знак Нестору следовать его примеру, и, ведя коня под узцы, подошел совсем близко к старику.

– Здравствуй, амико фидато, – сказал он приветливо.

– А, это ты, – старик приветливо улыбнулся. – И с тобою спутник.

– Да, и он понимает по-гречески. Давеча у меня был Александр, и сказал, что тебе нужен хронист на один день.

– Везде успеет Александр, – заметил старик, улыбаясь, показывая остатки зубов. – Шустрый и деятельный. И у меня побывал недавно.

– Он сказал, что у тебя накопилось много всякого, о чем ты хотел бы поведать людям.

– Да, я его спросил, нет ли у него кого на примете.

– Вот, я привез тебе человека.

Старик перестал улыбаться.

– Подойди ближе, человек, – велел он.

Нестор, которому старик не понравился, подошел.

– Кто таков? Отвечай не таясь.

– Навуходоносор, мореход из Африки, – недовольно сказал Нестор. – Промышляю грабежом купеческих судов.

Некоторое время старик молча смотрел на Нестора.

– А хамить старшим тебя в Киеве на Подоле научили? – спросил он неожиданно по-славянски.

– Какие неприятные люди здесь живут, – заметил Нестор, тоже по-славянски. – Сварливые.

Старик покачал головой – не осуждающе, но, наоборот, будто ответ Нестора его полностью удовлетворил.

– Есть сомнения по поводу его грамотности, – сказал он Бенедикту по-гречески.

– Сомнения? – переспросил Нестор. – Впрочем, что мне до твоих сомнений.

– Александр рекомендует именно его, – сказал старику Бенедикт. – По нескольким причинам, одна из которых – он киевлянин.

– Что ж с того?

– И он надежный человек.

– Надежный? – старик прищурился. – Ага. Как зовут надежного человека?

– Нестор.

Старик рассмеялся. Нестор насупился.

– Из какого рода ты, Нестор?

Бенедикт посмотрел на Нестора.

– Из хорошего, – недовольно буркнул Нестор.

– Он мне нравится, – сказал старик. – Но вот с грамотностью…

– Надежность важнее грамотности, амико фидато, – предположил Бенедикт. – Главное, что все, что он запишет, попадет в нужные руки.

– Я хронист! – гордо сказал, не выдержав, Нестор. – Я письмом владею с десяти лет!

– Ага, – старик перевел на него взгляд колючих серых глаз. – Это с каких же это пор на Руси хронисты водятся?

– С тех пор, как в вашей сраной Венеции перестали водиться, – парировал Нестор.

– Как зовут твоего отца?

– А тебе-то что?

– Отца его зовут Хелье, – сказал Бенедикт.

– Хелье? – старик убрал ноги с лохани. – Уж не тот ли Хелье, что из рода Ягаре?

– Да, – удивился Бенедикт, и Нестор тоже удивился.

– Вот, значит, какой у Хелье сын, – сказал старик. – Крепкий парень. А ведь действительно похож, только у Хелье щеки не такие круглые. И, пожалуй, глаза умнее. Что ж, раз Хелье, значит, все хорошо. Спасибо, амико фидато. Ну, пойдем… – он улыбнулся и добавил по-славянски, – в гридницу.

В гриднице было светло и чисто. Интерьером каза не отличалась от других пригородных домов Республики – те же резные перекрытия, те же незамысловатые карнизы, окна высокие – для прохлады летом, ставни мощные – для тепла зимой.

– Садись, – сказал старик Нестору. – Вот стол, вот перо, вот бумага. Амико фидато, вон там на полке Библия по-латыни, по-гречески, и по-славянски, чтобы тебе скучно не было, пока сын мой отсутствует.

– Библию я уже читал, – возразил Бенедикт. – Я лучше посижу рядом с вами, послушаю.

– Мы по-славянски будем писать.

– Это ничего.

– Ты понимаешь по-славянски?

– Нет. Но, говорят, у славянских наречий много общего со шведскими.